Ну, друг. Я был с тобой честен до конца, уже поздно, ночь закрыла шторы, засветила ночник, и налила нам по рюмочке кальвадоса. Теперь я оставлю тебя, завтра, да впрочем, уже сегодня, сон прервётся и жизнь зашагает от рождения, человек станет тобой. Рождаясь в рубашке, клетка, пуговицы, накрахмален воротничок, я делал тебя счастливым, ну хотя бы, чтоб до тридцати дотянул. Тебя уже ждут, ждут давно, уже купили погремушки, баночное питание, кровать, подгузники, коляску, пухового щенка, детские сказки, тетради, букварь, бабушка с дедом ездят на дачу за клубникой и не подозревая о твоей аллергии, родители косят от армии, выбирают жену и институт. Кстати угощайся, прекрасные сигары презент от моего кубинского друга. Да кубинское время, шуршащее давно, слышишь ностальгия Гаванских улиц, праздник во славу команданте и революции, а та креолка, что за диво, пальмы юное тело на песок и такая нелепая смерть. Оркестр завыл тушь, появились чётные цветы в пожелтевших газетах, где-то на далёких островах двигалась тоненькая змейка процессии, трогательно подпевали чайки или их не было. Далее. Забитые в темя впечатления, воспоминания пересказанные на магнитофонную ленту, вырываются из переулков памяти на центральное шоссе города. Поток машин нескончаемой, пёстрой лентой вьётся на ветру, освещаемый тусклым вечерним светом городских фонарей, , накручивалось прошлое. Загаженная киноплёнка мешала просмотру, шипела, корчила рожи, нарочито выказывая свой строптивый характер. На экран, скрипя, вылезла другая картинка, хроника железных кораблей, обёрнутых красным полотнищем, крепкие объятия на берегу, поцелуи, радость и визг дружественных стран, столбы грибного дыма, журналистское заглавие: ''Остров Новая земля покорился атому, а человеку космос'', жёлтые дожди, остановка плёнки на цифре 1962, видимая бодрость с дрожащим нутром из клубка нервных рыданий, заплесневевшая кухня Новочеркасской квартиры с трупами сыновей, дочерей, твоих бабушек, твоих дедушек и секс, блондинки из штатов с товарищем Кеннеди членом ЦК правительства демократической Америки. Параллельно берлинские куртки строят стену, с перерывами на Keller, попить пивка с сосиской в обмен на новости, другие (Sovetы) почётно вытащат оловянный труп с усами, пусть земля будет пухом… Изображение теряется и соскочив на дощатый пол, быстро перебирая коротенькими ножками, убегает. Ему становится жаль креолку, влюбчивая натура на минуту забылась, запрокинув голову нескончаемую пустоту. Седой сигарный дым лился из морщинистого рта, забавные фигуры плавали вокруг, выделывая цирковые пируэты. Так молча встречается утро. Неожиданно воздух бьёт в грудь, в ушах звенит, напутственное слово – КРИЧИ. Я тут же покорно слушаюсь и сим начинаю свою жизнь.