Отпуск пришлось опять разбить на две части из-за учебы – до защиты дипломной работы оставалось почти неделя. Работа была практически выполнена, но предстояло еще все это откорректировать и напечатать.
Днем стояла невыносимая жара. Мысли расползались, как тараканы по щелям у нерадивой хозяйки, и думать совершенно не получалось. Стопка книг на углу кухонного стола давила своей тяжестью толстую пачку листов, исписанных мелким почерком.
Ольга уже давно перебралась на кухню со своим учебным скарбом, неожиданно обнаружив там для себя творческую атмосферу. Каждый вечер, когда спадала жара, она садилась на угловой диван спиной к добродушно урчащему холодильнику и с головой уходила в свою дипломную работу. Здесь же устраивала перерывы, приготавливая еду на скорую руку. Давилась надоевшими пельменями и макаронами, от которых набрала вес, а теперь в жару сидела на пахте с яблоками. Учеба на вечернем отделении отнимала много времени, а следить за режимом питания, сна и отдыха было невозможно.
- Завтра устроим себе выходной. Поедем на хутор, Микки! - сказала женщина собаке, лежащей возле ее ног.
Услышав свое имя, пес согласно постучал по полу хвостом и, поднявшись с места, потянулся, как кошка, прогнув спину. Пора было идти на вечернюю прогулку. Ольга подмигнула собаке и потрясла уставшими от писанины пальцами. С задумчивой улыбкой, вспомнив начальную школу, проговорила:
- Мы писали, мы писали, наши пальчики устали. Пошли гулять!
Собака с готовностью вскочила и стала носиться по длинному коридору от кухни до входной двери.
- Сверхскоростной ты у меня миксер. Микки-маус,- подтвердила Оля, глядя на энергию песика и торчащие длинные уши, для такого маленького тела.
Радостный лай собаки был благодарностью на слова хозяйки, которая уже зашнуровывала потрепанные кроссовки.
- Движение - это жизнь! – услышал Микки привычную вечернюю фразу и обрадовался предстоящей пробежке по тихим окраинам города.
Бегали они только по вечерам, утром время для длительных прогулок совершенно не оставалось – Оля работала. В обед Миксера выгуливала соседка Вера Ивановна, проживающая этажом ниже.
Она жила в этом доме давно со своим замкнутым мужем Александром Степановичем и часто выручала Олю. Вера Ивановна обожала маленького смешного Микки и мечтала тоже завести себе собачку, но Александр Степанович всякую домашнюю тварь не любил. У него была аллергия на шерсть домашних животных. Соседи подъезда частенько обращались к нему за помощью, и Оля уважала соседа за хозяйственные руки, но побаивалась его сурового взгляда.
Шумно спускаясь по лестнице, Оля с Микки чуть не сбили с ног Веру Ивановну, которая выносила мусор и теперь шла с пустым ведром. "Плохая примета" - автоматически заметила про себя Ольга. Соседка ойкнула от неожиданно бросившейся ей под ноги собаки и уронила желтое пластмассовое ведро. Обе женщины одновременно наклонились, легонько столкнувшись лбами, и рассмеялись. Взглянув на Веру Ивановну, Ольга опешила – под припухшими глазами у той желтели синяки, обезобразившие доброе лицо еще нестарой женщины.
- Это мой Сашка приложился, - охотно объяснила Вера Ивановна испуганному взгляду соседки.
- А за что он Вас так? – ужаснулась Оля человеческой дикости.
- Да, пришел он тут с пенсии выпивший. Сцепились с ним слово за слово. Я ему и ляпнула: ”Чтоб мои глаза тебя не видели!”. Он и приложил к моей переносице свой кулачище. Два дня не видела его раскаявшейся морды – глаза мои заплыли, не разлепить было. Сама напросилась. Впервые это с ним. Теперь ходит за мной тенью, каится.
- Так Вы ушли бы от него к детям,- пожалела Оля соседку, помня, что у них были дети от брака.
- Уходила пару раз и обратно возвращалась. Кому он еще нужен, кроме меня? Он же добрый, Сашка, работящий, только неласковый. Ведь в детдоме волчонком рос, без материнской ласки. Не умеет любовь свою показывать, но сердцем прикипевший ко мне.
Ольга пораженно слушала незатейливый рассказ Веры Ивановны, ее легкий смех, скрывающий смущение и печаль.
Под впечатлением от услышанного, медленно шла по пустынной улочке, не обращая внимания на заигрывание Микки, который заливистым лаем приглашал ее побегать. Но Оле бегать уже расхотелось.
„Откуда в женщинах берется такое всепрощающее терпение? Почему Вера Ивановна не уйдет навсегда от своего Сашки, оправдывая его бесчеловечность своими сказанными словами? Боится одинокой старости? Разве можно после этого улыбаться человеку, так поступившему с тобой? На ее месте я ушла бы, не прощая и не возвращаясь!” – думала Ольга о превратностях чужой судьбы.
Ночью она долго не могла уснуть, машинально выпив ритуальную кружку черного кофе перед умственной работой, которая застопорилась. Недописанный лист бумаги так и остался не тронутым.
Из беспокойного путаного сна Олю выдернул в шесть утра будильник, хотя уснуть ей удалось только под утро. Нехотя, отбросив в сторону полосатую простынь, которой она накрывалась вместо одеяла в душные ночи, прошлепала босыми ногами на кухню и включила кофеварку. Зевая, посмотрела в зеркало на взлохмаченное отражение с невыспавшимися глазами, пристально разглядывая белки глаз в сеточке красноватых тоненьких сосудов и осталась недовольная увиденным зрелищем – лучше бы не смотрелась!
Минутная стрелка заставила шевелиться быстрее: автобус ждать не будет. Прохладный душ и чашка кофе вернули утерянную бодрость.
Из пригородного полупустого автобуса на остановке вышла только одна Ольга с Микки, который побежала вперед, обнюхивая каждый камень. Солнечные лучи были еще нежны и ленивы, как только что пробудившаяся женщина. Проселочная дорога растянулась на целый километр до заброшенного хутора. Мелкий камешек больно кольнул незащищенную босоножкой пятку. Чертыхнувшись и присев от боли, женщина сняла обувь и пошла по пыльной дороге босиком. В городе кожа ног отвыкла от соприкосновения с землей, и в начале пути она чувствовала свою неуклюжую осторожную походку. Но память есть и у ног – они вспомнили утреннюю прохладу дороги и вскоре весело зашагали к дому. От легкого ветерка, как живые, качали желтыми головками подсолнухи на синем сарафане.
Сердце сжалось при виде старенького дома, с покосившимся, а местами – завалившимся, забором и буйно разросшимся бурьяном. Всюду ощущалось отсутствие хозяйственных мужских рук, таких, какие были у покойного свекра. Как у соседа - Александра Степановича. Вспомнив о нем, Оля нахмурила брови.
Крапива безжалостно жгла ноги под коротким сарафаном и кусалась за открытые плечи. Косы в сарае не оказалось. Видимо, соседи воспользовались ее длительным отсутствием, решив, что и в этом году она не приедет. Мутные стекла окон укоризненно глядели на хозяйку. В доме пахло сыростью и затхлостью, ничем не напоминая о годах, проведенных когда-то здесь.
Старый свекор умер три года назад в возрасте семидесяти четырех лет. Его жена, с которой он расписался за четыре года до своей смерти, съехала с хутора, получив денежную компенсацию от наследников за причитающую ей долю. Она забрала с собой все, даже, алюминиевые ложки. Наследниками на дом являлись три сына. Двое умерли от несчастных случаев, и часть наследства перешла Ольге. Старший сын свекра просто не проявлял пока интереса к старому хутору, проживая в Финляндии.
Голые стены с обоями, поблекшими от старости и солнца, были засижены мухами. Назойливо лезли в глаза яркие пятна, на месте которых раньше висели фотографии в рамках, старинные настенные часы с маятником и книжные полочки с технической литературой по ремонту колесных тракторов. Старая продавленная кушетка сиротливо жалась к стене – только она оказалась не нужной бывшей хозяйке хутора. В распахнутые окна ворвался свежий ветер, который удивленно притих, не обнаружив на окнах знакомых ситцевых занавесок в мелкий горошек. Опомнившись, он возмущенно стал хлопать дверьми комнат. Оля вышла из дома, оставив хозяйничать в комнатах сквозняк.
Возле заросшей дорожки обнаружила заржавевший нож с длинным лезвием, которым свекор любил резать хлеб, бережно прижимая буханку к груди, как все люди, пережившие войну. Ольге казалось, что тепло его рук не смогли остудить морозы и весенние ливни – рукоятка ножа еще хранила память о родном человеке. Подбежавший Микки, понюхав протянутый ему нож, завилял понимающе хвостом, словно приветствуя своего хозяина. Женщина подержала задумчиво нож в руке и пробралась в кособокий сарай сквозь заросли крапивы. Долго искала среди всевозможного хлама точильный камень, неумело заточила лезвие. Вышла из полумрака сарая на свет и долго щурилась, пока глаза не привыкли к свету.
Сад за домом тоже выглядел заброшенным и одичавшим.
Ольга вспомнила, как по утрам просыпалась от беспокойного гомона птиц и равномерного веселого звука косы – „вжик-вжик, вжик-вжик”. Это свекор давал утреннюю разминку своему старому жилистому телу. Сочная, влажная от росы, трава покорно ложилась к ногам хуторянина, и птицы посвистывали в такт косы в руках виртуозного исполнителя мелодии лета.
Оля вздохнула, собрала траву в первый пучок и перерезала у корня ножом, как серпом. Получилось неровно, как стрижка у начинающего парикмахера, но зато на выстриженное место упал первый солнечный лучик.
- Сейчас я тебе приготовлю танцплощадку, - пообещала она лучику и принялась срезать сорняки возле кустов крыжовника. Потом перешла к кустам смородины – их было больше, хотя особо никто и не любил смороду.
Третий час подряд женщина упрямо боролась с сорняками, пытаясь освободить ягодные кусты из плена. От рукоятки ножа на правой руке вскочил водянистый волдырь, но она с радостью смотрела, как веточки кустов распрямляются, осыпая землю белыми лепестками цветов. Неровно срезанная трава выстилала межрядье, и сад заметно становился все просторнее.
Солнце уже припекало, захотелось пить. Ольга долго пропускала застоявшуюся, в трубах колонки, воду и не решалась наклониться, чтобы подставить для питья ладони, сложенные ковшиком. Сбросила сарафан с потного тела и с наслаждением обтиралась прохладной рыжеватой водой, чувствуя благодарность усталого тела, отвыкшего от физической работы. Кожа на руках и ногах зудела от укусов крапивы. Она оглянулась на сад и расстроилась – за три часа так мало сделала!
- Господи, видеть не могу, эти проклятые сорняки! - вырвалось с горечью.
Женщина резко присела возле следующего куста. В эту же секунду ветка смородины больно хлестанула по глазу, разорвав роговицу. Веки Оля прикрыть не успела. Уронила на землю нож, ничего не видя сквозь слезы, хлынувшие от острой боли. Неожиданно появился страх - она была одна среди заросшего сада. Оля боялась только одного – навсегда лишиться зрения. Микки пытался лизать горячим языком ее мокрое лицо и тихо скулил.
Автобус подъехал к остановке строго по расписанию – через два часа после травмы. Водитель, пробивая билет, с сочувствием взглянул на заплаканную женщину в мятом синем сарафане с яркими желтыми подсолнухами.
Под кустом смородины остался заржавевший нож и слова, брошенные в отчаянии.
Пять дней Ольга не сможет видеть своего отражения в зеркале, ее глазами будет Вера Ивановна. Но Оле удастся защитить диплом и уговорить Александра Степановича помочь ей скосить сорняки. На хуторе она увидит этого человека по-новому, и поймет, что он тоскует по природе и деревенской работе. Она поймает его размягченный взгляд, украдкой брошенный на Веру Ивановну - в нем будет тепло и любовь.
Спустя две недели, ранним утром, водитель пригородного автобуса издали узнает знакомый яркий сарафан женщины. Рядом с ней будет стоять пожилая чета.