В детстве мечталось о другом.
Следующий день. Вера была, в его ясность. Уже сквозь плотные шторы, стало понятно, что как всегда ошибка. Торфяники до сих пор пыхтели за городом, обкуривая здания мягким смогом, словно одевая куском полупрозрачной материи. В порыве вечернего алкоголизма я забыл закрыть дверцу форточки, так что теперь дымка находилась и у меня над головой. Потолок медленно подёргивало, на этом фоне мальчик запускал треугольного змея, дразнящего беззубой улыбкой. Их ноги быстро скользили по рябой поверхности и вскоре они скрылись. Я открыл глаза ещё раз, рядом что-то шевельнулось. Рука с накрашенными ногтями играючи прыгнула на мою грудь. Вместо мальчика на потолке появилась кошка, тощий хвост вилял собачонкой, нос искал след. Глаза мои оставались открыты, это была девушка и она спала. Всегда жаловался на память и никогда не обращался за сим к врачу. Я медленно встал, на часы смотреть не хотелось. Выйдя в коридор с телефонной трубкой, голос изо рта смешиваясь с дымом медленно затягивало в отверстия, будто на том конце тел. линии открыли дверь. Ухо по тому же закону физики начали рвать острые порывы ветра. Наблюдая всё это со стороны, стало себя жалко, и пришлось положить трубку. Телефон, чёрный и старый, друг детства, тогда я колол им орехи, играл с ним в дома, погрузившись в воспоминания я было думал уйти, но эта тварь затрещала, пришлось отключить. Кухня была разбита, треснув ещё вчера, она заскрипела, и осыпалась на пол при попытке открыть дверь. Бегать с веником я и не думал. На столе в бутылке ещё плавали подонки, разбросав конечности, валялась курица, кто-то успел её обглодать. На плете обнаружилась турка, там бултыхалось кофе, жадно налив пол кружечки, оно медленными глотками начало поступать в организм. Переведя дух и покурив, голова медленно осела на стол и куда-то провалилась…
Я видел сон.
В моей стране,
Ликуют лица - быть войне.
И по устам бежала дрожь,
- Спаси заступник.
- Не помрёшь.
Гром ненасытного Ура!
В ушах дразнилось,
Вот беда.
… я услышал журчащую воду, картинка находившаяся передо мной исчезла, ничего не оставалось как открыть глаза. Возле раковины, в синем халате стояла стройненькая девушка, с короткой стрижкой и очень бодрым для утра выражением лица, она не смотрела на меня, она мыла посуду. Тут обернувшись, произнесла:
- В холодильнике есть пиво.
- Откуда ты его взяла.
- Ты сам вчера принёс.
Было ясно: она знает гораздо больше, чем я, но и себя выдавать не хотелось. Пришлось пить пиво молча. Передо мной на цветочной клеёнке лежал картофель, одетый в шелуху камуфляжного мундира. Я взял самую маленькую и ногтём счищал подсохшую кожуру. Часы стучали в висках. Руки дрожали. А после еды казались сухими и липли к бутылке. Она уже сидела напротив (меня) и медленно жевала, с аппетитом заглатывая яичницу. В пепельницу, одновременно, с приятным шипением отправилась пара бычков. Её зелёные глаза изучали за оконное пространство, улицу, машину, шаркающих прохожих.
Свернув губы трубочкой, она дышала на стекло, заскрипев по нему пальцем получилось «таня». Здравствуй, «та ня» прекрасное, трагичное имя.
- Таня, сидя на окне.
Вдвоём со мной, болтает голыми ногами.
Стих не получился. Улыбка легла на губы.
- Знаешь, сегодня же игры? Грусть охватила её лицо, она просила отрицательного ответа.
- Ещё есть время, звон обыкновенно рождается или рано утром, или после обеда. А сейчас мы как раз находимся между. Мёртвый час. Таня откинула голову и тяжело вздохнула. Она хотела остаться, обняв её, я сделал первый шаг…
Тихо шевельнулось сердце,
Плакалось в ладони, грустью.
Детское смятенье, прежде.
Взрослым ликом, горечи вернулось.
Проходила мимо, ранее.
А теперя заглянула… беда.
На город осела тишина. На уровне инстинктов человек стал крысой, он готовился бежать с корабля. Люди ждали, кажется забывая дышать, а птицы застывали в полёте. Щелчок пальцев. Электрические молнии рвали небо, гром Трескучий звук заложил уши. БбррррРррррр. Мир тут же изменился, слепая решимость налипла на лицо, паутиной. Старт. Из открытых дверей выбегали люди. Ступень за ступенью, топ-топ, шлёп-шлёп. Детские крики вырывались из кульков на спинах матерей не отстающих в причитаниях, мужчины шли молча, живое поползло на улицу. Во двор вылезли люди. Бросалось в глаза, малое количество собравшихся. Старые, больные, изувеченные, сироты остались в крысиных укрытиях, в страхе моля бога, ожидая будущего, пощады. С неба падала осень, дождь, снег, лист. Съехавшая на бок листва готова прыгнуть в объятия ветру, неси. Мерзкий снег лежал островками, хочешь бед? Выдам след. Из противоположного дома четыре дюжих сына, выносили ведущего, чахлый старик подпрыгивал от резкого шага. Его поднесли ближе. Он был, пристёгнут к новому ореховому стулу тонкими полосками поясных ремней, его выжатое лимоном лицо улыбалось, а глаза непрерывно бегали. Правой единственной рукой он ежеминутно проверял наличие на голове шапки, хотя и так перевязанной через подбородок белой тесьмой. Голова с шапкой начала вертеть по сторонам, наконец, он выбрал направление. Люди ждали слов объяснений, плана, действий, организации. Старичок закашлялся, его тельце разрывалось ветром из груди, рукой замахал на поворот вправо, в сторону труб мерно коптящих небо. Люди, обезумев от ожидания, побежали, неся на горбах свой бедный скарб. Впереди несли порозовевшего деда, тот каждый раз поворачивался, подбадривая отстающих показывая, мол вижу, вижу, там. Бег сопровождался визгами, видит, видит, да я тоже вижу, туда, туда. Из других дворов толпа набирала силу, нищих, оборванных людей собирали с улиц. Иные, послабее, валились наземь, устав от гонки.
Образа, образы, брызги – земли,
Поцелуи в лицо.
Слякоть дороги, налип на ботинки,
Люди – иди, де иди на красное словцо.
По краю бегут двое, я и ты,
Дождь мерно и мирно капает,
Зовёт наугад, гонит вперёд гад.
На небе адовы сполохи,
Не обернусь назад, в зад.
Двигаться, пытаться выжить в кисельной, патоке.
За руку мою держись.
И если везение в Боге,
Боже не отвернись.
Мы, с Таней схватившись за руки, бежали с правого края, прижимаясь к плесневелым фасадам зданий, рядом перебираясь на трёх ногах, с удивительной лёгкостью ковыляла бабка заговорщица.
Беги, беги, беги.
Ноги не волоки.
Ноги отрывай.
Вперёд их кидай.
Ползи, ползи, ползи.
Авось добредёшь до ...
Последние слова слетали с губ в её сморщенные уши. Над головой что-то гомонило, яркие блики освещали землю, тела судорожно бились, а время раздулось и лопнуло как мыльный пузырь, видеть сегодняшнее небо я боялся.
Город Вавилон.
Ограды из белых кирпичиков.
Наверху был Бог.
Рукою подать, за спичками.
Хотел народ всласть,
На небо построить лесенку.
Теперь их не найти,
Под снегом зарыты все, все, всех.
Через сорок минут бега, колонна начала вытягиваться. Пошли разговоры; кто не пробежал ещё Южный пик, может считаться пропавшими. У огромных овальных труб, ведущий велел остановится. Он вдыхал пар торфяного тумана, сплёвывая под ноги, смотрел на направление движения трубных клубов дыма, кидал в трубы камни и следил траекторию отскока. Люди на отдыхе, оглядываются, и жадно встречают вновь прибывших, накидываясь на них с вопросами, как они, кто смог убежать. Но те ничего не отвечали, падали на спину и замирали. Игроки разбросали тела и ждали, ждали, что же решит старик. Старик жестом попросил сынка закурить, тот, с неохотой поднявшись, протянул бычок. Дед впервые за всю жизнь остановил тик, ухватившись взглядом о горизонт. Горло наполнилось кровью, его напористо вырвало кусками лёгких. Смерть оказалась рядом. Что, неужели конец, их догнали, они окружены, остаётся лишь страх? Толпа опешила, люди носились с жалким трупом, похожим теперь на молочную сардельку, по окрестностям в надежде понять, куда их путь. Кто-то бился головой о серый, замёрзший асфальт. Мечта о скорейшей смерти поразила иных, здесь покорно ждали. Матери, забыв про детей извиваясь, катались по полу, с дикими гортанными стонами.
Говорил последнее,
Шептал, шептал.
На поле маковом,
Мечтал, мечтал.
Рвалась земля вихрами детскими,
Кося, кося.
Живые люди мечутся,
Прося, прося.
На лицах,
Яростью полны глаза.
И мне не верится,
Здесь, здесь она?!
Пластмассовый солдатик падает.
Взлететь смогу?
И я лихой, боец
Убить хочу.
В ушах носился монотонный гул, он приближался. Белая железная машина, с кривыми заедами ржавчины на капоте, влетела на занятую народом площадь. Вид нового геройского пассажа на авто, что приравнялось ими к колеснице с везунчиком Зевсом, обдавая нас рёвом оторванного глушителя, проскочила в один из забытых переулков. Издали прибегали всё новые игроки, спешащие за тарахтелкой. С бешеной эйфорией надежды, близости спасения, дающей командой вождя на белой машине, люди пережившие сейчас самые страшные мгновения в жизни, получив ещё один шанс, не заставляя себя ждать, собрались и бежали, догоняя новых братьев, уже представляя впереди финиш. Сынки, чуть задержавшиеся возясь со своим отошедшим господином закидывая его в сточную канаву, припустили в самом хвосте.
Таня мерно посапывала, отдыхая на моём плече, её немного нервное дыхание щекотало мне ухо. Когда люди скрылись, она подняла на меня взгляд
- У нас ещё есть выпить, я что-то слегка замёрзла. Да. Я вспомнил, дома была нычка, пол бутылки портвейна.
Рябина – кровь.
Сосу тебя глазами.
Ты за окном.
Грызу стекло - пытаясь выйти,
Вон.
Зажечь огонь,
истлевший корпус, жизни партизана,
в груди саднится липкою смолой.
А впереди одно – барак,
Где лужи - сыты. Слякоть.
Людская каша булькает в котле.
Я не желаю больше здесь играть в солдата.
Я не затем погибну на войне.