Раскосые черты, я азиатка, немного смуглого песка на кожу, я азиатка, солнце с приветом восхода – восток, я азиатка. Мила начинает говорить: Зима в апреле приходит, для тебя это странно, звери в моих глазах, это странно. Москва всевмещающий город, город без расстояния, с началом и концом по кругу, цикличность бульваров перерезанных шоссе, по венам, на живую, горячую ванну я не имею, умею резать границы, ища за ними себя, другую. После ходить по асфальту, игра в классы: я, мир и они. У всех глаза об землю, вздёрнутые носы об небо, что в нём видеть, через нос и не разглядеть. Во дворе, где я живу, тополь раскололся надвое, под ним деревянная лавочка, мои закрытые веки видели пятьдесят лет, сто лет назад, закрутился двор, вихрь по нарастающей ищет себе выход, подметками шаркая подсохшую дорожную пыль, влево арка, за ней, дорогой, это Таганка, развалины барского гнёздышка, да, да бесплатный туалет и бутылка портвейна. А потом, затем, до этого, за булыжной мостовой, за горбатой стеной, Таганским централом, под штыки, половинки бритых затылков каторжан, ниже по Владимирской, до застав, по перегону, клеймён «С-К», звеня кандалами, в нелёгком пути на восток. Кто ты старушка, мать с закутанным до маленьких глазок дитём, Ты бежишь за ними, подать на «крещение» пирог, возьми, краюху. Глазки ребёнка зажмурились в давке, как из валторны стон, с бегущей каторгой, лицами на восток. Туда где темнее сибирские ночи, надутые сумерки, степь, ветер, тюркский народ, раскосый прищур, я азиатка. Мила начинает говорить: Жаль солнца, осень с зимой, весна с летом, где небо без электрических лампочек, ладони без перчаток, люди без обмороженных тел? Помню бабка калмычка, заговор, говор, или она южнее жила, или Байкал мыл мои ноги, может Тайга кедровым орехом кормила. Восток дышал подомной, щекоча мягкие пятки пятилетней меня с заплетённой косичкой, а вокруг горизонт востока, юга, запада, севера. Годовалая Мила начинает говорить…