Просто так, понимаете ли, сидеть очень скучно, а думать — оно всегда приятно, особенно когда это недурственно получается. Я, конечно, без особых претензий на оригинальность, но наслаждаться силой своего ума люблю. Одно что серое вещество мое пребывает в некотором беспокойстве за свое будущее, потому что вскорости мне предстоит перенести головную болезнь.
Это я наверняка знаю, так как пв прошлом переболел менингитом, от которого едва спасся, сохранив при себе некоторые его последствия. А нынче я, ко всему прочему, простудил голову, оттого что пьяный в двадцатиградусовый мороз провалялся на снегу в чем мать родила.
Валялся я, конечно, весь, а простудил именно голову, ибо в остальном я очень крепкий и имею в себе восемь дюжин весу. Так что в соотношении с телом моя башка выглядит маленьким комочком.
Но вместе с тем она на редкость прочна, и за то, что я десять раз кряду умею с силой биться ею о стену публичной бани, девки прозвали этот комочек «крепким орешком».
Одно плохо: все крепкое очень чувствительно к холоду и легко заболевает. Вот баба моя — она ж своей грудью трактор подпирала, если он в канаве застревал! Такая она у нее была! Убиться можно было об эти ее тыквы! Ан нет, захворала от весеннего ветра и посейчас по больницам бегает. А только все одно: трактора на себе больше ни в жись не вытянет.
Так и голова моя после менингита ослабла, иначе почему я стену в бане до сих пор не расшиб? Сосед говорит: мотивация, мол, слабая была, особого усердия не приложил. Оно, может, и так: че я, голых баб не видел? Может, и видел, но чтобы в совокупности, да еще и в мыле — так нет.
Вот и нынче пьяный Зойку караулил. Она, стерва, мужиков к себе не пускает — говорит, мол, сексуально не определилась. А я ее в окно смотрю: она вечером перед иконой русалкой стоит — такая баба! К ней все мужики сбежались бы, захоти она! Так ведь нет, благочестивая, видно, все молится. А я, значит, за этим ее благочестием и наблюдаю.
Позавчера долго молилась, устал я. Снял, в чем был, — и в дом. Она, стерва, визгом меня спугнула — я побег; споткнулся подле забора и остался лежать до утра. Встал, а кругом меня народ собрался и хохочет. И Зойка первая из всех со смеху помирала.
А я от радости, что проснулся (почитай двадцать градусов было), заревел. Баба моя подошла ко мне и перетащила в избу. Я на печи остался и боли в себе никакой не заметил. А к вечеру у меня чуть глаза не лопнули: так ломало, так ломало!
Вот я сейчас и думаю: коли снова менингитом захвораю, так помру, наверное. Потому что со слабой головой не хрен здесь жить: итак за дурака держат.