Разгорятся чугунные печи и заклацают тяжелые валы, задергаются рычаги и потекут раскаленным металлом по гигантским желобам перерабатывающиеся улыбки и слезки, привет и пока, хочу и ненавижу, необходимо и наплевать. Такой шум!!! Ничего не услышать – никому. И не убежать от плавильных печей. Только по ночам металл принимает миллионы форм и не подвергается обработке. Но день даже ночью вертится вокруг металлических атомов вместе с электронами и протонами. Нет, так не пойдет!
Нет, я начну сначала. Я буду стараться, правда-правда. Мне если и суждено, подобно Кортасару, воспеть встречи на набережных и тишину парков и глаза прохожих в толпе – то пожалуй очень не скоро. Хотя, зачем уподобляться классикам? Певцы мимолетной любви, мелькающей в окнах такси до аэропорта за 35 баксов, перекидывающейся с тобою парой другой слов рано утром на Greyhound bus terminal или днем в парке под кленами – не плаксивые новоиспеченные в условиях дикого, да и развитого капитализма романисты и мистики – имеют не меньшее право на жизнь. Если не большее. Это кому как везет–не везет. Да как понять – везет ли? По ощущению? В кинозале на красочной made in Hollywood мелодраме ощущения крючочками цепляются за мозг – но стоит ли им верить. Глупая фраза, не правда ли. Все станет ясно, как только окажешься по ту сторону цветных стен.
По ту сторону цветных стен…воздушных границ Америки. И каждый раз, возвращаясь из полунудной реальности ожиданий и разочарований, будешь помнить тепло, чистоту и неестественные улыбки, кажущиеся теперь нужными. Странно. Программа работает без перебоев. Память возделывается, как почва и ей, еще не памяти, но восприятию некомфортно и даже больно – а спустя всего одну фразу, жест, взгляд, отделяющий меня-сегодня от меня-секунду-назад – боль сходит на нет, оставляя простое «сожаление о потерянном рае». Причина? Какая к черту причина!
Природа чувств – неподдающаяся разгадке головоломка – можно «сломать голову». Поэтому мозг никогда не занимается подобной чушью, пока ноги ощущают под собой Нью-Йоркский тротуар, а щеки – осеннее утро в ласке солнца. Просто шагай по утренним авеню, перебегай с одной на другую по мостикам улиц – все так просто и незатейливо. Утро. Но до того, как появилась простота и незатейливость в его холодном городском свете, мы должны были пережить ночь-два-месяца-назад в ледяном терминале номер 2, 12 часовой перелет Москва-Нью-Йорк с 5ти часовым ожиданием в гостеприимном Венском аэропорту, клетчатый бордово-красный плед, пожертвованный доброй гражданкой Соединенного Королевства, а на нем плечо к плечу – чтение и болтовня, красное вино, свои слова и взгляды, провалы в сон и пробуждения, сопровождаемые легкой паникой («Что!? Где!?») и ворчанием в ответ («Ты всегда спросонья такая ?!»), саечки-просто-так-не-за-испуг, порча казенного имущества весело и играючи, английский с немецким акцентом и лавина вопросов заботливой стюардессе…Да много еще запятых…
Вот я скитаюсь от кресла к креслу в здании Шереметьево 2 – долгожданный приют моей вечно ожидающей душе – последняя, давно очаровавшая меня, финишная прямая всех моих ожиданий. Ушедший день оставил зависть самой себе, наслаждавшейся нежным утречком на Чистых Прудах и жарким полднем, рисующим красненькие пятнышки на щеках. Теперь я мерзну. Ежусь. Хотя через какие-то 12 часов мне не то что не холодно – мне горячо!
И вот через 12 часов…Мы-то конечно не одни страдали. Земляки, прилетевшие тем же рейсом, рассеянно косились по сторонам. На лицах читалась напряженные потуги собрать эту рассеянность в кулак. Но разве можно сделать эту нехитрую штуку, подобно результату простейшей мозговой операции сжатия ладони в кулак, когда каждый угол пространства, в которое эти самые распыленные капли внимания оседают, цепляет их голосами таксистов (русских), дельными советами, припоминаниями слов бывалых! И в какой-то момент твое родное заявляет: «нет!!! Вот так правильно, так я и сделаю. У всех оно оказалось в этом похожим. Почти. Мое же пребывало в каком-то предобморочном состоянии и изредка приподнималось на локтях. Так получилось, что оно приподнялось в тот самый момент, когда подало голос родное Сережкино. В сабвей, так в сабвей. Горячо. Совсем жжет. Особенно вне кондиционированного пространства 1го терминала JFK airport под грязно-желтым солнцем, выжигающем устало какую-то непонятную пыльную картину вокруг и катализируя капельки на наших кожных покровах. - Will you please tell me…слова, с которых я начинала каждый свой вопрос, а их было много. Will you please tell us how to get the nearest subway station? Что-то говорят…А что это за язык, простите? Так! Соберись!!! Ага, ага, ага… Спасибо, блин, большое. - Sir, would you please…попытка №2, потом Серегина, потом, с великим мастерством индустриально дизайна вписывается в наши нужды и ожидания шатл. Потом чем то запахло в воздухе. - Which is the subway station stop? - The last one. - What? The next? Oh! The last! Sorry? Thanks! Моя заполошная некомпетентность подмечена моим попутчиком, уставшим и напряженным.
Шатл встал. Пыль, жара, неразбериха. Аааа, дак вот он, родимый! Еще один! Черно-желтый, останавливается.
Приехали. Сабвей. Хочу быть сильным, умным, сообразительным и желательно гражданином Америки и жителем нью-Йорка. Жадное вглядывание в картину NYCкого метро, мозги работают явно не в направлении Bus Terminal. Такая резвая попытка привести какие-то разноцветные линии, кружочки и квадратики в систему…А где Серега? Ээй! Аааа…Вот он. - Ну че, берем один пасс, или сразу флайером на 6 поездок таримся?- уже разузнал, че и как. - Нууу, я не знаааю, блин..
Эй, ну ты будешь флаиться, поганая карточка?!!! Сотрясается стеклянное окошко диспетчера, черного дядьки, явно раздраженного моим присутствием.
Такая тоненькая струнка протянута сквозь наши головы – меня и Серегу, и все что находится вокруг, включая нас самих по-отношению друг к другу, дергает за эту чертову струнку! Больно!и такие нервы, такой напряг!!!
Кстати, получилось, что оба раза мы встречались не выспавшиеся и злые. Хотя…
Когда я его впервые увидела, его мирная оранжевая футболка, бродившая по 2му Шереметьевскому терминалу, заставляла меня ежиться, когда я превращалась в ледышку. Но это эффект сглаживался открытой, но слегка ироничной улыбкой и необычной интонацией. Никогда такой не слышала. Познакомились и долетели вместе до города.
Train всплывает в памяти смутно. Помню только девочку в больших наушниках. Она неуклюже, слабым голоском но уверенно подпевала – и это было почему-то красиво, хотя и противоречило нотному устройству песни. Оборот назад – черный, тоже в наушниках, колбасится под какой-то реп. Пока струнка временно покоится – «мама, да я же дома!» только вот уши не по-домашнему пустые. А то бы не заметила девушки и черного. «Да, я дома, просто жизни две здесь не была».
Чуть не прозевали остановку. Высыпались. Так вот он, Port Authority Greyhound Bus Terminal. Нифига себе! Это какому ж больному гению пришла идея сотню автобусов в компактной многоэтажке subway station разместить?! Ладно, некогда нам! Tough thinkingh! Tough thinking and nothing more!
Где тут касса? А вот! Ой, людей-то, людей! А вот и наши трезвые и рассудительные подтянулись (в голове: ой так мы че, в одно место ехали все? Так, притворяйся, что все, что происходит вокруг, входит в твои личные планы!) - Sorry? Would you please…и опять обстрел вопросов и ответный огонь слабо распознаваемых звуковых сигналов, какая-то странная распечатка – судя по всему – расписание рейсов следующих до Панама Сити – городок, где мне предстоит трудовые рекорды поставить. - Excuse me????Aha? aha? Aha. Thank you so much. (ни хрена не поняла!) Так! Еще разочек! - Excuse… - Ты еще билет не взяла? – возмущенный голос нарисовавшегося Сереги. А кстати, где он был? Ладно, не парь человека. Все вопросы, что ты задашь, будут изначально глупыми. - Все, я уже беру. (Хуууу! Слава богу, что долбанный, вшитый щепетильной тетушкой кармашек с деньгами распорот до его прихода! Фрося, блин, Бурлакова! Век XXI)
Желудки постанывают. Шум, толпа, суета – я хочу пить. Thirsty.
Не зря Сережка уходил, заслался он по окрестностям терминала (а там действительно окрестности) и нашел забегаловку какую-то. - Yes, mam??? - Two hot dogs … - With mustard, with ketchup, with maionese? - Errr….What? - With ketchup,please. – в лело вступил Серега. - Want something to drink? - Tea… - Hot, iced, small, medium, large???? - Hot and large.
Ну и гадость этот ваш хот-дог. Зато чай вкусный. Только вот горячий, был бы у них холодный…(она же еще про какой-то чай говорила…балда! Iced tea!) Успокоились, улыбаемся.
Мама привет ТЧК долетела хорошо ТЧК завтра выезжаю во Флориду ЗПТ да ЗПТ покаТЧК. - звуковая успокаивающая телеграмма оплачена и отправлена.
Пора опять наружу, не прозевать бы Серегину Нью-Йоркскую знакомую. Особые приметы – легко! Панк! Супер! Появляется Рейчел, все как надо, настоящий, выделяющийся из толпы неформал, улыбчивая мирная девушка. Розовый начес и оранжевая футболка встретились! Да здравствует реализация виртуальности!!! И мы тащимся по улицам Манхеттна. Что мы хотели увидеть наверху? Черт его знает, но хотели. Реализовавшиеся друзья о чем-то премило болтают, межкультурно взаимодействуют, я тащусь где-то рядом, пытаюсь нацепить умиротворенный вид на оттянутое сумкой (плечо оттянулось давно – никогда не буду брать собой багаж!) лицо. И глазею по сторонам. О! Bjork in NYC!!! Вот блин. А я в какую-то Панаму Сити… - That’s our MTV building, and here is Times Square… «Это что ли там, где американцы Новый год справляют? Аааааааа!» но это «аааааа» валялось где-то в глубине моей, нашпигованной всякой всячиной головы. Вместе со всеми вопросами, которые вместо меня задавал Серега. Когда он брал мою сумку, вопросы задавать начинала и я, но стоило заполучить ее back, как активность речевого мышления резко падала.
Куда? Не туда??? А, ну вот какая-то гостиничка, hostel. Я готова улечься прямо на коврике под стойкой ресепшена. Рейчел задействует свой native language и мы почему-то идем к выходу. Дорого. И снова таблички на перекрестках: 5th ave, Broadway, 7th ave, 18th street…Да! Именно здесь, между 7th и 8th avenues на 18th street – Chelsea Hostel. Дядечка в окошке чего-то кивает Рейчел. Я уже не пытаюсь сделать понимающий вид. Говорю нагло и по-русски «Хочу спать».
Душ, улыбки англичанке с датчанкой, что спят на соседней двухэтажной кровати, первые ответы на where are you from и why are you here.
Новое утро на новой улице в новом районе в новом городе новой страны. О как! Куда идти??? кажется мы пришли оттуда…нет, оттуда…да нет, короче! Седой добродушный старикан в смешном комбинезоне объясняет, как добраться до Грейхаунда, с которого мы вчера вышли в неизвестном направлении и советует save 2$. Ну конечно!take it easy! Говорит он мне, ну я и take. NYC подо мной, надо мной, вокруг меня, во мне…
Спустя 4 часа Manhatten мелькает в окнах автобуса. Где-то в глубине салона звучит голос. Тихий, нежный и очень чистый. Я оборачиваюсь – негритянка рассеянно поглядывает в окно и напевает что-то. Позже Radioheadовское I’m just a dreamer задает тон всему путешествию. Я свободная, уверенная, сильная. Даже когда на меня орет черный зубастый амбал на вопрос о пересадке.
Деревня Панама Сити (дал же бог названье-то!) поздоровалась со мной чисто русским «вотс ап!». Приехали в Америку!
Жаркий липкий полдень накаляет мусорные баки, назойливо обеляет здания на побережье, воздух и дорожные полосы Front Beach Road. Я застряла в курортном захолустье на юге Америки. Мимо грохочут трейлеры, джипы, понтиаки и форды, но грохочут мимо. Я стараюсь не дотрагиваться до своей кожи. Всякий раз, когда правая рука машинально проводит легонько по левому плечу, ее задерживает влажноватая потная пленка. Я к ней уже привыкла. Точнее к раздражению и проклятиям солнцу, которые она вызывает. Сам городок почему-то считают райским местечком. Мексиканский залив упорно зовут океаном а на вопрос, что делаем утром отвечают go to the beach. Beach – вообще особое здесь слово, мне же, как неанглоговорящей, напоминает слово с краткой i. Полное отелей, мотелей, летних домиков for rent\sale, загорелых холеных алабамцев, теннисийцев, джорджианцев и прочих релаксирующих персон, важных и незначительных, это место все же больше походит на настоящую дыру. Из общественного транспорта – долларовый trolley с доживающими свое старичками за рулем, бегающий строго по расписанию 5 раз в день 5 дней в неделю. А еще добрые мужики, останавливающиеся на мою вытянутую по-автостоповски руку. Воскресного инета нет, даже субботний до 5 пи эм и за 3$. А по будням – как везде, неограниченный в библиотеке. Куда бы отсюда деться?
День расплескался в ночном морском покое. В монотонности. В странности пивного вкуса, по словам знающих людей, ямайского. Глаза нежно зовут заснуть, а я все проваливаюсь в соломенные ямы сонного бытия и выныриваю с легкостью. И некуда бежать и это наверное правильно. Лучше босыми пальчиками по зернам песка, следы от деревянных досок на ладони, какая-то звездочка полетела вниз и сгорела в атмосфере. Мой lunch break is over. К своим полотенцам и простыням.
Я тихо плавлюсь, льюсь из одного котла в другой раскаленной светящейся жидкостью. В соседнем цехе рядом с плавильной печью грохочут молоты. Шлифованные, падающие с периодичностью в 15 секунд махины отстукивают глухой ритм. И совсем скоро меня нальют в форму и раздавят. Я приобрету устойчивые кристаллические соединения молекул, а с ними – прочность. Knock-knock-knock… -Hey, baby! Going to the pier? Открываю глаза от пронзительного точного стука в дверь. Эрик и Камил идут на пирс, что в милях двух от нашего мотеля. Я с усилием приподнимаюсь и поднимаю тяжеленные веки. - Yeah….I’m coming… wait! – прокашлялась я - интересно, они узнали мой охрипший голос, или подумали, что не туда попали? Натягиваю сарафан влажу в тапки и спешу на голос Эрика. - Hey! Where are you!!!We are leaving!!! - Wait! Wait! - Are you sure you want to go? - Yeah, sure. I’m OK, let’s go. - You’re artistic, aren’t you? You sing and you can paint…- Камил стоит облокотившись о перила рядом с кассой и входом на пирс. Я пребываю в исключительно потрепанном состоянии после получаса глубокой нечаянной дремы. Постоянно озираюсь и через окошко, в котором сидит в желтом свете седой кассир, вижу очаровательную акварельку. Это пейзаж с видом на пирс в лучах вечернего солнца. В эту минуту кассир улыбается: - Your hand, mam? и я вяло позволяю себя проштамповать. Эрик уже за дверьми и любуется мной и Камил. Мои друзья – точеная крепкая молодая красавица Камил с далекой мне Ямайки и старый добрый малый, модный и немного грустный луизианец Эрик – идут вдоль пирса и оживленно сплетничают про Лису и Джо и их сволочную жизнь, а я глазею на припозднившихся рыбаков с загадочными тоненькими удочками, предназначенными для ловли акул. Эрик начинает взахлеб рассказывать Камил как он фотографировался с акулой с меня ростом, я же пялилюсь в черную даль. Там океан и светлые пятна облаков. И вдруг Камил повернулась ко мне и спрашивает: What do you see? и указала на облако впереди. Я вижу собаку верх ногами, но я забыла как будет по-английски «верх ногами» и мое толкование облачного образа врядли вдохновило Ямайскую мулатку. Я по-инерции спросила Do you always think up the images to the clouds? – Yes. I do this all the time. – ответила мне Камил с убедительным спокойствием, as a matter of fact. Ее манера говорить, быстро, понятно и уверенно, ее интонация показались мне похожими на украинские. Все ямайки почему-то кажутся мне такими родными, что каждый раз открывая в их присутствии рот напоминаю себе English, please!
Кто-то из рыбаков вытянул сома, который у англоговорящих ассоциировался с кошачьими, owing to их усам (cat-fish). Черный сбитый ловец акул печально констатирует факт безуспешной из-за затишья рыбалки. А мне не до акул. Я думаю, что если бы за доллар можно было купить крылья и взмыть над пирсом, было бы супер. Я выпускаю идею на волю. Камил смеется а Эрик советует заплатить 20 баксов за парение с парашютом.
***
Джазовые перышки щекочут пятки, только что осыпанные песочными икринками, макушку, уши. И это не в дорогом уютном ресторане Парижа. Это просто долларовая прачечная. Такая привычная, совсем не похожая на себя в день, когда впервые пришла сюда. Это было днем, в самый разгар сезона – две толстые хихикающие американки даже порошка мне пожертвовали. Было суетно и шумно. Сейчас видимся только по-ночам.
В прачечной обычно не бывает людейв это время. Все путние отдыхающие, гости отеля, давно выключили стандартные ночнички рядом со своими стандартными гостиничными кроватями и, проглотив свои ночные пилюли и нацепив пижамы и пеньюары распростерли свои, порой необъятные, телеса под простынями. Полуночники наслаждаются экзотикой здешнего звездного неба. И думают, наверное о флаге своей родины, или в уме проделывают серьезнейшие вычислительные операции, подсчитывая свой вклад в ее внутренний валовой продукт. Романтика тоже неуклюже, но очень правильно, как и задумано, тешит их натруженные мозги. Песок на пятках, крабы, разбегавшиеся по осени, черный неугомонный горизонт. Море. Точнее океан, хотя я почему-то принципиальной разницы не улавливаю. Море мне нравится больше, просто потому, что не так громко звучит. Я последнее время вообще склонна к тишине. Поэтому и хожу стирать по ночам. В прачечной над входной дверью висит камера, отслеживающая сохранность имущества компании и безопасность пользователей ее услугами.
Я про нее забываю всякий раз, когда у меня чешется нога или живот. Соленая вода раздражающе влияет на мою кожу. Вот наверно охрана потешается, наблюдая это неуклюжее и пошловатое зрелище. Где то в том же устройстве запрятан радиоприемничек, настроенный всякий раз на одну и ту же джазовую волну. Cool jazz обдувает вместе с кондиционером мою ночную оболочку и я обычно вздрагиваю от прохлады и удовольствия. Музыка сочится тихонько и осторожно, будто боится разбудить засыпающую-меня. Засыпающую – потому, приглушенное гудение стиральных машинок и равномерное посапывание и постукивание сушилок убаюкивает и не хочется ни читать зачем-то приволоченную с собой книгу, тем более на английском, ни писать в таким же бессмысленным образом очутившемся под рукой дневнике. Дремлю я обычно на полке, предназначенной для сортировки белья. Я люблю эту полку за прочность и ощущение полной безопасности, которое проникает в мои кости вместе с болью от лежания на жесткой поверхности. Иногда, распихав грязные рабочие футболки и шорты по машинкам, устраиваясь поудобней на своей полке, я думаю о том, что случись вдруг, что мне негде будет ночевать, я запросто прикинусь самоотверженной чистоплюйкой и спокойно высплюсь в гостеприимной прачечной. Мой мотель прямо через дорогу и если бы на моем месте находилась Лиса, моя соседка, американка, работающая гостиничным администратором (это папа называет так гостиничных служащих, принимающих гостей и отвечающих на их одни и те же вопросы заученным улыбчивым Yes, mam? Sure, Sir! – а проще – сотрудник «франт деска»), она бы до утра забыла про стирку и забылась бы глубоким здоровым сном до следующего рабочего дня. Но она бы вяло непонимающе улыбнулась, услышав, что мне просто нравится ходить стирать. В долларовых машинках. До двадцати-пяти-центовой я так и не доехала.
В эту ночь за окном дождь. Ветер заставляет его отстукивать по стеклу прерывистый ритм и гнет ободранные пальмы за окном. Белое, стоящее прямо под окном с серым налетом от старости и затасканности пластмассовое кресло, каких полно и в летних кафе и на балконах отельных номеров, одиноко косится на мои болтающиеся ноги. И босые ноги - тут же на полу, вдетые в тапки, шлепающие к ровной застекленной дыре в стене. И уже забираются на гибкие прутья кресла. Я слушаю дождь. В глухом шуршании прачечной гроза кажется явлением по ту сторону экрана, таким же как и толстый серьезный дяденька-полицейский, расхаживающий туда-сюда и изредко заглядывающий во внутрь, как элемент трехмерного изображения, рука, протянутая к самому носу скучающих, готовых ко всему зрителей. Но стоит самому приоткрыть дверь комнаты, как реальность обдает тебя чуть свежим влажным густым воздухом. Сверху капает вода, пустое шоссе блестит отражая рекламные вывески и светофоры, непостоянно прозрачная стена дождя, почти тропического по силе рассеивает свет и в глазах все предметы начинают двоиться. А на море шторм и песок превращается в плотное мессиво. Сначала мелькает мысль «Слава богу – еще только стирку заложила – ждать еще долго». А потом, глянув на пустующий бассейн полугантельной формы и на скачущие по поверхности воды капли, мне показалось, что теперь, когда я больше не рвусь убежать из этого проклятого южного захолустья, я способна смириться и полюбить его. Такое предательское чувство! Немедленно отругать себя за него! Здесь все мертвое и однообразное, здесь я как в тюрьме – я не могу его любить.
Потом я думаю о своем супервайзере, Майкле. Я работаю уборщицей в маленьком, средненьком отельчике, пренадлежащему одной если не из крупнейших, то по крайней мере популярной из за умеренных цен на побережье компании «By the Sea». Он кажется мне несчастным и я жалею его. Он ждет повышения и поэтому не пытается поменять порядки, установившиеся в коллективе хаускиперов. Он слабый и молчаливый, иногда даже поздороваться глаз не поднимет, что поначалу вызывает неприязнь. Сегодня он весь день меня игнорировал за то, что я ела завтрак, взятый в лобби, гостиничном фойе в рабочее время. В связи с этим он, не сказав не слова, тут же написал и вывесил на доске замечание примерно следующего содержания: «Breakfast in the lobby is meant for guests only. Those who are not the guests of the hotel – be prepared to pay 3$». Я незамедлительно решила прояснить ситуацию, оскорбленная к тому же тем, что укор не был высказан мне лично. Во-первых – я являюсь постояльцем мотеля и завтрак, как объяснила мне напарница, соседка, ямайская девочка Киша, входит в лист услуг, которые мы оплачиваем. Во-вторых – я ровным счетом ничего против Майкла никогда не имела и скромно надеялась, что моя персона заслуживает ответного уважения. Тогда тот, выслушав все мой объяснения, вежливо кивнул головой и снова ни словом не оговорившись, подписал под написанным в той же записке пост скриптум : «PS: and if you are guests, have your breakfast before 8a.m.» Я не то что бы разозлилась – самое неприятное во всем этом мало привлекательном инциденте было осознание какой-то тихой ненависти к себе, не как к конкретному человеку, а как к части мира, вечно ему досаждающей. Ничего глупее и нелепее и вместе с тем омерзительнее я себя еще не чувствовала. Вот прямо подумать больше не о чем! Ерунда.
Мои москвичка Ася и эстонка Наташа сопят в две дырочки. Неужели мы когда-то друг друга не знали? А завтра уже разъезжаемся. Так долго тянулись дни, и так быстро прошли. Сегодня будем всю ночь пить бакарди на пляже. А завтра обналичим последние пэй-чеки, снимем деньги со счетов, раздадим долги и упакуем сумки. И будем away.
New-York City. Полдень. Маленький парк на пересечении 5th ave и 40th street. Bjork поет свой Post. Она писала его для меня-в-NYC. Желтая кепка, коротенькие штаны из которых торчат, заявляя миру о себе, розовые носки. И везде люди. Галстуки, пиджаки, футболки, кроссовки, пакеты и сумочки, рюкзаки и кейсы. Мир людей. Мир, уставший раньше других от рекламных улыбок и начищенных ботинок. Почему усталость как и страсть приходят так не вовремя? И почему в этом фишка жизни? Наверное это не усталость и не страсть. Это я – не вовремя. Я, вдыхая, слишком широко раздуваю легкие, я хочу вдохнуть так много, что больно. Но как глубок бы ни был твой вздох, как красивы бы ни были клены, поймавшие солнце и потускневшие кленовые листья на асфальте, которые ветер разглядывает у себя на ладони, воздух все равно захочет освободиться от моих дыхательных стен. И я буду долго набирать силы после этого рывка, будет одышка и разочарование. Но разочарование – это так же красиво, как и солнце в стволах и седые кудри на шоколадном затылке. У него такой же заинтересованно скучающий или скучающе-заинтересованный взгляд. И веки такие же маленькие и зрачки такие же черные. Разочарование носит желтую кепку. Я люблю его. Этот город уставших. Потому, что я такая же, как они. Мы делим, пусть на глупо короткие 10 часов, одно тротуарное пространство. Мы, как капли, летящие кверху при кипении воды. Мы дорожим нашим разочарованием. Нам печально, нам невыносимо, нам стучат в глазницы слезные потоки. Наши морщинки и морщины, складки на шее, ямки на подбородке сушит тихий сентябрьский ветер. Мы счастливы. Мы глубоко дышим.
Как грустно… Любовь моя, Америка, прощай. Нет! Это так громко, хоть и написано и не издает ни звука – это ослепляет, делает больно. Мне сегодня весь день очень больно. Я даже понять не могу, какая часть меня нуждается в обезболивающем, жгуте и бинте одновременно. Ладно, пусть поболит. Я все равно буду жить.
И я живу. Нет прошлого, нет будущего. Только сейчас. Овал неба, в нем дрожащее крыло, равнины и дюны облачной пустыни. Все снежное. Иней на стекле.