Хочу чуда!

Вэллев
      Черта возникла в сознании как мерцающий луч света. Глаза, как море нескончаемой и бесконечной глубины чистого и великолепного совершенства, были полны той безграничной радостью, которая, естественно, могла быть присуща только ребенку. «Хочу чуда!» - говорили глаза.
– Мало ли, что хочется ребенку! Отец, ну куда же это годится, где твое воспитание? – мама с укором взглянула на отца. Ремень сам собой соскочил со стула, подлетел к папе и оказался у него в руках.
– Хочу чуда! Хочу есть руками! – «заорали» глаза малыша.
Мама нервно перевела взгляд на пельмени, находившиеся в довольно ёмкой тарелочке перед ребенком, которые тотчас, зависнув ожерельем в воздухе, по одному начали подлетать ко рту малыша. Отчего он тут же его открыл, и пельмень, мигом оказавшись во рту и превратившись в нежный паштет, пошел, не задерживаясь, в желудок…
– Делай, как это делаю я, как папа, ты же взрослый мальчик и должен понимать, что чудеса бывают только в сказках. Была бы моя воля, я запретила бы выпускать их. Они только портят наших детей! Абсолютно меняют их прямо на глазах. Из-за этих сказок происходит полная потеря фантазии. Отец! Помнишь, как какой-то хулиган подкинул нам сказку в почтовый ящик, – сказку про репку? Я еле сумела тогда избавить всех вас от этой надоедливой компании: деда, бабки, внучки, Жучки. Просто замучили нас тем, что у них потерялась мышка. А без нее они никак не могли вытащить свою репку, которую вырастили у нас в комнате – почти под потолок! Благо, я догадалась продублировать мышку из квантов генной памяти, после чего они вытащили репку, и я смогла стереть память об их присутствии… Ох, и разболталась я с вами! – мама на секунду закрыла глаза. А еще через секунду ее глаза были уже деловые и серьезные. – Ну, пора, я исчезаю, меня ждет работа. Отец! Пожалуйста, поторопись, а то мне устроили выговор в детском саду за то, что ты на целых десять секунд опоздал с телепортацией нашего малыша. Еще два таких опоздания и не оберешься неприятностей. Ну ладно, до вечера, целую вас!
Поцелуй вылетел из ее губ и по очереди чмокнул и папу, и малыша, а мама, растаяв в воздухе, как и обещала, исчезла.
– В детский сад, так в детский сад, – вздохнул папа. – Будь паинькой, слушайся воспитателей и не хоти чуда – я тебя просто умоляю. Ты видишь, как нам досталось сегодня от мамы?
Папа мысленно превратил малыша в яркую белую точку света и, на всякий случай, на одну секунду раньше девяти часов утра телепортировал малыша в детский сад, после чего, превратившись в легкий пар, белым облачком вылетел к себе на работу. У него была еще уйма времени, и поэтому он мог позволить себе такую роскошь.
–Хочу чуда! Хочу чуда! – этот вопль стоял в радиусе тринадцати парсеков от Земли. Он несся из детского сада: орал малыш.
Но маленькие гномики были неумолимы. Они срочно вызвали главного Бим-Бома, и тот явился – собственной персоной. Было абсолютно ясно, что ребенок серьезно заболел и совершенно необходимо операционное вмешательство.
Его положили на мягкую скатерть и сунули в рот бублик. Бим-Бом произнес заклинание. Сверкнула молния, которая тут же штопором ввинтилась малышу в живот, отчего тот распался на две половинки. Внутренности обнажились, и на одной из стенок кишечника Бим заметил небольшую «Прилипалу», которая, собственно, и была виновницей всей создавшейся ситуации.
– Это «Прили»! – возопил Бим. – давайте чеснок, заклинания здесь не помогут.
  Гномики засуетились, запрыгали, – каждый на одной ножке, отчего земля под ними быстро взрыхлилась и вскоре на глазах у всех появились первые ростки чеснока. Гномики все вместе согрели своим горячим дыханием эти ростки, и чеснок вылез наружу. Чеснок понимал, что он должен быть принесен в жертву, а так как это случалось с ним довольно часто, то, естественно, он вел себя совершенно спокойно.
Бим отрезал дольку чеснока и протянул ее «Прилипале». «Прилипала» тотчас отлипла и принялась за чеснок. Тогда гномики набросили на нее мешок, устроив ей темную. И было, за что.
Бим-Бом цокнул языком, взмахнул шелковой кисточкой, и в ту же секунду пузо малыша затянулось розовой пленочкой, а через минуту – другую он был уже совершенно здоров. Он больше не хотел чуда, и все успокоились.