Ах, сердце, сердце,- похоже, ему, и правда, не хочется покоя!
Сердце - как хорошо на свете жить!
Расскажу-ка я вам некую сердечную притчу-быль из моей неправдоподобно-пестрой биографии.
...Было сие в начале ноября 1984 года от Р.Х. и служил в тот год аз грешный в московской Главторговской газетке под названием "За культурную торговлю".
Тот год можно описывать и описывать...
О, моя журналистская юность, о, моя борзописская свежесть!
Надо ли говорить - по большей части среди каких фантастических жучков, ловчил, прохиндеев, жуликов и ворюг угасали и терялись они безвозвратно в тот незабвенный год!
Вообразите только интервью в темных подвалах под уходящими в даль перспективы тысячами мороженых мясных туш! Представьте задушевнейшие мои беседы за стаканчиком водки с прожженными торговыми фуриями - ветераншами и героиньшами Великой Отечественной (как раз надвигался год 40-летия Великой Победы, и я писал так называемые "человеческие материалы" - хроники и саги о боевых доблестях нынешних работников прилавка, стойки и подсобки... Среди которых, обязан заметить, наверняка и нередко попадались и очень хорошие люди, но - хорошие люди, навеки прикованные цеховой круговой порукой к негласном правилам и канонам Системы, Большой Системы Советской Торговли).
Какие лица! Какие души! Что за величественные монументальные характеры!
А сюжеты! О-оо! Эти штуки были, как говорится, наверняка сильней "Фауста" Гёте... Но речь сейчас не о них, а... о сердце.
Итак - вдумайтесь только до чего тогда дошла мысль человеческая: в некоем "Универсаме" на Юго-Западе Москвы тамошняя директорша - по слухам - красавица-татарка лет под 45 - какая-то Галия Хамидовна или Хамида Галиевна - уж не припомню - придумала нечто архигениальное по прогрессивности, как сказал бы вечно живой вождь пролетариата.
Она ввела так называемый контроль-тандем: при расчете и расплате за покупки в корзинке магазина самообслуживния (либо - в коляске - по деньгам пришедшего) покупатель проходил у кассы не одну, а две (!!!) линии универсамовской обороны: на первом эшелоне у его, милого, подозреваемого в укрытии пакета молотого гороху али в попытке тайного выноса банки маринованных огурцов сначала все вываливали в специальный лоток и, скрупулезно проверив наощупь (социализм - это учет!), выбивали чек. После сего все это обратно возвращалось в корзинку (коляску) и означенный подозреваемый с чеком в руке и лицом, затуманенным и пристыженным, ибо, согласитесь, не бывает дыма без огня и "несть человека, коий проживет и не согрешит", - продвинувшись на 120 сантиметров, вступал в зону влияния второго члена тандема: закупленное пропитание вываливалось вновь, и вторично проходило ту же процедуру ощупывания, первый чек сличался со вторым и сверялся с наличием в корзинке того или иного пропитательного компонента, после чего совершалась самоё купля-продажа по классической схеме товар-деньги-товар.
Надо ли говорить, какие удобства предоставляла сия система покупателю, насколько убыстрялся весь процесс и какой моральный урок получал всяк туда входящий, а уж тем паче - выходящий?!
Метод Галии показался удивительно обещающим и перспективным тогдашним отцам-руководителям прославленной столичной продовольственной торговли.
Его предполагалось распространить повсеместно по всем "Универсамам" и пр. точкам самообслуживания, как поучительный пример народной смекалки и радения о сохранности социмущества. (Ибо народец наш известен и славится своею несгибаемой и неискоренимой в веках честностью).
Ну а чтобы раскрутить сие мощное начинание, требовалось предварительно живо, доходчиво, красочно и любовно воспеть его на страницах нашей родной торгово-закусочной печати.
На сей предмет я и был откомандирован на описываемый объект - всего только один маленький объектик из 13000 московских торгово-питательных объектов, отданных мне тогда на разорение.
..."Универсам" кипел...
Бурлил, шипел и свистел, как скороварка всеми плотскими и утробно-гастрономическими стремленьями прожорливо-ненасытного рода сего.
Надобно, кстати, заметить, что описываемые события приходились аккурат на предпраздничные революционные дни, то было не то 5-е, не то 6-е ноября.
Так что очереди у тандемов были вполне циклопических размеров, и наиновейшая система контроля вызывала у народов бури восторга и шумное одобрение.
Угрюмый человек в халате поверх ватника, едва я заикнулся о директоре, поняв цель визита с полуслова, сам же ни слова не проронив, взял меня твердо за руку и повел внутрь сокровенных глубин провизионного святилища.
И вот мы шли...
Вергилий мой шагал по извилистому Лабиринту привычно и уверенно, я же не поспевал, за всё задевая полами пальтеца, ибо крутил по неопытности во все стороны любознательною головою и чувствительным своим носом: коробки и коробищи, штабелями наваленные коровьи и свиные чресла, рыбные хвосты и колбасы всех калибров, упаковки со вкусностями всех видов, сортов, артикулов и предназначений дурманили меня своим невиданным изобилием и чудными - впору "Елисеевскому" - ароматами... Сыры и маринады, торты и вина в немыслимом ассортименте - боги, боги бессмертные, где, где, в каких заповедных лабазах таилось все это вдали от глаз наших?!..
Но вот я был приведен и оставлен перед полуприкрытой дверью с золоченой табличкой.
Галия восседала в кабинете, во главе двух столов, составленных буквою "Т". По бокам от поперечинки имелись два приятных черных кожаных кресла, в которых в тот миг восседали двое неброских молодых людей в неразличимых партикулярных пальто и вели с Хозяйкой дружеский разговор как бы на местном эсперанто и междометиями: языковой барьер между нею и гостями отсутствовал начисто.
Галия размера 50-52, рост 3-й, черт возьми, была хороша!..
Она царила на этой земле законно, прочно, неколебимо.
Бриллианты на перстах и в ушах ее были чистейшей воды и несомненной подлинности. Она была в халате такой ужасной, непредставимой сахарной белизны, что хотелось прижмуритъ очи.
На ней были голубоватые очки столь явно и бесспорно итальянского происхождения, что хотелось тут же спеть неаполитанскую песню "Скажите, девушки, подружке вашей", хотя нетрудно было вообразить, что чудные глаза за этими стеклами способны порою также исторгать огонь, серу и лаву подобно двум Этнам или Везувиям.
Но сейчас за лазурными стеклами милостиво улыбались глаза Джины Лолобриджиды или Клаудии Кардинале местного приготовления.
Под взором сим, что мог всё выразить так чудно, я тотчас предался идее тандема весь, с головой.
Меж тем я все еще стоял, очарованный, в проеме кабинетной двери, а меня, нежно и вкрадчиво, но абсолютно непреклонно оттесняя к косяку, опережали всё новые и новые знатоки все того же эсперанто: людишки, вероятно, какого-то родственного клана-племени поразительно похожие друг на друга неопределенностью черт, ну вот как похожи, скажем, друг на друга до полной неотличимости все гиганты грозного африканского племени масаи.
А речи на эсперанто лились и текли... И я как бы слышал произносимое и даже кое-что улавливал из диалогов, но коренная суть общения ускользала...
Но вот - сама солнечная Италия глянула на меня с некоторой тревогой:
- Вам - чего? - легко перешла она с эсперанто на родной общегражданский.
Я объяснил и примолк, любуясь её красой.
- А! - воскликнула Галия понимающе и не без сарказмца. - Да-да, ну что ж, времени у меня сейчас, конечно... сами видите... ну... так уж и быть - присаживайтесь. Потолкуем. Так говорите - тандем?...
Но не успел я расположиться, как двое ладных крепких дядей все того же неопределенно-мышиного оттенка спокойно вошли в кабинет.
- Да-да, - вскричала добрая Госпожа завидев их, - привет, привет, мальчики, всё, всё будет, как, договорились... Сейчас... - она схватила трубку местного телефона и что-то быстренько продиктовала на эсперанто Зиночке или Любочке.
Неизвестные в сером вежливо кивнули, развернулись на каблуках и удалились.
- Видите, что делается, - явно рассчитывая на понимающее сочувствие своего, кланового, человека, жалобно обернулась ко мне Галия. - И идут, и идут, и всем - дай, и всем дай! И даю, и даю! Попробуй не дай! Эти вот - из районного КГБ, те из Райторга, эти из Управления, а пожарники, а СЭС... А прокуратура!.. - она истерически хохотнула и, закатив на миг к потолку несравненные глаза, нервно закурила раритетный в те годы "MARLBORO". - Да, так вам - чего?
- Мне бы... интервью... - деликатно напомнил я.
Ошалевшая от всеобщего натиска, она на миг уставилась на меня, как бы припоминая:
- Сколько?
- А?..
- О, - очнулась она. - Простите! Ну да, да, да... Тандем!
Сжато и кратко она описала мне величие своего открытия: теперь и муха не могла бы вылететь из вверенного ее заботам "Универсама", неся в лапках под полою что-либо похищенное.
- Впрочем, - заметила кокетливо Галия, ласково глянув на меня поверх очков и улыбнувшись улыбкой авгура, - вы же знаете - в любом случае по нормам мы списываем "на забывчивость покупателя" 1 процент ежедневной выручки... - и захохотала совершенно ведьминско-русалочьим смехом: все же как-никак я был, по ее понятиям, не чужак в капище Торговли и должен был хоть мало-мало сечь и ботатъ по эсперанто.
- Пишите! - пожала она мне руку, завершив интервью. - Может быть хотите карбонатику - а? Есть отличная шейка... На праздничек - а? К ноябрьскому столу - мм-м?
Дремучий в гастрономических изысках советского истеблишмента, я смешался, да и денег на деликатесы, прямо скажем, не имелось, о безвозмездном же "подарке" я и не помышлял, а ее тут как раз кто-то, заглянувши, вызвал на эсперанто в коридор.
Я остался один... И вдруг, оглядевшись, увидел на ее столе...
Я приметил на столе её - с п и с к и...
Они лежали кипами, рассортированные по категориям и были напечатаны на дорогой бумаге и на хорошей машинке - и на каждом в углу значилась адресная принадлежность: "Горком", "Райсовет", "УВД", "Райком партии", "Райком комсомола", "ОБХСС" - последних было почему-то особенно много...
То были прейскуранты на легендарные "заказы", символы принадлежности к властной элите, праздничные "наборы", строго и тщательно отклассифицированные по социальным и административным иерархическим ступеням едоков, согласно проставленным значкам, и на каждом листке в столбик шли вниз пронумерованные наименования всевозможных дефицитнейших вкусностей...
Боже ж ты мой. чего только не было на той партийно-хозяйственной ярмарке номенклатурно-чиновного самообслуживания!
Перо мое выпадает из рук моих, любезные мои читатели!
Знали ли вы во время о н о о существовании, скажем, "Ветчины датской ассорти"? Или "Окорока тамбовского в желе"? А "Грибного соуса французского"?
Или "Икры зернистой калужской пикантного засола"?..
(По темноте и непонятливости вашей спешу с разъяснениями: икра калужская происходит вовсе не из города Калуги, как вы, возможно, подумали по своей советской наивности, а из чрева рыбы калуги, самой крупной из семейства осетровых, ещё жившей в те приснопамятные года в дельте великой русской реки и уже тогда, кажется, занесенной в Красную книгу - икра же сего ихтиологического монстра отличалась особой ценностью и пользительностью для утонченных желудков народных слуг и радетелей).
Боги, боги... к какому питательному изобилию, оказывается, были прикосновенны наши водители, духовные учителя, наставники и заступники! О, тут нужен не я, не я, но бессмертный мэтр Франсуа Рабле!..
Как бы в некотором столбняке пролистывал я сии кормительные перечни, пораженный их подробностью, сытной полнотой и удивительной, просто-таки неправдоподобной дешевизною, как вдруг в отдалении на столе заметил еще один список, набросанный просто шариковой ручкой - и как бы невольно и безотчетно потянул его к себе...
Там в уголке стояло что-то вроде "МИТРОФАНУ КУЗЬМИЧУ" или “ВАСИЛИЮ ПРОКОПИЧУ" - то было имя тогдашнего Первого секретаря Райкома единственной и в силу того безраздельно правящей ленинской партии - вдохновителя и организатора всех наших побед.
И он, товарищ Первый, оказывается, жив был отнюдь не идеологией единой и не только массовой оргработой...
Представьте только: отрываясь от ежеминутной борьбы за счастье трудящихся, он, оказывается, тоже иногда кушал как мы с вами и как все прочие смертные соотечественники!
Но к а к едал он, други мои, к а к едал!
Как поддерживал бренную свою плоть, измотанную борьбой за всеобщее благоденствие и торжество справедливости!
Не знаю, какая сила толкнула и подучила меня в тот миг и какой бес попутал. Только - не утаю! - вопреки Восьмой Заповеди я тихо потянул этот листок к себе и, пробежав вытаращенными глазами, быстренько спрятал в сумке среди своих бумажек.
Да, дорогие мои! Совершенно верно - я у к р а л его, спер самым натуральным, самым бессовестным и вульгарным образом, ибо его безусловно следовало сохранить на века и века как окончательный и исчерпывающий знаковый документ великой эпохи диктатуры пролетариата.
Строчки, строчки, строчки по номерам - и каждая была достойна музея славной Истории Советской Власти:
1. Икра зернистая - 3 кг
2. Икра лососевая - 5 кг
2. Лососина спецзасола - 5 кг
3. Балык астраханский - 5 кг
4. Стерлядь - 5 кг
5. Чавыча - 4 кг
6. Семга - 5 кг
<..............................>
Далее следовали сыры разных видов и стран произрастания, разнообразнейшие копчености, пуды конфет и шоколадных наборов, экзотичнейшие фрукты, овощи, приправы, консервные закуски, соусы...
47. Телятина парная - 6 кг
48. Индейка потрош. - 4 шт.
49. Язык говяжий - 3 кг.
И, наконец, апофеозом шел пункт, ради которого, собственно, и написан этот правдивейший, а в чем-то и исповедальный текст. Там значилось:
57. Сердце - 7 кг.
Эти семь килограммов сердца меня добили.
Если бы не они - я, быть может, и не покусился бы на сей ценнейший исторический документ. Но... из песни слова не выкинешь и потому строк позорных - не смываю.
Кто бы мог вообразить, что сердечность наших партай-вождей столь обширна, столь пространна и безгранична!
И не менее удивительной была сумма в рублях и копейках честно проставленная внизу под сим списком - там, под многотысячным перечнем, стояло что-то просто-таки невероятное, даже не смешное, а анекдотично умилительное - какие-то 27 руб. 43 коп. или 31 руб. 89 коп. Однако порядок цифр, помню, был именно такой.
Тут вернулась моя несколько перезрелая Шамаханская Царица - крайне изумленная, озадаченная, а даже, пожалуй, и встревоженная если не испуганная тем, что вот кто-то почему-то ехал-ехал к ней на этакий край земли, расспрашивал-расспрашивал о сущей ерунде, да так и уходит почему-то накануне очередной годовщины Октябрьской революции вопреки всем законам сохранения вещества без хорошенькой отоварки, сиречь - без скромного пакета под мышкой.
Тут что-то явно не складывалось и настораживало, что-то явно выпадало из всех мыслимых правил социалистического общежития...
Меж тем похищенное жгло меня, как то и бывает со всеми татями, и я, быстренько раскланявшись, торопливо поспешил восвояси, дабы не задерживаться на месте преступления.
Помню ее как бы оторопелое, недоумевающее лицо при прощании, некоторое даже как бы смятение прекрасного чела, на котором отразилась мучительная и неразрешимая мысль: почто?... с чего бы?..
Я - удалился.
Дальнейшее можно только вообразить: обнаружение пропажи, судорожные поиски на столе исчезнувшего интимного списка, рытье в бумагах, звонки по разным телефонам, небольшое местное расследование...
(3 а н а в е с)
О! То был трофей!
Акулы-музейщики поймут меня, уверен!..
Но - олух царя небесного! - я таскал тот список после по разным домам и компаниям и зачитывал за пиршественными столами - не то в качестве тостов, не то - житейских назиданий, читал с выражением, встречая неизменно дружное восхищение сотрапезников, - читал-читал, таскал-таскал, да так и посеял где-то по пьяной лавочке, лишив вышеозначенный грядущий музей его бесценного экспоната...
А дальше было много чего.
Тандем не прижился...
Распространения не получил...
Быть может в силу того пикантного обстоятельства, что ровно через три месяца после моего странного визита Шамаханская Царица была схвачена и посажена в узилище неблагодарными прихлебателями. (Вот и делай после этого добро людям!)
При обыске на дому и на двух дачах ее было найдено столько дензнаков, злата, серебра, мехов и бриллиантов (1% на забывчивость!), что просто удивительно как при такой-то бедности ей всё же смогли вмазать аж целых 8 лет с конфискацией.
Бедняжка Галия! Она попала под безжалостное колесо истории, оказавшись в шлейфе высоких своих покровителей: то как раз был момент громкого "главторговского дела", большой кремлевско-малинной разборки с шибко выраженным запашком икры паюсной и балыка астраханского "по-домашнему", момент громких арестов, а впоследствии и суда с расстрельным приговором директора “Елисеевского” Соколова и плачевным концом всей тогдашней столичной торговой “головки” во главе со всесильным Трегубовым...
Дальнейшее?
Но что можно еще добавить к сказанному?
Дальнейшее - молчание.
Vetchino Vetchini,
общественный инспектор по качеству
1991