Густая влажная темнота за окном. Ночью веки набухли и грозили лопнуть, как две перезрелые сливы. Они пульсировали в такт ударам сердца и от этой пульсации в голове становилось гулко, будто в брюхе паука. Черного с красными немыми глазами вокруг лба.
Влад лежал на спине, под самый подбородок натянув одеяло. Его знобило, а желудок то и дело болезненно морщился где-то в глубине.
На стенах плясали фары пробегающих по шоссе машин – туда и обратно, обратно и снова туда. На рейде подавал грустный пропитый голос испанский паром. И будильник с характерным треском ломал хребты набегающим секундам. Одной, еще одной, и еще, и еще – четвертый час подряд. Тупо, планомерно, совсем не милосердно к ним и к нему, Владу, который едва сдерживал уже животное желание отлить прямо в простынь.
Веки набухли, и он боялся встать. В этом доме так много зеркал и так призывны окна – кажется дотронься и льдинкой стекут по твоей груди. Выпустят из дома прочь такие странно созвучные ужас и уют. И имя потеряет человека и станет разбросанным порядком букв.
И тогда… Уууу, тогда к нему может быть вернутся и сладкая вода прибрежных волн, и соленая кровь африканских вин, и смех, в котором слышны еще замирающие уже колокольчики ветвистой молнии оргазма.
И любимый человек уже не вскрикнет, увидев в полумраке упавших сумерек адовы провалы его глаз и черные набухшие гноем веки, как пауки перебирающие лапами ресниц. Прочь, прочь отсюда уползут они, освободив желтые шарики глаз.
И тот, кто любит его, Влада, поцелуями покроет ему лицо. А звать его будут Доминик, потому что сейчас он ушел, но вернется и сядет там на краю дивана, такой тихий и такой властный.
Каждую ночь я вижу сон, где веки, как две перезрелые сливы, набухли и грозят лопнуть… возможно, мне нужен врач.
(февраль 2004 г., Алжир)