Вспомнилось довлатовское: «Всё равно не живёшь, так пиши». Так случились эти тексты или, скорее словесные коллажи, предназначенные для ближнего круга, писанные в стол.
Первым читателем, которым стала моя взрослая дочь, её реакция натолкнула меня на мысль, что не такие уж это личностные вещи.
Но судить Вам, и, если возможно, не слишком строго, ведь это только сказки.
Благодарна всем моим друзьям, невольно ставшим персонажами. Особая признательность Александру Дитчуку. Стартуйте.
Время падения грецких орехов…
Взгляд на небо вызывает ощущение как от проглатывания кусочка льда – холодно, но приятно.
Почему-то пахнет морем, может это от губ, коричневых от йода или от рук, которых не отмыть, да и зачем, всем известно, орехи начали своё падение. Навсегда любимое время, предверие осени, когда веришь, что всё ещё любишь…
Гамбург, Гамбург и Гамбург или маета.
(монолог 1)
В маю следует маяться, говаривала моя подруга, а я, смеясь, отвечала, что, по всей видимости, у меня май круглый год, и вообще, следует просто попить пивка, вот и вся маета в маю.
Но этот май особенный. Вот уж эти сорокалетние женщины.… Уже нет юношеского восторга, но ещё нет ощущения взрослости, или лучше сказать, зрелости. Есть опыт, благо приобретенный, в конце концов, иногда даже хватает сил ждать, но уже нет времени. Появляется чувство конечности, чаще смотришь в зеркало и видишь…
Мы стали пытаться уехать, некоторые даже уехали. Теперь, хотя это и стоит больших денег, слыша любимые возгласы по телефону, не перебиваешь, просто ждёшь, ведь им там нужно покричать, потом нужно услышать, мы вас ждём всегда, мы присоединимся. И начинаешь мечтать, как, сходя по трапу в страну апельсиновых деревьев и растущих под ними маслят, станешь улыбаться навсегда и носить только лёгкие одежды.
Тогда очень хочется понять, что с нами со всеми случилось, почему мы бежим из мест, где всё наше и все в нас, бросая всё и ни о чем, не жалея, но главное, с какой лёгкостью мы это делаем.
Что же тогда была наша жизнь, если кроме книг, детей и собак, ничего с собой не берём, а ведь жили с кем-то, страдали и любили кого-то, или не любили…
Ящики с книгами, чемоданы с вещами, клетка с котом. Раздача курток со своего плеча.
«Зачем оставляешь, она ведь новая?», - и ответ, - «Мне там это больше не понадобится». А что понадобится? И книги, разные и много, всё здесь, а там.… А там, самые любимые, без которых нельзя, которые спасут, вытащат.
Здесь оставленный в наследство мопс по имени Лора, любимое существо с огромными влажными глазами, с добрым нравом, умеющее громко храпеть во время сна, которое всегда со мной. Собака – талисман, всеобщая любимица.
Теперь, заходя в дворик и требуя чай вместо кофе, нам говорят, - Вы теперь вместо него, - а разве можно вместо, разве от того, что мы сядем за его столик, станем шутить и балагурить, он возникнет миражём, тенью, нет.
Пока ещё спрашивают, звонил ли, но это пока. Потом будут письма и телефонные звонки. Только больше никто не произнесёт, - как скажешь милая.
Вот тебе и сорок лет. Старая дурында, реагирующая на взгляд и на жест, но слабо реагирующая на слово. А может это только начало, может только сейчас всё и начнётся.
Сейчас, когда руки свободны, когда можешь позволить себе жить -–я так хочу, когда знаешь куда идти и с кем, когда легко произносишь, я тебя больше не люблю, - и знаешь почему.
Это всё май, и не маета это вовсе. Это счастье.
Гамбург, Гамбург и Гамбург.
(Монолог, II ч).
Как же я люблю тебя, девочка моя. Ведь благодаря тебе живу, словно у меня открыт счёт в престижном банке. Этот счёт открыт навсегда, Гамбургский чёт. Он будет открыт так долго, доколе живу от сердца, и перейдёт в твоё распоряжение, ведь ты моя дочь, ты просто моя.
Вот почему, слыша короткое: «Как ты?», не задумываясь отвечая: «Я жива» и этого достаточно.
Я - играющий тренер, как и тот человечище, далёкий и родной, тренирующий сборную команду государства Израиль КВН, и я – тренирующая команду богемы тире алкоголиков, подаривших предусмотрительно мне свисток в виде черепахи, теперь строящихся по нему, сами того не ведая.
Я, – пережившая фиолетовое время цветения фиалок, отказавшись от предложения, посмотреть вместе в зеркало, только оттого, что знаю, стоит заглянуть, а там зазеркалье, там он, навсегда любимый, там время потечёт вспять, и что тогда…
Спасай, милая черепаха с четырьмя дырочками, звучащая семью нотами.
Спасай, любимая дочь, спрашивающая «зачем», но не «отчего».
Спасай, милое существо, тем, что ты есть. Что ты Лора Гамбург.
Сомкните ряды, мне больно.
День рождения. (II)
Когда восемнадцатилетние произносят: «Я знаю, как жить», - это вызывает улыбку сочувствия, когда такое слышишь от тридцатилетних, - настораживаешься, но если такое произносят сорокалетние – тогда начинаешь сомневаться в их психическом здоровье.
У каждого свой отсчёт времени. Вот родился ребёнок, вот ему уже восемнадцать, значит мне сорок, значит пора зрелости, и произносишь: «Это уже не по возрасту», только потому, что на тебя смотрит взрослая дочь и задаёт немой вопрос – зачем. Я привыкла к этому слову, даже кто-то пошутил, что на моей могиле следует написать одно слово - «Зачем» и всё.
Всегда задаю этот вопрос другим, себе же я его не задавала никогда, наверное, подозревала, что ответить не смогу, а тогда что – просто удить себя, сделать шаг, и твой холодный труп найдут утром. Говорят сейчас это модно. И, чтобы не отвечать, просто, бежишь в свой день рождения, в свой сорок два года, от всего и от всех, или от себя….Бежишь в холодный дом в деревне, прихватив красного вина, чтобы не замёрзнуть. Потом топишь печь, долго смотришь в огонь. Из звуков – только треск горящего полена, в поле видимости – принесенная вместо букета, омела, укрощенная ягодами калины, словно капли крови, страшно.
Рядом друг, умеющий молчат, общения на уровне взгляда, рядом любимая собака и безумный кролик, хулиган и пьяница, которого почему-то принёс сосед, и почему-то я зову его Мартин, он ведёт себя отвратительно, роняет стоящую на полу пустую бутылку, пытается вылакать остатки водки, одним словом, празднует мой день рождения по своему.
После понимаешь, это был лучший праздник в твоей жизни ещё и потому, что утром нельзя было отворить дверь, выпал первый снег, оказалось, он шёл всю ночь, и дом просто замело. Я никогда не видела такого снега в городе, лёгкого и девственного. От этого белого безмолвия вдруг закружилась голова, и так пронзительно захотелось жить.
- Здравствуйте, мы хотим поговорить с вами.
- О чём?
- О жизни и о вечности.
- Это не моя тема, всего доброго.
Утренний диалог завершён, дверь заперта. Две молоденькие девчушки, оставленные за дверью и я в доме с одной единственной мыслью, а почему, собственно, это не моя тема, тогда какая моя и есть ли тема, на которую хотелось бы говорить, есть ли текст, проговорив который светлеешь лицом.
Есть только ночь, ночь безумных текстов, когда слова как свинцовые капли, подвешенные на верёвочках, возникают на пути и ты уклоняешься, дабы не получить очередной удар и молишься неизвестно кому, пытаясь изобретать другие слова, прозрачные и лёгкие.
Обессилив, падаешь ниц до рассвета, а утром, улыбаясь, легко произносишь, сняв кольцо с руки, - «Это тебе подарок, милый, иди»…
И он уходит, неся на себе печать твоей безумной ночи, оправленную в лёгкую кружевную улыбку, уходит, веря, что ты сказала только то, что хотела и ничего другого произнести не могла.
А ведь действительно не могла. Под каменьями своей тоски и боли, только потому, что не знаешь ответа на вопрос, что же такое жизнь, что же такое ты в этом вечном хороводе слов, снов и судеб.
Как знать.
Ночь, город, дождь. И желание дойти куда-нибудь. Дойти и согреться, уснуть и во сне увидеть – тишину в белом, облако на голубом. Пасть в траву, вдыхая сладкий запах фиалок и акации, запах травы. Лежать, распластавшись, прижавшись к земле, и не искать спасения от себя, просто дышать, просто смотреть и видеть – каплю росы на нежном стебле, стекать вместе с нею вниз по стеблю без суеты, без надрыва. Улыбнуться божьей коровке и муравью, тронуть осторожно цвет земляники.
И тогда обязательно ощутишь великое чувство освобождения от боли. Не будет больше одиночества в толпе, не будет больше толпы, не будет больше ничего. Жизнь ли это, смерть ли это, как знать…
Лев всегда прав.
Вся моя жизнь поделена на периоды, в зависимости от породы очередного зверя, селящегося в моём дому.
Правда, до недавнего времени, звери были исключительно собаками. Пекинесный период закончился благополучно к сорока годам, плавно перейдя в мопсячий.
Если учесть, что каждое животное вытесняло в моём сердце любовь к очередному мужчине, что позволяло не страдать и не обливаться слезами, а переводить последних в разряд братьев и легко произносить, - « я очень люблю тебя, милый, но понимаешь…» – и они понимали.
Мопс же идеально подходил для отдыха после бурного романа. Если учесть, что предметом моей страсти был пылкий поэт, живущий на разрыв аорты, чувствовать себя женщиной, беременной собакой было спасением от очередной депрессии или бог знает чего, поскольку беременные думают исключительно о ребёнке.
Наконец я вступила в кошачий период жизни, заведя очаровательного перса с пивными глазами по имени Маркиз, поскольку был с достоинством и со всеми признаками еврейства на лице и совершенно непонятным для меня нравом.
Когда меня спрашивали, почему кот и сейчас, отвечала: « Латаю энергетические дыры». А потом ведь кот ходит сам по себе и делает что заблагорассудится. Ему нельзя крикнуть дурным голосом: «На место, пожалуйста!», нельзя посадить на длину поводка или на подстилку.
Теперь понимаю, что всему виной звёзды, вернее мужчины, рождённые под знаком Льва, преследующие меня достаточно долго, которые мне не под силу.
Наблюдая за моим котом, понимаю, что следовало делать, а чего не следовало делать, чтобы с ними мирно сосуществовать, то есть быть вместе, а не рядом.
Но ведь у меня никогда не было кота, откуда мне было знать, что надо отпустить, чтобы удержать, надо изображать независимость, чтобы услышать, -- «Что случилось?» с той интонацией и надрывом, которого я так долго ждала и не дождалась.
Ну что ж, буду учиться у животных, и к пятидесяти годам заведу крокодила.
продолжение следует