Утром меня разбудило любимое «Радио джаз». Я еще с полчаса куталась в мягкое одеяло, слушала красивую музыку и думала о том, что всего через неделю наступит день Валентина, что птицы начали подавать голос, и скоро весна.
Сегодня последний день, когда могу поваляться: в понедельник выхожу на новую работу, и вставать придется гораздо раньше и быстрее.
И вдруг у меня зазвонил телефон. Звонит подруга. Мы редко общаемся, странно как-то, с чего бы это она…
Я откашлялась, чтобы Машка не поняла, что я дремлю – стыдно все же в такое-то время спать.
Просыпаюсь мгновенно. Взрыв в метро. Раненые и погибшие. Много.
Слова крутятся в голове, не верится. Да, Машунь, я в порядке, не беспокойся.
Вскакиваю, включаю телевизор. Ничего необычного: реклама, веселые голоса в глупых фильмах. Может, Машка не права? Может, тот, кто ей об этом рассказывал, немного преувеличил? Хоть бы так!
Отбивка новостей и карта метро крупным планом. Все – правда.
Этого не может быть! Это против правил! Это предел!
Почему-то мне всегда казалось, что есть какое-то неписанное правило о терактах в метро. Там – нельзя. Там люди особенно беззащитны. Там жертвы могут быть особенно многочисленны. И бессмысленны. Они, конечно, везде бессмысленны. Но там – нельзя.
Так мне почему-то всегда казалось.
И даже когда я видела подозрительных людей в метро, с блуждающими взглядами и большими сумками, я все равно отгоняла от себя всякие мысли. Понятно же: там – нельзя. Странно теперь об этом говорить, но за последние недели полторы почему-то много таких людей попадалось. Были женщины с очень несчастными и одновременно какими-то безмерно уставшими лицами. Их вели, крепко держа под руку странные неприятные мужчины в форме охранников, а те, казалось, абсолютно себя не контролировали и засыпали мгновенно: сидя, стоя, на ходу…Был забавный мужчина с большущей сумкой на плече. Он как-то очень необычно смотрел по сторонам. И, казалось, боялся прикоснуться к своей сумке. Как будто он отдельно, а сумка – тоже совершенно самостоятельное, хрупкое и капризное существо.
Впрочем, что теперь об этом. Теперь понятно: и там тоже – можно.
Придумываются всякие глупости. Типа того, что теперь – не спрятаться, не скрыться, вспоминаются всякие дурацкие фильмы про то, как всю землю захватили злодеи, и добрые герои прячутся в подземельях и копят силы для решающего сражения.
Очень как-то не хочется спускаться в подземелье… Хочется любить, рожать и воспитывать детей, хочется говорить любимым о том, как безмерно они мне дороги, хочется успеть сказать так много, и так много сделать!
Постепенно осознаю: я не отдам им свою жизнь. Я не дам им загнать в меня страх, заставить меня изменить свои привычки, планы, свое будущее. Я буду продолжать жить. И еще: я постараюсь не боятся главных слов. Таких, которые всегда откладываются на более подходящий момент, о которых можно с щемящей тоской однажды, не дождавшись того самого момента, подумать: как жаль, как безумно жаль, что не сказала этого!
Я буду работать и буду радоваться жизни. Каждому моменту. Потому что никто, никто не заберет у меня мою жизнь. Я не позволю себе бояться.
Я не знаю, что они думают. Раньше мне казалось, что у них могут причины делать то, что они делают. Ведь им тоже приходилось считать погибших. А сегодня почему-то четко поняла: это – не причина. Потому что если кто-то думает, что одни жертвы могут смягчить боль от других жертв, так ведь это же ерунда. И если кому-то кажется, что таким вот способом можно заставить какого-то политика принять другое решение, то это тоже зря. Политика – дело, как известно, грязное. И почему-то я уверена, что тем, кто принимает решения, по большому счету, совершенно плевать на количество жертв. Это все равно не изменит их решений.
Наш полупустой трамвай подъезжал к Павелецкой в совершенной тишине. Люди напряженно смотрели в окно, и молчали. Только школьник-мальчишка тонким голоском рассказывал что-то маме, а та растерянно время от времени отвечала: да, конечно.
На остановке трамвая ждала огромная толпа людей. Маячил оператор с камерой. Женский голос в мегафон просил садиться в трамвай и ехать до Пролетарки. Знаете, как просил? Я никогда не слышала, чтобы так говорили голоса в мегафонах. Ласково! Ласково и нежно. И с безмерным уважением.
Люди заходили, улыбаясь. Звонили друзьям и знакомым, уверяя, что все в порядке, и рассказывая, сколько автобусов им придется сменить, чтобы доехать до нужной станции. Кто-то передал деньги на билет, а водитель по громкой связи сообщила, что контролеров не будет, и деньги вернули.
Понятно, что все говорили об одном. И все были как один. Заодно. Все хотели жить и решили жить. Во что бы то ни стало.
Я шла по улице, хлюпая по лужам. Кто-то по мобильному вел деловые переговоры, кто-то нес цветы, кто-то покупал журналы. И даже где-то пели птицы. Жизнь продолжается.
Будем жить!