В армию Гера пошел исключительно по доброй воле и вопреки рекомендации медкомиссии. До службы он отсидел срок за наркотики и потому служить его определили в стройбат. На утреннем построении, когда ротный называл его фамилию, Герман откликался резким кашляющим смехом, от которого многим бойцам становилось нехорошо, ротному вероятно тоже, поэтому он неизменно отправлял Германа убирать гальюн.
Разговорить Геру было делом непростым, сперва для этого нужно было приложить немалые усилия, чтобы вывести его из состояния оцепенения, в котором он привычно пребывал. Предложение сигареты обычно помогало.
- Слышь, Гера, на зоне «петухи» были?
- Все было: свинарник, куры, яйца, петухи тоже, наверное, были.
- Гер, а «обиженные» были?
- Конечно, были. Бывает так, что человека возьмут ни за что, а ему срок сидеть – обидно конечно.
- Педерасты, спрашиваю, были?
- Фамилий много, всех не вспомнишь.
- Кончай косить!
- Не сезон…
- Оставайся, Гера, на прапорщика: льготы, на всем казенном.
- Ну, да, двойные зарплаты, северные… Знаешь, раньше, на таре писали первый пояс 1 рубль, второй пояс 1 рубль 20 копеек, третий пояс 1 рубль 35 копеек. Вечером догнаться захочешь, купишь у барыг за червонец выпьешь и думаешь, а какой же это пояс?
- Чем Гера на гражданке заниматься будешь?
- Зачем спрашиваешь? Посмеяться хочешь? Это все равно, что крест на лбу вырезать. Справка у меня – думаешь, я работу хорошую найду?
- Иди на пчеловода. Вон, я видел объявление в газете – «Училище приглашает». Мед, свежий воздух, заодно и здоровье поправишь.
- Высшее Рязанское тоже не ***во.
Мне Достоевский понравился. Читал «Униженные и оскорбленные»? Так, действительно, у меня даже слезы бежали. Хороший писатель. У него еще «Отцы и дети», кажется, есть. Надо почитать.
Одним зимним утром, в тот еще далекий от рассвета час, когда вышедшая на развод воинская часть построилась на плацу, из мглы поднебесья, словно новогоднее конфетти, посыпались смятые газетные бумажки. Подхваченные порывами северного ветра, они то взмывали вверх, то стремительно падали вниз, у самой земли переходя в планирующий полет, неслышно опускаясь на занесенные снегом ушанки солдат. Только очень зоркий взгляд, способный пробиться сквозь утренний сумрак, мог бы разглядеть в открытом окне третьего этажа казармы болезненно худого человека. Он улыбался. Его улыбка выражала светлую радость человека, сделавшего свою работу.