Часть 4.

ПЕРЕХОД ХОДА.

                А я вам скажу, что любовь отнюдь не самая
                сильная из страстей. Страх – вот сильнейшая страсть
                человека. Играйте страхом, если вы хотите испытать
                острейшее наслаждение в жизни.
Р.Л. Стивенсон «Клуб самоубийц»

I.

     - Теперь ты знаешь вcе, - сказала ее собеседница.
     Добро пожаловать в наш клуб самоубийц, теперь ты – часть нас.
     Рассказывая, она сидела на самом краешке скамейки, точно собиралась вот-вот вскочить и побежать куда-то, но теперь откинулась на спинку, вся как-то осела, и одно мгновение Вите казалось, что девушка сейчас исчезнет, ссыпется, словно статуэтка из пепла. Она вздрогнула, огляделась вокруг – город давно спал. Они проговорили несколько часов, и хотя рассказ Наташи был окончен, Вита все еще не могла вернуться, она была далеко – там, где странные фантастические существа из красок и карандашных штрихов, где чудовища в образах людей, где звездное море и визг тормозов, где кто-то попробовался на роль бога и был за это наказан… Вита вздрогнула и потянулась за сигаретами, но сигарет не было. Она смяла пачку и бросила ее в урну. Что все это значит – что она верит что ли? Нет, можно поверить в «пацанов» - отморозков у них припасено еще на много веков. В похищение можно поверить – этим сейчас тоже никого не удивишь. В убийства можно поверить – трудновато, но можно – в конце концов, это та информация, которую легко проверить. Можно даже поверить в некую секту, вдохновителем которой каким-то образом оказалась Наташа – люди легковерны, у многих психика расшатана жизнью. Но поверить в первопричину всего этого, поверить в картины?!..
     - Ни хрена себе некриминальная история! – сказала она вслух и, вскочив, принялась шагать туда-сюда, разминая затекшие и замерзшие ноги. Снег тонко поскрипывал и Наташа следила за ее движениями, дожидаясь ответа на все, что было сказано. – Совсем, прямо скажем, малокриминальная история!
     - Извини, что я тeбя обманула. Но теперь-то ты точно знаешь, что к чему. И если ты откажешься, я пойму, только… тогда будет лучше, если ты ничего не будешь из этого вспоминать. По-моему, ты из-за меня опоздала на свой поезд.
     - Поезд? – спросила Витa рассеянно. – Да, поезд… Поездов много. Послушай, чадо Наталья, я все поняла. Не говорю, что во все поверила, но все поняла – кроме одного. Чего ты от меня-то хочешь?
     - Понимаешь, остались eще люди… которых я рисовала, и мне точно нужно знать, что с ними происходит. Того, что они живы, недостаточно. Я хочу знать, не… не становятся ли они такими же, как Тарасенко… или Борька? А может быть и Светка. Я хочу знать, что с ними творится, но сама я там появиться не могу – возможно, меня ждут на всех адресах, как в Киеве. А тебя никто не знает. А кроме этого, конечно, я хочу найти Славу, картины и того, кто все это сделал… и я хочу узнать, как он это сделал – ведь Слава мне рассказал… и тогда я не виновата в смерти Измайловых и Ковальчуков, а, может, и других…
     Вита тихо рассмеялась и продолжила похрустывать снегом вокруг скамейки, кутаясь в свое пальто и слегка подпрыгивая.
     - Ну, ты обо мне слишком высокого мнения. Я же не сыскное бюро! Ну да, я собирала Наде кое-какую информацию, но это совсем другое. Кроме того, все ж твои клиенты так разбросаны, а это…
    - Я заплачу! – вырвалось у Наташи. Вита остановилась и слегка склонила голову набок. Наташа не видела ее лица, но улыбку чувствовала отчетливо.
     - И сколько же?
     - Восемь тысяч. Долларов.
     Вита снова засмеялась и опять принялась бродить вокруг скамейки, вонзая в сухой снег длинные каблуки. Но в душе она не смеялась совершенно. Вот тут Чистова, похоже, не врет – заплатит. Конечно, восемь тысяч – не бог весть какие деньги, но если  прибавить  их  к уже накопленным … Разговор с Евгением не шел у нее из головы. Набрать денег и уйти из «Пандоры» - если не навсегда, то хотя бы на год. Хотя бы на год…
     Разве тебе не хочется пожить нормальной, не придуманной жизнью, не мотаться туда-сюда, не врать, не втираться в доверие – просто пожить, а?
      И лисы могут устать.
     - Для тебя это мало? – с отчаянием спросила Наташа, истолковав ее смех по-своему. Вита покачала головой.
     - Отчего же? Вполне неплохо. Только вот вопрос – оплата зависит от результата?
     - В смысле, если ты ничего не узнаешь о Славе и…
     - Ну да. Видишь ли, с твоими клиентами это одно, дело, можно сказать, реально выполнимое. А вот другое… Я даже не знаю, откуда начинать. Хотя… - Вита остановилась, прижала указательный палец к носу и задумалась. Одно из прозвищ… необычное прозвище…человек, о котором говорила Наташа… почему он кажется ей знакомым?
     И вот что, дитя, в следующий раз если столкнешься с этим мужиком, если даже он тебя под поезд сбросит – то, что от тебя останется, должно тихо вылезти и идти себе домой, не говоря ни слова, поняла?
     …он – псих и убийца…
     Ну, конечно! Хмырь на волжанском вокзале. Что, если…
     - Ты говорила о Схимнике, помнишь? Он такой здоровый, широколицый, волосы зализаны, какой-то перстень у него на правой руке, да?
     На лице Наташи вспыхнул откровенный страх, и Вита в душе зааплодировала сама себе. Если это действительно один и тот же человек, то тогда начинать-то следует как раз с родного города. Вот это удача!
     - Господи, ты его знаешь?!
     - Да нет… просто, по-моему, видела как-то давно.
     - Когда?! Где?! – Наташа вскочила.
     - Не спеши, - недовольно сказала Вита, - это просто предположение. Может, похож просто. Во всяком случае, тут я уже буду сама разбираться. Тебе же важен результат, а не процесс. Значит, говоришь, ты пять лет в алкогольном павильоне работала?
     Наташа удивленно кивнула.
     - Очень хорошо, - Вита огляделась. – Я схожу за сигаретами, вон видишь, ларек светится? А ты посиди здесь. А потом придется нам с тобой поискать место потеплей – чай не лето, чтобы здесь рассвет встречать.
     Не дожидаясь ответа, Вита взяла свою сумку и быстро пошла к ларьку, светившемуся у дороги маленьким маяком. Один раз она обернулась. Наташа сидела на скамейке, согнувшись и закрыв лицо руками, - одинокий холмик, тонущий в полумраке. И никто не придет… потому что некому. Если то, что она рассказала, правда, если хотя бы четверть из этого правда, то как у нее еще хватило сил добраться до Виты, еще пытаться что-то сделать – как она до сих пор не сошла с ума, не забилась в какую-нибудь щель?! «Почему я собираюсь согласиться? – хмуро думала Вита, остановившись у ларька и доставая кошелек. – Из-за денег? Из-за Нади? Или из-за того, что оставшийся на бульваре человек был беспредельно несчастен и одинок? Седые пряди, глаза, полные привидений, дикая усталость, страх… Как она узнала, какая я? Выстрел наудачу? Еще есть возможность уйти, бросить ее там, среди пустоты и снега, уехать домой… А то потом может оказаться слишком поздно».
     Наши принципы – никаких симпатий! Разве тебе было жаль кого-нибудь из тех, кто потом разорился частично по твоей милости?
     Да, однажды такое было. Об этом знал только Евгений, он и помог ей свернуть дело так, что даже Эн-Вэ счел это просто рабочим провалом по вине обстоятельств. Это было только один раз. Но это было давно. И с тех пор никогда…
     Она купила сигареты, потом отошла немного в сторону и достала телефон. Надя писала ей о Наташе и не раз, но кто поручится, что это действительно Наташа? Фотографий нет, паспорт… у нее у самой их несколько, как и у любого в «Пандоре». Ступив когда-то на скользкую лисью тропу, Вита с тех пор ежеминутно ждала от жизни подвоха
     …ибо все тайное всегда становится явным…
и всегда старалась все проверять. А что делать сейчас? Времени мало – ее «отпуск» никогда не растягивался больше, чем на две недели. Возиться, проверять… на все нужно время…
      Наташа работала в алкогольном павильоне. Пять лет. Надя писала, что подруга – безупречный работник. У такого безупречного работника все движения и память на цифры отработаны до автоматизма, и даже спустя какое-то время… Вита порылась в записной книжке и набрала номер. После серии длинных гудков в трубке ожил сонный голос, и она сказала:
     - Хэллоу, Грегори!
     - Какого хрена?! – пробурчал «Грегори». – Кто это?
     - Старая любовь не ржавеет.
     - А-а, - в голосе появились нотки узнавания и он стал немного бодрее. – Ну, здорово. Напомни, когда у тебя день рождения – я тебе часы подарю. Своих у тебя видно нет! Чего стряслось?
     - Извини, что поздно. Гриша, в честь нашей старой любви, не мог бы ты включить свой компьютер?
     - Вы там что, в Питере, - совсем упились?! – изумился голос.
     - Какой там! Дела, милый, дела. Помоги. Дай мне несколько цен реализации на твой самый ходовой товар за июнь двухтысячного в одном городе. Срочно надо.
     Сбежав в свое время из родного Волжанска, Вита несколько лет прожила у дальних родственников в Крыму, где закончила университет. Там же она познакомилась с Надей, а вместе с Григорием училась на одном факультете и одно время встречалась с ним. Закончив университет, Григорий ушел в коммерцию, и сейчас по Крыму было разбросано несколько торговых точек, совладельцем которых он являлся. Вообще, мало кому с их курса довелось работать по специальности.
     Поупиравшись немного, он все же выполнил ее просьбу, зевая в трубку и сонно поругиваясь. Записав цифры, Вита попросила, чтобы Григорий завтра же отсканировал и прислал ей на питерский адрес кое-какие из декабрьских крымских газет.
     - О, Господи, ну хорошо, пришлю, я тебе все пришлю, хоть всю библиотеку имени Франко, только дай поспать, а?! И обратись к психиатру – говорят, некоторым помогает.
     - Ты чудо, Грегори!
     Он зарычал и положил трубку. Вита спрятала телефон и, улыбаясь, вернулась на бульвар.
     - Ну, что дальше? – спросила Наташа. Она уже не сидела, а ходила взад-вперед, чтобы не замерзнуть. Вита дала ей сигарету и посмотрела на часы.
     - Сейчас подумаем… - она поднесла ей зажигалку, а потом вдруг резко произнесла: - Старорусскую и два синих «Славутича» – сколько с меня?!
     - Семь пятьдесят! – вырвалось у Наташи, потом она вскинула на Виту изумленный и оскорбленный взгляд. Та кивнула.
     - Что ж… по крайней мере, ты действительно бывшая продавщица. Извини, подруга, проверки еще никому не вредили. Значит так. Хочешь поработать – поработаем. Но у меня два условия. Первое – половину денег вперед. И накинь хотя бы пятьсот – у меня же будут расходы.
     Наташа поежилась, хмуро глядя на нее.
     - Треть, - сказала она, - и триста сверху. Мне еще жить на что-то надо. И прятаться…
     Вита потерла замерзший кончик носа, потом тряхнула головой.
     - Эх, погубит меня доброта моя. Ладно, сойдет. Должны ведь люди верить хоть иногда друг другу, а?
     - А второе условие?
     - Я хочу увидеть картины.
     Наташа отвернулась.
     - Я так и знала, - пробормотала она едва слышно. Вита пожала плечами.
     - Ну, а что ты хочешь?! Должна же я знать, на что иду. Если я их увижу… если они действительно такие, как ты говоришь, то я тебе поверю. Тебе ведь это нужно? Ты мне рассказала все, я это ценю, но уж позволь мне оценить это до конца. Если ты боишься, что после этого я кому-нибудь проболтаюсь, то напрасно. Мы с тобой взрослые люди. Тебе нужна моя помощь, мне нужны твои деньги, так будем же взаимовыгодны.
     - Это очень опасно. Я ведь не знаю, как ты на них отреагируешь. Вот хотя бы Костя, когда смотрел…
     - Помню, помню… Нормально отреагирую. Смотрела же я картины Неволина и ничего, жива. Ощущения, конечно, мерзкие, но это мелочи. Уж поверь, мне доводилось встречаться и с кое-чем похуже картин… - на мгновение Вита отвернулась, чтобы Наташа не могла разглядеть ее лица. Доводилось, это верно… ночные кошмары, живущие уже много лет… крепкая хватка на ноге… боль… мутная вода, смыкающаяся над головой, врывающаяся в легкие, заливающая глаза… и тянут, тянут в глубину…
     - Это не неволинские картины, - сказала Наташа, ничего не заметив, - это намного хуже, это…
     - Короче, я все сказала, - перебила ее Вита и подняла ладонь, затянутую в перчатку, как в старых фильмах про индейцев. – Хау, белая женщина. Тебе решать.
     Наташа пристально посмотрела на нее уже знакомым проникающим взглядом, ощущающимся даже сейчас, в темноте, и Вите снова захотелось отвернуться, закричать, чтобы она не смела на нее так смотреть, не смела пролистывать ее изнутри, запоминать, на какой полке стоит ложь, на какой страх, а на какой сострадание… но на этот раз она выдержала, глядя ей в глаза и непринужденно улыбаясь, потом развела руки в стороны, и сумка качнулась на ее локте.
     - Ну, я вся перед тобой! Смотри! Ты же сама меня вызвала, но я не джинн из бутылки, который все сделает без вопросов и отправится обратно в бутылку, учитывай это! – вкрадчиво заговорила Вита. - А время идет к рассвету, а мое терпение – к концу… боже мой, я просто чувствую, как у него начинается агония. Поиграем в открытую – я приехала не только из-за денег, но и отдать долг. Я должна Наде за свою глупую голову, которую ей когда-то удалось повернуть в нужную сторону. Но Нади нет, так что считай, ты кредитор по наследству. Поскольку ты все-таки не Надя, ты мне заплатишь по уговору, но я сделаю все так, как сделала бы для нее! Ну, ваш выстрел.   
     - Ладно, поехали, - сказала Наташа и взяла свою сумку.
     Такси отвезло их на окраину города. Зайдя вслед за Наташей в квартиру на третьем этаже, Вита покрутила головой, потом посмотрела на дверь и невольно усмехнулась. Дверь изнутри была деревянной, и на ней отчетливо виднелись два блестящих жирных пятна – одно большое над глазком, другое, маленькое, сбоку него. Лоб и нос. Как же долго хозяин или хозяйка квартиры смотрели в этот глазок – внимательно смотрели, невольно прижимаясь лицом к двери?..
     - Ты квартиру сняла у мужчины или у женщины? – спросила она.
     - У женщины. А что?
     - Да нет, просто праздное любопытство, - Вита сняла пальто, повесила его на вешалку и поправила свитер. – Ну, другое дело, тепло… надо было сразу сюда ехать, глядишь, и разговор бы другим получился. Как тебе, кстати, в России?
     - Горячая вода, - скрипуче сказала Наташа, включая свет в комнате. – Никогда не видела столько горячей воды. Это так непривычно.
     - Мало человеку надо для счастья, а? – Вита подмигнула ей. – Всего лишь человеческие условия. Ну, что ж. Показывай.
     - Сейчас, - Наташа сняла куртку, потом осмотрелась, взяла Виту за руку и потянула за собой. – Вот сюда.
     Она поставила ее почти у дверного проема, потом быстро прошлась по комнате, задернула шторы, спрятала в шкаф стоявшую на столике тяжелую дешевую вазу, стакан, забрала с него же забытую вилку и тоже ее спрятала, потом плотно закрыла за Витой дверь. Вита недоуменно наблюдала за ее действиями, и на мгновение у нее появилось странное ощущение, что она больная, а Наташа – врач, который сосредоточенно готовит ее к тяжелой операции.
     - У тебя в сумке есть какое-нибудь оружие, - спросила неожиданно Наташа. – Если есть, то отдай сумку мне. Я ее просто уберу, потом возьмешь.
     Секунду Вита внимательно смотрела на нее, потом пожала плечами и протянула сумку Наташе. Та взяла ее и унесла на кухню. Вернулась, и дверь снова плотно впечаталась в косяк. Наташа выдвинула из-под кровати большую спортивную сумку и вытащила небольшой прямоугольный сверток, осторожно развернула, и Вита увидела синюю жесткую папку с белой кнопочкой.
     Она улыбалась. Не снаружи, чтобы не задеть Наташу, которая относилась сейчас ко всему очень серьезно, почти священнодействовала и приближалась к ней, держа папку так, снова подносила на погляд смертельно ядовитую змею. Улыбалась про себя, с редким для нее скептицизмом. В самом деле – что ей нарисованные чудовища, если она видела настоящее? Картины Неволина были жуткими, они вызывали неприятные ассоциации, от них портилось настроение… но это были всего лишь картины. Горсть мазков на холсте, сделанных давно истлевшей рукой. Вернее, сгоревшей. Скорее всего, Наташа просто помешалась на собственной родословной – если это еще ее родословная. Картины… То, что внутри, никак не может оказаться снаружи, потому что это невозможно. Фантастика. Вот зубы огромной рыбины на ее ноге, навечно оставившие шрам, – вот это была реальность.
     А реальность-то бывает всякая…
     Просто на поверку одни чудовища оказываются сотканными из фантазий, а другие тебя съедают. 
     И она улыбалась – до тех пор, пока Наташа не остановилась перед ней, держа в руках простой лист ватмана, густо исчерканный карандашом.
     Вначале она ничего не увидела, кроме хаоса темных штрихов – беспорядочных, бессистемных, а потом вдруг что-то произошло, и Наташа, и комната исчезли – вообще все исчезло, и остались только штрихи – перед ней, за ней, сверху, снизу – везде, и она изумилась, не понимая, как могла даже подумать о хаотичности – теперь из штрихов выросло нечто идеальное… плавные округлости и резкие угловатости находились в удивительной гармонии… и это нечто сомкнулось вокруг нее и закружило в себе и закружилось внутри нее, растворяя, всасывая в себя, утягивая куда-то в бесконечном мощном водовороте…
     …деньги…
     … что можно сделать за деньги?..
     … ты любишь деньги?.. все будет, все… за них можно получить все…
     … а что бы ты могла сделать за деньги?..
     … я бы все могла сделать за деньги… без них ничего нет…
     … у денег запах жизни, пустой кошелек пахнет только существованием…
     Безголосые крики плескались вокруг, поддразнивали, уговаривали, убеждали, приказывали…
     … деньги… деньги… что ты сделаешь для меня за деньги… ты получишь все деньги мира… только открой окно… так душно здесь… все так легко для тебя…
     … даже пива было выпить не на что… а тут хоть какие-то бабки кинули… он долг не отдавал… ну так мы его сестру и отымели за гаражами… и никакого удовольствия даже… страшная такая, визжит противно, царапается, сука малолетняя… ударить покрепче… вот так, вот так… надо вовремя платить… что такого, просто работа… можно завтра съездить в центр… давно не был в центре… не с чем… а теперь вот они.- бабульки… ага… ну и что такого… это просто работа… а он сам виноват… выпить пива с Лехой… хорошо платит начальничек…
     … что ты сделаешь за деньги?..
    … все… так душно…
     Что-то мешало дышать – и ей, и тому, другому, кто рядом рвался наружу… мягкая преграда, закрывшая доступ к воздуху, и она вцепилась в нее – пальцами, зубами, рванула и услышала далекий крик, а рядом кто-то тоже вскрикнул, но в крике были радость и счастье обретенной свободы. В глаза Вите хлынул свет, хлынула комната, слегка покачиваясь, и она увидела, что держит в руках разодранный в клочья лист ватмана, и тут же что-то словно толкнуло ее, хотя и не дотронулось, промелькнуло через комнату, хотя не было видимым – какой-то сгусток энергии, торжествующий, освобожденный -
     …деньги? Все ради денег?..
и на мгновение она выгнулась, словно это что-то потянуло ее за собой, а потом вдруг все исчезло, и осталась только комната, и до боли в глазах яркий свет лампы, и Наташа, стоявшая у стены с клочками ватмана в пальцах, и она сама, вывернутая наизнанку вместе со всеми своими убеждениями. Вита выплюнула кусок бумаги, который был зажат у нее в зубах, взглянула на обрывки картины в собственных руках – просто бумага, мертвые карандашные штрихи… она разжала пальцы, и обрывки равнодушно ссыпались на пол, словно пустые мушиные шкурки. Она сделала несколько шагов вперед на подгибающихся ногах, шатаясь, как пьяная, потом упала на колени и закрыла лицо руками. Все, что она услышала от Наташи, нахлынуло на нее, точно гигантская волна, смывая все сомнения и представления о реальности, впечатывая во взбунтовавшийся мозг безжалостную правду, и Вита корчилась на полу в странных сухих рыданиях, заново проживая боль от Надиной смерти, прорвавшуюся сквозь время, и только теперь по настоящему понимая, что пережил и прочувствовал человек, рассказавший ей все это. На мгновение ей показалось, что сейчас она сойдет с ума, но потом вдруг почувствовала на плече чью-то руку и вскинулась с пола, и Наташа отпрянула от нее.
     - Только не бойся меня! – воскликнула она, увидев лицо Виты. – Пожалуйста, не бойся!
     - Тебя? – хрипло спросила Вита и провела ладонями по волосам, выбившимся из развалившейся прически. – Тебя-то? А кто ты? Хирург, всего-навсего. Да, так проще… - она мотнула головой, разговаривая скорее сама с собой, чем с Наташей. – С привычными терминами как-то спокойней. Бояться тебя… А ты меня как – нет? Теперь, когда я знаю? Жреца из меня не выйдет, учти! Что же ты натворила, Наташа, зачем ты вылезла?! Зачем ты их всех нарисовала?! Разве Дорога тебя не научила? Или часть ее и вправду осталась в тебе?
     - Я не знаю, но мне кажется, что это так. Это было как какое-то наваждение, понимаешь?! Но теперь этого нет, и даже если они найдут меня, то никогда не заставят…
     - Не заставят? – Вита усмехнулась. – Еще как заставят! Поставят перед тобой твоего Славу и будут отрезать от него по кусочку – все сделаешь! Господи, - она покачала головой, - как же мне тебя жаль!
     Наташа плюхнулась в кресло и разрыдалась. Вита, помедлив, встала, пошатнувшись от легкого кружения в голове, потом подошла к Наташе, села рядом на краешек, обняла ее и притянула к себе.
     - Ну-ну, - сказала она слегка растерянно, пытаясь вспомнить, приходилось ли ей когда-то кого-то утешать и если да, то как это делается. – Перестань, а то сейчас тут будет море, и будем мы с тобой, как две Алисы…
     - Теперь ты откажешься, - прорыдала Наташа.
     - Почему? Ты мои условия выполнила, зачем мне отказываться? Тем более, если я откажусь, ты полезешь всюду сама, попадешься, и тогда… - Вита зябко передернула плечами, - тогда мне даже страшно подумать, что может случиться. Теперь-то понятны мне и резня, и гонки эти – конечно, ради такого дара, как у тебя, стоит начать крупную игру. Но темно, очень темно, ничего не понятно. В общем, так - сейчас ты перестаешь реветь, мы сядем и я подумаю. Считай, что я на работе – жалованье должно идти мне с этой минуты. Понятно?
     - Да, - Наташа, всхлипывая, начала вытирать слезы. – Ты-то как себя чувствуешь?
     - А как я могу себя чувствовать? – раздраженно спросила Вита и встала. – Хреново я себя чувствую, мягко говоря. Мое мировоззрение стоит на голове и его здорово тошнит! Ты действительно видишь, из чего… я состою?
     - Да.
     - Господи, представляю себе зрелище! А когда я порвала эту картину… я его выпустила, да? И теперь он… - Вита замахала руками, словно пыталась взлететь. – Нет, все, все, хватит, не все сразу, иначе я вообще перестану соображать.
     - Может, тебе воды принести?
     - Воды… Лучше водки… литра два. Куда, сиди, я пошутила! – она схватила за руку Наташу, которая вскочила, явно собираясь исполнить просьбу. – Сейчас бы кофе. Хорошего кр-репкого кофе!
     - У меня есть немного, пойдем.
     Спустя полчаса они сидели на кухне и пили кофе. Вита трясущимися пальцами переписала в свою записную книжку данные обо всех Наташиных клиентах, туда же занесла оба ее телефона, а также номера, с которых ей звонили Схимник и Николай Сергеевич. К ее удивлению, Наташа вовсе не расстроилась из-за порванной картины.
     - Я бы скоро сделала это сама. Скорее всего, они поймут, что случилось с их человеком, и теперь будут искать меня в Киеве, а про Крым забудут, так что мои будут в безопасности.
     - Забыть-то может и забудут, только теперь они будут более осторожными, и подобраться к твоим клиентам будет не так-то просто, - хмуро заметила Вита, раскуривая сигарету. Сигарета прыгала в ее руке, словно живая. – Ты говорила про письмо, которое нашла в доме Измайловых. Письмо для местной Светки. Оно у тебя с собой?
     - Да. Но… не знаю… я пыталась его прочесть и ничего не поняла. Какой-то бред.
     - Бред – понятие абстрактное, - глубокомысленно пробормотала Вита, - а, следовательно, растяжимое, его можно прилепить на что угодно, в основном на то, что непонятно лично тебе. А в нем, возможно, огромный смысл. Давай письмо.
     Наташа, пожав плечами, принесла ей письмо. Вита покрутила конверт, внимательно его разглядывая.
     - Эм-Эс Василевич, - пробормотала она. – Тверь. Как интересно – пришло письмо, значит, из Твери, а где же штамп?
     - Какой штамп?
     - Обычный, почтовый. На все конверты, прошедшие через почту, ставят штампы. Посмотри, - Вита покрутила конверт перед лицом Наташи, - ни с одной стороны, ни с другой. А что это значит?
     - Что?
     - Значит, получили его не по почте, а так привезли. А может, и не собирались отправлять.
     - Не понимаю, - сказала Наташа.
     - Я сама не понимаю. Это конверт из-под измайловского письма, да? – она подтянула к себе конверт, который Наташа принесла вместе с письмом. – Ну, на нем тоже нет штампа. Ты не заметила?
    - Нет. Я только на фамилии смотрела. Видишь, один почерк. А письмо написано совсем другим.
    - Фамилии… - Вита провела пальцем по засохшему коричневому пятну на одном из конвертов, потом посмотрела на другой, где было такое же пятно, но со стороны клапана. Поскребла ногтем. Пятна очень походили на засохший шоколад.
     Кто-то очень любит шоколад… конфеты… таскает их в кармане и туда же сунул письма… Сидел в тепле, шоколад потек, письма склеились. Может, он их так и доставил, склеенными, не заметил, что там два письма, а не одно? Тогда, наверное, Светка не при чем? А фамилии отправителей… наверное, отправитель-то совсем другой…
     Ну и что?
     Она вытащила письмо и развернула его. Большой лист хорошей бумаги, исписанный с одной стороны необыкновенно красивым и ровным крупным почерком – Наташа была права, назвав его изысканным. Машинально Вита подумала, что вот, наверное, Эн-Вэ был бы в восторге, если бы она писала свои отчеты таким почерком – ну просто чернильное кружево. Она прочитала письмо, нахмурилась и начала читать заново, но, дойдя до середины, остановилась в недоумении. Письмо протекало через мозг, как мелкий песок через крупноячеистое сито, не оставляя после себя ничего. В нем не просто не было смысла. В нем даже не было бессмысленности – вообще ничего не было, словно Вита смотрела на чистый лист бумаги – странно знакомое ощущение. Но лист не был пустым – существительные, прилагательные, глаголы, наречия, союзы, предлоги, знаки препинания – все это было небрежно высыпано на лист, вплетено в чуть шероховатую поверхность изящным почерком. Она сразу же машинально просчитала общую структуру – одно единственное предложение на весь лист, с причастными и деепричастными оборотами, сложное, с множеством частей, с различными типами соединения… Странные синтаксические связи, порой неправильное употребление падежей, втиснутые в одно словосочетание слова, друг с другом совершенно не сочетающиеся – ни лексически, ни конструктивно… и все какое-то смятое, неправильное, будто часть слов просто высыпалась и пропала, а то, что осталось, потекло
     …как растаявший шоколад в чьем-то кармане…
 потеряв всякий смысл. Да какое там предложение – одна видимость – набор слов! Прочтешь одно, посмотришь на следующее, а предыдущее тут же и позабудется, даже если это несчастный предлог – как удачно расположены слова. Вита разозлилась и изумилась – за все время учебы она никогда не злилась на великий и могучий, даже когда мучилась над дипломом. Она ткнула пальцем в бумагу и повела строчку, бормоча:
     - Ребро пушистая… звезд поет… через последнюю долину… в тебя, шахты, низвергающиеся… Черт, что за чушь?! – Вита ладонью припечатала письмо к столу. – Ничего не понимаю!
     - Я же тебе сказала, - заметила Наташа слегка укоризненно. – Это, наверное, и не письмо вовсе. Может, как предупреждение или знак…или может в нем что-то было…
     - Яд что ли?! – Вита презрительно фыркнула. – А сейчас он куда делся? Да брось ты эти изощренности – наши так не убивают! Нет, возможно в письме действительно что-то было… в самом письме, да… но что?..
     - Какой-то сумасшедший написал и все!
     - Думаешь? – Вита с сомнением снова взглянула на изящные аристократические буквы. – Пушистая звезда… ну вот, уже ничего не помню! Послушай, а твой этот Костя получал такое письмо?
     Теперь Наташа посмотрела на нее очень внимательно.
     - А ведь получал. Только, по-моему, не такое. Он сказал, что перед тем, как с ним это случилось… ну, ты понимаешь… вернулась его мать и принесла письмо, которое взяла из почтового ящика – он сам-то не достает до него. Письмо было от его приятеля из Екатеринбурга, он ему часто пишет. Костя начал его читать, а потом все и случилось.
     - А где это письмо? – спросила Вита, снова внимательно разглядывая конверты.
     - Осталось в поселке.
     - Ты его видела?
     - Нет.
     - А что хоть было в письме.
     - Костя не помнит… но это и не удивительно. Ты думаешь, эти письма от НИХ, да? Как черная метка?
     - Ох! – Вита подперла подбородок кулаками. – Ничего я не думаю. Только очень мне это все не нравится.
     - Я предупредила этого Николая Сергеевича, чтобы никого больше не трогали, иначе…
     - Ой, я тебя умоляю! – Вита усмехнулась. – Они тут же так испугались, господи! Ладно, будем считать, что с твоей Светки я и начну работать. А конвертики с письмом я заберу, ты не против?
     - Бери, конечно, - Наташа провела рукой по волосам и, несмотря на выпитый кофе, отчаянно зевнула. Вита внимательно посмотрела на ее усталое лицо, на седые пряди волос и быстро отвела глаза, но Наташа успела заметить ее взгляд.
     - Ты знаешь, Вита, мне очень страшно, - сказала она глухо. – Страшно и стыдно. Настоящий художник… да вообще художник должен служить только Искусству. А чему служу я? На моей совести не одна жизнь. Я  очень хотела все это прекратить тогда, я пыталась, но было уже слишком поздно останавливаться. Картин становится все больше и больше. Одно порождает другое… Иногда мне кажется, что не я создаю эти картины, а они создают меня. Они держат меня. Иногда мне хочется умереть, чтобы ничего больше не было, но я уже не имею на это права. Я не принадлежу себе больше, я принадлежу своим картинам. А они меня не отпустят. Ведь если с ними что-нибудь случится… если уже не случилось. Мне страшно, Вита. Я боюсь себя. Я все тлела, тлела, но время идет, и теперь я горю. Я скоро совсем сгорю.
     - Я думаю, сейчас тебе лучше пойти спать, - Вита сгорбилась и зазвенела ложкой в пустой чашке. Слова Наташи ей очень не понравились, и у нее вдруг возникло непонятное ощущение гигантского непреодолимого расстояния между ними – она, Вита, копошится где-то внизу, крадет потихоньку, зарабатывает денежки, беспокоится из-за каких-то пустяков, считает иногда себя гением притворства и лжи и очень этим довольна… ну, пусть не гением – генийчиком, но все же значительным. А Наташа где-то наверху, и ее проблемы, беспокойства и размышления для Виты высоки и недосягаемы, как облака. – Поговорим утром. Ты, кстати, готовься – тебе тоже придется уехать, и, пока будешь засыпать, подумай куда. А я пока доскребу твой кофе.
     - Хорошо, - Наташа встала. – Если что – диван в комнате широкий, так что не стесняйся. Спокойной ночи.
     Вита кивнула в ответ и отвернулась к окну.
     В течение получаса она пила кофе, курила и рылась в своей записной книжке. Потом посмотрела на часы и прислушалась – в квартире было тихо, только в ванной тихо журчал подтекающий кран. Она достала телефон и набрала свой домашний номер. Евгений, к ее удивлению, ответил почти сразу и голос у него был почти не сонным.
     - Здравствуй, Зеня. Ты что это не спишь? Грехи мучат?
     - А-а, слышу глас божий! – весело сказал Евгений. – Поспишь тут, как же! Ларка опять Макса выгнала из дома, а куда Максу сунуться? Только к старому доброму дяде Жене. А у меня уж такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если гость просвещенный человек.
     - Смотри, не пускай просвещенного человека на мою половину кровати, а то ему там понравится. И к музыкальному центру его не подпускай, а то в прошлый раз он пытался напоить его пивом. Жень, у меня к тебе дело.
     - Не сомневаюсь. Вряд ли ты звонишь, чтоб пожелать спокойной ночи!
     - Во-первых, мне тут придется задержаться дня на два-три…
     - Очень приятно! В таком случае, нельзя ли отменить запрет насчет твоей половины кровати? – рядом с трубкой что-то звякнуло и послышалось продолжительное бульканье, в которое ввинтился хмельной голос, что-то невнятно пробормотавший. – Тут Максово тело тебе привет передает – его разум, похоже, уже утонул.
     - Старые алкаши! – машинально заметила Вита. – Во-вторых, ты не мог бы мне пробить пару мобильных номеров – есть такие у нас Волжанске или нет?
     - Издеваешься? – осведомился Евгений. – А волосы у себя на голове не посчитать?
     - Ну попробовать ты хоть можешь? Только сам – никого не проси.
     - Что еще за тайны Мадридского двора? Ладно, говори, но я тебе ничего не обещаю.
     Глядя в записную книжку, Вита быстро продиктовала ему телефоны. Некоторое время Евгений молчал, очевидно записывая, потом сказал:
     - А ну-ка, повтори последний.
     Она раздельно произнесла цифры по одной. Евгений снова замолчал, потом буркнул немного удивленно:
     - А ты ничего не путаешь? Волжанский телефон? Здесь подключали?
     - Не знаю. Думаю, да.
     - Так это ж Эн-Вэ номер!
     - Ты уверен?
     - Чего мне не быть уверенным – я ж по нему звоню почти каждый день!
     - Ой-ой, - сказала Вита слегка растерянно и на мгновение отняла трубку от уха. Что ж это получается, Наташе звонил любитель гоголевской прозы? Вот это было плохо. Вот это было совсем плохо. Значит, Эн-Вэ имеет какое-то отношение к тем, кто охотится за Наташей? Может, он сам за ней охотится? Если он узнает, что его подчиненная, которая и так у него на плохом счету, работает на Чистову, за которой он гоняется, то подчиненной придется несладко. Очень даже горько придется подчиненной. Голос Евгения что-то пробормотал, и Вита, опомнившись от минутного замешательства, снова поднесла трубку к уху.
     - Что?
     - Я говорю, чем ты там занимаешься? Ты что, в одиночку в какую-то фирму влезла?! Не глупи – я тебе тысячу раз говорил, а насчет денег…
     - Нет, нет, никуда я не влезла. А второй телефон ты не знаешь?
     - Нет. Слушай, ты когда обратно поедешь, предупреди, я кого-нибудь с машиной на вокзал пришлю или сам приеду. Ты же знаешь Эн-Вэ – ему всегда надо знать, кто где и сколько раз! Я сказал, что ты болеешь, так что сама понимаешь – если Эн-Вэ вдруг увидит, что человек с ангиной весело шляется по вокзалу, то даже такой идиот, как он, может слегка недопонять!
     - Ну, ясно. А ты меня прикрывай пока. Если что, я еще позвоню.
     - Ну, конечно, не сомневаюсь! – иронично заметил Евгений. – Так-то у нас секреты и мы в Волгограде, а как прихватит – ах, Зеня, Зеня. Что я вам тут всем – первый имам на деревне?! Вот уж недаром говорят - мулиер инсидиоза эст1.
     - И тебе спокойной ночи, - сказала Вита сердито и положила телефон на стол, потом уставилась в свою записную книжку, где ее собственным почерком был аккуратно выписан телефон начальника. Потом взглянула на письмо и скривила губы, точно исписанный лист был чем-то гнилым и противным. От всего этого, вместе взятого и вправду потягивало чем-то гнилым. И опасным.
     Ты, знаешь, Вита, мне очень страшно.
     - А мне? - сказала Вита дымившейся в пальцах сигарете. – А мне-то?!
    А ответить-то было некому.


II.

     Открывая тяжелые двери, он в который раз подумал, что «кабинет» - совсем неподходящее название для того помещения, в котором Хозяин принимал избранных, особо близких подчиненных. Больше всего это место походило на музейную комнату. Снаружи ни за что не угадаешь – все прочие комнаты в доме, куда его допускали, были обычными – хорошо и дорого обставленными, но обычными – современными, и казалось, что и здесь должно быть то же самое, а потому огромный «кабинет» всегда поначалу сбивал с ног. Здесь был особый мир – мир вещей, на фоне которого люди сразу же терялись, превращаясь в жалкие тени. Хозяин ценил красивые вещи и собирал их тщательно и каждая вещь находила в кабинете свое, только для нее одной и предназначенное место – и он не раз удивлялся тому, как могли настолько сочетаться друг с другом вещи столь разные. А ведь сдвинь хоть одну из них, и все превратится в дорогую безвкусицу - в склад. Мебель в стиле ампир и барокко, тяжелая, причудливая, пышная. Ломберный столик с мозаичным рисунком в стиле русской классики восемнадцатого века и небольшой малахитовый стол под девятнадцатый век с бронзовыми змеями – и тот, и другой стоили Хозяину бешеных денег, но уж чего-чего, а на вещи он денег не жалел никогда. Большой шкаф с причудливыми и страшными фигурами, заполненный старинными книгами, огромный глобус. Бронзовые канделябры, нарядные золоченые вазы с росписью, гарднеровский и виноградовский фарфор. Часы высотой в полстены, на маятнике которых сидел верхом смеющийся Амур. Картины и великолепные копии известных итальянских скульптур. Почти один в один изготовленная сабля Дмитрия Пожарского. Высокие стены и потолки с росписью и лепниной. Ложные готические окна с витражами, существующие пока только по одну сторону – Хозяин очень жалел, что их нельзя выставить напоказ, дать стеклу почувствовать вкус солнечных лучей. Вообще он мечтал выстроить себе что-нибудь вроде московского «Пашкова дома» снаружи с кремлевскими палатами внутри, но это было невозможно. И этот-то особняк был построен так, чтобы не привлекать всеобщего внимания, ничем не выделяясь на фоне других, и никто бы, глядя на него, ни за что не догадался, что внутри может скрываться такое великолепие. Хозяин был очень осторожен.
     Очень немногие имели доступ в «кабинет», и сам он приглашался сюда нечасто – только по очень важным и неотложным делам или в том случае, когда Хозяину приходило в голову проявить свое дружеское расположение к работнику и дать почувствовать его для себя ценность. Тогда он усаживал его в монументальное кресло ампир и подносил рюмку коньяку. Но сейчас, отворяя дверь в хозяйское святилище, Схимник уже знал, что вызвали его этим утром по делу.
      Войдя, он увидел, что Хозяин в «кабинете» не один – рядом с ним за малахитовым столом сидел не знакомый ему худощавый человек в светло-сером френче с плотно забинтованным лицом – видны были только тонкие губы и внимательные поблескивающие глаза. На овальной столешнице лежали бумаги и сотовый телефон, смотревшийся здесь совершенно нелепо.
     - Заходи, присаживайся, - предложил Хозяин и пригладил ладонью и без того аккуратно уложенные густые серебристые волосы – поседел он очень рано, когда ему не было и тридцати. – Познакомься с одним из моих лучших кадров, Сканер, так сказать, - он едва заметно улыбнулся, - пресс-секретарем. Прессует очень умело. И с общественностью хорошо работает. А ты, Схимник, этого человека запомни – сейчас это, конечно, несколько проблематично, но через недельку-другую здоровье его поправится окончательно. Жить он будет здесь, у меня, и ему понадобится охрана – хорошая охрана, понимаешь меня?
     - Да, Виктор Валентинович, - ответил он, разглядывая Сканера сквозь полуопущенные веки. То, что Хозяин назвал нового человека прозвищем, его насторожило. По прозвищам он обращался к действительно близким людям, прочие небрежно назывались по фамилиям. Имен для Хозяина, кроме, конечно, своего собственного, жены и дочери, не существовало. Сканер осторожно протянул руку – широкая ладонь, короткие пальцы, розовые и гладкие, словно конфетки, - пальцы, не знавшие физического труда. Схимник пожал протянутую руку, и она тотчас вывернулась из его пальцев, и он почувствовал, что Сканер его боится. Взгляд забинтованного человека метнулся туда-сюда по темно-зеленой столешнице, а потом остановился на перстне Схимника, и в нем появилось любопытство.
     - Вот и хорошо, - произнес Виктор Валентинович почти с отеческой лаской. – А теперь к делу. Значит, похоже, девушка-то наша в Киеве объявилась?
     Схимник покосился на Сканера, но Виктор Валентинович милостиво качнул ладонью.
     - Говори, говори, не стесняйся.
     «О-па!» – сказал Схимник сам себе. Вслух он, впрочем, этого не сказал.
     - Ну… если то, что произошло, можно счесть за ее появление, то да. Вы сказали докладывать, если где-то на территории будут странности…
     - Ты хоть скажи толком, что произошло!
     - За Тарасенко наблюдали двое – нормально наблюдали, без всяких проблем. А сегодня ни с того, ни с сего один из них вдруг избил другого монтировкой, потом выскочил из машины, начал бегать с воплями по двору, раздирать себе лицо, за каким-то прохожим погнался. Менты его с трудом повязали. Но точной информации у меня еще нет – человечек один так, навскидку, отзвонился по ходу дела. Нужно время, Виктор Валентинович.
     - Это она! – Сканер вдруг резко, взволнованно подался вперед. – Это точно она. Именно так она и рассказывала… и в письмах… именно это я видел!
     - Не суетись, помолчи! – грубовато сказал Виктор Валентинович. – Вначале проверить надо, может, парень просто хорошо принял или… - он сделал жест возле виска, потом зло произнес: - Проглядели! Надо же, девчонку проглядели! Черт знает что - одни по сторонам не смотрят, другие  палку перегибают – совсем молодежь разболталась, отупела! Господи, господи, скоро не с кем будет работать!.. Надо поговорить с этими идиотами – что там было, как… Я хочу знать, каким образом она умудрилась это сделать, где спряталась… ведь она должна видеть лицо, да?
     - И глаза, - негромко сказал Сканер. Голос у него, как и рукопожатие, теперь оказался осторожным и каким-то шуршащим. Человек с перстнем отвернулся от него – теперь он смотрел только на Виктора Валентиновича.
     - Боюсь, не получится. Один на дурке, другой умер час назад в реанимации.
     Рот Виктора Валентиновича плотно сжался.
     - Во сколько все это произошло?
     - Ночью, около двух.
     - Замечательно. Просто чудесно. Значит-таки, высунула нос. Значит, начала кое-что понимать, клиентов отслеживать. Но зачем она себя обнаружила?
     - Молодая, глупая, мести хочет. А может случайно получилось.
     - Ладно, - Виктор Валентинович хрустнул пальцами. - Значит нужно искать ее в Киеве.
     - Вы так думаете? – Схимник слегка качнул головой. - А мне кажется, что ее там уже нет.
     - А ты все же поищи. Нет, не сам, ты мне нужен здесь. Пошли людей, там с кем-нибудь свяжись.
     - Киев – не Крым, - хмуро отозвался Схимник, - у меня там связей нет. Хорошо, что тех нашли. Вы же понимаете – люди, транспорт – все это надо найти, да и засветка лишняя. У нас и так уже были проблемы с хохляцкими ментами.
     - Ну, это твои проблемы – сам же там ситуацию из-под контроля выпустил. Удивил ты меня, честно говоря. Как же так вышло: и Гащенко потеряли, и в аварию влетели, и труп лишний в поселке образовался – просто рекорд! Нет, нет, - Виктор Валентинович покачал в воздухе указательным пальцем, заметив, что Схимник собирается что-то сказать, - не оправдывайся, я знаю, что ты скажешь, – не тех людей тебе дали. Ты всегда с любыми умел работать.
     - Одному мне как-то душевней работается, - заметил Схимник, снова разглядывая нового «ценного сотрудника».
     - Это не тот случай, чтоб одному, - Виктор Валентинович ласково провел пальцами по малахиту. – Так. Твой Гунько звонил ей еще раз?
     - Ну звонил. А что толку? Мы же пока не можем ей доказать, что ее приятель жив, вот она трубку и бросает. Пока она не сможет с ним поговорить – тут рассчитывать не на что.
     - Очень плохо. Что там с этим Новиковым? – Виктор Валентинович встал и неторопливо подошел к копии со скульптуры Лоренцетти «Мертвый мальчик на дельфине». Остановился и начал внимательно ее разглядывать.
     - Врачи говорят, надежда пока есть. Я положил его в вашу больницу, охрану поставил, а больше от меня ничего зависит. Не моя вина, что Бон ему пулю в голову засадил. Сергеев сказал, что вы...
     - Во-первых, изначально не надо было позволять, чтобы тебе самому голову проломили! Как это могло случиться, а, Схимник? Они я еще понимаю, но ты?..
     - Скажите… а… эта девушка… она вам ничего не показывала? – вдруг  снова нерешительно подал голос Сканер, и сонный взгляд обратился на него. – Может, она показывала вам… какой-нибудь рисунок?
     - Нет.
     Не поворачиваясь, Виктор Валентинович усмехнулся.
     - Это будет тебе уроком – нельзя недооценивать творческих людей. Нашли, наконец, Чалецкого и Семакова?
     - Да, в Ялте. Как и предполагалось, оказалось, что сергеевских мальчиков отправили в лучший мир. Семе глотку перерезали, Чалому башку прострелили.
     - Кто, узнавал?
     - Похоже, кто-то из ялтинских. Какая-то у них там завязка вышла из-за бабья…
     -  Это что же - вместо того, чтобы работать, они… - Виктор Валентинович резко повернулся. На его лице была ярость.
     - Я всегда говорил, что они абсолютные дебилы, особенно Семаков, - подтвердил Схимник с явным удовольствием.
     - Хорошо, беру свои слова обратно, извини. Это Сергеева люди, да?! Очень хорошо! Я с ним поговорю! – Виктор Валентинович вернулся к столу. – Значит так! Киевский случай проверить. С мебельщика глаз не спускать. Постарайся найти кого-нибудь на киевские вокзалы. Из Волгограда людей не убирать – пусть поводят ее девочку еще пару дней. А потом – все! Откровенно говоря, надоело мне Чистову по головке гладить – не может никак решиться – придется подбодрить! Мать ее так и не нашли? Ищите! Кстати, Схимник, не подскажешь, почему она интересовалась твоим здоровьем?
     - Вероятно, совесть замучила, - он едва заметно улыбнулся, глядя при этом на Сканера.
     - Очень хорошо, - сказал Виктор Валентинович. – Пусть переживает, это нам только на руку. Рано или поздно она сломается. С таким грузом на душе, одна, без друзей, в бегах, испуганная, сбитая с толку… - она придет к нам. Сама придет. За Киев, если это ее рук дело, она еще получит. Все, Схимник, занимайся своими делами. Зайдешь вечером.
     Схимник кивнул, повернул голову, и тут взгляд Сканера, до сих пор бесцельно скользивший то по его рукам, то по драгоценной столешнице, то по сокровищам «кабинета», вдруг впился в его глаза, стал резким, твердым, пронзительным, в одно мгновение набрав силу, напитавшись ею, разбухая от нее, словно брюхо насыщающейся кровью комарихи. На мгновение оба мужчины застыли, словно их вдруг соединил невидимый, но очень прочный стержень, лицо Сканера сморщилось от напряжения, и тут же Схимник слегка оскалил зубы, будто между ними проскочил некий разряд. Потом взгляд Сканера резко ушел вниз, точно вспугнутая рыба, и он весь как-то съежился. Схимник встал, коротко глянул на него сверху вниз, его пальцы дернули вверх замок «молнии» на куртке, и тот скрежетнул, словно обещая в будущем нечто очень нехорошее. Молча он повернулся и вышел, и едва тяжелая дверь затворилась за ним, Сканер откинулся на спинку полукресла, тяжело дыша, и его дрожащие пальцы запрыгали по столешнице, потом нырнули в карман, выдернули оттуда пачку сигарет, рванули клапан, уронили, и сигареты рассыпались по столу, роняя на темно-зеленое табачные крошки.
     - Здесь не курят, - недовольно произнес Виктор Валентинович. – Ну, что скажешь?
     - П-прости, - Сканер начал собирать сигареты непослушными пальцами и, сминая, запихивать их обратно в пачку. – Господи, господи! Это страшный человек, Виктор, страшный, он опасен! Он сумасшедший!..
     - Перестань кудахтать! Он хорошо работает… обычно, и до сих пор мне не приходилось жаловаться на его здравомыслие. Что ты увидел?
     - Убивает… - просипел Сканер, - он убивает… так легко. И ему это нравится. Как другим водку пить, так ему это нравится. Он не может без этого, он… потому он у тебя и работает… чтобы убивать…и
     - Что ж, - задумчиво сказал Виктор Валентинович, - значит, человек совмещает приятное с полезным – и удовольствие получает, и деньги. Конечно, это любопытно, но ты меня не удивил. Он же воевал, насколько я знаю, а на войне людей так корежит, что… Таких, как он, много. Но Схимник свое дело знает, работает не первый год, глупостей пока не делал.
     - Сделает.
     - А вот сделает, тогда уволим, - Виктор Валентинович улыбнулся. – Что ты еще увидел?
     - Больше ничего не видно… за этим – ничего, оно все затягивает, похоже на густой черный дым. Но дело не в этом. Он понял, что я делаю, ему это знакомо, понимаешь, он даже пытался сопротивляться. В него уже смотрели! 
     - Чистова?
     - Да.
     - Но она ведь его не рисовала?
     - Нет, нет, - Сканер замотал забинтованной головой. – Но почему он об этом не сказал? Виктор, что он вообще знает о нашем деле?
     Виктор Валентинович отошел от стола и снова начал медленно бродить среди своих сокровищ, разглядывая их с ласковым восхищением.
     - Достаточно, чтобы правильно оценить серьезность работы, но недостаточно, чтобы понять, что к чему. Не переживай из-за этого. В своем деле он умен, а так – деревенщина, быдло! Если он даже и догадается о чем-то, у него просто в голове не уложится, потому что ему никогда не понять всего этого, - он обвел рукой «кабинет», - не понять, какая у этого может быть сила.
     - Я его боюсь, - пробормотал Сканер. – Зачем ты меня так назвал при нем?! Когда я смотрел, то почувствовал, что он хочет меня убить. Я даже увидел как…
     - Да успокойся ты, никто тебя не тронет! – сказал Виктор Валентинович слегка раздраженно. – Что ж ты так трясешься?! Встань, подойди сюда.
     Сканер покорно подошел и остановился рядом с ним, перед огромными часами. Амур-Эрот, уцепившись за маятник и весело встопорщив крылышки, качался туда-сюда, от одной секунде к другой. Маятник мягко щелкал. С одной стороны от часов висела картина, на которой были изображены двое обнаженных мужчин, с другой на подставке стояла большая серебряная братина, а рядом с ней – деревянная статуэтка идущей египетской дароносицы с пышными, коротко остриженными волосами.
     - Посмотри на них, - произнес Виктор Валентинович и ласково провел ладонью по воздуху рядом со щекой деревянной египтянки. – Посмотри на них внимательно. Сколько красоты, сколько силы, сколько мудрости. Рядом с такими вещами и сам мудреешь. Рядом с ними ты понимаешь, что такое время, и что такое человеческие страсти, и что такое истинная красота. Ты знаешь, сколько веков идет эта девушка? А сколько жизней уже отсчитал маятник этих часов? Посмотри, какой глубокий символ – Любовь верхом на Времени. А по Платону он даже глубже – Платон приводил оригинальный миф об Эроте, как о демоне, спутнике Афродиты, выражающем вечное стремление к прекрасному, сыне Бедности и Богатства, получившем в наследство от родителей жажду обладания, стойкость и отвагу.
     - Понимаю, - пробормотал Сканер. Виктор Валентинович усмехнулся.
     - Да ничего ты не понимаешь. Кто ты, Сканер, в недавнем прошлом? Простой человечек от бизнеса. Деньги, деньги, деньги… - он пошевелил в воздухе скрюченными пальцами. – А что деньги? Мусор. Вонючие ступеньки, по которым ты поднимаешься на вершину или наоборот летишь в пропасть. Но мы с тобой будем подниматься. И подниматься с умом. Цели должны быть другими, деньги же в цель не должны превращаться никогда – деньги могут быть только средством. Посмотри вокруг – ты видишь, во что превращались деньги в то время, когда нас с тобой и в помине не было? Посмотри на эту красоту. Мастера ушли, а она осталась. Вот так и должно быть. Человек обязан оставлять что-то после себя, причем не грязь, не окурки, не использованную туалетную бумагу, не матерящихся кредиторов. Он должен оставлять нечто значительное – вот как это. Но, к сожалению, таких людей теперь очень мало, можно сказать, их почти нет. В былые времена при соответствующей атмосфере люди понимали это с малолетства, но сейчас, у нового поколения совершенно другие ценности; красота, гармония, власть искусства – эти понятия им незнакомы. Вот я иногда смотрю на свою дочь и ужасаюсь – девчонке четырнадцать лет, и все эти четырнадцать лет я старался воспитывать ее в соответствии с собственными понятиями о жизни, но ей это не нужно, понимаешь. Ей это просто смешно. Несмотря на все мои усилия, несмотря на престижную школу… она все равно становится маленькой бездуховной дурочкой из безликой массы точно таких же. Дискотеки, мальчики, придурошная попса… вот ее ценностный мир. Год назад мы со всей семьей ненадолго ездили в Германию, в Кельн, и я отвел ее к собору святого Петра и спросил ее, что она чувствует, глядя на это великолепие. Знаешь, что моя Соня ответила? «Это круто, папа!» О великолепнейшем образце готической архитектуры она сказала «это круто»! А ведь в ее возрасте уже пора бы начать соображать. Нет, - Виктор Валентинович сожалеюще покачал головой. – Все кругом деградирует, все. Дай бог, чтобы время изменило мою дочь, но… - он  наклонился вперед, вглядываясь в картину. – Здесь мне спокойно, Сканер, это единственное место, где я чувствую себя человеком. Цени, что ты здесь. Думаю, теперь ты научишься видеть в этих вещах то же, что и я, ты обязан научиться. Вот Схимник входит сюда, а что он видит? То, за что можно получить хорошие деньги. И все. Красоты он не видит. Вот почему здесь редко кто бывает. Даже моя жена никогда здесь не была. Конечно, я не Синяя Борода, а Инна – золотая женщина, но даже она всего лишь женщина. А женщины, приземленные лепечущие создания, увидят здесь только красивые безделушки.
     - Ты пустил сюда ее только в виде картины? – осторожно спросил Сканер, указывая на противоположную стену, где висел портрет молодой женщины с красивым и властным лицом, закутанной в длинный тонкий синий плащ так, что казалось, будто под ним ее тело было совершенно обнаженным. Виктор Валентинович проследил за его взглядом и рассеянно кивнул.
     - Да, только так. Хорошая работа, ей семь лет… Вот поэтому я и не могу понять, почему такой удивительный дар достался какой-то глупой девчонке?! Как вышло, что одна из страшных сил Искусства сосредоточена в ее руках. Надеюсь, я пойму это, когда увижу ее. А ты-то теперь понимаешь, почему я сразу тебе поверил, когда ты рассказал мне о ней и о себе?
     - Потому что у тебя уже был Литератор, - пробормотал Сканер, глядя на огромный глобус. Виктор Валентинович небрежно махнул рукой.
     - Литератор!.. Это совсем другое. Литератор – обычный убийца – он не создает, а только разрушает, хотя и тоже с помощью Искусства. А она создает – потрясающие картины и новых людей. Как бы я хотел повесить здесь хоть одну из картин, которые ты мне привез… но во-первых, это самоубийство, а во-вторых, здесь для них я не нахожу места. Здесь все светлое, чистое, а ее картины темные. Интересная перспектива… они очень напоминают мне средневековые произведения… и тем, что их фантастичность неразрывна со смыслом, и тем, что… они словно опрокидываются на тебя, сходятся на тебе, даже предусматривают твое движение, так что ты становишься их частью, и внушают тебе себя. Да, у живописи огромная сила, я всегда это знал, я ждал… То, что описал Уайльд в своем романе «Портрет Дориана Грея»… А «В смерти – жизнь» Эдгара По? А то, что в реальности происходило с женой Сальвадора Дали?.. Власть Искусства огромна. Светлая и темная. У Чистовой – темная, хотя она пыталась сделать ее светлой, использовать во благо. Что ж, мы ей поможем – ты поможешь. Господи! – раздраженно воскликнул он. – Да что же ты никак не успокоишься?! Садись-ка! Только осторожно, не сломай кресло!
     Виктор Валентинович отошел к небольшому шкафу, а Сканер рухнул на свое место, оттирая ладонью мокрую от пота шею. Мир вещей «кабинета» навалился на него, сжимая до размеров молекулы. Он не видел их. Он не видел ничего внутри них – ничего из того, что видел его собеседник и хозяин. Они были мертвы. Камень, металл, дерево… Вот люди – это совсем другое. Путешествовать внутри них было величайшим наслаждением – путешествовать и просматривать, словно открывая карту за картой в колоде их внутреннего мира, и запоминая порядок, и просчитывая, что будет, если… Но недавнее путешествие не доставило ему никакого удовольствия – он испытал только липкий животный ужас. А человек с сонными глазами, внутрь которого он заглянул, мгновенно его возненавидел. И отметил для себя как врага.
     И он будет меня охранять?!
     А Чистова? Он думал, что, забрав Новикова, они смогут получить доступ к остальным картинам, но Новиков который день без сознания и, вероятно, скоро умрет. А она? Вдруг она догадается?! Она уже начала многое понимать. А если она найдет его?! Ведь когда она взглянет на него, то поймет еще больше. А картин-то нету. Если бы они их нашли, все бы было просто и ясно, но пока их нет!
     Она порвет картину!
     Господи, зачем я все это затеял?! Лучше пошел бы в помощники к какому-нибудь известному дорогому психиатру. Вон в  Штатах на хороших психиатров дикий спрос!
     Ему необходимо было успокоиться, и он повернул голову. Виктор Валентинович шел к столу, держа в руках темную пузатую бутылку и две рюмки. Он поставил их на стол, наполнил прозрачной темно-коричневой жидкостью
     коньячок? очень, очень кстати!
и повернулся, протягивая одну рюмку Сканеру, и тот автоматически поймал его взгляд своим, как недавно взгляд Схимника, вонзился в него и потек внутрь… и Виктор Валентинович, скривившись в гримасе ярости, выплеснул рюмку ему в лицо. Остро пахнущая жидкость впиталась в бинты, потекла по шее, и Сканер беспомощно заморгал, протирая заслезившиеся глаза.
     - Не смей на меня смотреть! – заорал Виктор Валентинович и наотмашь ударил его по лицу. – Никогда не смей на меня так смотреть!!!
     Тяжелая дверь стремительно отворилась, и в «кабинет» влетели перепуганные охранники и застыли, ошеломленно и настороженно оглядываясь в поисках опасности.
     - Вон! – крикнул хозяин, и охрана поспешно исчезла. Сканер, съежившись на полукресле, продолжал тереть глаза. – Ну, ну, все, не хнычь, перестань, - голос Виктора Валентиновича зазвучал немного спокойней. – На-ка, выпей, - он налил рюмку заново и протянул Сканеру. Тот схватил ее, вышвырнул коньяк себе в рот и шумно выдохнул, и его рюмку тут же наполнили снова. – Ну, давай, успокаивайся!
     - Прости, - пробормотал он слабо. – Прости меня.
     - Прощаю, но в первый и последний раз – запомни! Никогда не смей внутри меня рыться! – Виктор Валентинович медленно выпил свой коньяк. – Огорчаешь ты меня, Сканер. Да успокойся, наконец, что ты трясешься, как баба?!! Ты ко мне сам пришел, по старой дружбе, доверился – я это ценю. Я ценю, что ты рассказал мне о ней и о себе, что картины и письма привез… но и ты цени мое доверие. Я, можно сказать, делаю тебя своим компаньоном, я тебе даже про Литератора рассказал – специально рассказал, чтобы между нами никаких недоразумений и недомолвок не было, потому и план мы разработали такой хороший, чтобы малышку нашу с толку сбить, чтобы вину на нее повесить… И если бы кретины эти в Крыму таких дров не наломали… тихо надо было, тихо…
     - А Людка? – пробормотал Сканер. – А жена Измайлова? Вдруг она поймет? Она же их не рисовала!
     - Да, тут конечно, оплошность вышла. Ничего, не поймет. Умерли и умерли. Когда ей было разбираться? Плохо, что мы остальные картины найти не можем – если б ты тогда сразу правильно все сделал… а теперь – Новикова колоть пока невозможно, Чистовой нет, остальных ее клиентов мы пока не знаем. Может, картины в Крыму, а может и в России где-то. А картины эти мне ох как нужны, особенно самая большая, с которой все и началось. Вот как будет их у меня много, тогда можно пару и в расход пустить, эксперимента ради, посмотреть, как их можно использовать в этом качестве…
     Сотовый телефон, до сих пор безмолвствовавший, вдруг запищал резко и пронзительно, и Виктор Валентинович, оборвав фразу, сморщился недовольно, потом подошел к столу и взял трубку.
     - Виктор Валентинович, извините, что беспокою, - произнес мягкий женский голос, - но он опять отказывается есть, пока вы не зайдете. Не могли бы вы…
     - У меня важная встреча! – сухо сказал Виктор Валентинович. – Освобожусь не раньше, чем через полчаса.
     - Но ведь он…
     - Пусть потерпит – за полчаса еще никто от голода не умирал! – он положил трубку и налил себе коньяку. – Вот же паршивец! Все у него есть, все условия для человеческой жизни! По сравнению с тем, как он жил раньше, сейчас он бог! Еда, техника, компьютер последней модели – все! Но нет, ему еще и я нужен!
     - Может, потому, что он одинок? – несмело предположил Сканер. – Все-таки…
     - Какое одиночество?! Там все время кто-то есть… персонал, девчонки молоденькие. Или ты имеешь в виду одиночество другого рода? Нет, он вполне самодостаточен. Как только тебе снимут бинты, я вас познакомлю, и ты сам сможешь в этом убедиться. Только хочу сразу предупредить, знакомству этому ты рад не будешь, - Виктор Валентинович снова разлил коньяк по рюмкам. – Ну, давай, выпьем за твою новую жизнь. Проблемы твои последние сегодня решили…
     - Уже? – глухо спросил Сканер, и его глаза блеснули между испачканными бинтами. – Неужели это было так необходимо?
     - Необходимо, не в игрушки играем, - Виктор Валентинович похлопал его по плечу. – Ну, ну… не нужно расстраиваться. У тебя теперь новая жизнь, никто помешать тебе не может. Ты хотел денег и ты их получишь. Денег будет много, очень много – это я тебе обещаю. С завтрашнего дня начнешь проверять всех моих людей. Распишешь что у них есть и в каком порядке расположено – понимаешь меня? Чтобы к тому времени, как Чистова будет у нас, мы уже подобрали хотя бы несколько натур для нее. Я дам тебе кое-то по живописи – прочтешь, чтобы хоть немного соображать. Тебе ведь придется с ней работать. Подумать только, - он повернулся, внимательно глядя на картину возле часов – «Аполлон и Дионис», - ты-то хоть осознаешь всю значимость этого момента? Ты-то хоть понимаешь, что это начало новой эпохи – нашей эпохи. Возможность счистить с человека все лишнее с помощью мастера – особого мастера, чтобы высвободить нужное нам качество. Убирать всю ненужную шелуху. Этакие опыты по евгенике, а?! Ты поможешь  ей, превратишь из мясника в хирурга! Если все пройдет удачно, то мы сможем просто делать нужных людей, великолепных людей всего за несколько дней. Ты понимаешь, что это значит?! Твое зрение, мои средства и мозги и связи… Но только не вздумай вилять, друг мой, - на мгновение его глаза обдали Сканнера холодом, и он вздрогнул. - Не вздумай меня кинуть! Я тебя предупреждаю.
     - Я не знаю, выдержит ли она, - с сомнением проговорил Сканер, подумав о предстоящей работе. – Это очень тяжело, а Чистова и так перенесла очень многое. Она может сойти с ума.
     - Ничего, справится. Посадим ее на лекарства, дадим лучших врачей, создадим ей великолепные условия. Наша девочка будет жить в раю, - Виктор Валентинович мечтательно улыбнулся – улыбка была тихой, безобидной, даже детской. – Сейчас главное – поскорее ее найти. Во-первых, чтобы она не свихнулась вдали от нас – кстати, может уже необходимо начать проверять психбольницы, как ты думаешь? Кто знает, сколько картин ей еще вздумается нарисовать! Во-вторых,  меня время поджимает. Скоро областные выборы, а у меня еще куча проблем, и зиц-председателя я еще не подобрал подходящего. Да еще конкурент этот, Березин, коммуняка всмятку, под меня рыть начал, как Александров в свое время. Если он найдет себе кого-нибудь вроде той Александровской бабы в помощники, будут проблемы. А Литератор уже в полную силу работать не может, да и пользоваться мне им осталось недолго.
     - Почему?
     - Он умирает, - коротко ответил Виктор Валентинович. – С самого начала все к этому и шло, а огромная психическая нагрузка его добила. Врачи говорят, осталось месяца два-три, не больше. Так что времени у нас мало, крайне мало. Ну, что? Вопросы у тебя есть какие-нибудь?
     Сканер задумался, катая изящную ножку рюмки между пальцами. Виктор Валентинович вернулся к своим часам, встал перед ними, глядя, как мерно, неутомимо качается маятник, равнодушный ко всему, что его волновало. Иногда наблюдать за маятником становилось страшно – он казался ножом, отсекающим время – секунду за секундой, и вернуть их было невозможно. Смотреть на песочные часы было еще страшнее – потому он недавно и отказался от них, хотя ему предлагали великолепные песочные часы венецианского стекла, отделанные серебром и железным деревом. Маятник просто неумолимо и страшно отсчитывал время, но ссыпающийся песок мог ввергнуть в панику – казалось, что время кончается – кончается навсегда. Этот страх появился с возрастом, и в последнее время заглядывал все чаще. Время… Время начинало работать против него. Иногда ему хотелось остановить маятник, запретить беспечному Амуру летать туда-сюда, будто это могло что-то решить. Но Виктор Валентинович никогда этого не делал и не сделает.
     Сейчас, глядя на маятник, он думал о Чистовой. Ему хотелось поскорее ее увидеть, внимательно рассмотреть лицо и руки человека, который обладал таким удивительным даром – увидеть того, кого он так давно ждал. Виктору Николаевичу показывали ее фотографию, но по ней понять что-то было невозможно – плохое освещение, тени – он увидел только бледное худое лицо, большие и очень темные глаза, казавшиеся бездонными ямами, каштановые волосы с седыми прядями. Лицо было чуть повернуто вправо, голова чуть склонена – девушка кого-то слушала и, судя по всему, даже не заметила, что ее сфотографировали. Нет, по фотографии ничего нельзя было сказать. Интересно, что он почувствует, когда наконец-то взглянет ей в глаза, когда увидит, как она работает? Не испугается ли он ее, как качающегося маятника? Не придет ли ему в голову, что и ее лучше остановить, как маятник? Сила, над которой не властен, всегда пугает и всегда опасна. Но разве тем не слаще желание попытаться ее обуздать? Виктор Валентинович перевел задумчивый взгляд на расписную деревянную египтянку. Сила, которую никто не понимает. Потому что души потеряли. Вся страна душу потеряла. Как часто он мечтал о прежних, старых временах – век восемнадцатый-девятнадцатый – тогдашние люди смогли бы по достоинству оценить его сокровища. Говорят, монархия изжила себя, исчерпала… но отчего же? Если дело правильно поставить… если попытаться все начать заново, вернуться к тем временам – изящным, тонким, мудрым, богатым духовно?..
     - В город-то мне уже можно выходить? – спросил сзади Сканер, прервав его размышления, и Виктор Валентинович чуть не плюнул от злости.
     - Как разбинтуешься – ради бога. Только постарайся нечасто и поосторожней. Делами, делами надо заниматься, делами. Машину получишь.
     - А людей?
     Виктор Валентинович удивленно взглянул на него.
     - Схимник выделит тебе охрану.
     - Нет. Я бы хотел, чтобы у меня были свои люди. В полном моем подчинении. Ты ведь не всегда свободен, у тебя сейчас много дел и я не всегда имею возможность с тобой посоветоваться, попросить, предупредить, а что если действовать надо будет быстро?! Ты же сам сказал, что мы почти компаньоны. Я же не прошу много.
     - Хорошо, людей я тебе дам, - Виктор Валентинович подошел к столу, наклонился и облокотился на него, вплотную придвинувшись к Сканеру так, словно сам пытался что-то рассмотреть у него внутри. – Но смотри, друг мой, не вздумай крутить, понял?! 
     - Конечно, конечно, - Сканер замялся. – Слушай, еще… даже не знаю… в общем, хотел тебе предложить – я тут подумал обо всем, что ты мне рассказывал о своем Литераторе, и решил, что чем быстрее мы познакомимся, тем лучше. Прямо сейчас, а? По-моему, в бинтах я ему больше глянусь.
     - Ты так думаешь? – с сомнением произнес Виктор Валентинович и слегка отодвинулся. – Не знаю, не знаю… Слушай, зачем тебе это нужно? Может, ты плохо слушал меня в свое время? Тебе не понравится эта встреча, очень не понравится… Кстати, с сердцем у тебя как, все в порядке?
     - Выдержу.
     - Что ж, - Виктор Валентинович потянулся к телефону, - может, и правда – чем раньше, тем лучше. Только не вздумай смотреть в него, Сканнер. Мне-то все равно, тебе же хуже будет, - он нажал кнопку.- Прокошева? Ну, что у вас там? Очень хорошо, сейчас я приду. Да, и предупреди его, что я приведу с собой гостя. Я пойду через кабинет. Все.
     Сканер двинулся было к выходу, но Виктор Валентинович окликнул его и поманил рукой.
     - Нет. Мы пройдем здесь.
     - Виктор, у меня к тебе просьба.
     - Что еще?
     - Называй меня пожалуйста по имени.
     - При нем? – осведомился Баскаков с тонкой усмешкой.
     - Всегда.
     Усмехнувшись еще раз, он провел Сканера в угол, где рядом с большим готическим шкафом обнаружилась ниша, в которой была небольшая дверь. Виктор Валентинович достал ключ и несколько раз провернул его в замке, потом негромко постучал. За дверью раздался стук каблуков, потом с другой стороны что-то скрежетнуло – очевидно, также ключ в замке. Заметив удивленный взгляд Сканера, Виктор Валентинович усмехнулся.
     - Разумеется, есть и другой вход, этим я пользуюсь довольно редко. У меня нет замковой паранойи, и если сам дом и поставлен на современную систему охраны, уродовать свой кабинет новомодными замками я в жизни не стану.
     - Виктор Валентинович, у меня к вам еще одна просьба, - негромко сказал Сканер.
     - Какая? – недовольно спросил хозяин.
     - Называйте меня, пожалуйста, по имени.
     - При нем что ли?
     - И при нем, и вообще. Всегда. По моему новому имени.
     - Ты что же это, обиделся? – насмешливо спросил он.
     - Нет, дело не в этом. Просто… так надо. Я хочу к нему привыкнуть.
     Виктор Валентинович слегка раздраженно пожал плечами.
     - Ну, ладно, как хотите, Кирилл Васильевич.      
     Он открыл дверь, пропустил Сканера и вошел сам. Пока Виктор Валентинович закрывал за собой дверь, Сканер повернулся и увидел, что они находятся в коротком коридорчике, в который проникал дневной свет из приоткрытой двери в его конце. В коридоре, ожидая их, стояла молодая женщина в коротком простом светлом халате, и первое, что подумал Сканер, - уже давно ему не приходилось видеть столь красивой женщины. Не старше двадцати шести лет, она была не просто красива – она была на редкость правильна, идеальна – правильные черты лица, здоровые красивые волосы, заплетенные сбоку в толстую косу, длинные стройные ноги, угадывавшаяся под одеждой великолепная фигура… На нее было приятно смотреть, и Сканер невольно подумал о своей бывшей жене, которая к тридцати годам окончательно испортила себе волосы краской и завивкой, а кожа на ее лице стала походить на грязную поролоновую мочалку от неимоверного количества выкуриваемых сигарет, а ноги… эх, да что там ноги! – подумал он, с удовольствием разглядывая женщину. Тем временем из приоткрытой двери выглянула еще одна женщина, года на четыре моложе – такая же красавица, но если первая была платиновой блондинкой, то волосы второй были цвета крепкого кофе.
     - Как его настроение? – спросил Виктор Валентинович, и блондинка улыбнулась сытой кошачьей улыбкой:
     - Отвратительное!
     - Это хорошо. Проходи, - сказал он, открывая дверь, и Сканер послушно шагнул вперед. Из большой комнаты хлынул рев телевизора – пальба, крики, взрывы – телевизор был включен почти на максимальную громкость, и Сканнер вскользь удивился тому, что этот кошмарный шум совершенно не был слышен в «кабинете». Одернув свой френч, он вошел в комнату.
     Виктор рассказывал ему о своем Литераторе – хорошо рассказывал, красочно, так что под конец у Сканера сложилось довольно точное представление о том, кого он увидит. И все же в первое мгновение ему показалось, что у него останавливается сердце – несколько раз оно болезненно сжалось, бессмысленно дернулось, словно через него пропустили электрический ток, и Сканер поспешно хватанул губами приличную порцию воздуха. Он порадовался, что сейчас на нем повязка, скрывающая выражение лица – разглядеть выражение глаз с такого расстояния Литератор не смог бы. Сканер заставил себя шагнуть вперед, заставил держаться ровно и уверенно, заставил свои губы улыбнуться приветливой дружелюбной улыбкой.
     - Здравствуй, Юра, - произнес он и остался доволен своим твердым голосом. – Очень рад, наконец, с тобой познакомиться. Виктор Валентинович очень много о тебе рассказывал.


III.

     В последнее время Светлана Матейко жила удивительно легко, и в редкие моменты задумчивости, если это рассеянное и, как правило, ни к чему не приводящее перебирание мыслей и фактов, можно было назвать задумчивостью, она сделала вывод, что дождалась, наконец, счастья. Счастье – это когда у тебя есть все, кроме проблем. Прежде ее окружала глухая стена, тщательно отделявшая от людей, и не просто отделявшая – защищавшая, стена, возведенная из собственной ненависти, подозрительности и агрессивности. Света боялась людей и ненавидела их до судорог – в каждом взгляде ей чудилось презрение, за каждым словом мерещилась насмешка, и в ответ на это она то и дело начинала либо истерично кричать и ругаться, либо пускала в ход  маленькие кулачки и острые ухоженые ногти – только это могло подействовать – она поняла это давно, еще в пятом классе, так отвечая на бесчисленные насмешки одноклассников, - маленькая, худая, с наголо остриженной после лишая головой под смешной цветастой косынкой. Рассказать обо всем было некому, потому что мама была всегда занята, а папа сидел в тюрьме, и все об этом знали. Потом Светочка Матейко выросла, из худой замухрышки превратилась в миловидную девушку, волосы на голове давным-давно стали красивыми, пышными, папа сидел уже не в тюрьме, а в кресле директора солидной фирмы и размазал бы по стене любого, посмевшего нелестно отозваться о любимой дочуре. Все изменилось, но психика, в детстве податливая, как теплый пластилин, так и осталась смятой, и осталась стена – выросла вместе со Светой, и до недавних пор человек, просто сказавший бы миловидной девушке что-нибудь вроде «Какая симпатяшка!», или просто «Привет!», или как-то не так посмотревший, рисковал крепко получить по лицу. И не было ничего удивительного в том, что со Светой никто не общался.
     Но после очередной поездки в Крым и встречи с некоей Натальей Чистовой вдруг произошло чудо. Стена рухнула, и за ней оказались люди – веселые, необычайно привлекательные существа. Светочку подхватила высокая волна восторга и сумасшедшего жизнелюбия и понесла на своем гребне в бесконечность. Жизнь превратилась в нескончаемый праздник. Светочка говорила и не могла наговориться. У нее появилось множество друзей и знакомых, и она действительно была счастлива. Встречая бывших одноклассников, некогда осыпавших ее насмешками, Светочка кидалась им на шею. Она была рада им всем.
     Возможно, преображение Светы после встречи с Чистовой развивалось бы по несколько иному пути, будь материальное положение Матейко хоть немного похуже и обладай она простым и здоровым умом. Но Светочку ничто не волновало. Ее не волновала политика, потому что она в ней ничего не понимала. Ее не волновали войны, потому что они были далеко. Ее не волновало одиночество, потому что теперь ее всегда окружало множество людей, и дни и ночи напролет она проводила в клубах, барах или у кого-нибудь в гостях. Ее не волновала повседневность, потому что она ее не замечала. И, конечно, ее не волновали деньги – до сих пор родители давали ей достаточно, да и новый приятель не обижал. Мысли Светочки порхали туда-сюда – веселые, беспечные, а люди… людей было много, и она плохо запоминала их лица, они выскальзывали из памяти, как плохо закрепленные фотографии из альбома, - все люди казались ей знакомыми. Поэтому она вовсе не удивилась, когда однажды ранним вечером на улице к ней подскочила какая-то девчонка примерно ее возраста, хорошо одетая и ярко накрашеная, и принялась теребить ее и обнимать.
     - Светка! Привет! Ну, ты изменилась, вообще! Я тебя с трудом узнала! Здорово выглядишь! А ты что, не узнаешь?! Ну здрассьте! Володарская! Рая Володарская! Ну, господи, из вэ-класса! Вспомнила?! Ты меня еще на соревнованиях по плаванию утопить пыталась!
     Света недоуменно моргала всего лишь мгновение. Фамилия была знакомой, лицо тоже казалось знакомым, а веселый голос вызвал мгновенную ответную радостно-дружелюбную реакцию и желание немедленно поговорить. Чмокая новообретенную подружку в ответ, она и подумать не могла, что веселый голос Раи предназначался не столько для нее, сколько для прохожих, точнее, для какого-то одного человека, который, возможно, мог сейчас за ними наблюдать.
     За эти несколько дней Вита проделала огромную работу, собирая сведения о Светочке-Сметанчике в прошлом и настоящем. Она побывала в ее школе, побывала в старом дворе, ненавязчиво побеседовала с вездесущими соседями в новом, особенно со старушками, которые сидели на скамейках в любую погоду и всегда все о всех знали, походила за самой Светой и понаблюдала за ее поведением. Много позже, сравнивая Свету новую со Светой старой, Вита надолго задумалась. Эти две Светы были решительно друг на друга непохожи. Если до крымской поездки Матейко походила на ежа – злого, но относительно смышленого ежа, то теперь она больше всего напоминала растекающийся кисель – нечто очень веселое, очень болтливое, глуповатое и совершенно аморфное. Складывалось впечатление, что из Светы выдернули некий стержень, и теперь она рассыпалась в совершеннейшем беспорядке. Судя по всему, она была вполне довольна нынешней жизнью, но для Виты, привыкшей изучать людей, эта перемена казалась жутковатой и нездоровой. Наташа сказала ей, что убрав агрессивность Сметанчика, она могла тем самым поднять на поверхность нечто другое, но, в конце концов, это были только Наташины предположения. Света действительно изменилась – сильно изменилась, но как, почему – обдумывать это Вита пока не решалась – слишком уж все это было… было… и слово-то не находилось. Наташа просила ее только узнать, что происходит с ее клиентами – в этом и заключалась работа Виты. Что ж, она будет представлять ей отчеты, а там уж Наташа пусть думает сама. И на время работы Вита решила напрочь отсечь от себя все то, что произошло с ней недавней ночью, когда Наташа показала ей свою картину, - просто забыть об этом, и составлять психологический портрет Сметанчика так, как и всегда.
     Что же касалось слежки, которой так опасалась Наташа, то если за Матейко и наблюдали, то наблюдали настолько умело, что за это время Вита никого не заметила. И все же, на всякий случай, она вела себя осторожно и до сих пор всюду, кроме школы, бродила ненакрашенная, в дешевой, купленной на рынке, мешковатой одежде, слегка ссутулившись и приволакивая ноги и держа небольшую вязаную сумку с продуктами – обычная, приземленная, малоимущая представительница трудового класса. И только в последний вечер, когда Вита «приглядывала» за Светой, ей показалось, что одну из машин – красную «восьмерку» – она видит уже не в первый раз – хотя, мало ли в Волгограде красных «восьмерок»? «Восьмерка» остановилась довольно далеко от бара, в который зашла Матейко, и  из-за распахнувшейся пассажирской дверцы  вылезли парень с девушкой. Вначале они направились к ларьку, где купили сигарет, потом, смеясь и разговаривая, неторопливо пошли по улице и вскоре исчезли в том же баре, куда вошла Света.
     Ну и что?
     На всякий случай Вита прошла мимо «восьмерки», рассеянно глянула на нее, увидев неясный силуэт на водительском месте, и пошла дальше, бормоча про себя номер. Позже, в автобусе, она этот номер записала. На всякий случай.
     Для того, чтобы составить себе абсолютно полную картину о Светочке, Вита, немного посомневавшись, все же решила с ней встретиться. Наташи в Волгограде к тому времени уже не было – она уехала на следующее же утро. Вита отказалась идти ее провожать, и простились они на квартире.
     - Не хочу знать, куда ты едешь и на чем, - пояснила она хмуро. – Ты же понимаешь, случиться может всякое, а я – не Зоя Космодемьянская – нажмут умело, так и выложу все. Звони мне каждые три дня, буду тебе докладывать, что узнать удалось, а если вдруг телефон отвечать не будет… ну, в крайнем случае, мой адрес ты знаешь. Клиентам своим больше не звони – притихни, будто тебя и нет.
     - А Сметанчик? – расстроенно спросила Наташа. – Как же письмо? Может, ее предупредить надо?
     - Надо. Только не Светку, а папашу ее. Человек он в городе не последний и все сделает куда как лучше нас с тобой. Так что никуда не звони.
     - А остальные деньги?
     - Потом договоримся. Значит, оба твоих телефона у меня есть… кстати, если вдруг ты мне позвонишь или я и скажу: «Натаха, есть тема для разговора», - то это значит – я попала, и что бы я потом ни говорила – это все не от меня. Поняла?
     Наташа кивнула, как показалось Вите, с какой-то отрешенной суровой торжественностью, потом слабо улыбнулась.
     - Ну, тогда пока, Витязь, - сказала она. Голос ее прыгнул на последнем слове и сорвался, и Вита недовольно тряхнула головой.
     - Не надо так. Что ты со мной, как с расстрельным прощаешься. Плохая примета. Люди на прощанье обычно улыбаются и машут рукой, еще, правда, целуются и обнимаются, но можно обойтись и без этого, я пока стесняюсь.
     Наташа невольно улыбнулась и слегка приподняла руку с растопыренными пальцами.
     - Так?
     - Немного судорожно, но сойдет. Пока. И не рисуй больше, мой тебе совет. Даже если очень захочется.
     «Смена пажеского караула, - с усмешкой подумала Вита, спускаясь в то утро по лестнице. – Одна уходит в тень, а другая начинает заниматься ее делами».
     Ваше право игры передано другому. Первый ход…
     Первым ходом стала Сметанчик.
     Если до этого Вита имела возможность в основном оценивать Светочку Матейко либо со спины, либо сбоку и как правило издалека, то сейчас, представившись некой Раей Володарской, действительно параллельно учившейся с Матейко, но уехавшей давным-давно, она столкнулась со Сметанчиком лицом к лицу. Первое, о чем подумала Вита, это что назвать Свету на самом деле следовало не кисломолочным прозвищем, а какой-нибудь «Кукляшкой» или, если не отрываться от пищевой темы, «Медком». Света, почти одного с ней роста, обладала совершенно кукольной внешностью – пышные пшеничные, коротко подстриженные волосы, огромные голубые глаза, аккуратный носик, правильные и красивые, хотя и немного приторные, черты лица. Когда же Света заговорила, Вита окончательно утвердилась в ее кукольности – разговор Светы носил довольно бессвязный и малосмысленный характер, а великолепные глаза казались нарисованными глазами куклы, невыразительными и глуповатыми.
     - Торопишься? – весело спросила ее Вита. – Может, зайдем, поболтаем?
     Она кивнула на симпатичную вывеску неподалеку. «Кроун» значилось на вывеске, и над словом блестела золотом четырехлучевая корона. Света, до этого направлявшаяся в боулинг-клуб, где договорилась встретиться с одним знакомым, тут же забыла о встрече, радостно согласившись.
     Проговорив со Сметанчиком около получаса, вернее, правильным было бы сказать прослушав Сметанчика около получаса, Вита почувствовала себя очень уставшей. Сама она из этого получаса урвала от силы минут пять, в которые втиснула несколько обрывочных сведений, подхваченных в Светочкиной школе, и различные комментарии на ничего не значащие темы, на которые всегда разговаривают друг с другом женщины, независимо от того, знакомы они или нет. О Наташе Света ни разу не сказала ни слова – это, пожалуй, была единственная тема, на которую срабатывал некий внутренний рычажок, зато Вита, к своему удовольствию, неожиданно узнала, кто такая таинственная М.С. Василевич, от которой было адресовано Сметанчику дурацкое письмо. Василевич была, во-первых «сволочь», потому что «уже несколько лет не шлет писем», во-вторых, она была Машей, в-третьих, двоюродной сестрой и, пожалуй, единственным человеком, с кем у Светочки всегда были теплые отношения – скорее всего, потому, что она сестру никогда не видела и не разговаривала с ней – только переписывалась.
     Слушая Светочку, кивая и пытаясь трещать ей в такт, Вита ужасалась про себя. На мгновение она подумала, что вовсе не горит желанием встретиться с остальными Наташиными клиентами, если они окажутся вот такими же. Наконец, выбрав подходящий момент, она с сожалением сказала, что ей необходимо бежать, потому что ее ждут. Сметанчик искренне расстроилась, чуть ли не расплакалась, хотя Вита не сомневалась, что через минут пятнадцать Светочка напрочь забудет, как выглядела ее собеседница и о чем они говорили, - чувства у Светочки тоже были кукольными, одноразовыми. Расцеловавшись у дверей бара, они расстались. Сметанчик неторопливо пошла к своему маленькому «рено», Вита безмятежно направилась вдоль сияющих витрин к подземному переходу, но, проходя мимо маленькой площадочки перед продовольственным магазином, она едва сдержалась, чтобы не остановиться и не вытаращиться на уже знакомый номер пристроившейся здесь красной «восьмерки». Вот эта случайность уже вызывала подозрения. «Вы вот как, значит?!» – сказала она про себя и, не оглядываясь, прошла мимо и спустилась в переход. Вита не видела, как спустя несколько секунд после их ухода из «Кроуна» вышла высокая, хорошо одетая девушка и последовала за ней на почтительном расстоянии. Когда же Вита скрылась в переходе, девушка повернула к площадочке и вскоре уже захлопывала за собой дверцу «восьмерки».
     - Что там? – спросил ее водитель. 
     - Да ну!.. - сказала она раздраженным голосом человека, зря потратившего свое время. – Какая-то молодая соплюшка, училась с ней вместе. Такая же безмозглая детсадница, тоже, небось, за папашкин счет живет. Тоже, блин, золотая молодежь! 
     - Короче, не наш клиент?
     - Нет, поехали.
     «Восьмерка» вырулила с площадки и неторопливо укатила в ту же сторону, куда уехал «рено», и Вита, выйдя из перехода на противоположной стороне, успела увидеть, как она исчезает за поворотом.
     Спустя час она стояла возле одного из вокзальных телефонов и набирала номер Владимира Андреевича Матейко, одновременно доставая сигарету и с недовольством замечая, что пальцы слегка подрагивают. Волжанский поезд, билет на который Вита купила еще в день Наташиного отъезда, уже подали к платформе, и ей не терпелось поскорей оказаться в нем, как бывало всегда после окончания очередной работы. Только сейчас-то работа только начиналась.
     Вите понадобилось около четырех минут, чтобы испортить ежевечерний отдых Матейко-старшего. Первую минуту он разговаривал с мягкой снисходительностью, с какой обычно говорят с сумасшедшими, но трубку все-таки не бросил, вторую минуту обыденно-раздраженно ругался, на третью ругань стала удивленной, на четвертую он вдруг рассвирепел, резко приказал повторить номер «восьмерки», и исполнив приказ, Вита повесила трубку. Потом со своего телефона она позвонила домой и предупредила Евгения, что утром будет в Волжанске. И, подумав немного, сделала третий звонок – снова с телефона-автомата. Не то, чтобы она не верила Евгению, но…
     - Да, я слушаю вас. Алле, говорите, вас совершенно не слышно, - вежливо и мягко сказал в трубке знакомый голос Гунько – Эн-Вэ, и Вита, вздрогнув, трубку повесила.
     - Вот сука! – задумчиво сказала она телефону. Потом повернулась и пошла, почти побежала к поезду, словно за ней кто-то гнался, и только когда состав тронулся, Вита, уже сидевшая на верхней полке купе, почувствовала себя немного спокойней.


IV.

     Уже на подъезде к Волжанску я достаю маленький приемник с наушниками и слушаю одну из местных радиостанций. Несмотря на то, что скоро конечная, я продолжаю тупо сидеть на своей верхней полке, словно енот, загнанный на дерево собаками. В голове винегрет, а то и салат оливье, и из этого салата то и дело выползают какие-то туманные образы и кривляются в мозгу. Я не спала почти всю ночь. Я очень устала.
     По радио женским голосом передают городские новости, которые я слушаю вполуха. У председателя городской государственной администрации Анатолия Геннадьевича Сотникова юбилей… Сотников то, Сотников се… Тра-та-та и просто хороший человек. Что же показала мне Наташа? Видела ли я вообще что-нибудь? Происшедшее сейчас казалось нереальным, далеким, как сон недельной давности. Безумный рассказ. Глаза, полные привидений. Хаос темных штрихов и вырастающая из них выпуклая, призрачно-жуткая фигура, которую я никак не могу вспомнить…
     … а что бы ты могла сделать за деньги?..
     … я бы все могла сделать за деньги… без них ничего нет…
…мир, сжимающийся до размеров картины или наоборот картина, ставшая всем миром, резкий звук рвущейся бумаги и что-то пролетает мимо, словно выпущенная на свободу птица… Было ли это реальностью? Я не знаю. Вся реальность, оставшаяся со мной, - это три тысячи долларов, да номер красной «восьмерки», записанный в блокнотике.
     Что же это все было? Разумеется, никаких келет
     убивших Надю
 не существует – все это поверья, сказки. Наташа дала мне с собой несколько густо исписанных листов бумаги – восстановленные ею по памяти украденные письма. Она выучила их наизусть и смогла передать не только содержание, но даже стиль. Я перечитала их несколько раз, но они мне ничем не помогли, кроме того, о странных изменениях, вроде тех, которые произошли со Сметанчиком, там нет ни слова. А картины… Может, ничего и не было, а Наташа – просто ловкая обманщица… стоп, как она могла меня так обмануть? да и неволинские картины в музее… В таком случае, может она какая-нибудь умелая гипнотизерка и сделала так, что я вообразила себе нечто… а тогда придется поверить в гипноз, в который я тоже не особенно верю. Да и зачем ей меня гипнотизировать? Чтобы вызвать к себе сочувствие и вручить три тысячи?
     Может, она действительно рисует как-то по особенному – ведь сколько существует всяких исследований на тему живописи, вернее, на тему портретов. Великие художники писали портреты, а их натуры потом скоропостижно умирали или сходили с ума, взять хотя бы Да Винчи и его Мону Лизу или Гойю и герцогиню Альба… Что-то там даже писали об энергетическом вампиризме. Наташа, конечно, не великий художник, но… то, что я увидела, было потрясающим, хоть я и не могу вспомнить, что именно я увидела. А примеры из произведений известных писателей, которые писали на эту тему, - Уайльд, По, Гоголь и другие?
     И что?
     Может, она хороший психиатр-самоучка – ведь Светочка Матейко, можно сказать, излечилась от своей агрессивности и ненависти к людям – вон как кинулась целоваться с совершенно незнакомым человеком. Может, она действительно как-то лечит с помощью картин? Картины – это символы – символы той же агрессивности, или трусости, или жадности, и Чистова просто убеждает человека, что отныне это качество не в нем, а исключительно в картине – как бы блокирует часть его внутреннего мира, закрывает на замок. Принцип самовнушения. Ничего она, конечно, не вытаскивает – такое невозможно предположить даже теоретически. Ох, а что возможно?
     «…посетили трикотажную фабрику имени Кирова… а что касается запланированного визита… икорно-балычный комбинат… и с этой целью…» - продолжают ввинчиваться в мозг обрывки городских новостей. С этой целью… А какая у нас цель? Наша цель – светлое будущее!.. Нет, не то… Наша цель – понять. В любом случае – я, конечно, не специалист по психологии – но мне кажется, что нельзя просто так взять и убрать, например, трусость, потому что любое чувство так или иначе связано с другими и уходит очень глубоко в психику, зародившись еще в далеком детстве, - наверное, его можно сравнить с огромным разветвленным корнем, плотно сплетшимся и сросшимся с другими такими же. Выдерни его и ты вытащишь еще что-то, оторвешь кусок, нарушишь общее равновесие, а оставшуюся дыру может заполнить один из разросшихся соседних корней или оба сразу, да и они еще могут срастись – жуткая может получиться картинка… вот, вроде Светочки…  А как там говорила Наташа? Донные рыбы, никогда не видевшие солнца? Колода карт?
     «…в Михайловском соборе состоится богослужение…»
     Так я верю или нет? И если верю, то во что?
     А ведь в картине что-то было! Там точно что-то было. И если все так, как говорила Чистова, значит я, возможно, порвав картину… Мотнув головой, я начинаю смотреть в окно, на знакомые заснеженные окрестности. Думать больше не хочется.
     «…криминальные новости. Вчера в одну из городских больниц поступил сорокапятилетний гражданин Калмыкии… с двумя огнестрельными ранениями в область груди. Известно, что…»
     Мои соседи по купе начинают выволакивать в коридор вещи, и сквозь бормотание в наушниках я слышу, как где-то в вагоне заходится в громком реве младенец.
     «… был обнаружен в подвале дома по улице Свердлова. По предварительным данным женщина была задушена куском колючей проволоки и…»
     Замечательно, уже начали народ колючей проволокой истреблять, прямо фашистские методы. Это же неудобно, как это можно задушить колючей проволокой?..
     «…заявил, что пока еще нельзя с точностью это утверждать, но тем не менее, тридцатидвухлетняя Антонина Назмутдинова стала третьей жительницей Волжанска, убитой подобным образом за промежуток от начала ноября прошлого года. Крупная авария произошла на перекрестке улиц Нахимова и…»
     Поезд останавливается, и я выключаю радио и спускаюсь с полки. Вместе с выходящими и их объемистыми сумками меня выносит на перрон. Я кручу головой по сторонам и вскоре нахожу встречающего. Это Максим Венжин, старый армейский приятель Женьки, а также собутыльник, друг «семьи» и хороший специалист в области нефрологии. Глядя на него, никогда не подумаешь, что Максим в свое время был одним из отцов-основателей «Пандоры» - невысокий и к тридцати годам прилично располневший от любви к пиву, с рассеянным и каким-то беззащитным выражением глаз и младенческим лицом, Максим кажется самым простодушным человеком в мире. На самом деле это далеко не так, и простодушен он в этом мире только для двоих – для жены и собственной собаки. Сейчас он выглядит на редкость плачевно и похмельно, а это значит, что он все еще в изгнании из родного гнезда и ночью заснуть будет невозможно из-за его раскатистого храпа, потому что, будучи в изгнании, специалист в области нефрологии всегда живет у нас. К счастью, изгнания редко затягиваются дольше, чем на неделю.
     - Привет, - тускло говорит Максим и легонько встряхивает мою руку. – Целовать не буду, перегарный… Женька сказал встретить…о-ох, - он трет висок. – А ты без вещей что ли? Как это? Где сумки, баулы, негры с тюками на головах?..
     - Ох, Макс, поехали, я очень устала.
     - Тогда держись, - предлагает он и подставляет согнутую крендельком руку. Мы идем к автостоянке, вернее ведем друг друга, потому что меня пошатывает от усталости, а Максима как обычно от временного разлада в семейной жизни. По дороге я спрашиваю, изгнан ли он из дома вместе со своим джипиком-«витарой».
     - И с «витарой», и с Эдгаром, - сонно кивает Максим. – На нем и поедем. В смысле, на машине, не на Эдгаре.
     Уж конечно, не родился еще тот, кто мог бы поехать на Эдгаре. Мы добредаем до машины, я забираюсь на заднее сиденье и только собираюсь вольготно развалиться на нем, как в проеме между передними сиденьями появляется гротескная, приплюснутая, сморщенная морда с огромной смеющейся пастью и широченным языком. Морда протискивается между креслами, следом удивительно ловко для таких габаритов проталкивается упитанное тело, покрытое короткой белой шерстью – и вот уже Эдгар рядом на сиденье и, издавая восторженные вязкие похрюкивания, которые давным-давно заменяют ему лай, слизывает с меня макияж и топчется по животу и ногам, а вес у него – ого-го! Я пытаюсь отпихнуть его, но всякий, кто пытался отпихнуть от себя толстенного английского бульдога, который хочет выказать ему свою любовь, скажет, что занятие это – бесполезное.
     Забавно, что Лариса, дражайшая супруга Максима, каждый раз выгоняя мужа из дома, выгоняет вместе с ним и беднягу Эдгара, который ровно ни в чем не виноват. «Кобели!» – кричит Лариса каждый раз вслед двум покорно удаляющимся спинам. – «Видеть вас обоих не могу! Кобелины проклятые!» И если обвинения в адрес Максима обычно небезосновательны – как и всякий нормальный мужик, он любит женщин и помимо собственной жены и довольно часто, то тринадцатилетний Эдгар давно утратил интерес ко всему в этом мире кроме еды.
     - Фу! – говорю я всю дорогу до дома, стараясь защититься от слюнявых бульдожьих поцелуев. – Фу, Эдгар, отстань!
     Эдгар, конечно, не слышит – к старости он оглох, правда оглох весьма избирательно. Можно битый час стоять рядом с ним и громко звать по имени, чуть ли не орать прямо в ухо – Эдгар не реагирует. Только под конец он может повернуть голову и удивленно-вопросительно взглянуть на вас: зачем это вы здесь стоите – может, хотите чего? Но если хоть даже в километре от него шепотом произнести слово «еда», Эдгар примчится с резвостью пятимесячного щенка, разумеется, тут же сделав вид, что оказался здесь совершенно случайно. За то время, что Эдгару доводилось ночевать у нас, я успела к нему привыкнуть. Дома, конечно, теперь все снова будет в шерсти и слюнях, и ночью Эдгар наверняка будет похрюкивать во сне где-нибудь на нашей с Женькой кровати. Впрочем, сердиться на него невозможно, даже сейчас. А пальто можно и почистить.
     Втроем мы втискиваемся в затейливо расписанный лифт. Максим кряхтит, прижимая к груди ящик с пивом, который купил по дороге, Эдгар, раздраженно похрюкивая, пытается достать задней лапой до уха, но у него ничего не получается.
     - А тебе разве сегодня не надо в клинику? – спрашиваю я, тревожно поглядывая на пиво. Максим качает головой.
     - У меня выходные. Может человек себе выходные позволить?!
     - Смотря как выходить. Если так, как ты, то никакого здоровья не хватит, и не спасет тебя, Макс, ни твоя дипломированность, ни коллега-гастроэнтеролог.
     - Ты такая же гарпия, как и Ларка, - бурчит Максим. – Уж и расслабиться нельзя человеку.
     - Я не гарпия, я ангел божий, только ты этого не замечаешь, - кротко говорю я. – Иначе выгнала бы тебя к чертовой матери давным-давно, в первый же раз. Эдгара бы, впрочем, оставила. Да, Эдгар?
     «Ухр!» – отвечает Эдгар и собирается повалиться на бок, но тут лифт останавливается. Я открываю дверь квартиры, и Эдгар, почуяв кухонные запахи, оттесняет меня, и грозно мчится на кухню, словно лось во время гона. Вскоре с кухни долетает ругань и грохот упавшей кастрюли.
     - Макс, я сколько раз говорил, чтоб ты своего Годзиллу на кухню не пускал?!! – вопит Женька. – Убери его к черту! Эдгар, пошел вон!
     Я вешаю пальто и иду на кухню, где попадаю в объятия Женьки, пахнущие луком, специями и вином. На кухне очень жарко, несмотря на распахнутую форточку, и он нацепил фартук поверх трусов, и вид у него дурацкий и забавный. Под крышкой огромной сковороды на плите что-то завлекательно скворчит, распространяя аппетитнейший запах, и Эдгар, враскорячку стоящий посреди кухни, с наслаждением втягивает его ноздрями, и огрызок его хвоста бешено мотается туда-сюда.
     - Никак ты, Жека, готовишь мясо? – спрашиваю я и заглядываю под крышку. – А ты разве умеешь?         
     - Не, нормально, да? – спрашивает Женька у Максима. – Болталась неизвестно где и вместо доброго слова тут же оскорбления, да еще на кулинарную тему. Дитя мое, к твоему сведению, я готовлю мясо лучше, чем ты когда-либо сможешь научиться.
     - Мужики вообще лучше вас готовят, - бурчит Максим, сидя на корточках и загружая пиво в холодильник. – И все делают лучше вас. Лучшие писатели, лучшие повара, лучшие модельеры – все ведь мужчины. Для чего вы нужны – вообще непонятно. Только и умеете, что душу выматывать, да деньги тратить на всякую ерунду.
     - И выгонять из собственной квартиры, - беззлобно замечаю я и треплю его по голове. Радости семейной жизни уже проели в его пышной шевелюре изрядную плешь, и она печально поблескивает сквозь рыжеватые волосы. – Бедный мужчинка!
     - Отойди от него, женщина! – говорит Женька и снимает крышку, внимательно разглядывая содержимое сковородки. – Будь смиренна и не открывай рта, когда говорят владыки земли – мужчины!
     В этот момент Эдгар, оценив обстановку, неторопливо подходит к нему и, довольно хрюкнув, опускает увесистый зад на ногу владыки земли, и владыка охает, с трудом выдергивает ногу, дает бульдогу пинок и начинает ругаться, как последний тролль. Слушать это невозможно, и я ухожу в спальню и начинаю раздеваться. Через минуту появляется Женька – уже без фартука, но с бутылкой пива, на треть пустой.
     - Я тебе как раз ванну набрал, так что иди отмокай, - говорит он, потом подходит ближе и внимательно на меня смотрит. – Витек, что случилось?
     - Случилось? – я швыряю колготки на стул. – Ничего не случилось.
     - А ведь врешь, - отмечает Женька. – Паршиво ты выглядишь, на редкость паршиво. Какие-то проблемы?
     - Я просто устала. У тебя там мясо не подгорит?
     - Подгорит – другое куплю. Ты словно постарела на год. Витек, не виляй, мне этот твой вид знаком. У тебя такой вид, когда тебя к стенке припирают. Во что ты влипла?
     - Женьк, я правда очень устала. Мне, кстати, никто не звонил?
     Женька слегка приподнимает одну бровь, что служит у него признаком раздраженности.
     - Нет. Только Султан тебе несколько дискет передал.
     - Дискет? Зачем?
     - Какая-то почта, не знаю. Здоровые файлы. Графика что ли? Вчера пришли.
     - А, да, да! – я вспоминаю о своем звонке сокурснику Гришке. – Где они? Я сейчас…
     - Ну, нет! – Женька разворачивает меня, когда я кидаюсь к компьютеру. Конечно, было бы куда как проще получать почту дома, но компьютер у нас «слепой». Поскольку дома мы почти не живем, то подключаться к Интернету Женька считает делом бессмысленным. – Катись-ка ты, душа моя, в ванную. Мне не нужны дома больные женщины!
     - Деспот, - бормочу я, но все-таки иду, потому что и сама понимаю, что он прав. Ванна полна воды и пушистой пены, от которой приятно и успокаивающе пахнет чабрецом и ромашкой. Я перешагиваю через бортик и тут же с визгом отдергиваю ногу – Женька, забывшись, опять набрал воду по своему вкусу – почти под сто градусов. Приходится разбавлять.
     После ванны, замотавшись в длинный махровый халат и с полотенцем на голове, я кидаюсь к компьютеру и, открывая первый же файл, довольно улыбаюсь – Гришка постарался на славу. Газеты, газеты, газеты… Вот и поищем! Так, так… ага, вот и первое – газета из Наташкиного города от двенадцатого декабря. Какой заголовок – «Мать-убийца»! Интересно, кто его придумал? «Накануне днем страшная трагедия разыгралась в одной из квартир дома по улице Вакуленчука. Сорокачетырехлетняя К. без всяких видимых причин вдруг схватилась за нож… жилец того же дома… скончался на месте, соседка доставлена в больницу с серьезным ранением плеча… столкнула с балкона собственного сына восемнадцати лет…» Дальше… четырнадцатое декабря – уже другая газета. «…в курортном поселке близ пансионата «Сердолик»… найдены мертвыми супруги И… предположительно муж… вначале расправился с женой, а после покончил с собой… Также некто Л. пятидесяти лет была зверски убита при попытке ограбления. Ведутся поиски ее сына, двадцатидвухлетнего…» «…в районе поселка Гаспра был найден труп неизвестного мужчины предположительно двадцати пяти-тридцати лет с огнестрельным ранением груди. Каких-либо документов, позволяющих установить личность…» «Минувшей ночью на окраине Ялты были обнаружены трупы двух граждан России с признаками насильственной смерти… огнестрельное ранение в голову… другой скончался от смертельного ранения в шею. Ведется следствие…»
     Что ж, если я не ошибаюсь, похоже вот они все, Наташины покойники. Ковальчуки и Измайловы точно – остальные предположительно, если некто, заметая следы, отвез «пацанов» к Гаспре и в Ялту. Чудесно. И во что же, спрашивается, я влезла?! Вот уж типично по-русски – сделать, а потом подумать. «Эх, ё-мое, и зачем же я так напился?!»
     Я открываю свою записную книжку, куда переписала адреса и телефоны Наташиных клиентов. Мне повезло – в Волжанске живут сразу трое из них: Аристарх Сергеевич Кужавский, Антон Антонович Журбенко, взорванный в недавнем прошлом вместе с личным автомобилем, и Элина Максимовна Нарышкина-Киреева. Сюда же можно прибавить и теоретически покойного Илью Павловича Шестакова. Итого четверо. С одной стороны это хорошо, с другой не очень – занимаясь ими, я нарушу одну из главных заповедей «Пандоры» – никогда не работать в собственном городе, потому что это, во-первых, опасно, во-вторых, невыгодно. Вовка-Черный Санитар по этому поводу как-то выразился просто и вульгарно: «Зачем с…ть в свой унитаз, когда есть чужие?!»
     Я закрываю записную книжку, выключаю компьютер и только сейчас замечаю, что, задумавшись, выкурила сигарету, рассыпав по столу пепел. Приходится срочно вытирать стол и распахивать окно – на кухне Женька это занятие терпит, но от дыма в спальне у него будет истерика. А теперь все – спать, спать. После ванны меня разморило и даже доносящийся с кухни острый запах жарящегося мяса не в силах тягаться с мягкой постелью. Я плюхаюсь на кровать прямо в халате и мгновенно засыпаю, успев только подумать о Волгограде – интересно, произошло ли там что-нибудь после моего отъезда и насколько грозен во гневе Матейко-старший?
     Просыпаюсь я ближе к вечеру оттого, что прямо возле моего лица кто-то громко храпит. Я открываю один глаз – ну конечно, Эдгар блаженно растекся по одной из подушек и безмятежно спит. Я толкаю его кулаком в толстый бок, и он приоткрывает глаза и смотрит на меня с кроткой мученической тоской – собаки умеют смотреть так, что хотя провинились они сами, виноватым почему-то чувствуете себя вы.
     - Эдгар, есть хочешь?!
     Сон мгновенно слетает с бульдога, и он вскакивает, радостно вертя остатком толстого хвоста. Я причесываюсь и иду в другую комнату, откуда доносится грохот музыкального центра. Сзади раздается глухой тяжелый удар, словно кто-то уронил гирю, - это Эдгар спрыгнул с кровати. В комнате распахнута балконная дверь, в которую вытягивается дым от Максимовых сигарет. Женька с величественным видом валяется на своем любимом диване и просматривает какие-то бумаги, попивая пиво, Максим утонул в огромном кресле рядом с журнальным столиком, на котором стоят пепельница, большая наполовину полная пивная кружка и телефон. Под столиком толпятся пустые бутылки. Максим опять пригорюнился, вслушиваясь в «Бурные воды», - приходя к нам, он всегда ставит оркестр Поля Мориа и под него тоскует о бесцельно прожитых годах. Я приношу себе с кухни мяса и красного вина и некоторое время мы просто сидим и болтаем о всякой ерунде, правда Максима периодически сносит на тему работы. Потом Женька говорит, что отдыхать мне осталось еще три недели, а потом придется ехать в Саранск. При этом он смотрит на меня немного холодно.
     - А что этот ваш козел? – рассеянно спрашивает Максим. – Все еще не сменили? Когда восстанете? Когда скинете иго, как я? Упрямый ты, Женька, все ждешь чего-то, терпишь. Все равно ведь ничего не выйдет.
     - Именно что козел! – замечает Женька, игнорируя все остальные слова. – В последнее время с ним вообще невозможно стало разговаривать – даже любимый Гоголь его не греет. Раздражается, орет без всякого повода, дерганый стал какой-то. Видать, не все ладно в Волжанском государстве – кто-то прищемил хвост нашему Эн-Вэ.
     При этом он снова внимательно смотрит на меня – ну, конечно, про телефон вспомнил. Я делаю вид, что ничего не понимаю и спрашиваю:
     - Максим, а что в Волжанске маньяк какой-то объявился? Сегодня по радио передавали.
     - Да-а, - Максим делает огромный глоток, - завелся вроде какой-то отморозок – отлавливает баб лет под тридцать и колючей проволокой… - он издает звук выскакивающей пробки и одновременно сжимает кулак. – Еще с прошлого года его обыскались. Наверняка заезжий какой-нибудь, волжанские как-то не маньячат. Вот парадоксально, да, вроде такой большой город, казалось бы, и преступлений подобного рода должно быть больше, а у нас их почти и нет-то – мне как-то знакомый психолог рассказывала. Просто не те у нас тут люди, не та атмосфера – некогда нашим психически расстраиваться. Вот обычных убийств на почве бизнеса да бытовухи – это да, этого хватает.
     - Нашли тему для разговора, - ворчит Женька и качает головой, и свет люстры взблескивает на серебряном колечке в его ухе. Он берет пульт дистанционного управления и делает музыку чуть потише. – Может, это и не маньячество, а именно продуманные убийства по рядовым причинам. Скольких там – троих?
     - Четверых, - отвечает Максим и дает Эдгару луковый крекер, который тот проглатывает не жуя. – Только одна жива осталась. В январе ее к нам привозили – шею исправлять, я как раз у Романыча сидел. Шея-то у нее после проволоки была как котлета, сам понимаешь, и говорить ничего не могла, только шепотом еле-еле. Никого не видела, понятное дело – сзади напал, да не додушил – спугнул кто-то. Свезло даме, - он допивает пиво и встает, чтобы принести из холодильника новую бутылку. Его правая рука делает в воздухе изящный жест. – Нет, ну какая мелодия… а вот это – какой переход, а?! А название – «Мельницы моего сердца»?! А сейчас что? Я твое море, а ты – мой бэби! – гнусавит Максим и высовывает язык, становясь похожим на Эдгара, потом, пошатываясь, уходит на кухню. Так серьезно пьет он только в изгнании. Скоро он заснет, и Женька уложит его на диван, а Максим во время укладывания будет пытаться поцеловать его в шею, бормоча: «Ларик, давай все забудем». Все это давным-давно выучено наизусть.
     Едва он скрывается за дверью, как Женька снова делает музыку громче, бросает бумаги и встает с дивана.
     - Давай потанцуем, - говорит он и вытаскивает меня из кресла.
     - Я же в халате.
     - Ничего, ты прекрасно умеешь танцевать в любой одежде.
     Он уводит меня на середину комнаты. Под «Мельницы моего сердца» танцевать не так-то просто – это не быстрая мелодия, но и не медленная. Но Женька знает нужный темп, быстро подстраивает меня под него, и вскоре наши движения становятся неотделимы от музыки и друг от друга. Я знаю, зачем он это затеял, – чтобы узнать, что у меня на душе. Женька не раз говорил, что танцуя с человеком – не просто топчась на месте и обжимаясь, а танцуя по-настоящему, в тесном физическом и духовном контакте, без единства которых настоящий танец невозможен, о человеке этом можно узнать очень многое, потому что танец иногда – это нечто большее, чем секс или задушевный разговор. Это может показаться красивой и забавной выдумкой, но я не раз имела возможность убедиться, что это действительно правда, Женька великолепно меня чувствует, несмотря на то, что, как он говорит, между нами никогда не было и не будет полного контакта. «Настоящего, своего партнера в большинстве случаев чувствуешь сразу, и чаще всего он бывает только один – именно по этому принципу построено мастерство некоторых пар, и если их разлучить, то танцевать с другими они уже не смогут так хорошо, как друг с другом, - говорил он как-то. – И если ты когда-нибудь найдешь себе такого, ты этого человека из виду не выпускай. Хотя часто партнеров создают обучением, притиркой – может, я и ошибаюсь насчет тебя».
     - Кто тебя напугал, дитя мое? – спрашивает Женька. – Никогда еще ты не была так испугана. Что случилось в этом чертовом Волгограде и при чем тут наш трухлявый сморчок?! Испугана, сбита с толку, совершенно не уверена в себе. Мягче двигайся, мягче, не рельсы укладываешь! Я хоть могу чем-то помочь?
     - Скажи мне, Жека, я сумасшедшая?
     - Хм-м, прежде чем ответить, я должен подумать о последствиях, - осторожно говорит Женька. – Витек, если б ты была сумасшедшей, ты бы в «Пандоре» не оказалась – это я тебе точно говорю. Я не работаю с сумасшедшими. Ты конечно, сумасшедшая, но в другом роде – о таких, как ты, говорят «отчаянный малый!» Что же все-таки случилось, дружок?
     - Я расскажу, Жень, обязательно расскажу, но только не сейчас. И не дергай меня пока, ладно?
     - Может хоть скажешь, сколько? – спрашивает он с легкой и немного торжествующей усмешкой. Я смотрю на него сердито, но чувствую, как на моих губах против воли появляется такая же усмешка.
     - Ну, восемь тонн.
     - Ну, не ахти, конечно, но неплохо. Наш тогдашний разговор крепко на тебя подействовал, да? Может, у тебя и ответ уже готов положительный? Ну ладно, ладно… Не выдвигай левую ногу так резко, ты танцуешь, а не дерешься.
     Женька как будто бы пока успокоился и в этот вечер разговор о Волгограде больше не заходит. А  ночью, когда специалист в области нефрологии давно уже храпит на диване, а в холодильнике дожидаются его пробуждения поутру две бутылки холодного пива; когда за окном сквозь лунный свет просеивается мелкий снежок; когда я уже засыпаю, все еще пытаясь понять, что к чему, и думая о предстоящей завтра работе, на подушку между мной и Женькой осторожно пробирается Эдгар, удовлетворенно хрюкает и с блаженным вздохом шлепается на бок. Вот уж кому совсем просто в этой жизни.
     - Толстая сволочь! – сонно бормочет Женька, и Эдгар снова хрюкает, на этот раз примирительно, и тут же начинает похрапывать.


V.

     Мороз сменился легкой оттепелью, и с утра в Волжанске сыпал крупный перистый снег. Несмотря на то, что особняк был хорошо протоплен, крупные снежинки не успели растаять на черном пальто Сканера, когда он подошел к двери, ведущей в покои Литератора. Один из мрачных охранников, который, сидя на стуле возле двери, читал очередной боевик Воронина, при виде посетителя встал и шагнул навстречу.
     - Доброе утро, Кирилл Васильевич. Опять в гости?
     - В гости, Тима, в гости. Пропустишь?
     - А Валентиныч разрешил?
     - Так позвони.
     - Уж не обижайтесь, придется, - охранник извлек из внутреннего кармана куртки телефон. – Алле, Виктор Валентиныч? Тут Кирилл Васильич пришел. Да, хорошо, - он спрятал телефон. Сканер, уже изучив порядок, подошел вплотную, и охранник небрежно охлопал его сверху донизу, заглянул за полу полурасстегнутого пальто и ухмыльнулся, потом открыл  створку. – Проходите.
    Кивнув, Сканер вошел в небольшую комнату, и дверь за ним закрылась. Не останавливаясь, он подошел к другой двери и четыре раза мелко стукнул в нее, потом чуть отошел назад, чтобы его было лучше видно в маленький глазок. Вскоре в замке скрежетнул ключ, и дверь отворилась, явив его взгляду красавицу-блондинку в светлом халатике.
     - Добрый день, Кирилл Васильевич, - произнесла она и широко улыбнулась. – А вы опять к нам?
     - Да, да, лично к вам, Яночка, - он поймал блондинку за талию и потянул к себе. – Примете, али записаться нужно?! Ух-х, Яночка, духи это или кожа ваша так пахнет?!
     - Однако резвый вы, Кирилл Васильевич! – проворковала Яна, игриво отбиваясь. – Недели не знакомы! Кто ж так за девушкой ухаживает? Девушку вначале нужно пригласить куда-нибудь, угостить, потанцевать, конфет купить, чулочки подарить фильдеперсовые.
     - Понимаю, понимаю, - сказал Сканер, подпустив в голос немного обиды. – Как говорится, кто девушку ужинает, тот ее и танцует, да?
     - Фи, что за вульгарные выражения! – Яна тщательно заперла за ним дверь. – На улице снег идет, да? Нам в окно видно… да что там… только на балкончик выйти, а все равно не то.
     Сканер с удовольствием разглядывал девушку. В какой-то мере ему было даже жаль ее – он уже успел хорошо изучить обстановку и знал, что разговоры о «пригласить куда-нибудь» – всего лишь разговоры, не больше – так сказать, неосуществимые и высказываемые желания, потому что и Яна, и трое ее сменщиц, все профессиональные медсестры, вот уже два года почти не покидали особняк Баскакова, живя затворницами. Все они были родом из маленьких провинциальных городков, их наняли на три года, они без проволочек получали на руки деньги и были вполне довольны.  Также Сканер знал то, чего не знали девушки, - вполне возможно, что со смертью Литератора окончатся и их дни. Но если же все получится так, как он задумал, то Яну он, скорее всего, возьмет к себе. Она ему нравилась – красивая, веселая, смышленая, ненавязчивая, и если с ней правильно побеседовать, то болтать она не будет. Сегодня он уж точно узнает, какова она в постели, а там… кто знает, может даже и женится на ней. Приятно, когда дома есть такая женщина – ведь Яна отнюдь не молоденькая дурочка, ей уже двадцать шесть, а в этом возрасте женщины, как правило, берутся за ум. Примитивного же содержанства Сканер не одобрял. Кроме того, он выбрал именно Яну, хотя и прочие девушки были не менее красивы, потому что в своем маленьком коллективе Яна являлась лидером и имела некоторое влияние на коллег.
     - Ох, Яночка, вот разговариваю я с вами, и так становится жаль годы – с вами-то рядом я уже совсем старик.
     - Да что вы все время на себя наговариваете, Кирилл Васильевич?! – возмущенно воскликнула девушка. – Вы же еще совсем молодой! Такой видный мужчина… Вот еще последние бинты снимете, и совсем будет…
     Сканер машинально легко провел ладонью по повязке, наискосок закрывавшей правую щеку и часть подбородка и улыбнулся.
     - Так что, Яночка, насчет сегодняшнего вечера? Зайдете ко мне? Будут вам и конфеты, и танцы… а в холодильнике вас уже шампанское дожидается. Зайдете?
     - Вообще-то, Кирилл Васильевич, нам не положено, - неуверенно произнесла Яна, но он видел, что пойти ей хочется. – Да и Таня…
     - Ну, с Таней-то мы договоримся, - Сканер подмигнул ей. – А еще мы ей одну из бутылочек шампанского презентуем. Яночка, ну ночью-то с ним ничего не случится – спит и спит себе. Татьяна и одна справится. Имеете же вы право на личную жизнь. Кроме того, вы же понимаете, я здесь человек не последний, - вкрадчиво добавил он. – Идите смело.
     - Ну, хорошо, - решительно произнесла Яна и одернула халатик, - я поговорю с ней. Только вы смотрите – если Виктор Валентинович узнает…
     - Виктор Валентинович слишком занят, чтобы за вами, хорошими, приглядывать, - Сканер приобнял ее за плечи и повел к двери напротив. – А мимо Тимы и прочих вы и так целый день туда-сюда бегаете. Скажете им, что приболели, пошли к себе отдохнуть немного. Их дело следить, чтобы лишние не вошли, а вы-то давно свои. Знаете, где мои апартаменты?
     - Да уж наслышаны, - усмехнулась Яна и уже хотела было открыть дверь, но Сканер придержал ее руку.
     - И еще, Яночка, вы сегодня сможете опять оставить меня с ним наедине? Посидите с Таней в соседней комнатке, журнальчики посмотрите…
     - Кирилл Васильевич, вы же знаете, что это-то уж точно нельзя! – Яна нахмурилась. – Только Виктор Валентинович может оставаться с ним один.
     - Это для дела надо, понимаете, Яночка, исключительно для нашего с Виктором Валентиновичем дела. У меня есть некоторые соображения, как заставить его работать лучше. Ведь мне же разрешено сюда приходить.
     - Я не знаю, над чем вы там работаете, но… не знаю. А вдруг вы ему настроение поднимете? Вы же знаете, нам приказано все время держать его в плохом настроении. Иногда… ну, вы понимаете, вообще-то это жестоко, хотя, если честно, он такая тварь, что…
     - Вы, Яночка, не волнуйтесь, когда я уйду, он будет злой как черт! – Сканер ободряюще улыбнулся, потом запустил руку за борт своего пальто и вдруг с ловкостью фокусника выхватил оттуда великолепную бархатистую темно-красную розу на длинном стебле. – А это вам, милая.
     - Ой, Кирилл Васильевич, какое чудо! – воскликнула Яна и приняла цветок с легким реверансом. – Спасибо! Какая красота! Знаете вы, как окрутить бедную девушку. Ну, хорошо, пойдемте.
     Она провела его в уже знакомую просторную комнату с большим окном, полузадернутым темно-синей шторой. Комната Литератора, на взгляд Сканера, выглядела очень уж мрачно, хотя была обставлена хорошей дорогой мебелью. Но мебель была массивная, тяжелая, из темного дуба, стены и потолок также были обшиты дубовыми панелями – хоть и красиво, но смотреть на них было тоскливо. Большая кровать, выполненная в тяжеловесном готическом стиле, изукрашенная страшными гротескными мордами и застеленная темным покрывалом, тоже особого веселья в обстановку не вносила. Черный блестящий пол. Люстры нет, только бра и несколько мощных настольных ламп. Из общей обстановки выбивались лишь большие зеркала и не только своим количеством – по одному на каждой стене – но и неожиданной простотой и дешевизной на прочем дорогом фоне – обычные блестящие прямоугольники – ни подошедших бы к обстановке тяжелых причудливых бронзовых рам, ни даже тривиальных узоров – ничего. Причиной было то, что зеркала приходилось довольно часто заменять – Литератор разбивал их с методичным усердием, но Виктор Валентинович с не менее методичным упрямством каждый раз приказывал вешать новые. Вот и сейчас на одном из зеркал уже виднелась небольшая звездочка трещин. На одном из столов стояли два компьютера, на другом лежали аккуратная стопка бумаги, кожаный бювар, несколько книг и стоял письменный прибор. Один из больших шкафов доверху заполнен книгами, другой – видеокассетами. В углу пристроился огромный телевизор – «домашний кинотеатр», а рядом с ним на низком столике - видеомагнитофон. Другой угол аккуратно отгорожен темно-коричневой ширмой, за которой прятался непристойно белый холодильник для лекарств и небольшой стол с различными медицинскими принадлежностями. В комнате слабо пахло лекарствами, апельсинами и разогревшимися приборами.
     «Склеп, - подумал Сканер, как и в первый день своего визита. – Большой дорогой склеп и скоро в нем, как и положено, будет настоящий покойник, а не мыслящий, пишущий и смотрящий телевизор». Виктор Валентинович тщательно продумал комнату своего питомца. И не ошибся. Равно как и в подборе персонала – молодые красивые женщины. Иногда сюда заходит один из охранников. Он ничего не знает о Литераторе – ему просто велено заходить в эту комнату легко одетым. Охранник глуповат, но он молод, силен и недурен собой. Он проводит в комнате около получаса и все это время занимается тем, что активно пристает к медсестрам. Иногда ему вдруг отчего-то становится страшно, и тогда все положенное время он просто сидит на стуле и смотрит телевизор. О том, что он бывает у Литератора, не знает никто – Виктор Валентинович всегда проводит его через свой «кабинет». На время визитов охранника Литератор перемещается в комнатку «отдыха» медсестер и мрачно наблюдает за ним, ничего не подозревающим, через приоткрытую дверь. Таков порядок.
     Но сейчас охранника в комнате не было. Медсестра Татьяна сидела на софе и читала Даниэлу Стил, изредка поглядывая на Литератора, который смотрел по видео какой-то исторический боевик. Когда вошел Сканер, она приветливо кивнула ему. Яна поманила коллегу, что-то шепнула ей на ухо, и вскоре обе девушки скрылись в соседней комнате, плотно притворив за собой дверь.
     - Здравствуй, Юра, - тихо сказал Сканер, встав так, чтобы Литератор видел его лицо. Тот кивнул, выключил телевизор, потом нажал какую-то кнопку, и его кресло с легким жужжанием подъехало к столу с компьютерами. Сканер подошел к одному из компьютеров и сел в черное вращающееся кресло, тронул мышь, и, закусив губу и нахмурившись, вызвал на экран нужную программу – владеть компьютером он научился не так давно. Потерев щеку, он уставился на экран, ожидая появления букв.
      Здравствуй, Кирилл. У тебя ко мне какое-то дело? Он тебя прислал?      
      Покачав головой, Сканер начал нажимать на клавиши негнущимися указательными пальцами.
     Нет, я пришел сам. Хотел узнать, как твое здоровье. Почему ты каждый раз спрашиваешь? Все никак не веришь?
     Зачем тебе это нужно?
     Во-первых, таким, как мы, лучше держаться вместе. А во-вторых, нехорошо это, когда человек сидит в четырех стенах круглые сутки и никто к нему не ходит, кроме девчонок-медсестер, которых он терпеть не может.
     Это неправда! Он ко мне приходит!
     Разве это бывает часто? Нет. Я понимаю, как тебе одиноко. Мне вот тоже приходится жить в этом доме, и я здесь чужой. Я один. Мне нравится с тобой разговаривать, но если ты считаешь, что я слишком назойлив, то я могу уйти.
     Ответная фраза не появлялась на экране очень долго, и Сканер с трудом сдерживался, чтобы не заерзать нетерпеливо по креслу, не грохнуть кулаком по столу и не закричать: «Отвечай же, паршивец!» Когда же он решил, что сегодня опять проиграет Литератору, который вот уже шестой день игнорировал его попытки завязать с ним дружбу, не отзывался на самые теплые слова, которые Сканер отчаянно выжимал из себя, не реагировал на забавные и интересные истории, которые он извлекал из собственной памяти и выискивал в журналах, когда он решил, что и сегодня Литератор будет по прежнему замкнут в своей ужасной телесной раковине, отделываясь короткими сухими ответами, и уже собрался было встать, на экран медленно выползли буквы.
     Девчонки ушли. Сними повязку. Здесь она тебе не нужна.
     «Рыбка ты моя, глянулся тебе мой червячок, да?!» - весело подумал Сканер и еще раз поздравил себя с проницательностью. Он выехал вместе с креслом на середину комнаты и осторожно отклеил пластырь, удерживавший на щеке большой кусок бинта, и взгляду Литератора открылось уродливое месиво страшных келоидных шрамов. Зрелище было жутким и совершенно реальным – оплаченный Сканером профессиональный гример постарался на славу. Теперь, перед встречей с Литератором он всегда гримировался. Сканер не мог не заметить любопытства и удовольствия, вспыхнувшего в глазах Литератора, когда он при первой встрече смотрел на его забинтованное лицо. Когда же два дня назад он увидел этот искусно выполненный шрам, Сканер заметил, что Литератор с трудом сдержал восторг и понял, что правильно все рассчитал – после обилия красивых тел и идеальных лиц он показался Литератору чем-то близким, родным и достойным общения.
     Литератор поманил его к себе. Сканер подошел, и он несколько минут с явным удовольствием рассматривал его щеку, потом сделал ему знак вернуться к компьютеру, но Сканер сунул руку во внутренний карман пальто и очень тихо сказал:
     - Смотри, что я тебе принес.
     Он вытряхнул из пакета на стол перед Литератором обломанную верхушку сосновой ветки с маленькой тугой шишкой, свежую и мокрую от растаявшего снега, и по мрачной комнате поплыл вкусный хвойный запах. Литератор ошеломленно уставился на ветку. Темная зелень, чешуйчатая шишка, влажные иглы – ветка дерзко лежала на столе, совершенно перекосив продуманную мрачность комнаты. Литератор потянулся к ней и взял, и на черной столешнице осталось влажное пятно. Сканер улыбнулся ему и вернулся вместе с креслом к компьютеру. По экрану тут же поползли буквы.
     Спасибо, Кирилл. Большое спасибо. Я так давно… я бы так хотел выйти на улицу, но врачи запрещают мне. А я бы так хотел посмотреть, погулять по лесу. Там ведь зима, а я так и не видел, какая здесь бывает зима. Что такое вид из окна? Ничто.
     Я попробую поговорить с Виктором Валентиновичем, - тут же отстучал в ответ Сканер. – Может, удастся вывезти тебя за город, на реку. Там очень красиво и никого нет, никто не помешает.
     Он не разрешит. Я сколько раз просил его. Он говорит, что боится за мое здоровье. Чего за него теперь-то боятся? Ни он, ни этот врач, который ходит сюда, ничего не говорят, но я-то знаю, что скоро…- слово «умру» превратилось в бесконечное многоточие, расползшееся на несколько строк. Сканер усмехнулся про себя. Похоже, никчемная сосновая веточка совершила чудо – броня, окружающая Литератора, начала потихоньку поддаваться. Немного подумав, он снова застучал клавишами.
     Глупости. Виктор Валентинович говорил мне, что сейчас ты выглядишь гораздо лучше, чем месяц назад. Не знаю, откуда у тебя эти мысли, Юра, но мысли эти глупые и плохие – их надо гнать подальше от себя. Тебе точно нужно выехать на природу, развеяться, голову проветрить. Нет, я все-таки поговорю с ним. Я постараюсь его убедить.
     Зачем тебе это надо?!
     Я просто хочу помочь.
     Для чего?!
     Я же говорил тебе – хочу, чтобы мы подружились, потому что…
     Ты врешь! Хочешь, чтоб я написал письмо для твоего врага?! Верно?! Верно?! А не задумывался, что ты и сам можешь получить письмо?! Плохое письмо! Очень, очень плохое!
     Юра, успокойся пожалуйста! Я тебя чем-то обидел? Так и скажи, зачем зверствовать?! Если я тебе как человек не глянулся, так скажи прямо!
     Нет такого слова в русском языке – «глянулся»! Есть «приглянулся», «понравился», «заинтересовал»!
     Я просто пытаюсь с тобой подружиться – я ведь уже объяснял. Что ты все чертей гоняешь?! Думаешь, в этом мире уже и людей нормальных не осталось? Если ты хочешь, чтобы я ушел – скажи, и я уйду.
     По экрану пополз бессмысленный набор символов, и Сканер испугался – не перегнул ли он палку? Если так, то надо либо срочно попытаться нормализовать ситуацию, либо удирать, иначе…
     …ты и сам можешь получить письмо?! Плохое письмо! Очень, очень плохое!
     Юра, не молчи.
     Значит, ты просто пытаешься быть моим другом, да?! хорошо, сейчас мы проверим, какой ты друг! Друзья ведь должны доверять друг другу, верно? Вот сейчас мы и проверим, какой ты друг!      
      Кресло Литератора, зажужжав, переехало от стола с компьютерами к столу с письменными принадлежностями, и Сканер, похолодев, следил за тем как Литератор взял из пачки чистый лист, прижал его края специальным приспособлением, чтобы лист не ерзал, вытащил ручку и начал быстро писать. Его сердце забилось часто-часто, и он прижал ладонь к груди, словно это могло его усмирить. Вот значит как решил испытать его Литератор. Вот сейчас все и окончится, не успев начаться. Каким же он был идиотом, что рассказал лису Валентинычу про Чистову! Как ему не пришло в голову, что он может не получить свою картину так просто, что она окажется в каком-то неизвестном, недоступном месте?! Ведь если, находясь на свободе, Чистова каким-то образом его вычислит, то она уничтожит картину, а это конец – вряд ли хуже того, который, может быть, ждет его сейчас. А если картина попадет в руки Виктора Валентиновича, что тогда? А если Чистова, оказавшись здесь, узнает его? Вдруг она потребует за свои услуги его голову?! А кто для Виктора Валентиновича ценнее? Конечно девчонка! Ой, дурак, дурак! Изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, Сканер с ужасом прислушивался к легкому шуршанию пера по бумаге, которое, возможно, выписывало ему смертный приговор.
     Но если мне удастся заполучить Юру, все может удачно сложиться. Три месяца, он сказал, да? За три месяца можно многое успеть. Можно сделать запас. Можно таких дел наворотить! Можно и Валентиныча попробовать с трона скинуть – вся его беда в том, что он стал слишком самоуверен. Он считает, что знает все, он не сомневается в своих силах и считает Литератора верным цепным псом – ведь Литератор так его любит! Но он не учел, что в сердце пса еще осталось местечко. Только бы занять его! Но тогда…
     Литератор закончил писать и взмахнул в воздухе листом, потом поманил Сканера к себе. Сжав зубы, тот  подошел, не отрывая глаз от бумаги, исписанной красивым изящным почерком. Стук сердца отдавался в ушах грохотом. Что там говорил Виктор Валентинович? Ни в коем случае не читать его писем, даже коротких записок… а начав читать, уже невозможно оторваться, пока… пока… И ведь это не выдумки, он знал, он ведь сам видел, как совсем недавно… Он глубоко вздохнул, протянул руку, и лист словно сам скользнул в его пальцы, и пальцы слегка сжались. Порвать в клочья, убежать из этой страшной комнаты и больше никогда не возвращаться к чудовищу, которое сидит и смотрит на него выжидающе.
     Друзья ведь должны доверять друг другу, верно?
     Сканер вызвал на своем лице безмятежную улыбку, выдвинул свое кресло так, чтобы Литератор мог видеть его лицо, сел и, слегка прищурившись, начал читать, и едва его взгляд заскользил по строчкам, как Литератор издал глубокий удовлетворенный вздох.
     Ты очень смелый человек, Кирилл, раз решился прочесть то, что я пишу от руки. Я знаю, что тебе доходчиво объяснили, в чем опасность чтения моих писем. Не бойся, ты можешь прекратить читать это письмо в любой момент. Я не собираюсь тебя убивать. Более того, теперь я верю в твои дружеские намерения. Ведь даже ОН никогда не читает того, что я ему пишу от руки, хотя должен знать, что я никогда в жизни не причиню ему зла. Только компьютер, компьютер… потому что если даже мне очень захочется сделать это через компьютер, ничего не получится, я уже проверял. Прикосновения к клавишам – это просто механические действия по передаче информации. Для моих подарков годятся только чернила… перо… мое непосредственное участие. То, что я сам выписываю буквы, сплетаю их в слова… это очень важно. Пожалуйста, не бойся меня и приходи, когда захочешь, я всегда буду тебе рад. Только давай теперь не будем больше говорить через компьютер. Иногда я просто ненавижу эту проклятую машину! Кроме того… он ведь может узнать, о чем мы говорим, хоть я и хорошо умею за собой «убирать». Ему это может не понравится, и он запретит тебе приходить. Будем общаться через бумагу. Ты согласен?
     На этом письмо обрывалось. Сканер поднял голову и, улыбнувшись, кивнул, потом передвинул кресло к столу, сел, взял одну из ручек и быстро написал.
     Спасибо, что поверил мне, Юра. Тебе никогда не придется об этом пожалеть. Я сделаю для тебя все, что смогу.
     Он толкнул лист к Литератору, и тот тут же написал:
     Ты поговоришь с ним о прогулке? Пусть хоть ночью! Убеди его. Скажи, что я прекрасно себя чувствую. Пусть не боится за меня. Я хочу хорошо дожить свои дни. Если ему нужны письма, он их получит – я напишу, сколько смогу, хоть мне теперь это и трудно. Ему ведь нужны письма, ему ведь постоянно были нужны от меня только письма! А теперь он даже ради них не приходит! Он совсем забыл обо мне!
     Прочитав ответ, Сканер нахмурился, хотя в душе возликовал. Едва сдержавшись, чтобы не дерануть ногтями зудящую под гримом щеку, он написал:
     Не надо так, Юра. Ты же знаешь, что Виктор Валентинович очень занятой человек. Он хорошо к тебе относится, но сейчас у него просто слишком много дел, всякие проблемы, которые приходится решать. Ты же понимаешь, что такое большой бизнес?
     Прочитав его записку, Литератор неожиданно презрительно скривил губы, скомкал исписанный лист и взял новый. Перо яростно заскрипело по бумаге.
     Чушь, все чушь! Большой бизнес… как бы не так! Он не приходит, потому что уже подыскал мне замену! Он думает, что я, сидя здесь, ничего не знаю, ни о чем не догадываюсь! Как он меня утешает… я же чувствую, что появился кто-то еще! Такой же, как я! Где есть один, там есть и второй, и третий… Незаменимости, как таковой, не существует! Кого он нашел?! Ты ведь его компаньон, ты должен знать! Ведь он доверил тебе меня, значит, он тебя ценит и верит тебе. Кто этот человек, что он умеет делать?! Он тоже пишет?! В декабре от меня потребовали сразу четыре письма – зачем?! Если ты что-то знаешь, Кирилл, скажи мне. Ты не пожалеешь. Я для тебя все сделаю. Я не так беспомощен, как ты думаешь, даже ОН этого не знает.
     Прежде, чем ответить, Сканер прочел записку несколько раз. В принципе, настрой Литератора ему вполне подходил, в чем-то он даже пошел ему навстречу прежде, чем сам Сканнер успел сделать эти шаги. Но откуда он узнал про готовящуюся замену? Догадки? С некоторых пор Сканер не доверял догадкам, поскольку убедился, что любая догадка – это твердый факт, извлеченный из скрываемого источника.
     Другое дело, на чьей же стороне он будет? У Литератора дар, у Виктора Валентиновича деньги и связи. Лучше всего, конечно, до поры, до времени совместить и то, и другое, но… Он начал писать.
     Юра, во-первых, я понимаю, как ты расстроен, и понимаю, как ты хочешь вернуть внимание Виктора Валентиновича, но и ты должен меня понять. Если я тебе хоть что-то расскажу, а он об этом узнает – ты понимаешь, что со мной будет?
     Он никогда об этом не узнает, - быстро ответил Литератор. – От меня – никогда. Если что – от всего отказывайся, я сам все придумаю.
     Сканер встал и зашагал по комнате, размышляя. Его время скоро должно было выйти, но переломный момент, образовавшийся в их отношениях, нельзя было упускать. Стоит ли брать Литератора в союзники? Литератор – великолепный убийца, но он беспомощен в прочих отношениях. Впрочем, разве не беспомощен сейчас и он сам? Он ничего не знает в этом новом мире, люди, которых дал ему Виктор Валентинович, - это все равно его люди. Дав Литератору то, что он хочет, он сможет избавиться от многих проблем. А под конец совсем неплохо будет тому узнать, по чьему приказу здесь зеркала и красавицы-медсестры, и охранник, и комната-тюрьма. Литератор ведь так безгранично предан Виктору Валентиновичу. А что он сделает, если потом записать, как этот самый Виктор Валентинович отзывается о нем и прокрутить ему? Но сейчас его проблема – Чистова. И картина. Либо он должен добраться до них раньше Виктора Валентиновича, либо до них не должен добраться никто. И тут уж был только один способ сделать это так, чтобы никто не успел его остановить.
     Тогда, в начале октября, спустя несколько дней после возвращения из Крыма он был пьян. Он был очень пьян. И очень испуган. К тому моменту он уже понял, что это не галлюцинации, что он действительно может видеть нечто внутри людей – видеть, что в них плохо, а что хорошо, если применять такие абстрактные понятия, к чему их тянет, на что они способны – чем человек живет, а что спрятано давным-давно на самое дно и никогда не прорывается наружу. На всех этих образах, среди которых оказывался Сканер, не было пояснительных надписей. Он просто знал. А еще он знал, что в Крыму с ним что-то сотворили. Он не только видел, он еще и потерял свою привычную склонность к бережливости, в последнее время переросшей в болезненную скупость. А он не хотел этого. Он привык так жить. И ни его партнер по бизнесу Дударев, из которого он потом душу вытряс, чтобы узнать в чем дело, ни сволочная жена его бывшего одноклассника Людка Ковальчук, подсказавшая Дудареву идею, не имели права так с ним поступать.
     Он все-таки встретился с Чистовой несколько раз перед отъездом. Особого впечатления она на него не произвела – молодая особа немного не от мира сего, как и все, кто воображают себя целителями. Но в последнюю встречу он заглянул в нее и испугался, хотя понял отнюдь не все. Во-первых, она тоже умела смотреть, хотя четко видела только когда рисовала какие-то картины. Во-вторых, эти картины были какими-то особенными. В-третьих, рисуя эти картины, он что-то делала с людьми, что-то очень странное, вроде того, что случилось с ним. И, в-четвертых, она знала об этом – знала и наслаждалась своей властью. В тот же день он сбежал из Крыма и, вернувшись домой, пил несколько дней подряд. В один из таких дней ноги сами понесли его к Виктору. Когда-то давно они были друзьями, играли в одной футбольной команде, но с тех пор, конечно, многое изменилось, однажды Виктор на много лет пропал из Волжанска, а когда вернулся уже солидным предпринимателем, то встречались они редко, больше по делам, и только пару раз Виктор по старой дружбе устроил ему хорошие кредиты. А тут… захотелось поплакаться, а как назло, никого из хороших знакомых дома не оказалось, единственный близкий родственник лежал в больнице… так он и оказался у Виктора, которому все и выложил. И даже тогда, в том жутком состоянии, он изумился, что Виктор заинтересовался его пьяным бредом. На следующий день, когда Сканер окончательно протрезвел, Виктор заставил его повторить все, что тот знал, а потом привел какого-то человека и потребовал, чтобы Сканер рассказал обо всем, что он сможет в нем увидеть. Сканер рассказал, и человек удалился в легком шоке. А Виктор заинтересовался еще больше и теперь не только им, но и Чистовой. Вначале Сканера удивляло, что он так быстро во все это поверил, но он тогда он еще не знал о существовании Литератора. Именно Виктор достал ему наркотик, именно он заставил его вернуться в Крым в компании двоих парней, которые и помогали ему, и присматривали за ним, именно благодаря ему он узнал о тайне Чистовой и увез картины и письма, а один из парней Виктора при этом чуть не убил приятеля-инвалида Чистовой, именно с его помощью он разработал план, благодаря которому погибло восемь человек. Виктор дал ему новое лицо, новую жизнь, решил все его проблемы, но лишил свободы. Теперь-то уж Сканер понимал, что посадил сам себя на крепкий кукан, но было поздно. Даже когда он в одиночку выезжал в город, то чувствовал за собой неусыпное наблюдение и понимал, что сбежать ему не дадут. А еще он понимал, что ему, посвященному в такие тайны, все равно рано или поздно не жить. Если же он будет дергаться, то скорее рано, чем поздно. Неделю назад Виктор продемонстрировал ему Схимника, который нагнал на него страху. А еще раньше, до пластической операции, он вручил ему тщательно запечатанное письмо и велел передать тому самому партнеру по бизнесу, который когда-то втянул его во все это, причем самому конверт ни в коем случае не открывать. Сканер передал, и доброжелательный партнер, прочтя письмо, пошел да и выбросился из окна в присутствии секретарши и бухгалтера – из того самого окна, в которое все собирался вставить абсолютно звуконепроницаемые стекла. С того дня Сканер зарекся открывать какие-либо письма, но, узнав о Литераторе, понял, что подсунуть письмо ему могут как угодно, без всякого конверта – ведь по работе приходится читать много бумаг. А теперь вот придется еще больше.
     Сканер взял чистый лист, сел поудобней и быстро написал все, что знал о Чистовой, опустив только свое участие в деле – якобы узнал обо всем от одного ее клиента, ныне, к сожалению, покойного. Потом протянул написанное Литератору, встал, подошел к одному из шкафов и начал вдумчиво изучать корешки стоявших в нем книг, одновременно прислушиваясь к женской болтовне в соседней комнате, звуку льющейся там же воды и тяжелому дыханию Литератора за спиной. Литератор читал долго, очень долго, и когда Сканер наконец повернулся, то увидел, что его лицо перекошено в гримасе дикой ярости, наводя на мысли о горгульях, которыми была украшена стоявшая тут же кровать. Литератор скомкал лист и поднес к подбородку, и на секунду Сканеру показалось, что он его сейчас проглотит. Но Литератор уронил комок на стол, схватил новый лист и быстро написал:
     Есть фотография?
     Сканер всплеснул руками, изображая изумление собственной предусмотрительности, и вручил Литератору такую же фотографию, какую раньше отдал Виктору Валентиновичу. Литератор впился в фотографию обезумевшим взглядом. Сканер решил, что сейчас он и ее скомкает, но Литератор с неожиданной бережностью спрятал фотографию и снова схватился за ручку.
     А, вот это я понимаю! Ничем не обделена! Настоящий Творец, ты смотри! Вот он, значит, кого себе подыскал! Кирилл, он не должен ее получить, не должен! Я лучше, я ведь лучше, правда?! Я еще живой… я еще долго проживу, да, долго, это все были глупые мысли, от тоски, да! Она красивая! Почему она обладает таким даром и при этом такая красивая?! Это нечестно, несправедливо! Кирилл, она не должна жить! Она не должна переступить порог этого дома! Где она сейчас?! Найди мне ее! Найди раньше, чем он! Я уничтожу всех твоих врагов, только найди ее! Где она, где?!
     Литератора трясло, губы и подбородок стали мокрыми от слюны, выплескивавшейся из оскаленного рта, и Сканер с тревогой подумал о медсестрах в соседней комнате – не пора ли их позвать. Но все-таки он склонился над листом и написал ответ.
     Я не знаю, где она. Ее ищут, но пока безуспешно. Вроде бы неделю назад она была в Киеве, но сейчас ее нигде нет. Как только что-то прояснится, я сообщу.
     Найди мне адреса, Кирилл. Ты же говорил, что у нее могут быть еще клиенты. Найди мне адреса, она ведь может прятаться у них. Там, снаружи, у меня есть люди. Не удивляйся, я же говорил, что не совсем беспомощен. Они ничего обо мне не знают и за деньги сделают все. Ничего не должно остаться в этом мире от нее, ничего. Чистова, клиенты, этот парень, который сейчас в больнице, человек, который будет чересчур рьяно ее разыскивать, - никого не должно остаться!
     Я сделаю все, что смогу, - вывел Сканер, закусив губу, - но когда, не знаю. И я попробую поговорить насчет прогулки.
     И зеркала! Скажи, пусть уберут зеркала! Он говорит, что их прописал врач, но это бред, мне только хуже от них! Пусть уберут зеркала! И этих девчонок! Неужели нельзя найти других медсестер… и чтоб уже в возрасте?!
     Сканер потер висок, сердито думая, что вот, мол, протянул палец, а Литератор уж готов отхватить всю руку… но тут у него в кармане печально заиграл телефон, настроенный на бетховенскую «К Элизе», и он развел руками, потом сунул правую в карман.
     - Ты где? – раздраженно спросил его Баскаков. – Опять там? Спускайся в приемную – у нас тут небольшие проблемки обозначились.
     - Иду, - ответил Сканер, спрятал телефон и быстро написал:
     В общем, я поговорю насчет этого, а ты тоже поразмышляй, что нам можно сделать. А сейчас мне нужно уйти.
     А он сегодня зайдет ко мне?
     Не знаю, Юра, вряд ли. Может быть, завтра. И я завтра зайду, хорошо?
     Конечно. Я буду ждать. Насчет записей не волнуйся, хотя, если хочешь, можешь забрать – тебе-то их конечно проще уничтожить, чем мне. Иди, но не забывай – мы с тобой теперь вместе.
     Прочтя последнее предложение, Сканер едва сдержался чтобы не вздрогнуть. Он быстро взглянул на того, с кем он «теперь вместе», и широко улыбнулся, и отвращение, уже готовое было прорваться наружу, без остатка перетекло в эту улыбку. Он сгреб со стола исписанные листы – только один Литератор придержал, едва заметно отрицательно качнув головой, - скомканный лист с рассказом о Чистовой. Сканер тщательно приклеил пластырь на место, еще раз улыбнулся и помахал Литератору рукой, и тот в ответ тоже поднял ладонь, потом его кресло с жужжаньем отъехало к столу с компьютерами, и он взял со столешницы сосновую ветку.
     - Что-то вы сегодня долго, - заметила Яна, провожая Сканера к двери. – Больше так не делайте, Кирилл Васильевич. Господи, и как вы смогли с ним столько времени просидеть один, это ж невозможно?!
     - Терпение и выдержка, - пробормотал он, разглядывая ее ноги. Его переполняло ликование от одержанной маленькой победы, и сейчас он впервые за долгое время снова казался себе чем-то большим и значительным. И хитрым. Очень, очень хитрым. – Терпение и выдержка, Яночка. Только вот, не на всех… не на всех срабатывает…
     Сканер слегка приотстал, наблюдая, как покачиваются бедра Яны под легким халатом. Хороша! Не удивительно, что она вызывала у Литератора такое раздражение. Ждать вечера расхотелось – после общения с Литератором, после того, как он столько времени почти осязал взгляд этого чудовища, Яна требовалась ему немедленно, и он воровато оглянулся на плотно закрытую дверь. Если бы не звонок Виктора Валентиновича!..
     - Кирилл Васильевич, как вы думаете, если…
     Он схватил ее за плечо, резко развернул и дернул к себе, превратив остаток фразы в короткий удивленный возглас, и начал жадно мять губами шею Яны, сжав грудь под тонкой тканью. Яна слабо затрепыхалась, пытаясь вырваться и бормоча, что здесь нельзя, здесь не положено…
     - Тихо! – прошипел Сканер, прижал молодую женщину к стене, задрал подол халатика, нетерпеливо оттолкнув руки, попытавшиеся помешать, и дернул вниз тонкие, невесомые трусики. – Мне можно! Мне все можно! Тихо!..
     К двери приемной он подошел в прекраснейшем расположении духа, но едва Сканер переступил порог, как и отличное настроение, и довольная сытая улыбка исчезли бесследно. В углу в одном из кресел сидел раздраженный Баскаков в смокинге, а напротив него расположились Схимник и худощавый молодой человек интеллигентного вида с аккуратной прической и в очках. На столике перед ними стояли графинчик, две пустые рюмки, стакан с водой и пепельница.
     - Где тебя носит?! – резко спросил Баскаков и махнул рукой в сторону одного из пустых кресел. – Садись!
     Схимник никак не отреагировал на приход Сканера, и его сонный взгляд был по-прежнему устремлен в большое окно, теряясь где-то среди снежных перьев. В его пальцах дымилась сигарета, серый пиджак был распахнут, и из-под расстегнутого воротника тонкой черной рубашки виднелась золотая цепь. Сканер машинально подумал, что для такого, как Схимник
деревенщина, быдло!
цепь, пожалуй, тонковата – неужели Виктор так мало платит? Но потом он перевел взгляд на его перстень, а когда Схимник поднял руку, чтобы затянуться сигаретой, и на часы под поддернувшимся рукавом пиджака, и взял свое предположение обратно.
     - Что случилось? – спросил Сканер, садясь.
     - В Волгограде накладка вышла, - Баскаков закурил. – Схимник расскажи Кириллу Васильевичу.
     Схимник повернул голову и взглянул на Сканера. Хотя его взгляд так и остался сонным, Сканер быстро отвел глаза – на мгновение ему показалось, что Схимник тоже видит и точно знает, чем он занимался минуту назад и для чего ходил к Литератору. Чтобы успокоиться, Сканер начал разглядывать стоявший возле стены большой аквариум, в котором сновали стайки ярких рыбок. Приемная не обладала сногсшибательным великолепием и торжественностью «кабинета», но она была куда как уютней и живей благодаря простой, хоть и дорогой мебели,  аквариуму и жизнерадостной зелени комнатных растений.
     Слегка улыбнувшись, Схимник рассказал, что вчера вечером одну из машин, «водивших» Светлану Матейко, неожиданно остановили люди Матейко-старшего и устроили крутую разборку с привлечением милиции и прочими неприятными последствиями.
     - В общем, наших мы вытащили, но факт есть факт: Матейко нам слежку предъявил, даже фотографии кидал. Мы его, конечно, придержали деликатно, пояснили, мол, ошибка вышла, но в Волгограде все равно такая карусель началась – Матейко ведь не какая-то мелкая сошка.
      - Да, - подхватил худощавый человек, - связи в мэрии – весь набор. В общем, дело мы уладили, но отслеживать эту кису дальше, по-нашему, не стоит. Кроме того, Матейко, вроде как, вообще собирается ее услать куда-то.
     - Он сам ваших людей вычислил или дочурка смышленая срисовала? – осведомился Баскаков, и Сканер, до сих пор сидевший молча, негромко рассмеялся.
     - Светка?! Да она и танк у себя за спиной не заметит! А папаша ей уж давно полную свободу действий дал и не приглядывает, где да с кем она гуляет. У него своих дел хватает.
     - Кроме того, там не лохи работали, вычислить их было сложно, - заметил Схимник и потушил окурок в пепельнице, - нужно было заранее знать о слежке. Значит, кто-то стуканул.
     - Чистова и стуканула, - буркнул Сканер.
     - Чистовой там не было, заметили бы, - сказал худощавый. – Я узнавал – Матейко позвонили, сказали, что его дочь через неделю собираются похитить, а пока отслеживают ее ежедневный маршрут, и подкинули номер нашей машины. Какая-то девка. 
     - Вероятно, Чистова наняла кого-то, а уж те просчитали.
     - Удачно. Хотел бы я на них глянуть, - Схимник повернулся и посмотрел прямо на Сканера, отчего тому стало очень не по себе. – Как у Чистовой с деньгами?
     - Ну, я думаю, пока у нее деньги еще имеются – она в тот сезон должна была много настрогать. А может, опять взялась за работу.
     Схимник покачал головой и нахмурился, думая о чем-то своем, и его лоб разрезали несколько глубоких морщин, под углом изломившихся над переносицей. Худощавый открыл записную книжку и начал что-то в ней строчить со сноровкой опытного журналиста.
     - Ладно, продолжайте работать, - сказал Баскаков. Один из двух телефонов на столе зазвонил, и он встал. Когда Баскаков снял трубку, его голос резко изменился, стал теплым и ласковым: - Да, Инчик, да. почти. Сейчас, с людьми закончу. Нет, сама позвони. Да, - он положил трубку и повернулся. – Значит, продолжайте. Ты, Ян, занимайся Волгоградом, узнай, где сейчас эта Света, только очень осторожно, а ты, Кирилл, помоги ему – ты ведь Матейко хорошо знаешь. А главное – узнайте, какая сука нас сдала! Все, вы оба свободны. Ян, к семи будь возле «Царского двора».
     Баскаков проводил Сканера и Яна до дверей, а когда вернулся, Схимник неторопливо разговаривал по своему телефону:
     - Да, и правильно сделали. Очень хорошо. Нет, не нужно, я сам. Да, надеюсь, только вы в курсе и останетесь. А вы не переживайте – здоровее будете. Ага, - он спрятал телефон и выжидающе посмотрел на хозяина. Баскаков хлопнул ладонью о ладонь и переплел пальцы.
     - Я понимаю, что ты недавно приехал, устал, но вечером, часикам этак к семи, ты мне понадобишься. Презентацию «Царского двора» никто не отменял, а там мне, сам понимаешь, нужны люди, умеющие держать себя в обществе, а не щенки безмозглые, вроде сергеевских – лишь бы дай в кого-нибудь зубами вцепиться! – Виктор Валентинович тяжело вздохнул. – Не желает молодежь у старших учиться, все сами, сами, все на лихачестве да на крови, отсюда и все беды. Кровь-то не вода, за кровь и ответа могут потребовать, и без толку да не продумав проливать ее… Так что, подъезжай сюда к семи, а пока времени у тебя достаточно – отдохни, поешь – если хочешь, можешь у меня.   
      - Спасибо, Виктор Валентинович, но у меня еще дела остались, - Схимник встал и взял с соседнего кресла свое пальто. – Кстати… - он вытащил из кармана пиджака несколько сложенных листов бумаги, - вот отчет по передвижениям Сканера… Кирилла Васильевича за последние четыре дня, как вы просили.
     - Это ты хорошо, молодец, - Баскаков взял бумаги и посмотрел на Схимника с легкой усмешкой. – Что за дела-то? Женщина? Ты смотри, поосторожней. Хорошая женщина – это полезно, только ведь есть такие, что вопьются, как клещ – выдернешь, а челюсти-то все равно в тебе останутся. Как у Лопе де Вега говорил Тристан: «Чувство – это хищный зверь, вцепившийся когтями в разум»1… впрочем, ты, наверное, не читал. В любом случае, красоты и душевности в женщине должно быть побольше, а мозгов поменьше. Все, иди и не забудь – к семи я тебя жду.
     Схимник кивнул, надел пальто и вышел из приемной. Спустя несколько минут он уже сидел за рулем своего вишневого «поджеро» и, постукивая перстнем по рулю, хмуро смотрел на заснеженную дорогу сквозь мелькание дворников. Снег усилился, и дворники едва успевали смахивать липнущие к стеклу назойливые белые перья. 
     Дела привели вишневый «поджеро» на другой конец города, к небольшому аккуратному трехэтажному зданию старой постройки. Оставив машину на стоянке, Схимник быстро взбежал по короткой лестнице, толкнул тугую дверь, пересек небольшой холл, смахивая снежинки с волос и плеч и подошел к стеклянной загородке, за которой скучала девушка в белом халате, листая какой-то журнал.
     - Вызовите-ка Свиридова, - сказал Схимник, легко стукнув перстнем по стеклу. Девушка подняла голову и надменно произнесла:
     - Мужчина, надо здороваться, это во-первых! А во-вторых, Петр Михайлович…
     - Скажите, от Виктора Валентиновича пришли! А в-третьих, поживее, - раздраженно сказал он и отошел от загородки. Девушка, слегка присмирев от явно хозяйского тона, сняла трубку телефона. Через несколько секунд она окликнула Схимника:
     - Петр Михайлович сейчас спустится. Подождите, так нельзя!..
     Не слушая ее, Схимник уже нырнул в дверной проем и начал быстро подниматься по ступенькам. Преодолев один пролет, на следующем он столкнулся с маленьким пухлым человеком лет пятидесяти в белом халате, похожим на состарившегося и потерявшего свой мотор Карлсона. Увидев Схимника, «Карлсон» остановился, схватил себя за короткую седоватую бородку и сердито сказал:
     - Молодой человек, я, честно говоря, не совсем понял…
     - Сейчас все поймете, - пообещал Схимник, не останавливаясь, и врачу пришлось повернуться  и почти бежать вслед за ним обратно вверх по лестнице. – Кто знает?
     - Вообще-то я, по просьбе вашей и, соответственно, Виктора Валентиновича, как непосредственно лечащий врач…
     - А сестры?!
     - Видите ли, до того момента, как я…
     - Но другие врачи заходили?
     - Да через ваших питекантропов даже я с трудом прорываюсь, что же касается того факта…
     - Петр Михайлович, где я могу оставить пальто? – перебил его Схимник в очередной раз, безошибочно уловив, какая часть предложения его уже не заинтересует, и резко остановился, и маленький врач, трусивший следом, ткнулся носом в его спину.
     - У меня в кабинете. А что же насчет…
     - Вот в своем кабинете, кстати, меня и подождете. Я не задержусь. На звонки до моего прихода не отвечайте.
      Петр Михайлович разозлился, и его круглое лицо пошло пятнами.
     - Молодой человек, вы забываете, что я, являясь заместителем главного…
     - А вы, Петр Михайлович, забываете, кто субсидирует вашу клинику и непосредственно вас. А что касается должностей…
     - Я подожду, - быстро сказал врач, поправляя очки.
     Через несколько минут Схимник, уже облаченный в белый халат, подошел к двери одной из палат, по обе стороны которой расположились на стульях двое парней. Один слушал плеер, подстукивая ногой в такт музыке в наушниках, другой, нахмурившись, разгадывал кроссворд.
     - Ну, что? – спросил Схимник, остановившись перед дверью. Кроссвордист поднял голову.
     - Тихо. А кроме этого дедка в очках да медсеструхи никто не ходит. Скукотень! Долго нам еще тут сидеть?! Слушай, Схимник, а ты не знаешь, - он опустил взгляд, - русский писатель, неоднократно описывавший в своих произведениях Петербург, одиннадцать букв… Не знаешь?
     - Константинов, - сказал Схимник, ухмыльнувшись, вошел в палату и плотно закрыл за собой дверь.
     Палата была рассчитана на четверых, но лежал в ней только один человек, окруженный приборами, прикованный к ним трубками и проводами. Неподвижный, безжизненный, он казался частью обстановки палаты – жили только глаза, широко открытые, внимательно оглядывающие потолок и палату, насколько позволяло положение забинтованной головы. Когда в поле зрения попал Схимник, в глазах загорелись тяжелая злоба и ненависть, которые тут же потухли, закрывшись веками. Это не смутило Схимника. Он пододвинул к кровати стул и, сев, наклонился вплотную к голове лежащего.
     - Я знаю, что ты можешь слышать и говорить, так что давай послушаем и поговорим, парень, - сказал он очень тихо. – Времени у меня мало, ухаживать некогда, так что давай, Вячеслав. В твоих же интересах.
     Веки снова приподнялись, и Слава тускло посмотрел на него, потом шевельнул губами, и Схимник наклонился еще ниже, чтобы расслышать слова, выговариваемые сухим, растрескавшимся голосом:
     - Что… надо? Неужто… еще… не нашли? – губы скривились в усмешке. – Что ж… плохо так?..
     - Жить хочешь?
     Усмешка стала шире, и веки снова опустились, давая понять, что ответа не будет. Схимник тоже усмехнулся.
     - Понимаю, «Молодая гвардия», все дела… В общем, так. О том, что ты в сознание пришел, знаю только я и твой врач, который говорил с тобой, Петр Михайлович. Так оно и должно остаться. Для остальных делай вид, что ты по-прежнему в полной отключке. Для сестер и для любых людей, которые будут заходить. Врач в курсе. Ты все понял?
     Слава открыл глаза и посмотрел на него уже не только со злостью, но и с интересом.
     - Своей… колодой сыграть… хочешь?..
     - Хочу, - просто сказал Схимник. – И лучше играй со мной. И сам поживешь, и баба твоя на свободе погуляет, - он быстро оглянулся на дверь. – А папа-то тебя, конечно, грохнет. Только не надейся, что сразу. Сперва наизнанку вывернет, да по телефончику даст поговорить. Понял, с кем?
     Слава плотно сжал губы и уставился в потолок.
     - Вижу, что понял. Ну, мы договорились?
     - А ты… не боишься… что я… просто… сдам тебя? – прошептал он, продолжая смотреть в потолок. – Свои же… порвут…
     - Не сдашь, если не дурак! Ну, что?
     - Хорошо… согласен… А теперь – уйди.
     - А я еще забегу, - сообщил Схимник. – Ты тут не дури без меня, Вячеслав. Снаружи охрана. И не пытайся с собой покончить – только хуже сделаешь, понял? – Схимник заботливо поправил на лежащем одеяло, потом подошел к окну и оглядел заснеженную улицу. Когда  он повернулся, глаза Славы были плотно закрыты. Кивнув, Схимник вышел из палаты.
     - Ну, что там? – спросил его один из охранников, по-прежнему увлеченный кроссвордом. – Без перемен?
     - Какие там перемены?! – раздраженно ответил Схимник и взглянул на часы. – Как бы его скоро в холодильник не свезли! Вечно какое-нибудь мудачье все перепоганит! Так, Берш, слушай сюда, - он положил ладонь на широкое плечо кроссвордиста. – Кто бы ни зашел в палату, обо всех мне отзванивайся, понял?! Даже если свои! Ну, как дело вести, мне тебя учить не надо. Без вопросов только дедка пропускай, да сестер, которых уже знаешь. Понял?!
    - Да ясно, чего там… Слушай, Константинов не подходит. И в нем двенадцать букв, а не одиннадцать.
     - Пиши Достоевского, - сказал Схимник и пошел к лестнице.
     - А он точно про Питер писал?! – зычно крикнул ему вслед Берш.
     - Случалось.
     - Ладно, - Берш склонился над газетой и старательно вывел фамилию писателя. – Вроде подходит. Э! – он хлопнул по подпрыгивавшему колену своего коллегу, и тот поднял голову, извлек из одного уха наушник и недовольно спросил:
     - Чего?
     - Миха, ты Достоевского читал?
     - Ты чо, дурак?! – коллега вернул наушник на место и снова начал постукивать ногой. Берш пожал плечами и с чувством собственного превосходства изрек:
     - Деревня!
     Спустившись на этаж ниже, Схимник толкнул дверь с траурно-черной табличкой, на которой было золотом написано: «Заместитель главного врача Свиридов П.М.» и стояли часы приема. Разъяснить Петру Михайловичу, что от него требуется, не составило труда, но под конец разъяснения маленький врач снова пошел пятнами от негодования.
     - Молодой человек, ну куда это годится?! То от меня требуют положить на лечение дальнего родственника Виктора Валентиновича с огнестрельным, между прочим, ранением, о котором нежелательно сообщать. Я, конечно, вынужден пойти навстречу! А теперь от меня требуют, чтобы я не говорил Виктору Валентиновичу о том, что этот родственник пришел в себя и в его состоянии наступила не только перемена, но и появилась определенная стабильность. Молодой человек, я… - он запнулся, когда Схимник облокотился о стол и начал с какой-то легкой печалью разглядывать лежащие на нем бумаги, - я глубоко уважаю вас и ваши…э-э… способности, но нельзя же так…
     - Можно, Петр Михайлович, можно. При желании все можно, главное, чтобы желание было сильным или, к примеру, моим. Виктор Валентинович не должен узнать о нашем разговоре, а о том, что парнишка к поправке повернулся, - тем более. Навещайте его почаще, приглядывайте за ним, и, если что, сразу мне звоните. Он вообще как – ходить сможет?
     - Я склонен к положительному ответу, - Петр Михайлович с радостью ухватился за профессиональную тему. – Видите ли, в данном случае коматозное состояние было вызвано исключительно…
     - Когда его можно будет забрать?
     - На основании последнего осмотра я бы сказал, что еще не меньше трех недель потребуется на…
     - Очень хорошо, - сказал Схимник и начал снимать халат. – Так мы договорились, Петр Михайлович?
     - Ох, молодой человек, вот вам так все просто, а мне как быть? – маленький врач сокрушенно покачал головой. – Мы же полностью зависим от Виктора Валентиновича – и не дай бог что!.. Мало того, что приходится работать, так сказать, под игом постоянной неопределенности, так теперь вы еще и требуете, чтобы столь зыбкое…
     Схимник хлопнул по столу толстой папкой, лежавшей с краю, и Петр Михайлович подпрыгнул на стуле, уронив очки.
     - Господин доктор, я человек неприхотливый, мне достаточно простого и внятного ответа, не нужно засыпать меня придаточными предложениями! – Схимник потер лоб. – Кроме того, ближе к вечеру я подвержен приступам бессмысленной ярости. Соглашайтесь или я вас расстреляю.
     - Молодой человек, - Петр Михайлович заметно побледнел, - я уже не раз имел удовольствие оценить вашу образованность и чувство юмора…
     Схимник вздохнул и начал расстегивать пиджак.
…и исключительно из уважения к вам, - поспешно добавил врач, - я, конечно, просьбу вашу выполню. Каков срок?
     - Надеюсь, не очень долго, - Схимник встал и осмотрелся, продолжая расстегивать пиджак. Врач нахмурился и с тоской посмотрел на запертую дверь. – Вы не против, если я немного подремлю на вашей кушетке, Петр Михайлович?
     - Господи, ну конечно! – воскликнул врач с таким явным облегчением, что возглас вызвал у Схимника улыбку. – Вот сюда пиджачок повесьте. А я, с вашего позволения, пока удалюсь, у меня еще дел по горло.
     - Удаляйтесь, - отозвался Схимник, вешая пиджак на стул. Петр Михайлович встал.
     - И, насколько я понимаю, Виктор Валентинович ничего не должен знать о вашем визите?
     - Напротив, когда я уйду, немедленно позвоните ему и сообщите, что я заходил поинтересоваться состоянием вашего пациента.
     - Знаете, - маленький врач покачал головой, - не хотел бы я, молодой человек, оказаться вашим врагом. Это не лесть, это абсолютно честное и субъективное…
     - Все в руках божьих, - скептически заметил Схимник.
     Как только дверь за Свиридовым закрылась, он сбросил ботинки, вытянулся на кушетке и почти сразу же заснул, как человек, привыкший спать не тогда, когда хочется, а тогда, когда на это есть время.
     Проспав минут сорок, он покинул клинику, не попрощавшись с Петром Михайловичем, и поехал в центр. Там Схимник поужинал в знакомом ресторанчике – хоть и в «Царском дворе» наверняка угощать будут на славу, это его мало интересовало – он никогда не ел на подобных мероприятиях.
     Выйдя из ресторана, Схимник закурил и посмотрел на часы. До семи еще было время, и он решил немного прогуляться. Уже стемнело, всюду включили фонари, ярко горели витрины и рекламные вывески, а с темного неба в полном безветрии продолжали сыпаться крупные снежные хлопья, погребая под собой большой город и странно приглушая его обычный вечерний шум. Трамваи с залепленными снегом стеклами проезжали словно привидения. Заснеженные люди казались странно молчаливыми и медлительными. Бросив свой «паджеро» на стоянке, Схимник неторопливо шел мимо них, и снежные перья оседали на его черном пальто. Он любил ходить пешком – во время ходьбы всегда лучше думалось, плохо было только, что улица слишком людная. В свободное время он предпочитал держаться подальше от большого скопления людей. Схимник перешел дорогу, прошел насквозь две улицы и свернул в большой парк, где спали под снегом сосны и большие старые ивы. Снег сыпал и сыпал, совершенно изменив знакомый рельеф – деревья превратились в горы, кусты и скамейки – в  гряды холмов, большой фонтан, отключенный до весны, - в странный снежный дворец, плиточные дорожки, выщербленные, истертые множеством ног, и изрытая земля – в девственные, нехоженые равнины. Схимник шел, засунув руки в карманы, и думал. Ему очень не понравились недавние разглагольствования Баскакова о том, что кровь – не вода. Если Виктор Валентинович что-нибудь про него понял, ничего хорошего в этом нет. И этот человек, Сканер… ишь, ты! Кирилл Васильевич! Находясь в его присутствии, сдержать себя было очень трудно… и с другими-то трудно, но с ним – особенно, потому что Сканер, как и хозяин, был точно из тех, кто сидит в окопе по другую сторону поля – и не просто сидит – отсиживается. Только бы этот Вячеслав не сглупил. Насчет него у Схимника были свои планы. А ее он найдет. Рано или поздно, но найдет, и никто не сможет ему помешать. Главное – попытаться влезть в ее шкуру, понять, куда она направится, где отсидится… да и еще в таком состоянии, одна… хотя нет, теперь уже не одна, судя по всему. Он долго бродил по парку, изредка поглядывая на часы, пока не вышел к южной его оконечности, неподалеку от которой возвышался Покровский собор, величественный и молчаливый. Снова взглянув на часы, Схимник было повернулся, чтобы снова пройти через парк и уже вернуться к своей машине, но вдруг от собора долетели звуки гитары, дерзкие и совершенно неуместные здесь, где положено разноситься только торжественному и задумчивому колокольному звону, потом послышался голос – кто-то пел. Удивленный, он направился к собору и вскоре увидел странную картину – в десятке метров от соборных ворот, под старым орехом, среди низких ветвей которого был укреплен большой зонт, на перевернутом ящике сидел человек в пухлой куртке и плотной вязаной шапочке и пел, подыгрывая себе на гитаре, а перед ним, спиной к Схимнику, стояла девушка в длинном черном пальто, засыпанном снежными хлопьями, и, судя по всему, внимательно слушала. В руке она держала шляпу, и ее распущенные пепельные волосы тоже покрывали снежинки. Больше вокруг никого не было. Неподалеку горел фонарь, и снег на девушке, на зонте и вокруг искрился и переливался в бледном свете, и поначалу Схимник даже моргнул, решив, что у него начались галлюцинации – слишком призрачным и странным показалось ему это зрелище. Он остановился и дослушал песню до конца. Песня ему понравилась, хотя слова и были, пожалуй, для этого места чересчур прямолинейны.
     - Эх, Трофимыч, злой ты дядька! – неожиданно сказала девушка. – Старый циник. Но мне понравилось. Только странное ты выбрал время, да и погоду тоже. Здесь же нет никого – оценить некому – и духовно, и материально.
     - Ну, ты ведь есть – вот и оцени за всех, - сказал сидящий. – А вообще – не в этом дело. Просто захотелось мне спеть именно сейчас – вот я и спел.
     - Гитару испортишь.
     - А не моя гитара! Ну, что, дашь на беленькую? Сама-то чего по темноте шастаешь? Слыхала – маньяк завелся по женской части? Проволочных дел мастер.
     - Не дозрела я еще для маньяка этого, - негромко ответила девушка и чуть повернула голову, глядя куда-то в сторону, так что ее профиль оказался хорошо виден в свете фонаря. Ее лицо показалось Схимнику знакомым, и он порылся в памяти, пытаясь вспомнить, где мог его видеть, но не смог. – Ему-то все больше за тридцать нравятся, а я что – еще слишком молода, свежа, аки монастырская лилия.
     «А занятная девчонка, - рассеянно подумал Схимник, хмуро глядя на белые стены собора. – Девчонка, девчонка… Кого же ты наняла, Наталья? Кого? И что он знает о тебе? Надо найти его, но где? Кого же ты наняла?»
     Он взглянул на часы и торопливо пошел обратно через заснеженный парк, и в тот же момент девушка, почувствовав легкую тревогу, обернулась, но увидела только быстро уходившего человека, почти сразу же превратившегося в тень, которая тут же растворилась в снежном мраке старого парка. Тень растворилась, но тревога осталась, и, стряхнув снег с волос, девушка надела шляпу, протянула певцу деньги и сказала:
     - Ладно, пошла я. Действительно темновато.
     - Ну, ты, Вита, заходи еще, - отозвался гитарист. – Я теперь всегда здесь сижу. Поговорим.
     - Хорошо, пока, - отозвалась Вита и, поправив на плече ремень сумки, быстро зашагала в сторону противоположную той, куда ушел Схимник.



VI.

     Вначале мне казалось, что работа, порученная Наташей, ничем не отличается от прочих пандорийских заданий, но позже, подумав, я решила – не так-то все это просто. И в самом деле – когда работаешь в коллективе, портреты вырисовываются сами собой – ты непосредственно общаешься с нужным тебе человеком, потому что ты вместе с ним работаешь, ты общаешься с людьми, которые работали с ним много дольше чем ты, а некоторые даже допускались в его личную жизнь. Ты можешь пойти выпить с ним кофе или чего-нибудь покрепче, что, конечно, еще лучше, можешь даже попытаться попасть на его какое-нибудь домашнее торжество, где уже можно общаться и с родственниками. И все это просто, потому что ты с ним работаешь. Другое дело – со стороны, навскидку, собрать сведения, из которых нужно выстроить подробнейший психологический портрет – может быть, вплоть до глубокого интима. Времени на это мало, вливаться в какие-то коллективы некогда, и ты, человек посторонний, общаясь с близкими к объекту людьми, естественно будешь их настораживать, и они тебе ничего толком не скажут. Над этим уж действительно следовало задуматься.
     В любом случае мне, чтобы получить именно те сведения, которые нужны Наташе, нужно говорить: а) с коллегами (если они есть); б) с родственниками и друзьями (опять же если есть); в) с соседями (ну уж эти-то всегда есть); г) с самим человеком.
     На то, чтобы пройти стадии а-б-в, у меня уходит не один день, но результаты получаются вполне сносными, и для того, чтобы лучше разобраться в них, я, как при обычной работе, составляю отчеты. Разница в том, что сейчас я их пишу на компьютере, а не вручную, и по ночам, а не когда захочется, - чтобы Женька не приставал с вопросами. Он и так поглядывает на меня как-то странно, поэтому свои отчеты я на всякий случай не только закрываю на пароль, но еще и пишу только на дискете, а дискету всегда ношу с собой. Зачем зря волновать человека? Кроме того, Женька может и испортить что-нибудь, а тогда восемь тысяч… Дело, конечно, не только в деньгах, мне бы и так хотелось помочь Наташе, потому что она мне симпатична и мне ее жаль... но и в деньгах, конечно, тоже. Я меркантильна? Да, Господи, я меркантильна, я крайне меркантильна! Можешь бросить в меня молнию! Нет? Ну и ладно.

*   *   *

Отчет 1.
Элина Максимовна Нарышкина-Киреева.

     Общедоступная информация. Возраст – даме двадцать семь лет (выглядит немного младше, если не зачесывает волосы назад). Образование – среднее, неважное. Внешность – стандартный супер, то есть высокая, длинноногая, не слишком выпуклая, лицо красивое, запоминающееся, кстати чем-то похожа на Барбару Брыльску – что-то такое есть. Работа – одно время работала на переговорном пункте, а также в валютном обменнике. Сейчас работает женой одного из совладельцев уже знакомого мне ресторана «Красная башня». Замужем три года, второй брак. Первый муж уехал из Волжанска  давно и неизвестно куда.  Детей нет. Заслуги перед Родиной – вице-мисс Волжанск-91.  Родители – отец долгое время работал в торговом флоте, мать – учительница истории в одной из школ – работает до сих пор.
     Собранная информация. а) Беседовать с коллегами не представляется возможным из-за отсутствия таковых. Что же касается старых мест работы, то мне удалось найти только женщину, которая вместе с Элиной работала на переговорке, правда это было восемь лет назад. Она хорошо помнит свою коллегу, и по тону, которым она об этом сказала, нетрудно было догадаться, что особой любви она к ней не питает, поэтому я представилась, как уезжавший на длительный срок кредитор.  Итак, характеристика восьмилетней давности: Элина крайне ленива, но не флегматична, несдержанна, бестактна, сварлива, но не злобна, любит погулять, за собой следит тщательно, довольно аккуратна, большую часть денег тратит на одежду, в долг брала часто, а отдавала редко. Грубо говоря, если учесть пристрастность рассказчицы и все это поделить на два, то мы получим самую обычную женщину. В общем можно только сказать, что Элина не стремилась к образованию, карьере и, хотя и любила деньги и постоянно в них нуждалась, ничего не предпринимала для того, чтобы их заработать как-то иначе, кроме как выйти замуж. К независимости она не стремилась.
     б) Родственники дали несравненно больше сведений – я имею в виду родственницу – мать, Клару Тихоновну Нарышкину. Это произошло в тот день, когда она вместе с мужем чистила снегом ковры и дорожки, а я гуляла поблизости вместе с ребенком, одолженным для этой цели у нашей Аньки Матвеевой, которая была только рада сплавить сынулю на пару часов, поскольку в садике в этот день был выходной.  Лешик Матвеев – мальчик не глупее Анны, в нужный момент лихо пробежался по только что вычищенному ковру, сделав его еще грязнее, чем до чистки. Дальше – крики, извинения, наказание провинившегося «сына» с большим количеством воплей… Лешик старательно ревет и, по-моему, наслаждается больше всех. Так или иначе, Клара Тихоновна почти сразу бросила ковер и мужа и кинулась успокаивать мальчишку и учить меня, как надо воспитывать детей.  В результате я узнала немало подробностей о детстве Элиночки, для меня совершенно бесполезных, а вот отрочество и жизнь вплоть до настоящего дня меня заинтересовали. Итак, Элина действительно была крайне ленива и тяжела на подъем, а также по старушечьи сварлива, из-за этого у нее не раз были неприятности, она потеряла очень хорошую и высокооплачиваемую работу в торговом комплексе, в этом же была причина первого развода. Второй муж оказался более терпимым – скорее всего потому, что редко бывал дома, а нежелание жены готовить ему возмещало мастерство поваров собственного ресторана. Несколько раз он уходил из дома, и Элина по этому поводу закатывала грандиозные скандалы, но сама бросать мужа не собиралась. Все скандалы, скандалы, а Кларе Тихоновне так хотелось внуков… Я заметила, что у нас с мужем тоже был серьезный разлад, но вот съездили этим летом отдохнуть в Крым, и брак, что называется, освежился – вот, собираемся завести второго ребенка. Надо же, какое совпадение, сказали мне, Элиночка с мужем тоже ездила в Крым в сентябре, только им это нисколько не помогло. Хорошо хоть она снова нашла какую-то работу, с хорошей оплатой – и не в деньгах дело, денег в доме хватает, дело в том, что начала хоть чем-то заниматься. Ведь с тех пор, как ушла из обменника, так нигде и не работала, а тут вдруг снова взялась.
     Кажется, Наташа, именно несусветная лень так приглянулась тебе в этой мадам?
     В конце концов договорились мы до того, что мы с Лешкой получили немедленное приглашение на чай с капустным пирогом, благодаря в основном Лешке – Элина в последнее время навещала родителей редко, поэтому общались только по телефону да получали сведения через ее старых подруг. Еще, кстати, - до Крыма у Элины были две подруги – Катя и Тамара. После Крыма она с ними рассорилась и теперь общается с некой Ритой, с которой вроде как и работает вместе, но где, они не знают. Клара Тихоновна как-то видела их вместе и охарактеризовала Риту кратко – «вобла».
     в) Проведя некоторое время во дворе Элины, я смогла увидеть не только саму Элину, но и Риту – я слышала, как Элина называла ее по имени. Действительно, вобла – высокая, худая, с постно-надменным лицом.  Элина рядом с ней кажется симпатичнейшим неземным существом.  Что касается ее сварливости, несдержанности, бестактности – это все на месте, судя по общению с соседями. Одета дорого и аккуратно, но, судя по разговору соседей, стиль ее одежды сильно изменился – если раньше она предпочитала строгий деловой стиль, то теперь ее наряды можно назвать довольно легкомысленными. Рита на серебристом «форде-эскорте» заезжает за ней каждый вечер не позже семи, и они отправляются в центр, в некий до крайности эксклюзивный клуб «Черный бриллиант» с тяжелой железной дверью, которая открывается не для всякого. Судя по тому, что это единственное место, которое Элина посещает с завидным постоянством, именно там она теперь и работает. Но попасть в «Черный бриллиант» я пока не могу. А надо. Мне кажется, одним разговором с Элиной, для того чтобы понять, произошли ли в ней какие-то перемены кроме «исчезновения лени», не отделаться, да и, поглядев на Элину и послушав ее со стороны, я теперь сомневаюсь, что с ней может получиться что-нибудь вроде задушевного разговора. Она явно пошла не в мать. 
     Итак, мне необходимо попасть в «Черный бриллиант». Отчет отложен.

Отчет 2.
Антон Антонович Журбенко

     Общедоступные сведения. Возраст – тридцать восемь лет, хотя из-за полноты и изрядной плеши выглядит не меньше чем на сорок пять. Образование – высшее, факультет автоматизации. В Волжанске живет двадцать лет, родом из Харабалей. Внешность – крайне дороден, высок, плешив, носит усы, очки, волосы рыжеватые, верхняя губа коротковата и неплотно прикрывает зубы, отчего похож на кролика, после взрыва личного автомобиля прихрамывает. Работа – долгое время работал в серодобывающей промышленности, в постперестроечный период, когда одно время в Волжанске все благополучно разваливалось, занялся, как и все, куплей-продажей всего, что хорошо продавалось и покупалось, создав в связи с этим фирму «Стелла». К настоящему времени «Стелла» превратилась в «Терру», разрослась, остепенилась и уже не хватается за все подряд и занимается исключительно сбытом полезных ископаемых, а также имеет небольшой транспортный интерес, владея двумя десятками маршрутных такси. Журбенко, вначале бывший одним из пяти совладельцев ОАО «Стелла», теперь является единственным  владельцем «Терры». Семейное положение – женат уже семнадцать лет, жена работает в агентстве по торговле недвижимостью. Двое детей. Заслуги перед Родиной – привлекался в качестве свидетеля по дело об убийстве заместителя директора рыбоконсервно-холодильного комбината в 1995 году, а также по расследованию деятельности ЧП «Пенелопа» в 1998 году. В конце ноября прошлого года его «форд-эксплорер» был взорван, и Журбенко уцелел только чудом. Интересно, что расследование заглохло едва начавшись, а самому Журбенко пытаются внушить, что в его «джипе» произошло короткое замыкание. Естественно, что подступиться к нему сейчас очень сложно.
     С соседями тяжело – уже второй год он живет в одном из особняков ближе к окраине города – такая здоровая аляповатая крепость, из которой он выезжает каждый день в разное время в сопровождении охраны, жена и дети тоже. Я съездила на его старый адрес, по которому Журбенко до того прожил шесть лет. Узнать там удалось не так уж много, хоть для этого мне и пришлось устроить одной из его бывших соседок великолепный спектакль с обилием слез и глупой болтовни. Журбенко – суховатый, жесткий человек, во дворе почти ни с кем не общался, не останавливался даже на площадке поболтать и никому ни разу не занимал денег, хотя всем было известно, что человек он небедный. Кроме того он был… незаметен, он умел так себя вести, что на него совершенно не обращали внимания, даже не здоровались – потому что попросту не замечали. Еще он никогда не здоровался первым. А еще у него бывали припадки клаустрофобии – он никогда не пользовался лифтом, хотя жил на девятом этаже, но как-то он торопился и поехал на лифте. А тут отключили свет, и лифт застрял. У Журбенко был страшный припадок, он вопил так, что было слышно во дворе, а когда его извлекли из лифта, то несколько дней провел в больнице. Другой припадок случился, когда он как-то не смог открыть дверцы в машине. Результат – крики, разбитые стекла. Все это подтверждает Наташину характеристику Журбенко, но только вот клаустрофобия – это ведь не порок, это психическое заболевание.
     Подумав, я решила напролом идти в «Терру», поскольку пока другого выхода не представлялось, а время поджимало. Я дозвонилась до Журбенко (на что у меня ушло полдня), представилась внештатным сотрудником «Волжанского вестника» и попросила дать интервью для рубрики «Деловой Волжанск». Мне пришлось уламывать Журбенко минут пятнадцать, но в конце концов он все же согласился и назначил мне встречу на утро следующего дня, заранее предупредив, что, прежде чем попасть к нему, мне придется испытать некоторое неудобства. Ну, я согласилась, что ж делать?
      Перед тем, как впустить меня в приемную, один из охранников меня  обыскал самым натуральным образом: заставил снять пальто, проверил карманы, охлопал по костюму и попросил открыть сумку. С большим трудом убедив его, что в моем сотовом телефоне и диктофоне нет взрывного устройства, я все-таки прошла в приемную, откуда задумчивая секретарша с трехсантиметровыми ногтями проводила меня в кабинет Журбенко.
     Антон Антонович потребовал у меня список вопросов, внимательно его изучил, потом сам задал довольно риторический вопрос: почему это я, такая молоденькая и симпатичная занимаюсь такой довольно скучной темой? Получив не менее риторический ответ (интерес к тому, как человеку удается добиваться в жизни столь высоких результатов, к упорству и умению выстоять в штормовом море бизнеса и тому подобные пошлости), он немного успокоился и поставленный на стол диктофон воспринял вполне миролюбиво. Минут десять мы работали более-менее неплохо, правда, в исключительно деловом ключе. Журбенко действительно жестковатый человек и в разговоре производит очень серьезное и солидное впечатление, и его кроликоподобную внешность при этом совершенно не замечаешь. Отвечает четко, без всяких лирических отступлений и растекания мыслью по древу, а это плохо – мне нужна более теплая обстановка – так-то не понять, произошли ли в Антон Антоныче какие-то изменения или нет. Но вот, поди ж ты – в разгар работы звонит мой телефон и, извинившись, я в течение минуты слушаю истеричные женские крики, которые хорошо долетают и до Журбенко (спасибо Аньке). «Очень вовремя! – говорю я свирепо. – А сколько раз я тебе говорила?! Вызови диспетчера! Позвони в службу! Я на работе, у меня интервью!» Ну, и тому подобное. Потом сокрушенно извиняюсь перед Журбенко и говорю, что мне нужно срочно уйти, и он вежливо интересуется, что случилось. Я раздраженно объясняю, что моя младшая сестра опять застряла в лифте и теперь у нее истерика, потому что у нее бывают приступы клаустрофобии, и мне нужно бежать вызволять ее. Обычно она лифтом не пользуется, но бывают в жизни моменты, понимаете? Только вот как воспользуется, так и застревает, потому что сами знаете, как лифты работают, да и она невезучая! В общем, извините великодушно, что оторвала от работы, но придется уйти – у сестры сердце слабое – мало ли что. Журбенко внимательно выслушивает и проявляет неожиданное участие, и говорит, чтобы я не расстраивалась и спокойно подходила, скажем, к трем часам, если успею. А когда я возвращаюсь, Журбенко принимает меня куда как теплее, чем раньше, и знаешь, что он делает, Наташа?! Он советует мне отвезти свою сестру в Крым, к тебе, и изображает тебя неким чудодейственным целителем, который замечательно помог одному его родственнику в такой же беде!! Даже дает координаты твоего поселка. Вот так.
     В общем, о чем мы говорили дальше, уже писать не буду, поскольку вывод сложился точный, в особенности после того, как у меня, после того, как я покинула кабинет Журбенко, совершенно неожиданно сломался каблук на сапоге, и секретарша (старше меня на два года) вместе со мной обрушилась на импортную обувную промышленность, после чего мы с ней пошли выпить по чашке кофе. Итак, Журбенко, в принципе, остался все тем же Журбенко, если не считать одного – после поездки в Крым он вдруг занялся благотворительностью и в настолько крупных размерах, что это слегка подкосило дела «Терры». Сам он при нашей беседе произнес на тему благотворительности довольно торжественную и пространную речь, но только после того, как я выключила диктофон, и попросил об этом в статье не упоминать. Секретарша же на эту тему говорила с заметным раздражением, поскольку, занявшись благотворительностью, Журбенко урезал ей зарплату.
     Итак, на мой взгляд, работать в этом направлении больше не над чем. Хоть я и не проникала в журбенковскую семейную жизнь и прочее, но чувствую, что на этом можно остановиться. Других изменений я в нем не найду, во всяком случае сейчас. Можешь считать, Наташа, что эта работа тебе удалась. Кстати, по-моему, Журбенко не имеет никакого отношения ни к краже твоих картин, ни к тем, кто за тобой гоняется.
     Отчет завершен.

Отчет 3.
Аристарх Сергеевич Кужавский.

     Общедоступная информация. Возраст – сорок один год, на столько и выглядит. Образование среднее. В Волжанске живет с десяти лет, родом из Мурманска. Внешность – рост немного выше среднего, черты лица грубоваты, но в принципе довольно привлекательны, волосы каштановые, «ежиком». Работа – долгое время работал осветителем в одном из волжанских театров, потом ушел в газету фотографом (сейчас этой газеты уже нет), оттуда – в «Вегу ТV» оператором, где и работает до нынешнего дня уже пять лет и, кстати, считается очень хорошим оператором. Семейное положение – в разводе, сыну одиннадцать лет, он вместе с матерью живет сейчас в Познани. Мать с отцом давно умерли, прочие родственники живут в других городах. Заслуги перед Родиной – в позапрошлом году получил премию как лучший оператор на областном конкурсе.
     А вот дальше – сложно. Наташа утверждала, что у Кужавского была удивительная, почти болезненная склонность ко всякого рода дурацким шуткам и розыгрышам, порой довольно жестоким. Если раньше это в какой-то мере и портило ему жизнь, то потом он просто перестал обращать на это внимание. На «Веге» его терпели как классного оператора, поскольку, понятно, шутил он не в процессе работы, а в свободное время. Мнение окружающих его мало интересовало, а то, что ни одна женщина не могла прожить с ним дольше месяца, интересовало его еще меньше – он тут же находил себе другую. Наташа, кстати, сказала, что Кужавского «заказала» его очередная подруга – она явно собиралась оженить на себе Кужавского, но вот его больное чувство юмора даму совершенно не устраивало. Решила попробовать. Ну, что ж, удачно, Кужавский больше не юморит, только вот с этой подругой он распрощался спустя неделю после возвращения в Волжанск.
     Кое-кто из соседей Кужавского по дому оказался на редкость словоохотлив, на «Веге» у меня есть знакомые, то есть, казалось бы, работать будет легко и времени это займет всего ничего. Ошибочка вышла. Сведений-то мне надавали предостаточно, только что до Крыма, что после него они совершенно одинаковы. Кужавский только лишился своих жестоких шуточек, хотя грустней от этого не стал. И все. Больше ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Даже после того, как я познакомилась с самим Аристархом Сергеевичем (разумеется, чисто случайно), посидела с ним в баре и задушевно поболтала (он представился как  Арик), то ничего нового не узнала. Самый обычный мужик, веселый, темпераментный, держит себя свободно (иногда даже слишком свободно), особым интеллектом не блещет, но и не дурак, очень любит поговорить о работе и рассказывает интересно. Казалось бы, можно на этом поставить точку и поздравить Наташу с хорошей «работой». Кстати, Арик тоже вряд ли имеет отношение к Наташиному несчастью.
      Отчет отложен.

Отчет 4.

     Вообще, основной упор, судя по всему надо делать на «жрецов» - кто-то из них и был связан с «любителем искусства». Вывод не сиюминутный. Начиная работать, я не сразу лезла на прямые контакты, а старалась проверить, «водят» клиентов или нет. Так вот, похоже не «водят». А Тарасенко и Светку водили стопроцентно. Значит, об остальных клиентах им ничего не известно. Значит, все-таки кто-то из «жрецов».  И погибли-то именно «жрецы» – Долгушин, Ковальчук, Измайловы, Лешко (случайность, но все же), Шестаков. Слабое место в этой теории – Катерина Огарова – она-то «жрецом» не являлась. Но Наташа «приметила» ее на той же встрече, где и Шестакова с Матейко. А они Огарову знали и знали хорошо. Вот над чем надо подумать. А также узнать, действительно ли Шестаков и Долгушин мертвы. 
     Отчет отложен.

VII.

     Вся сложность заключалась в том, что времени было мало, а работы много. Саранск зиял впереди черной безнадежной дырой, от которой Виту отделяли три недели. Она понимала, что ехать придется в любом случае, но все же рьяно взялась за работу – причин на то было много.
     Всех троих приходилось «отрабатывать» одновременно, и, выудив какой-то кусочек информации об одном, она ехала к другому. Когда же он по той или иной причине становился недоступен, занималась третьим. Возможно, все дело можно было провернуть куда как быстрее, будь она в другом городе, где можно было бы и полезть напролом, но Вита была в Волжанске и потому осторожничала как никогда – ей еще предстояло здесь жить. «Отчетами» она занималась по ночам, и мало-помалу портреты начинали вырисовываться, совершенно незнакомые люди становились ближе и понятней. Наташа звонила регулярно, как они и договорились, через каждые три дня. Вита рассказала ей все, что узнала о Матейко, подтвердила наличие слежки, но больше ничего сообщать не стала. Где сейчас находится Наташа, она тоже не спросила ни разу, хотя очень бы хотела узнать, а сама Наташа, помня уговор, ничего не сказала. Их разговоры, конечно, не затягивались, но Вита с первого же раза услышала, что голос Наташи изменился, стал бодрее, в нем появилась надежда, которой прежде не было. С одной стороны Виту это порадовало – в том состоянии, в каком Наташа была в Волгограде, долго не продержишься, обязательно сорвешься и сделаешь какую-нибудь глупость. Но в то же время она разозлилась. Наташа возлагала на нее слишком большие надежды, считая, очевидно, каким-то информационным колдуном – р-раз, пошла и все узнала! Вот уж действительно творческий человек, не от мира сего. И деньги-то, по мнению Виты, Наташа отдавала практически ни за что. Вита реалистично смотрела на вещи – если сообщить Наташе психологические характеристики ее клиентов в настоящем – это вполне возможно, трудновато, но возможно, то как узнать, где этот Слава и картины и кто тот человек, который отдавал приказания, Вита себе не представляла. Она не была сыщиком и считала, что любительское сыскарство только напортит делу. Дело и без того было плохо, потому что во-первых, в нем был замешан Эн-Вэ, во-вторых, судя по всему, некий Схимник, если она не ошибается. А что там говорил Евгений? Схимник – человек Баскакова?
     … он что-то вроде начальника охраны… или заместителя
     А вообще он – псих и убийца.
     Улучив момент, она спросила Евгения, откуда он знает Схимника. Тот сказал, что в принципе его не знает, но неоднократно видел в свите Баскакова в телохранительской роли, кроме того, о нем ему рассказывал некий серьезный должностной человек, а что рассказывал и кто этот человек, ее совершенно не касается. Потом он показал Вите кулак и сказал, чтобы она не смела лезть в такие глубины. Фыркнув, Вита отговорилась простым женским любопытством.
     Она и в самом деле не собиралась лезть в такие глубины – это было бы чистейшей воды безумием. И если это тот самый Схимник и если он добывал Наташу для Баскакова, на всем этом можно было сразу ставить крест. Вита попыталась добавить к уже имевшимся у нее знаниям о Баскакове что-нибудь, что могло бы ей помочь. Он был очень серьезным человеком и от людей, с которыми работал, требовал такой же серьезности. Он занимался благотворительностью, благодаря ему в городе были восстановлены многие старые здания, памятники, отреставрированы старый театр и все музеи. Он интересовался искусством и очень хорошо в нем разбирался – надо полагать, относился к нему так же серьезно, как и к своей работе. Мог ли такой серьезный человек поверить в Наташу – поверить настолько, чтобы послать за ней в другую страну кучу «пацанов», навесить хвосты на всех ее клиентов-«жрецов»? Если увлекался искусством до фанатизма, то мог, но настолько хорошо Вита в Баскакове не разбиралась. Занимаясь Журбенко и гуляя по улице, где стоял его роскошный особняк, Вита пугливо посматривала на большой светло-серый дом, расположившийся почти в конце улицы – в этом доме жил Баскаков, во всяком случае официально. Особняк по размерам был таким же, как и прочие, но отличался полным отсутствием аляповатости и безвкусицы – строгое здание, оформленное красиво, но без излишеств. В доме, казалось, никого не было, только где-то за забором лаяла собака.
     Был ли это он? Серьезность Баскакова была видна даже по его особняку… хотя, кто знает, что там на самом деле за этими строгими стенами? Если бы Баскаков взялся за это дело, то взялся бы серьезно. За дело, в принципе, и взялись серьезно, только зачем было посылать Наташкиным клиентам, как в романах, дурацкие письма? И как они умерли, эти клиенты? Что за повальные самоубийства? Совпадением тут и не пахнет. Картины, по словам Чистовой, в момент их смерти, во всяком случае, смерти Шестакова, Ковальчуков, Измайловых и Огаровой были в Красноярске (вот еще напасть – картины! Вита так и не разобралась в своих мыслях насчет них). Значит, это тоже работа «любителя искусства»? Но как можно было такое сделать? Какой-то наркотик? Гипноз? Совсем хорошо! Или добрались все-таки до картин? Или это последствия Наташиной «работы», о которых Вита думала еще в поезде? Размышляя над этим и пытаясь отделить допустимое от совершенно невозможного, Вита запуталась окончательно и снова, как недавно в Волгограде, дала себе зарок – отсечь от себя все, кроме того, что необходимо для работы. Ее задача – узнать, что изменилось в Наташиных клиентах, во всяком случае эту часть работы Чистова сформулировала именно так. Но обещание сдерживалось плохо – в голову то и дело лезли все новые и новые теории.
     Больше всего ее почему-то волновали письма. Вита перечитывала раз за разом лист, адресованный Матейко, и все не могла понять, есть ли в письме какой-то смысл или это все же просто беспорядочный набор слов. Плохо, что Наташа не смогла привезти еще хотя бы одно письмо – Измайлова или Лешко, тогда бы было с чем сравнить. Во всяком случае, адреса на конвертах были написаны одной рукой. Костя тоже получил письмо в тот вечер… Всюду фигурировали письма – Вита вспомнила то, на что Наташа, рассказывая ей все, не обратила внимания – по ее словам и по словам соседок Ковальчук, Людмила, поднимаясь к себе, взяла из почтового ящика письмо, адресованное сыну, и собиралась прочесть его сама. Опять письмо… Снова и снова Вита вчитывалась в слова и под конец уже начала ненавидеть изящный почерк, но так ничего и не поняла. Если в письме и содержался какой-то тайный смысл, он был ей недоступен. Хотя, скорее всего, это действительно просто дурацкое желание попугать, сбить с толку, «черная метка», а смысла никакого и нет. Кроме того, она ведь не знает, такие ли письма получили остальные?
     Все-таки, выбрав время, Вита позвонила своей бывшей учительнице по русскому языку и литературе и напросилась к ней на чай и на совет.
     - Не знаю, смогу ли тебе чем-то помочь, - удивленно сказала та, - я и на пенсии, и подготовка у меня не та, а ты университет ведь совсем недавно окончила. Ты же знаешь…
     - Я знаю, что заваривать чай так, как вы, Елена Иосифовна, никто в Волжанске не умеет, - медово запела Вита в трубку. – А еще я знаю, что каждый вторник к вам на этот чай заглядывает некая дама из института последипломного образования, которая консультирует даже…
     - Негодяйка! – ласково сказала учительница. – Впрочем, по-моему, я сама об этом и рассказывала. Ладно, приходи завтра, только веди себя прилично, знаю я тебя! Дина Валерьевна – женщина строгих правил.
     Дина Валерьевна оказалась женщиной не только строгих правил, но и строгого вида. Ей было около шестидесяти, и худощавая, аккуратно и опрятно одетая, с тщательно уложенными волосами, с жестким лицом и скептическим взглядом, она напомнила Вите одну профессоршу из родного университета, которая преподавала у них стилистику и культуру речи. О количестве «заваленных» ею студентов в университете ходили легенды. И отправляя очередную жертву на пересдачу, профессорша недовольно говорила: «Голубушка, не нужно жечь меня взглядом и считать мегерой. В филологии место только для тех, кто понимает вопрос, а не зазубривает его. Зубрилам в нашей науке делать нечего, в нашей науке нужно жить. Видите, я попросила вас уточнить всего лишь два момента, а вы уже плывете. Моя задача – научить вас, а не механически рисовать оценки. И тройку нужно заслужить, голубушка. До свидания». Сама Вита сдала тогда экзамен на четверку, чему до сих пор удивлялась. И сейчас при виде Дины Валерьевны у нее невольно екнуло сердце – нет, похожа была, очень похожа.
     - Что это? – удивленно спросила она, прочитав письмо, которая Вита отдала ей после предварительных расшаркиваний. – Какой-то бред. Что вы от меня хотите?
     - Я хочу узнать, есть ли здесь какая-то система и есть ли смысл? И если он есть, то как мне его найти?
     - Довольно странно, - Дина Валерьевна фыркнула и снова начала вчитываться в ровные строчки. – Конечно, на первый взгляд просто набор слов – даже не словосочетаний, потому что синтаксическая связь есть далеко не везде. Вы пытались что-нибудь выделить здесь?
     - Похоже на очень большое и очень сложное предложение, если не привязываться к смыслу, - осторожно сказала Вита, и на нее посмотрели с таким откровенным негодованием, что она даже смутилась.
     - Вы ведь, кажется, филолог? – спросила ее Дина Валерьевна ледяным тоном, положила письмо и взяла свою чашку, и Елена Иосифовна пододвинула ей новую розетку с клубничным вареньем. Вита сокрушенно кивнула, словно ее обвинили в чем-то предосудительном.
     - Да, в моем дипломе написано именно это слово. Но я заочница, помимо того, непосредственно по специальности никогда не работала, знания приобретенные в университете, неосмотрительно не развивала, поэтому к настоящему моменту они… - Вита издала губами поцелуйный звук, выловила ложкой в розетке ягодку и отправила ее в рот. – Поэтому, я решила посоветоваться со специалистом и узнать для начала – является ли то, что я вам показала, предложением?
     - Голубушка, - произнесла Дина Валерьевна, поправляя очки, и Вита невольно вздрогнула, - что значит не привязываясь к смыслу? Предложение – это синтаксическая единица, то есть между ее компонентами существуют синтаксические отношения – соответственно, смысловые и грамматические, это ведь не просто набор слов. С помощью предложений мы выражаем свои мысли…
     - Это я понимаю, Дина Валерьевна, - мягко произнесла Вита и скосила глаза на Елену Иосифовну – та с интересом следила за ними, в то время как в ее пальцах мелькали спицы, вывязывая кому-то носок. – Но вначале меня интересует формальная организация, а потом уже семантическая.
     - Ну, знаешь, - Дина Валерьевна пожала плечами и снова взяла письмо. – Формальная… В предложении, как тебе должно быть известно, существует определенная иерархия отношений между словами, как и связь слов… Ты посмотри, что с падежами творится, предлоги… отдельные словосочетания выделяются, но…
    - То есть это все-таки не предложение?
    - Только в рамках знаков препинания. Но если даже попытаться представить здесь текст… нет.
     - И все-таки, может нам попробовать составить структурную схему? Если предположить, что это не набор слов, а все-таки некая система? Между прочим, вот в этой части, по-моему, твердая группа подлежащего и сказуемого…    
     - Где? - Дина Валерьевна наклонилась, следя за ее пальцем. – Лена, золотце, выдели-ка нам листик бумаги и ручку.
     Спустя некоторое время Дина Валерьевна и Вита уже сидели, склонившись голова к голове, и, безостановочно препираясь, покрывали бумагу загадочными квадратиками, линиями и латинскими символами. Елена Иосифовна, понаблюдав за ними, негромко произнесла:
     - Наверное, я еще чайник поставлю?
     Поскольку ей никто не ответил, она ушла на кухню. Чайник был поставлен, вскипел, остыл и был вскипячен заново, прежде чем Вита и Дина Валерьевна, наконец, отложили ручки и внимательно всмотрелись в то, что у них получилось.
     - Ну вот, примерно, - недовольно пробормотала Дина Валерьевна, - если брать настолько грубо… и все равно я с этим не согласна. В общем, сама видишь, преобладает подчинительная связь, часто встречаются личные местоимения второго лица единственного числа, среди частей речи преобладают глаголы… Вот тебе твоя предполагаемая модель, но если рассматривать ее лексическое наполнение, то получится… - она замолчала, допивая остывший чай, и Вита негромко пробормотала:
     - Наверное, еще одно длинное слово.
     - Вита, не юродствуй! – резко одернула ее Елена Иосифовна. – Ты, Дина, не обращай внимания, это у нее непроизвольно. Я еще в школе ей говорила, что об ее язык хорошо карандаши затачивать.
     - Ничего, - сказала Дина Валерьевна с неожиданным добродушием, - меня в свое время все наши термины тоже в дрожь бросали. Что же касается смысла, смысла здесь, как такового… - она замолчала, вчитываясь в письмо, - ну, разве что если брать отдельные словосочетания… интересно, настолько нелогичные сочетания… Как у тебя с семантическим переосмыслением?
     - Я диплом по метафоре защищала, - коротко ответила Вита. – По семантическому строению. А что?
     - В таком случае, если ты хочешь попытаться найти здесь какой-то смысл, попробуй зайти с этого бока. Может, это действительно просто беспорядочный набор слов, а может это примеры на редкость ярких художественных метафор. Вот смотри, например, «сладкая лед огня». Ассоциации могут быть самые разнообразные… хотя бы лед ассоциируется со смертью, а огонь – с жизнью. Сладкая – доставляющая удовольствие, желанная… тут бы прилагательному нужна флексия1 мужского рода, а не женского… Вариантов может быть очень много. Это, конечно, предположение, но попробуй, раз уж тебе так хочется найти в этом смысл. Возможно, это писал человек с на редкость образным мышлением… а мир ассоциаций практически беспределен. Метафорические сочетания, на первый взгляд часто представляются просто совершенно алогичным хаосом. Попробуй, поломай голову. Только, видишь ли, расшифровывать художественные метафоры без контекста… контекста-то нет… в общем, это очень сложно, часто и невозможно вовсе. Контекст для такой метафоры – как питательная среда, без него она умирает, - Дина Валерьевна неожиданно подмигнула Вите, слушавшей ее очень внимательно. – Язык-то ведь – это не так уж просто, это живое существо, очень мудрое, очень восприимчивое и иногда даже очень опасное, понимаешь меня, голубушка? В общем, я тебе предложила, попробуй, коли терпения хватит. К своей теории насчет предложения не привязывайся – все-таки это просто набор словосочетаний. Сейчас я составлю тебе список литературы. Кстати, если тебя больше интересует форма и структурные отношения, могу посоветовать литературу о глоссематике и копенгагенском кружке.
     Вита хотела было посмеяться, но потом подумала, что делать этого не стоит, потому просто кивнула, и, пока Дина Валерьевна, потребовав у учительницы еще один лист, начала быстро писать, она разглядывала аккуратную комнатку Елены Иосифовны, украшенную бесчисленным множеством искусно вывязанных скатертей, накидок, салфеток и салфеточек, и рассеянно отвечала на вопросы учительницы о том, чем занимается, как здоровье матери и кого из бывших одноклассников она видела в последнее время.
     - Вот, - наконец сказала Дина Валерьевна, сложила листок пополам и протянула его Вите, потом снова взяла письмо и еще раз просмотрела. – Послушай, голубушка, а откуда у тебя этот текст?
     - Да подруге моей кто-то к входной двери прицепил. Она-то – человек нервный, вот и попросила – узнай, мол, может здесь что зашифровано, может угрожают. С тех пор, как вышла замуж за деньги, так и ждет какого-нибудь подвоха.
     - Ну, тогда понятно, за какие деньги, - сказала Елена Иосифовна с видом знатока, и спицы в ее пальцах замелькали вдвое быстрее.
     - Я почему спрашиваю, - Дина Валерьевна вернула Вите письмо, - все смотрела, смотрела и пыталась вспомнить – где я уже видела нечто подобное… давно, правда, но видела. И ведь вспомнила. Приносили мне такой текст. Ну, не точно такой, но построение очень похоже. И почерк, кстати, тоже. Красивый очень почерк, запоминающийся, - она повернулась к Елене Иосифовне, теперь разговаривая больше с ней, чем с Витой. – Что меня тогда удивило – такая серьезная женщина его принесла, главный редактор на «Веге ТВ», Анастасия… вот отчество забыла. Ты же, Лена, помнишь Лешу Колодицкого, он вместе с нашей Оленевой в исполкоме подвизался? Перевели его потом куда-то. Так эта Анастасия за ним замужем была одно время.
     - Да, вроде помню, - Елена Иосифовна взглянула на Виту. – У тебя ведь, кажется, кто-то… тетя, по-моему, там работала?
     - Ага, тетя, - сказала Вита скептически, выписывая на листке «Анастасия Колодицкая».
     - А еще… не знаю, помнишь ли ты Вадика Семагина, на два года старше тебя учился? Вот он тоже вроде туда устраивался, правда я его очень давно не видела, - учительница отложила вязание и потянулась за вареньем. Вита кивнула.
     - Помню, помню. Дина Валерьевна, а, если не секрет, эта женщина тоже желала в смысле текста разобраться?
     - Ну да. Но так углубленно, как ты, она не спрашивала. Да я ей тогда толком и посоветовать ничего не могла, столько забот у меня тогда было, голова занята… Только она не на одном листе текст приносила, несколько было – три или четыре. Когда я ей сказала, что не знаю, чем тут помочь, и, по-моему, это просто бессмыслица, она так расстроилась. И разозлилась тоже сильно.
     - Колодицкая, да? Правильно? – переспросила Вита, убирая все бумаги в сумку и вставая. – Тогда, наверное, мне есть смысл с ней поговорить.
     - А вот это у тебя не получится, голубушка, - сказала Дина Валерьевна с неким оттенком сочувствия. – Она умерла. Давно уже. Да, по-моему, буквально через неделю после нашего разговора.
     Вита резко опустилась обратно на стул.
     - Как?! В смысле, от чего?
     Дина Валерьевна пожала плечами.
     - Да мне-то откуда знать. Болтали что-то… вроде как нервный срыв у нее был, припадок какой-то, и то ли сердце не выдержало, то ли кровоизлияние в мозг. Она-то ведь уже не молоденькая была, хоть и… - Дина Валерьевна вдруг резко замолчала, явно удержав в себе некую интимную тайну. – В любом случае, помочь она тебе не сможет.
     - Жаль, конечно, - сказала Вита, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее. – Ладно, спасибо вам большое, Дина Валерьевна, очень помогли. Вот что значит обратиться к знающему человеку! - Дина Валерьевна отмахнулась с небрежной царственностью. – И вам спасибо, Елена Иосифовна. Ох, ты, память моя девичья, совсем забыла! – Вита вытащила из пакета большую коробку шоколадных конфет и положила ее на стол. – А теперь позвольте откланяться – дела вынуждают меня покинуть ваши гостеприимные стены.
     - А может еще посидишь? – спросила Елена Иосифовна. – Еще чайку, а? Такие шикарные конфеты принесла, а сама срываешься. Ну ладно. Своим привет передавай. И заходи еще, не забывай.
     Ехать на «Вегу» было еще не поздно, и, покинув квартиру учительницы, Вита сразу же отправилась туда. На телевидение нужно было попасть в любом случае, потому что там работал Кужавский – она только начала им заниматься и с его коллегами еще не общалась. Теперь, заодно, узнает и о главном редакторе. Возможно, Дина Валерьевна ошиблась, но отчего-то Вите казалось, что ошибки тут нет. Все, что она только что узнала, запутало дело еще больше, а хуже всего то, что новая ниточка, только начав виться, тут же и оборвалась – у мертвого много не спросишь.
     По дороге она  размышляла, с кем лучше поговорить – с «тетей» Викой или с Семагиным. Оба были на редкость скверными кандидатурами. От трехмесячного брака ее отца с Викторией Костенко и последовавших за  разводом нескольких годах совместной жизни в одной квартире, воспоминания у Виты остались самые мрачные, и много позже, случайно встречая мачеху на улице, она почти всегда отделывалась коротким «Здрассьте». Впрочем, Виктория и сама не стремилась к общению, поскольку Вита невольно напоминала ей о тех временах, которые она сама, нынче являясь добропорядочной и благополучной женщиной, хотела бы забыть. О том, где работает мачеха, Вита узнала совершенно случайно, когда один ее знакомый неудачно пытался устроиться на работу в «Вегу» и позже с негодованием рассказал ей о некой «тощей мегере Костенко». Вадика же Семагина Вита хорошо помнила по школе – это был высокий красавец-блондин, чем-то похожий на популярного в то время певца Джасона Донована. Добрая половина девчонок из ее класса была влюблена в Вадика до безумия, и Виту, как совершенно равнодушную, несколько раз уполномочивали передавать Семагину записочки. Вите Семагин не нравился – он казался ей недалеким, крайне высокомерным и в своей высокомерности жестоким, и она всегда считала, что у всех влюбленных в Семагина бедных девочек нет никаких шансов – единственным человеком на свете, к которому Вадик относился с уважением, восхищением и чуткостью, был он сам. Закончив школу, он пропал из поля зрения Виты, и о том, что Семагин работает или работал на «Веге», она узнала только сейчас, от Елены Иосифовны. Подумав, Вита все же предпочла Вадику мачеху – ее она знала куда как лучше, кроме того, Виктория наверняка располагала большим объемом информации.
     «Вега ТV» уже несколько лет занимала массивное трехэтажное здание на одной из центральных волжанских улиц, в котором некогда располагался дом политпросвещения, а позже – множество фирм с замысловатыми иностранными названиями, старательно выписанными русскими буквами. Названия менялись почти каждый месяц, по мере того как исчезали одни фирмы и появлялись новые. Потом первый этаж бывшего дома политпросвещения перестроили, и в нем засиял шикарными витринами парфюмерно-косметический магазин «Джина». Спустя четыре месяца в «Джине» прогремел взрыв – недостаточно мощный, чтобы разрушить здание, но его силы вполне хватило на то, чтобы выбить стекла не только в магазине, но и в нескольких соседних домах, а сам магазин изнутри превратить в хаос осколков и обломков. На полгода здание опустело совершенно, а потом, после ремонта и перестройки, в него весело въехала «Вега», теперь оказавшись в непосредственной близости от городской телевышки, а также от своего покровителя – Павла Ивановича Александрова, восседавшего тогда в кресле мэра.   
     Когда Вита подошла ко входу, из дверей, чуть не сбив ее, выскочила съемочная бригада и, скользя по снегу, помчалась к одному из микроавтобусов на стоянке. Вита с любопытством глянула им вслед, потом скользнула за медленно закрывающуюся дверь. Хмурый человек на вахте осведомился о цели ее визита и, узнав цель, почему-то очень обиделся и куда-то позвонил, а потом сердито объяснил Вите, как найти кабинет начальника отдела кадров.
     Открыв дверь, она подумала, что мачеха сильно постарела с тех пор, как им доводилось встречаться в последний раз, а ее худоба стала уже нездоровой. Но взгляд запавших глаз остался прежним – пронзительный и жадно-любопытный, он быстро обмахнул Виту сверху донизу, оценил вид и качество одежды и обуви, макияж, прическу и состояние кожи на лице, а потом Виктория положила на столешницу ладони с длинными худыми пальцами, похожими на паучьи лапки, недовольно произнесла:
     - Ну, здравствуй.
     Вита не стала смущенно мяться в дверях, дожидаясь приглашения войти и сесть, а закрыла за собой дверь, прошла в кабинет, отодвинула от стола один из удобных мягких стульев и непринужденно расположилась на нем.
     - Привет, тетя Вика, - весело сказала она и, вздохнув, облокотилась на стол. Это не понравилось Виктории, и она нервно стукнула своими золотыми кольцами по столешнице. – Ну, как дела? Вот наконец-то выбралась к тебе в гости – ты же все меня звала, звала, а я, дрянь такая, все никак не заходила! Ты рада? Я тоже.
     - Конечно, - произнесла Виктория немного растерянно и поправила в мочке уха золотой листик с бриллиантиком. – Но это так неожиданно… тебе следовало позвонить. Я уже собираюсь домой. У тебя какое-то дело ко мне?
     Вита неопределенно покрутила в воздухе пальцами.
     - Так… и дело, и не дело. Решила тебя проведать. С возрастом, знаешь ли, стали накатывать родственные чувства, как никогда начинаешь сознавать значительность и святость семейного очага, как бы велик он не был. Родная кровь всегда зовет. Мне начало недоставать общения с родственниками, тетя Вика.
     Виктория вздрогнула, откинулась на спинку кресла и посмотрела в окно, за которым в густеющей темноте кружились пушистые снежные хлопья. Потом сказала с внезапным раздражением:
     - Я смотрю, с возрастом ты нисколько не изменилась. Так и не научилась себя вести! Не удивительно, что ты до сих пор не замужем. Не трать мое и свое время на глупые разговоры – говори прямо, зачем пришла?! И перестань называть меня тетей! Никакие мы с тобой не родственники!
     - Ну, зачем же ты так? – укоризненно произнесла Вита, облокачиваясь о стол и второй рукой и почти ложась на столешницу, с трудом подавляя в себе желание немедленно разругаться с тетей Викой, как когда-то давно. – Три месяца в восемьдесят третьем ты была очень даже родственница. Да и позже, когда мой дражайший батяня и мамулин Василий Алексеевич…
     - Ну хватит! – Виктория резко встала из-за стола и подошла к небольшому шкафчику в углу кабинета, и Вита, как и раньше, невольно восхитилась ее великолепной осанкой. – Что ты хочешь – чтобы я у тебя прощения попросила?! Тогда я была молодой… по-другому на вещи смотрела и жизнь тогда была другой. Да, мы позволяли себе… некоторые вольности, но мы же за это и поплатились, Жора и Лена так точно! А на меня посмотри! Видишь, что со мной творится?! Вот уж что называется бог не фраер – все видит… Но это жизнь, Вита, и ты судить меня не имеешь никакого права! С тобой всегда обращались хорошо, любили… как могли.
     - Скорее когда могли, - добродушно заметила Вита, подперев кулаками подбородок. – Не боись, тетя Вика, я пришла вовсе не для того, чтобы попытаться выбить из тебя извинения. И не для того, чтобы занять у тебя денег, - добавила она, заметив, что тонкие губы Виктории слегка скривились в снисходительной усмешке. – Я пришла только попрощаться.
     На лице Виктории появилось удивление, и она снова поправила сережку, словно та являлась для нее неким источником сил и уверенности.
     - Ты уезжаешь?
     - Да, - Вита тяжело вздохнула, глядя, как с рукавов ее пальто на темную столешницу скатываются капельки воды. – Так уж получается, что уезжаю. Через две недели. Возможно, я уже не вернусь сюда.
     - Бог ты мой! – воскликнула Виктория, картинно прижав к груди сцепленные пальцы, и Вита без труда уловила в ее голосе плохо скрытую радость. – А мама… Ольга Ивановна знает?! Куда же ты едешь?!
     - Ну-у, тетя Вика, - Вита повернула к ней улыбающееся лицо, - не все так сразу. Я же говорю – зашла попрощаться. Любви между нами никогда не было, но мы с тобой все-таки не чужие люди. Я бы не хотела оставлять здесь о себе плохую память и уезжать с чувством неустроенности. Ты же знаешь, с возрастом учишься не только оглядываться назад, но и видеть и анализировать. Я пришла от чистого сердца, а ты думаешь, - она обвела рукой кабинет, - в этом официозе можно по-людски поговорить? Ведь твой рабочий день уже закончился? Пойдем куда-нибудь, в тихое местечко, посидим, поговорим, а?
     - Ну, я не знаю… меня ждут дома, и ужин… - Виктория замялась, покусывая тонкие губы, и снова потянулась к сережке. – Вита, это так неожиданно, у меня совершенно другие планы были на вечер. Если бы ты позвонила…
     - Почему-то мне кажется, что если бы я позвонила, то ничего бы не вышло, - Вита встала. – Я не отниму у тебя много времени. Ну, решайся, - она обошла стол и прислонилась к столешнице, глядя на Викторию с просительной улыбкой. – Ты видишь – розы покраснели в долине Йемена от песней соловья… А ты, красавица…
     - А! – Виктория махнула рукой. – Ладно! Тем более, раз ты уезжаешь… Сейчас, я позвоню домой.
     Наблюдая, как она набирает номер, Вита улыбалась совершенно искренне. Она была довольна. Спустя две недели ее действительно не будет в городе, а когда по возвращении им доведется столкнуться с Викторией на улице, она уж придумает убедительное объяснение. Вита хорошо знала, насколько мало у нее было шансов вытащить мачеху на разговор, знала, что разговор этот может получиться только в уютной расслабляющей обстановке, а чтобы Виктория оказалась вместе с ней в этой обстановке, нужен был очень серьезный предлог. А еще она знала, что так просто Виктория говорить с ней о работе не станет и уж тем более не выложит ничего про кого-то из своих сотрудников только потому, что она, Вита потребует или попросит ее об этом. Виктория не любила отвечать на вопросы, она любила рассказывать только сама.
     Поймав такси, Вита отвезла Викторию в небольшой уютный ресторанчик «Княжна», всегда нравившийся ей кухней, спокойной обстановкой и хорошей живой музыкой. После доброй порции судака по-русски и большого бокала белого вина Виктория размякла, подобрела, и к тому времени, как подошел черед кофе и ликера, они с Витой разговаривали уже почти как родственницы. Преподнеся Виктории довольно убедительную легенду о том, куда и почему она уезжает, рассказав о работе в «одном компьютерном магазине», а также несколько эпизодов из личной жизни, чтобы Виктория не потеряла интерес к разговору, Вита в свою очередь начала выспрашивать ее о семье и о работе, от общих вопросов переключилась на частные, осторожно вставила фамилию Кужавского в связи с кое-какими знакомствами и рекомендациями, а также, якобы, личной симпатией, и вскоре убедилась, что не зря решила поговорить с мачехой. Виктория Петровна оказалась женщиной осведомленной, и вскоре веганский оператор почти наполовину выступил из тени неизвестности, где до сих пор находился для Виты. Так же она, к своему удовольствию, узнала о его очередной пассии и паре приятелей. Это было очень кстати.
     - А как там Семагин поживает? – спросила Вита без особого интереса, отпивая кофе и разглядывая бриллиантовые сережки мачехи. – Еще не выгнали?
     - Семагин? – удивленно переспросила Виктория. – Какой еще Семагин?
     - Да Вадик Семагин. Мы с ним учились вместе. Мне недавно сказали, что он вроде бы к вам устраивался. Что, не взяли?
     - Семагин, Семагин… - задумчиво пробормотала Виктория и погрузила кончик длинной тонкой сигареты в пламя поднесенной Витой зажигалки. – А кем он пытался… а-а! Вадик! Птенчик! Да, был такой, журналистик, кобелек молоденький. Многие наши бабы на него глаз положили, да только Настя его быстро к рукам прибрала. Он потом и держался только благодаря тому, что она его употребляла ежедневно, - журналист-то он никакой был. Потому, как Насти не стало, он в «Веге» и не задержался долго. Сейчас, кажется, в какой-то из местных газеток трудится… на вторых ролях… то ли в «Волжанской», то ли в «Гермесе», то ли в «Купце», - Виктория ухмыльнулась. – Я слышала, несладко там Вадику – коллектив-то вроде сплошь мужеский, да и редактор – мужик, - она подмигнула Вите и выпустила из губ изящную струйку дыма.
     - Ну, туда ему и дорога. Просто любопытно было узнать, как устроился. А Настя – это не ваша редакторша Колодицкая, часом? – осведомилась Вита, обнаруживая знакомство с предметом.
     - Да, Анастасия Андреевна, - Виктория вздохнула с легкой грустью. – «Вега» теперь без нее, конечно, не та, да и мне нынче не с кем кофеи гонять. Ох, ты, Господи, глупая смерть, глупая, неправильная, страшная.
     - Ну, тетя Вика, смерть правильной-то не бывает. А почему страшная-то? – спросила Вита, уловив, как дрогнул голос Виктории, впустив странные нотки, а на худое лицо набежала тень каких-то неприятных воспоминаний. – Я же слышала, у нее вроде сердечный приступ был.
     - Приступ-то был, только не сердечный, - Виктория стряхнула пепел и придвинулась чуть ближе к Вите. – Откровенно говоря, жуткая была история… Я до сих пор себя корю – ведь видела же, что с ней что-то не так, должна же была сообразить, а я ей – травки, травки попей, Настя… и домой пошла.
     - Ой, нам всегда кажется, что мы могли что-то сделать, когда уже сделать ничего нельзя. Не глодайте себя понапрасну. Думаете, не надо вам было уходить? Откуда ж вам было знать? Не могли же вы сидеть рядом с ней все время. Насколько я понимаю, это уже вечером было?
     - Ох, да, - Виктория осторожно провела указательным пальцем по густо замазанному тональным кремом подглазью. – Я к ней зашла перед уходом, чтобы письма передать, а Настя сидит вся на нервах, глаза блестят, лицо горит… Она только-только из мэрии приехала, ну… я и подумала вначале, что угощали ее там. Потом решила, что Вадик к ней заходил, понимаешь… И письмо – то, говорит, открывай и читай, у меня глаза болят… открыла, а она письмо тут же и отняла – уже, говорит, не надо, спасибо. Ну, я плюнула и ушла к себе, собираться, - Виктория допила ликер, подозвала официантку и потребовала двойную порцию. – А потом – выхожу уже на улицу – хвать! – сережки нет, вот одной из этих. Я конечно в ужасе обратно – серьги недешевые, - она снова неосознанным движением дотронулась до одной из сережек, - и самой жалко, и Димка убьет. Ну, вот так и получилось, что я-то ее первой и нашла.
     - Сережку? – глуповато спросила Вита.
     - Да нет же, Настю! Знала бы ты, какое это было кошмарное зрелище! Господи, я ведь даже слышала… за дверью, как все это произошло! Господи, как она крикнула, мне до сих пор этот крик по ночам снится! А потом я зашла… а она лежит, вся в крови… Ужас, Вита, сколько там было крови! Ох, нет, не могу снова все это в памяти будоражить!
     - Так у нее носом кровь пошла что ли? Или горлом?
     - Господи, да нет же! – воскликнула Виктория уже раздраженно. – При чем тут… Голову она себе разбила о стену, насмерть! Вернее, не о стену – о зеркало, зеркало у нее в кабинете большое висело… дорогое очень. «Веге» подарили на какой-то праздник, а Настя к себе утащила. В общем, нам сказали, что у нее был какой-то нервный срыв… вроде временное буйное помешательство, понимаешь?! Вот она с разбегу голову-то себе о зеркало и рассадила, - Виктория хмуро посмотрела на бокал, который поставила перед ней официантка. – Я потом еще удивлялась – почему о зеркало, а не просто о стену? Зеркало, естественно, вдребезги… а знала бы ты, как Настя с ним носилась, пыль с него сдувала. Она ведь собиралась выбрать момент и вовсе это зеркало домой увезти… уж очень оно красивое было, как старинное. Вот сидит в своем кабинете, и мысли у нее если не о работе и не о мужиках, так уж точно о зеркале этом. И так поправит, и так… каждый завиточек в оправе протирала три раза на дню. Вот уж действительно помешалась – чтоб у нее в здравом уме на эту вещь рука поднялась… ты что это, Вита? Плохо тебе?
     - Да нет, нет, просто на минутку голова разболелась… Уже прошло, ерунда, - рассеянно ответила Вита и отпила кофе, на мгновение загородившись от Виктории чашкой. «Приди в себя, дура! – свирепо подумала она, чувствуя, что теряется. – Приди в себя, очнись!»
     Письма, письма… кругом чертовы письма… Все они получали письма… Измайловы, Ковальчук, Лешко, письмо для Матейко… и четверо умерли самой, что ни на есть, странной и дурацкой смертью… как и Долгушин, и Огарова с мужем… и Лешко бы погиб, не появись тогда Наташа так вовремя… Самоубийства…
     Вот она с разбегу голову-то себе о зеркало и рассадила…
     Но ведь это случилось почти два года назад, Наташа тогда тихо-мирно работала в своем павильоне и ни о каких картинах и не помышляла! Значит, все началось давным-давно, была еще какая-то история, и человек этот уже работал… письма… Колодицкая ведь знала о письмах… возможно, даже больше, чем ей было положено. Допустить нервный срыв? Можно было бы, только на фоне всех прочих, поздних покойников что-то не допускается.
     …действительно помешалась – чтоб у нее в здравом уме на эту вещь рука поднялась…
    … и мысли у нее если не о работе и не о мужиках, так уж точно о зеркале этом…
    А что там Наташа говорила? Когда она якобы «залезла» внутрь обезумевшего Константина Лешко? Что?.. Жажда смерти? Нет, не только. Вита напряглась, пытаясь вспомнить странные фразы, которые пересказывала ей Наташа на заснеженном волгоградском бульваре.
     … что есть под рукой – все подойдет, о чем думаешь… последняя мысль, предпоследняя мысль… но сначала последняя, последняя, самая главная…
     … и мысли у нее… о зеркале этом…
     Колодицкая все переживала за свое зеркало – и умерла, разбив о него голову. А остальные? Ковальчук… просила сына наточить ей ножи, собиралась готовить мясо… - в результате нож и пошел в ход. Измайлов… судя по рассказу Наташи, он столярничал перед смертью… вспорол себе горло собственной стамеской (если ему не помогли), жена его (если не Измайлов ее убил и не кто-то другой) утопилась в ванне с замоченным бельем – ну, мысли о том, что у тебя в ванне белье плавает, вообще иногда невозможно из головы выкинуть, как любые домашние заботы…
     И они улыбались, Вита, так счастливо улыбались… так страшно…
     «Господи, я сейчас с ума сойду! Идиотизм какой-то!» – с отчаяньем подумала Вита, глядя на шевелящиеся губы Виктории, которая что-то рассказывала. Помада с них стерлась, и естественный цвет губ был бледным, почти таким же, как кожа, и граница между ними была почти незаметна. Она вслушалась в слова мачехи – Виктория говорила о том, как проходит учеба у ее дочери и с каким идиотом та сейчас встречается.
     - Ты говоришь, письмо принесла своей Анастасии? У вас что, некому на почту бегать что ли и письма разносить?!
     Виктория взглянула на нее раздраженно – она уже переключилась на новую тему, и возвращаться к старой явно не хотела. Но Вита уже решила вытрясти из мачехи все, что та знает, - другой возможности не будет, да и спросить больше не у кого. «Прерии надежно хранят своих мертвецов», - вдруг всплыла в ее голове фраза из какого-то старого фильма, и она невольно скривилась.
     - При чем тут почта?! На почту другие ходят, просто письма тогда на вахте оставили, вот я и забрала, - Виктория отпила ликер и закурила новую сигарету, кажущуюся еще одним из ее длинных тонких пальцев.
     - Так ей не одно письмо пришло?
     - Нет, еще было для Вадика, от бабы какой-то, ну я и отдала Насте – пусть сама решает, что с ним делать.
     - А-а, так он его, наверное, не получил, бедняга.
    Если жив, то не получил.
     - Ой, не знаю я, там в кабинете такой бардак был – все разбросано, бумаги порваны, какая-то кассета на куски разломана, кровь… о, Господи, Вита, ну не могу я про это…
     - Да ради бога, просто интересно.
     - Это нездоровый интерес, - заметила Виктория знакомым Вите с детства нравоучительным тоном, и она с тревогой подумала: как бы не началась, как в старые добрые времена, выработка хороших манер.
     - Интерес-то нездоровый, только просто я подумала – может в письме этом было что-то… Ты же, говоришь, его открывала, может ты случайно…
     - Да она забрала его почти сразу! Что б я там успела прочесть?! Да и не в моих привычках чужие письма читать вообще-то! – сердито ответила Виктория и опустила глаза.
     - Ну, от кого хоть оно было, знаешь?
     - Да не помню я, Вит! Времени-то прошло сколько!
     - Значит, говоришь, она не сама его открыла, тебе дала вначале. Ты его открыла, в руках подержала… Может, она боялась чего?
     - Сразу видно, что ты с Колодицкой никогда знакома не была, - насмешливо заметила Виктория, но насмешка вдруг показалась Вите странной, с легким налетом искусственности, а также досады, и она удивленно взглянула на Викторию, но та смотрела на свою рюмку с ликером. – Боялась… Ее боялись – это было. Она свое дело знала, и все у нее крепко схвачены были – вот здесь у нее все были, - Виктория легко встряхнула в воздухе кулаком, взглянув на Виту. На мгновение в ее бледно-зеленых глазах мелькнуло беспокойство, тут же сменившееся неким удовольствием и уверенностью. Внимательно глядя на нее, Вита осторожно спросила:
     - И ты?
     - Все! – Виктория допила ликер и очень осторожно поставила рюмку на столик. – Только мы с ней были в очень хороших отношениях. Знаешь, как нас за глаза называли на «Веге»? – она холодно усмехнулась. – Кобры! А?! Как?! Нет, уж поверь мне, Насте бояться было нечего – у нее такие связи были, если б ты знала! Да и кому это надо? Ты, Вита, в нашем котле не варилась, поэтому не рассуждай на тему, в которой не разбираешься!
     - Я рассуждаю на обычную общечеловеческую тему, - сказала Вита, внимательно наблюдая за рукой Виктории – ее пальцы теперь почти не отпускали сережку, а улыбка на губах то и дело подрагивала. – Почему тебя это задевает?
     - Задевает? Нисколько. Просто я не вижу смысла в этом разговоре. И вообще, ты знаешь, уже половина седьмого, а мне еще добираться… Может, успеем встретится как-нибудь еще, на выходных, а? Вроде неплохо посидели. Хорошо здесь готовят судака.
     - Конечно, - отозвалась Вита, поспешно закуривая. – Сейчас вот, докурю и пойдем. Не возражаешь?
     - Бога ради, что ты! – Виктория откинулась на спинку стула, с интересом разглядывая кольца на ее пальцах.
     - И все равно странно, - простодушно сказала Вита и чуть повернула голову, делая вид, что внимательно разглядывает сидящую за соседним столиком немолодую пару, - человек получает письмо и расшибает себе голову о любимое зеркало. Вот наверное скандал-то был на «Веге»! А ты-то, признайся, небось сразу домой сбежала, у тебя же нервы слабые… такое увидеть…
     - Да-а, сбежала, как же!.. Да я там фактически все и делала тогда – и «скорую» вызывала, и людей успокаивала, и врачей встречала, и с Настей… когда ее уносили, мужу ее тоже я все сообщала – все ж такие нежные, никто ж не может! Сбежала!.. – огрызнулась Виктория запальчиво. – Да если бы меня не было!.. И Насте там, наверху, упрекнуть меня не в чем – уж я проследила, чтобы все правильно делалось.
     - Ну, прости, тетя Вика, прости, не кипятись, глупость сболтнула, - примирительно произнесла Вита. – Конечно, я представляю, каково тебе пришлось… да еще и смотреть ей в лицо, это ж вообще кошмар! Я бы не смогла! – девушка передернула плечами, подперла подбородок кулаком и негромко, словно в раздумье, пробормотала: - И улыбалась так блаженно, так счастлива была она…
     Рука Виктории дернулась, и пустая рюмка из-под ликера со звоном упала на стол. Охнув, она подняла ее и посмотрела на Виту с непонятным выражением.
     - Что ты сказала?!    
     - Да ничего, - Вита недоуменно пожала плечами. – Так, просто строчка из одного стихотворения всплыла в памяти… А чего ты так перепугалась? Что-то напомнило? Это с Колодицкой связано? Честно говоря, не понимаю…
     - Да нет, конечно! Просто нервное – знаешь, с этой работой… - Виктория вынула из сумки пудреницу и начала красить губы. – А ты что же – поэзией увлекаешься?
     - Да я вообще всяким творчеством увлекаюсь, - Вита затушила окурок в пепельнице, - поэзией, прозой, музыкой, живописью.
     Виктория захлопнула пудреницу, но ее лицо теперь было спокойным, даже расслабленным, а на губах, вновь ярких, была легкая улыбка, и Вита с трудом подавила в себе желание схватить мачеху за плечи и как следует ее встряхнуть. Виктория врала ей – это было несомненно. Но зачем? Запугали? Значит редакторша «Веги» и вправду умерла не своей смертью?
     Тогда от чего она умерла?
     Больше она ничего не спросила у Виктории. Выйдя на улицу, они распрощались. Виктория вышла на обочину дороги и стала ловить машину, а Вита неторопливо пошла по улице сквозь густеющий снегопад. Приметив навес на трамвайной остановке, она зашла под него, достала телефон и набрала номер Султана. Тот не отвечал очень долго, и когда она уже решила, что Иван отключил сотовый, в трубке наконец-то раздался его низкий, слегка задыхающийся голос, словно Иван только что вернулся с долгой пробежки.
     - Витек, тебе чего?! – раздраженно спросил он. Сопоставив это раздражение человека, которого оторвали от какого-то важного дела, тяжелое дыхание, а также знакомый едва слышный звук работающего в аквариуме компрессора, Вита ухмыльнулась и сказала наугад:
     - Султаша, тебе Евгений Саныч сколько раз говорил не таскать в магазин своих одалисок?! Только-только закрылись, еще семи нет… ну ты борзеешь!.. Хоть жалюзи опустил?
     - Ты откуда звонишь?! – свирепо спросил Иван, и рядом с трубкой что-то грохнуло. – Где вы тут камеру поставили, а?! Слушай, Витек, ты же понимаешь, что Евгению Санычу знать об этом совершенно не обязательно. Мы же с тобой, как…
     - Бери ручку и пиши.
     - Уже взял.
     Вита продиктовала ему имя и фамилию Семагина, три предполагаемых места работы и попросила, чтобы к утру Иван сообщил ей, где сейчас работает и живет Вадим. Она решила на всякий случай поговорить с ним – вдруг Семагин сможет ей сообщить что-нибудь интересное, сболтнет, как Виктория – ведь он, по словам мачехи, терся около Колодицкой.
     - Утром! – презрительно сказал Султан. – Ну ты, барин, задачки ставишь! За кого ты меня принимаешь. Я накопаю все гораздо раньше!
     - В общем, работай. Если справишься, то считай, что тебе было сделано очередное, двести тридцатое строгое китайское предупреждение, - Вита спрятала телефон, потом взглянула на часы. Скоро семь – самое время пойти и продолжить работу, потереться во дворе Нарышкиной-Киреевой, а потом, отталкиваясь от полученных от Виктории сведений, заняться Кужавским. Неплохо бы, кстати, познакомиться с ним лично.
     Элина жила недалеко, и Вита решила срезать дорогу, пройдя через старый парк возле Покровского собора. Идя по заснеженной аллее, она напряженно думала. Стоит ли теперь сомневаться, что редактора «Веги ТV» постигла та же участь, что и нескольких Наташиных клиентов. А Виктория? Она явно что-то знает. Знает и боится. Вначале говорила свободно, а как сболтнула про письмо, так и замкнулась. А как ее дернуло, когда Вита упомянула о блаженной улыбке. Значит дело действительно в письмах, но как они работают? Колодицкая, судя по тому, что она умерла, этого не знала, но она подозревала, что письма опасны, потому и попросила открыть конверт подружку-«кобру», сама не решилась. Бомбы в конверте не было, что тогда? Яд? Но с Викторией-то ничего не случилось, хотя она даже само письмо в руках держала. Правда, это с ее слов – что там было на самом деле, Вите не узнать. С другой стороны, вначале мачеха вроде говорила откровенно. Письма… А почему письма-то. Может, просто кто-то приходит и убивает, а обставляет под самоубийства и несчастные случаи. С другой стороны, проделывать это на «Веге» было глупо и рискованно. Да и возни много. Нет, не понятно. Чушь какая-то!
     Парк кончился и она вышла к Покровскому собору, неподалеку от которого увидела странную картину – среди ветвей одного из старых орехов, полузасыпанный снегом висел зонт, а под зонтом, освещенный висевшим неподалеку фонарем, сидел на перевернутом ящике человек и перебирал струны гитары, покачивая головой в плотной вязаной шапочке. Вита без труда узнала гитариста – это был Трофимыч, человек без возраста и определенного места жительства, обычно играющий и распевающий возле Ханского базара. Вита была знакома с ним еще с детства – тогда он еще жил в одном из соседних домов, работал на электронном заводе, была жива его жена, а дочь, тогда еще не выжившая его из квартиры, была школьницей, а потом симпатичной студенточкой мединститута. В хорошую погоду Трофимыч часто сидел по вечерам на одной из дворовых скамеек и играл – то на гитаре, то на аккордеоне, а они, дети, часто садились вокруг и слушали. Трофимыч был частью детства – доброй, хорошей частью, и, встречая его теперь, Вита часто останавливалась поговорить и никогда не забывала после оставить денег. Несколько раз она видела его и возле собора, но, конечно, не в это время и не в такую погоду.
     Они поздоровались и немного поговорили как обычно о старых временах, потом Трофимыч, нахмурившись, склонился над своей гитарой, а Вита вдруг ни с того, ни с сего вспомнила, как жадно Виктория расправлялась со своей порцией судака, и ее замутило. Она сплюнула, потом сняла шляпу, предоставив снегу свободно засыпать ее распущенные волосы.
     - Хочешь менингит схватить?! А ну иди под зонт! – сердито сказал Трофимыч.
     - Да ладно, всего лишь снежок, ерунда, пусть голова освежится, - рассеянно ответила Вита. – Трофимыч, может, споешь мне что-нибудь серьезное, а то мне кажется, что я начинаю сходить с ума?
     - Ха! Удивила! Вся страна давным-давно с ума сошла, так что догоняй! Что-то я смотрю вы, молодежь, кряхтите поболе нас, стариков. Дела надо делать. Спою я тебе сейчас песенку одну… новую. Очень многие из богомольцев на нее серчают. Тут ведь днем народу знаешь сколько… душ грешных. Особенно любопытно наблюдать, как городские сливки приезжают на своих дорогих машинах – с таким видом в Покров наш входят, словно богу одолжение делают! Понятно, дань моде… у-ухх, манекенщики от веры! – Трофимыч свирепо покрутил головой, и его пальцы скользнули по гитарным струнам.
Что, народ, бредешь, что дороги мнешь?
В туман утренний да куда идешь?
Колокольный звон плывет-плещется,
Пальцы жадно воздух рвут – крестятся.
С возвращеньем храм, свежие кресты,
Куполов лучи да в небес пустырь!
А народ ползет, набивается,
Храм трещит по швам – не вмещаются.
Крестными знаменьями потными
Обметают грехи, словно метлами.
«Слышь, отец? Прости! Да почем свеча?!
Дай-ка килограмм – вера горяча!»
А иконных святых, ох, бросает в пот –
Как бутылки грехи им народ сдает, -
Руки, души простирнет в ладане,
Да вперед – назад – по укатанной.

     Песня закончилась резким всплеском звуков, потом Трофимыч хлопнул по гитаре ладонью, полез в карман достал пачку папирос и закурил, и за почти сплошной стеной белых перьев замигал уютный красный огонек. Знакомо запахло крепким дешевым табаком, и Вите вдруг показалось, что она перенеслась на много лет назад, в свой старый двор, где Трофимыч играет по вечерам, зажав в зубах коптящую папиросу, а они, дети, сидят вокруг, на скамейках, на железном столе для пинг-понга, на трубе, огораживающей двор, и внимательно слушают – на удивление внимательно для своего возраста. Нахмурившись, она провела рукой по лицу, словно сметая паутину старых воспоминаний, и сказала, что песня ей очень понравилась, хотя Трофимыч, конечно, «злой дядька» и «старый циник» и Трофимыч важно кивнул в ответ и снова начал перебирать струны. Они поговорили еще немного, но мысли все не давали Вите покоя, и разговор получился безжизненным. Когда же Трофимыч упомянул об объявившемся маньяке, дабы остеречь ее от поздних гуляний, Вите неожиданно стало смешно. Где-то в городе притаились люди, по сравнению с которыми этот маньяк, возможно, просто мелкий хулиган, потому что у него какие-то психические отклонения, вероятно он болен, те же убивали  с холодным трезвым расчетом. Кто они, где? Баскаков? Эн-Вэ – Гунько? Схимник? – вот уж кого не хотелось бы встретить еще раз когда-либо. Вспомнив о вокзальной встрече со странным и страшным человеком с сонными глазами, Вита зябко поежилась. Температура воздуха вокруг не изменилась, но отчего-то ей вдруг стало очень холодно, и она задрожала – не только от холода, но и от странного, тягостного беспокойства, почти граничащего со слепым животным ужасом. Помимо этого прибавилось ощущение, что кто-то внимательно смотрит ей в затылок, изучает, запоминает. Вита резко обернулась, отмахиваясь от назойливых снежных хлопьев, но никого не увидела, только по направлению к темному заснеженному парку быстро уходил какой-то человек. Идущий почти сразу исчез за снегопадом среди молчаливых, отяжелевших от снега деревьев, и Вита, раздраженно пожав плечами, поздравила себя с начинающейся паранойей. Но беспокойство осталось, тихое волшебство замершей снежной округи и старого парка стало зловещим, Покровский собор мрачно возвышался над деревьями и, казалось, его купола насупились и смотрели недобро, затянутое снежными тучами низкое беззвездное небо стало еще ниже… Вита почувствовала себя совсем уж неуютно, быстро распрощалась с Трофимычем и ушла. Чем ближе подходила она к ярко освещенному жилому массиву, где проживала Нарышкина-Киреева, тем тяжелее становилось у нее на душе, и Вита снова и снова прокручивала в мозгу все события сегодняшнего дня, пытаясь понять – не вызвано ли беспокойство подсознательным ощущением того, что где-то она совершила ошибку.
     Добравшись до дома Элины, Вита погрузилась в работу. Позже она отправилась в район, где жил Кужавский. Вите повезло – в этот день Аристарх ночевал дома и, подходя к уже знакомому двору, она буквально столкнулась с оператором нос к носу. Помня о своем намерении, она нашла милый безобидный предлог для знакомства, благо сегодня была одета «на выход» а не «на серую обыденность». «Зацепить» Кужавского оказалось делом несложным, и следующие два часа она провела в баре, общаясь с оператором на разнообразные темы. Но несмотря на то, что дел у нее хватало и голова была постоянно занята, червячок беспокойства остался. Он не пропал и позже, когда Вита уже вернулась домой, когда поужинала, отдохнула и поработала над отчетами. Забравшись в постель, она посмотрела вначале на Евгения, который уже давно спал, потом на висящего над кроватью деревянного гвинейского демона с разинутым толстогубым ртом, и жутковато-забавный вид грозы плохих снов неожиданно привел ее в хорошее расположение духа.
     - Ну, уж с тобой-то нам ничего не страшно, правда? – пробормотала она, натягивая одеяло до подбородка и выключая свет. Она заснула почти сразу, но сны были беспокойными, тягучими и серыми, без начала и конца, и у людей в этих снах не было лиц – только мутные блеклые овалы, и все они задавали ей какие-то жизненно важные для них вопросы, но она не знала ответа ни на один из них.


*   *   *

     Другой участник разговора в уютном ресторанчике «Княжна» не спал почти до утра, и он был, пожалуй, единственным человеком, который на данный момент мог точно сказать Вите, в чем заключалась ее невольная ошибка, которую та никак не могла предугадать.
     В тот момент, когда погас свет в спальне на одном конце города, он зажегся на кухне квартиры на другом конце города. Виктория Костенко, поплотней закутавшись в длинный темно-синий халат, расписанный пышными, не существующими в природе цветами, поставила на стол на треть пустую бутылку «Лотоса», бросила пачку сигарет, а из холодильника достала пакет апельсинового сока, который купила по дороге домой. Натюрморт она завершила большим узорчатым стаканом и упаковкой обезболивающего.   
     По желудку уже расползалась знакомая грызущая боль, наказывая и за рыбу, и за ликер, и за кофе. Страшный диагноз ей поставили совсем недавно, когда, вконец обеспокоенная прогрессирующей кахексией1 и периодическими болями в желудке, Виктория прошла несколько обследований. Теперь меню пришлось пересмотреть коренным образом, но отвыкнуть от прежнего было не так-то просто, и она то и дело позволяла себе вкусно поесть и выпить, за что потом приходилось расплачиваться, как сегодня.
     Виктория проглотила две таблетки, запив их соком, потом налила в стакан на треть водки, долила ее соком и, закурив, начала неторопливо прихлебывать, чувствуя, как постепенно голова приятно затуманивается, а боль начинает отступать. Этой ночью она собиралась напиться как следует, потому что это было необходимо. Муж крепко спал, дочери дома не было, и помешать ей было некому. Глоток за глотком пила Виктория «отвертку», глядя в окно, и по ее худому лицу пробегали, сменяя друг друга, страх, раздражение и странное хищное удовлетворение. Вначале она вспоминала недавний разговор с бывшей падчерицей, стараясь восстановить каждую произнесенную фразу, но потом ее мысли унеслись на два года назад, в засыпанный обрывками бумаг кабинет, к ало-розовой дымке на разбитом зеркале, к темным влажным кляксам на сером полу, к золотистым ногтям, все медленней и медленней выстукивающим страшный мотив затухающей агонии…
     - Господи, забери у меня это, - пробормотала Виктория, дрожащими пальцами стряхивая пепел мимо пепельницы на стол. – Не хочу помнить! Не хочу! Больно! Больно-то как!
     Согнувшись, она налила еще треть стакана водки и, не разбавляя, выпила ее залпом. Потом криво улыбнулась, встала и принесла телефон, плотно закрыв за собой дверь кухни. Телефон она положила на стол и после этого около часа просто сидела и смотрела на него, никак не решаясь. Затем Виктория сделала второй заход – принесла записную книжку. Муж негромко похрапывал в спальне, и этот привычный домашний звук немного успокоил ее. Она отыскала в книжке нужный номер – на последней странице – жирные черные цифры рядом с надписью, сделанной ее собственной рукой – «Сторожок», смешала еще водки с соком и выпила половину, потом начала набирать номер. Пальцы плохо слушались, и номер Виктория набирала трижды, прежде чем в трубке ожил нужный ей голос, сонный и злой.
     - Здравствуйте, - сказала она, взбалтывая в стакане «отвертку». – Да, я представляю себе, сколько сейчас времени. Помолчите и дайте сказать! Меня зовут Виктория Петровна Костенко, я работаю на «Веге ТV», начальником отдела кадров… Вспомнили меня? У нас с вами был очень интересный разговор через несколько дней после несчастья с нашим редактором. Да, вот именно, - Виктория отхлебнула из стакана. – Так вот, помните, что вы сделали меня сторожком? Поплавком, ага? Какое лицо телевидения, я вас умоляю!.. Какой престиж?!.. Еще скажите, национальный патриотизм!.. ха-ха!.. В общем, считайте, что поплавок ваш под воду нырнул. Да, человек интересовался обстоятельствами и письмом, очень конкретно интересовался. Нет, вот теперь я задам вопрос! Да. Прошло два года, и цены слегка изменились, понимаете меня? Сколько? Вполне. Не нужно держать меня за дурочку – вы получите имя, когда я получу деньги. И сразу хочу вас предупредить – не нужно пытаться меня запугивать! У меня рак желудка, и мне теперь на все наплевать, ясно?! – она хрипло рассмеялась. – Ох, бархатный вы мой, не надо мне петь о своей цивилизованности, я прекрасно понимаю, что вы такое на самом деле! Да, у меня достаточно сведений об этом человеке. Нет, не раньше обеда. Да, перезвоните мне домой. Нет, раньше меня не будет. Доброй ночи! 
     Виктория уронила трубку на стол и закрыла лицо ладонями, потом взяла стакан и допила его до дна. Потом резко встала, сгребла со стола сигареты и записную книжку и, пошатываясь, пошла в коридор. Там она накинула пальто, взяла свою сумку, осторожно отперла входную дверь и осторожно закрыла ее за собой.
     Выйдя на тускло освещенную лестничную площадку, она огляделась, потом, хлопая задниками тапочек, спустилась на два этажа вниз и позвонила в одну из квартир. Спустя пять минут женский голос испуганно спросил ее из-за тяжелой двери:
     - Тебе чего?!
     - Тася, пусти поночевать, пожалуйста.
     - Что случилось?! Три часа ночи!
     - Объясню, только пусти! Холодно, простужусь я! Пусти, Тася, я заплачý.
     Через минуту дверь все-таки отперли, и всклокоченная со сна соседка впустила Викторию, тщательно оглядела площадку и снова закрыла дверь, старательно заперев ее на все засовы и цепочки.

VIII.
   
     Султан не подвел, и на следующее утро Вита уже знала, что Вадим Семагин работает в «Волжанских ведомостях», занимаясь преимущественно простыми, безобидными и скучными материалами, не требующие особого умственного напряжения и большой текстовки, вроде праздничного утренника в каком-нибудь детском саду, какой-нибудь круглой даты в школе или библиотеке, годовщина образцового ансамбля или очередное малозначительное отчетное заседание в госадминистрации, которое необходимо зафиксировать в печати. Помимо этого Султан преподнес Вите телефон и адрес Вадима. Дома Семагина, разумеется, не оказалось, когда же Вита позвонила в «Ведомости», какая-то женщина скучным голосом ответила, что Семагин вроде как уехал, хотя вполне возможно, что он где-то на территории, и вообще она не справочное бюро. Поняв, что ловить Вадима по телефону бесполезно, Вита собралась и поехала в редакцию.
     День был морозным и солнечным, снег больше не шел, и на обочинах дорог громоздились грязные снежные горы. Скользя по свежему льду, Вита свернула с гудящей и гомонящей улицы в тихий проулок, отыскала нужный ей дом и не без усилия открыла небольшую дверь на мощной пружине, закрывавшую вход в обитель «Ведомостей». Сразу же за дверью, на обшитой тусклыми деревянными панелями стене она увидела прикрепленный кнопками небольшой лист, на котором шариковой ручкой были нарисованы три стрелки, под которыми стоял поясняющий текст: «Прямо пойдешь – к главному редактору попадешь. Направо пойдешь – в бухгалтерию попадешь. А налево лучше не ходи, там и без тебя народу хватает!» Едва Вита успела дочитать указатель до конца, как по лестнице сбежал человек, вертя на пальце кольцо с ключами. Возле бумажки он резко остановился, побагровел, буркнул «Дебилы!», сорвал забавный указатель и, скомкав его, вышел, громко хлопнув дверью. Хмыкнув, Вита повернула налево и оказалась в длинном узком коридоре, в конце которого возле зарешеченного окна спиной к ней стояли двое молодых людей и курили, что-то громко обсуждая. Оценив длинный ряд закрытых дверей, Вита направилась к окну, вслушиваясь в постепенно становящийся внятным разговор.
     - … Выгов же тогда говорил, помнишь – рождаемость на высоком уровне… и эти… наша задача – борьба с абортами… и без системы запугивания… дает высокие результаты… система планирования семьи… А взять… так Рахманов говорит, что у них по статистике на сто родов – девяносто четыре аборта… Ну, и что, спрашивается, они хотят, чтобы я из этого слепил?!
     - Здрассьте, - сказала Вита, не дойдя до окна метра три, и говорившие обернулись, глядя на нее с любопытством.
     - Здрассьте-здрассьте! Вы к нам?
     - Почти. Вы не подскажете, как мне найти Семагина, журналиста?
     - Семагина? – один из говоривших, приземистый парень с перебитым носом, хмуро посмотрел на собеседника. – А разве у нас есть такой?
     Собеседник сморщился и потер лоб, потом кивнул.
     - А-а, вам Вадька нужен? Серега, девушке Вадик Семагин нужен – сообразил? Ну-ка, быстро скажи девушке, где он!
     - Понял, понял, - прогудел Серега. – Мадемуазель, а почему сразу Семагин? Мы же лучше. Правда, Эдик? Мы же лучше.
     - Не сомневаюсь, - печально сказала Вита, - но мне нужен Семагин.
     - Ну, Семагин, так Семагин, - глаза Эдика тоже подернулись меланхолической дымкой. – Сегодня я видел его часиков этак в девять. По-моему, он в санэпидемстанцию поехал.
     - А по-моему, его в аэропорт вместе с Бабанским послали, - задумчиво сказал Серега. – В любом случае, если он не в эпидемке и не в аэропорту, то тогда он либо еще где-то, либо в зале заседаний.
     - А где зал заседаний? – осведомилась Вита. Журналисты переглянулись и покачали головами.
     - Не наш человек, - сказал Серега и Эдик кивнул.
     - Не, не наш.
     - Понятно, - сказала Вита, сделав вывод не столько из слов, сколько из интонации. – Как называется ваш «зал заседаний»? Далеко отсюда?
     - А может и наш, - задумчиво пробормотал Эдик и выкинул окурок в форточку. – Значит, выходите отсюда, поворачиваете направо и через дом увидите этакое гробоподобное произведение архитектурной мысли под названием «Карликовая девственница»…
     - Ну чего ты девушку пугаешь?! Что она о нас подумает?! – сердито сказал Серега и повернулся к Вите. – Через дом отсюда есть бар, называется «Дюймовочка». Там и ищите. А не найдете – возвращайтесь. А и если найдете – возвращайтесь. Мы все равно лучше Семагина.
     Вита вполне искренне ответила, что она в этом не сомневается, и отправилась искать «зал заседаний».
     «Дюймовочка» располагалась неподалеку и представляла из себя большой железный ящик грязно-розового цвета, ко входу в который вела крутая и узкая лестница. Изнутри «Дюймовочка» выглядела гораздо симпатичнее, чем снаружи, хотя из-за стен пастельного тона и множества совершенно домашних бра чем-то походила на спальню, из которой вывезли весь спальный гарнитур, заменив его черными столами и стульями. Несмотря на относительно раннее время огромный зал «Дюймовочки» был битком набит людьми и клубами сигаретного дыма, плавающими под низким потолком. «Зал заседаний» походил на растревоженный муравейник – люди постоянно входили и выходили, мало кто задерживался дольше, чем на одну-две чашки кофе, а большинство мужчин просто опрокидывало стопку коньяку, перебрасывалось двумя-тремя словами со знакомыми и тут же исчезало, спеша по журналистским делам. «Ведомости» делили территорию «Дюймовочки» с «Гермесом», рекламной газетой «Константин» и работниками с «Волжск-видео», и в это время представители «четвертой власти» забегали сюда в основном на короткие рабочие встречи или, чтобы «снять стресс» – заседания начинались ближе к вечеру.
     Вите пришлось немало потолкаться между столами, прежде чем ей удалось найти Семагина. Вадим сидел в компании хмурого бородатого человека и неторопливо тянул пиво из высокого бокала. Вита машинально отметила, что сигареты на столе дешевые, а сам Вадим одет небрежно и выглядит довольно потасканно. На его лице, все еще привлекательном, уже наметились ранние морщины, а глаза смотрели мутно и воспаленно. Вита, не спрашивая, отодвинула от стола свободный стул, села и тут же закурила, выжидающе улыбаясь Вадиму.
     - Однако, - лениво заметил бородатый и печально посмотрел вначале в полупустой бокал, затем на часы. Вадим уставился на Виту ошарашенно и с некоторым оттенком тревоги, очевидно пытаясь вспомнить, не причастна ли она к каким-либо его последним провинностям.
     - Привет, Вадик! – сказала Вита, расстегнула пальто, аккуратно подобрав полы, и закинула ногу на ногу. – Рада встрече. Я смотрю, годы обошлись с тобой благосклонно.
     - Привет, - ответил Семагин и потер лоб, потом вдруг ткнул в ее направлении указательным пальцем. – Юбилей на трикотажке, да?! А нет, нет, там была… - палец опустился, но тут же снова взлетел в воздух. – День парка Победы! Хотя… Значит, в «Альтаире»… Слушай, милая, ну напомни, где мы с тобой пересекались, а то столько проблем навалилось – ни хрена не помню. Очень мне твой профиль знаком. Да и тебе мой, судя по всему.
     Вита молча курила и улыбалась, не предпринимая никаких попыток помочь в воспоминательном процессе. Вадим взъерошил свои светлые волосы и посмотрел на бородатого. Тот пожал плечами.
     - Слушай, - вдруг сказал Семагин, - а ты случайно не в сорок седьмой школе училась? Не, ну точно! Ты, по-моему, «вэшка», на два класса младше! – Вита кивнула, и он просиял, довольный своей блестящей памятью. – Записки ты мне еще передавала, помнишь?! Слушай, ну ты, конечно, изменилась, вообще! Помню, все бегала… маленькая такая…
     - Да я с тех пор не сильно подросла, - заметила Вита. Чтобы расслышать слова, ей и Вадиму пришлось сильно наклониться друг к другу – в радиоприемнике на стойке надрывался Валерий Меладзе, в углу зала по телевизору с причудливой антенной из пивных банок шли новости и все это дополнялось беспрерывными разговорами посетителей. Вадим подпер ладонью подбородок, глядя на нее почти с умилением.
     - Да-а-а, лет-то сколько прошло – подумать страшно. Слушай, ты вот только извини – имя я твое запамятовал… Вика… Ника…
     - Рита, - ответила она, и Семагин кивнул.
     - Да, точно! Ну, надо же, а?! Тесен город Волжанск! А я уж давно никого из наших не видел. Будешь что-нибудь?
     - Да, если тебе не трудно, закажи мне, пожалуйста, кофе. Ну, и, наверное, себе еще пива, да? Посидим, поговорим. Я-то к тебе, вообще, по делу, - Вита вытащила из сумочки кошелек и бросила на стол пятьдесят рублей, с любопытством оглядываясь по сторонам и в то же время наблюдая за лицом Вадима. Семагин кивнул и спокойно взял деньги.
     - Да, кстати, это Жора, - вспомнил он о бородатом и пошел к стойке.
     - Вэлл мит!1 – сказал Жора и слегка наклонил голову, глядя одновременно и на Виту, и на свой бокал.
     К тому времени, как Вадим вернулся с кофе и пивом, Вита уже знала, что Жора работает монтажером на «Волжск-видео», страшно не любит негров и считает, что женщинам совершенно нечего делать в средствах массовой информации. Сев, Семагин посмотрел на Жору очень выразительно и тот пожал плечами, быстро допил пиво и ушел, использовав в качестве прощания фразу: «Какое паршивое сегодня пиво!»
     - Так что же у тебя за дело ко мне, Риточка? – спросил Вадим со знакомым оттенком снисходительности и широко профессионально улыбнулся, продемонстрировав набор великолепных зубов. – Никак на журналистскую стезю подалась? Хочешь поднабраться опыта? Что ж, по старой памяти чем могу…
     - Понимаешь, Вадик, мне обратиться к тебе посоветовал один человек, и я так обрадовалась, когда узнала, что это ты, - сказала Вита и чуть повернулась. – Вот, думаю, как удачно получится совместить приятное с полезным.
     - Да, ты не ошиблась… - пробормотал Вадим, скосив глаза под стол. – Слушай, какие у тебя каблуки прикольные!
     - Эти? – спокойно спросила Вита и повернулась дальше, выставив из-под стола вытянутую ногу в колготках телесного цвета, едва-едва прикрытую подолом платья. Улыбка Семагина превратилась в сытую ухмылку, и он пробормотал:
     - Ну да… примерно…
     Вита снова закинула ногу на ногу, но поворачиваться обратно не стала, предоставив Семагину смотреть, сколько ему вздумается.
     - Слушай, Вадик, ты ведь, кажется был знаком с такой дамой по имени Анастасия, редактировавшей на «Веге ТV»?
     - Да, - Семагин помрачнел и сделал несколько больших глотков из бокала, - бывали дни веселые… Это тебе на «Веге» насвистели? Ну, и что с того? Это и есть твое задание? Материальчика про мадам Колодицкую подсобрать? Что, ей, ****и старой, памятник собираются ставить, что ли?!
     - Так уж и ****и?! – усомнилась Вита, пряча улыбку. Семагин фыркнул.
     - Так уж…  Да нимфоманка она была двинутая! – буркнул он. – На каждого мужика кидалась, потому и спятила! Можешь написать и моим именем подписаться! Да тебе кто угодно об этом скажет!
     - Мне до сексуальных потребностей Колодицкой дела нет. Видишь ли, Вадик, в связи с моей работой мне нужно знать немного больше о ее деятельности, чем мне…
     - А-а-а, - перебил ее Вадим, ставя на стол пустой бокал. – Так ты тоже начала заниматься той же фигней, что и Настька?!
     - В том-то и дело, - ответила Вита, пытаясь сообразить, что именно скрывается за словом «фигня». – Только с материалом сложности. А она-то далеко продвинулась? Может, она тебе что-то говорила, поручала?
      Вадим хитро прищурился.
     - Так ты об этом хотела меня спросить? Поднабрать материальчика с моей помощью? Что ж так поздно спохватились – уже больше двух лет прошло! Или что новенькое случилось?
     - Да вот так уж, - неопределенно ответила Вита, допивая кофе.
     - Ну, что ж, сочувствую. Туфтовую тему тебе подсунули, Риточка, намучаешься! Сплошная психология да гипотезы! Я и тогда еще говорил, что подгонять совпадения под статистику – дурное дело, пусть это даже и александровский заказ.
      - Ну… - Вита уронила под стол ложку и нагнулась, чтобы ее поднять и вернуться с продуманным вопросом. Что такое еще «александровский»? Заказ Александра или заказ Александрова? И тех, и других в Волжанске – море! А еще Александров – был в Волжанске такой мэр, покровительствовавший «Веге», Павел Иванович. Скончался года два назад… Черт, вот поди ж ты, как все одно к одному! Хоть бы не сошлось! Она подняла ложку и выпрямилась, безмятежно глядя на Семагина. – Александров-то, конечно, всегда был большой оригинал.
     - Оригинал – не то слово. Хоть и с мозгами был мужик, а все равно сдвинутый. С гадалками и колдунами под конец начал советоваться – что перед первыми выборами, что перед вторыми.
     - Ох, Вадик, все-то ты знаешь! – заныла Вита, тыча окурком в пепельницу. – Тебе-то конечно проще – ты уже сколько в тех кругах вращаешься и с Колодицкой общался близко. Помоги, вразуми! Ты же профи, а я…
     Семагин не сдержал самодовольной улыбки и посмотрел на часы, потом чуть наклонился вперед.
     - Я-то помогу, Риточка, грех не помочь. Только вот что мне за это будет?
     - Ну-у, Вадик, какой ты все-таки меркантильный. Нет, чтобы благотворить бедную девушку, - заныла Вита по-старушечьи. – Ну, что за информацию бывает обычно – бутылка, бабки или натура. Второе тебя устроит?
     Вадим прищурился, потом улыбнулся знакомой улыбкой – не профессионально-безупречной, а мягкой и теплой, сводившей в свое время с ума Витиных одноклассниц.
     - А если скомбинировать?
     - По товару и цена, - заметила Вита. – Если предложишь что-то стоящее, то можно и подумать. Главное, чтобы приятель не выследил. Он контуженный и в свободное от припадков время жонглирует лимонками.
     - Шуточки, - усмехнулся Вадим, слегка дернув ртом. – Вот что, Рита, я знаю, что тебе нужно. Есть у меня одна вещица – тебе понравится. Как раз по твоей теме, - он оглянулся, потом снова посмотрел на нее. – Сотку найдешь?
     Вита искренне рассмеялась, и Семагин поспешно сказал:
     - Ну, ладно, семьдесят, по старой дружбе. Тебе точно понравится. Мне от Насти по наследству папочка одна осталась – случайно ко мне попала. Так у нее там все скомпоновано, а у тебя, небось, пока одни клочья бессмысленные. Если с головой подойти, можно забойный материальчик сделать, - он хихикнул, - для сдвинутых на всякой мистике и фантастике, имечко броское сделать. Я-то таким не занимаюсь. Вначале выкинуть хотел, но как чувствовал, пригодится!
     - О деньгах потом поговорим. Мне бы посмотреть вначале.
     - Так в чем вопрос?! – Вадим выпрямился и застегнул «молнию» на куртке. – Поехали. А то мне через час работать.






*   *   *

     Вита сидела на маленьком старом диванчике, поджав ноги. На ручке дивана в пепельнице лежала сигарета – фильтр и длинный столбик пепла, уже не дымящийся, остывший. Над головой назойливо и беспощадно тикали часы, на кухне бормотал холодильник, и эти звуки почему-то особенно подчеркивали тот факт, что кроме нее в квартире никого нет. Вадим, не дождавшись, пока она разберется в бумагах, уехал по делам, прихватив в залог три ее золотых кольца, браслет и часы, а также спрятав где-то сапоги. Отдавать в залог документы и телефон Вита по вполне понятным причинам не стала.
      Время шло. Она уже прочла все, что было в папке, и теперь перебирала бумаги заново с какой-то странной надеждой, будто в них успело что-то измениться. Под ее пальцами шуршали газетные вырезки, фотографии, листы, отпечатанные на компьютере, на машинке, исписанные рукой Колодицкой. Отдельно, на диване, лежали четыре листа, на которых слова были выплетены уже знакомым Вите изящным красивым почерком, и два конверта, почерк на которых она никогда не видела раньше. На одном из листов засохло несколько больших бурых пятен, и некоторые слова бесследно исчезли в них, что, впрочем, не играло особой роли – текст на всех листах был так же бессмысленен, как и раньше.
     Больше всего хотелось просто разреветься. Поскольку в квартире она пока была одна, стесняться не приходилось. Взять и разреветься. Захлебывающиеся громкие судорожные рыдания, слезы, сопли – все как положено. Еще хорошо бы разбить что-нибудь. Вон, ваза стоит на серванте. Большая, тяжелая… об стену бы ее, родимую!
      Съежившись, Вита просматривала бумаги, и теперь уже воспринимала написанное гораздо глубже и с неким отчужденным спокойствием – не просто как ошарашившую ее информацию. Газетный шрифт мешался в ее глазах  с крупным размашистым почерком покойного редактора
     «… тридцатидвухлетняя Анна Дмитриевна Масловец, исполнявшая обязанности секретаря в строительной фирме «Фиал», совершенно неожиданно для своих коллег выбросилась из окна четвертого этажа здания, в котором расположен офис фирмы. Женщина скончалась в машине «Скорой помощи» по дороге в больницу…»
     «… Масловец разбирала корреспонденцию, адресованную непосредственно генеральному директору фирмы «Фиал» Зотову. По словам одного из работников той же фирмы, Рубцова (данные, адрес), зашедшему к Масловец проконсультироваться по некому вопросу, А.Д. просматривала какое-то письмо, рядом с ее рукой лежал вскрытый конверт. Ни на один из вопросов Рубцова А.Д. не отреагировала (дословно: Сидела, как глухая. Я ей: «А.Д., вы меня слышите?! Ну хоть слово скажите!» Ору, ору, а она – ноль! Как в трансе!») Потом А.Д. бросила письмо на стол, резко встала, очень быстро подошла (м.б. подбежала) к окну, открыла его и перекинулась через подоконник головой вниз (дсл.: Она так скакнула… Я думал, задыхается, потому и хочет окно открыть… думал, с ней плохо. Ну, я тоже к окну… за ногу успел ее схватить… за ботиночек… он у меня в руке остался, а она вниз…)…

     «…трагически оборвалась жизнь Сергея Евгеньевича Ксенофонтова… одного из известнейших и уважаемых в Волжанске людей, который неоднократно… Водитель Сергея Евгеньевича не справился с управлением, и «мерседес» предпринимателя вынесло на встречную полосу, где в нее врезался рейсовый автобус, следовавший…»
     «…Сергею Евгеньевичу Ксенофонтову, одному из известнейших в городе предпринимателей,  помимо нескольких продуктовых магазинов и торговой марки «Маслице мягкое», принадлежал один из крупнейших и шикарнейших в Волжанске ресторанов «Одиссей», клуб «Напалм», центр развлечений «Экселлент» и дискотеки «Волжанская» и «Домино». Бизнес Ксенофонтова позволял ему считаться одним из влиятельнейших… как легальный, так и теневой…
     По чудом полученному свидетельству чудом оставшегося в живых пассажира «мерседеса», предпринимателя Иволгина (данные, адрес), авария произошла отнюдь не по вине шофера, а по вине самого Ксенофонтова, который вдруг ни с того ни сего набросился на водителя и начал его душить. Водитель, естественно, попытался защититься и бросил руль, потому и произошла авария. Иволгин утверждает, что до того момента Ксенофонтов вел себя как обычно, совершенно нормально. В машине он беседовал с Иволгиным и просматривал деловые бумаги и корреспонденцию, которые были перед уходом переданы ему его референтом. Один из документов, по словам Иволгина, очень заинтересовал Ксенофонтова, так как тот просматривал его молча и очень внимательно. Иволгин случайно заметил, что документ написан от руки, поэтому очень удивился спокойствию Кс., зная, как тот ненавидит разбираться в чужих почерках и при чтении документов, написанных от руки, часто ведет себя крайне несдержанно. По словам И., Кс. Набросился на водителя сразу же после того, как закончил чтение документа. Люди Кс. Из машины сопровождения подтверждают, что кроме Кс., И., водителя и телохранителя, в «мерседес» никто не садился, и по дороге машина нигде не останавливалась. Ни один из документов после аварии не уцелел.
     Примечателен тот факт, что в большинстве городских газет одновременно с внушительной статьей о жизни и смерти Кс., появилась и другая статья, но совсем на другой странице, в разделах происшествий.
     «…некто О. была зверски убита при ограблении в собственном подъезде. Женщине нанесли четыре ножевых ранения в область сердца и живота, от которых она скончалась на месте. Ведется следствие».
     Интересно то, что «некто О.» – это сорокалетняя Осокина Нина Андреевна, секретарь-референт Ксенофонтова. Убили ее в тот же день, когда погиб ее шеф, правда гораздо позже. Все входящие документы обязательно проходили через Осокину. Но теперь узнать, что же за документ, написанный от руки, так заинтересовал Кс. невозможно.

     «…выстрелом в висок покончил с собой директор концерна «Волжскрыба» Марк Петрович Леванович. Пока не удалось выявить причины, приведшие к этому трагическому событию… Деятельность Левановича на посту директора концерна...»
     «По словам дочери Левановича, Ариадны Марковны, которой я имею все основания верить, в тот вечер ее отец вернулся домой в прекрасном расположении духа. За ужином он не говорил о делах, только обронил, что «наконец-то они кое-кому прищемят хвост». Когда «подали чай», А.М. вспомнила о письмах, которые, вернувшись домой, достала из почтового ящика. Одно из них было от родной сестры Левановича, Инны Петровны, другое – от дочери от первого брака Левановича Александры. Закончив ужин, Л. взял письма и ушел в свой кабинет. Через десять минут из кабинета раздался выстрел.
     Оба письма были найдены на столе распечатанными. Одно из них действительно было от Александры, другое было написано незнакомым почерком и содержало бессмысленный набор слов… Получив возможность ознакомиться с ним, я могу это подтвердить. Набор слов, ничего не понятно, и при прочтении не возникает никаких ощущений или ассоциаций.
     По словам А.М., она не знала, что у ее отца есть оружие… По сведениям… оружие «чистое». Убийство исключено.

     «…в результате несчастного случая трагически оборвалась жизнь заместителя мэра Волжанска, председателя комитета экономики Георгия Владимировича Устюгова. В результате случайного падения с лестницы, соединявшей третий и четвертый этажи в здании мэрии Георгий Владимирович сильно ударился головой о ступеньки и спустя два часа скончался в больнице от обширного кровоизлияния в мозг. Георгий Владимирович был…»
     «По словам Морозовой Елены Степановны, работающей в канцелярии мэрии (данные, адрес) и ставшей одной из свидетельниц происшествия, когда она подходила к лестнице, из-за ее спины, из правого коридора, выскочил Устюгов. Оттолкнув Морозову, так что та чуть не упала. У. бросился к лестнице (дсл.: «Когда я увидела его лицо, я жутко перепугалась – у него было такое лицо, словно ему очень больно…). Далее самое странное: М. утверждает, что У. не упал с лестницы, а сам прыгнул с верхней ступеньки головой вниз, как прыгают в бассейн. Помимо Морозовой это видела инспектор из финотдела Наумова (данные, адрес). Обеих позже настоятельно, по вполне понятным причинам попросили не разглашать эту информацию (вы, Павел Иванович, в курсе этого).
     По словам Рославцева Алексея Борисовича (данные, адрес), переводчика, он встретил У. в коридоре четвертого этажа мэрии – тот, остановившись с пачкой бумаг в руке, внимательно читал верхнюю, держа в другой руке вскрытый конверт. Рославцеву У. сразу бросился в глаза, потому что из носа у того текла кровь, и на белоснежном воротничке его рубашки уже расползалось алое пятно, а У., казалось, ничего не замечал. Рославцев хотел было предупредить его, но в этот момент У. вдруг бросил бумаги на пол и помчался к лестнице, и через несколько секунд Р. услышал шум падения и женский крик. Интересен тот факт, что позже на полу в коридоре не было найдено никакого конверта, а все бумаги, брошенные У., носили сугубо деловой характер и в них не содержалось ничего особенного…»

   «… покончил с собой президент ЗАО «Речное строительство» Ахмаджанов Денис Юрьевич. По имеющимся у нас сведениям Денис Юрьевич ушел из жизни по той причине, что недавно ему был поставлен диагноз «рак кишечника». Глубоко сожалея по поводу…»
     «По моим сведениям диагноз «рак» был поставлен старшему брату Ахмаджанова, но сам Денис Юрьевич был совершенно здоров – все это было рассказано печати для приличия – весьма рискованно, на мой взгляд. Из проверенного источника известно, что в тот день, около трех часов, Ахмаджанов ездил в аэропорт встречать жену и дочь. Он привез их домой, где они оставили вещи (при этом Ахмаджанов взял из почтового ящика какое-то письмо, не сказав, от кого оно), после чего жена и дочь уехали в центр здоровья, а сам Ахмаджанов, отвезя их, вернулся домой. Спустя несколько часов его жена и дочь после безуспешных попыток дозвониться до него, вернулись домой сами. В одной из комнат они нашли Ахмаджанова – он повесился на собственном брючном ремне, привязав его  к ручке двери. Рядом на полу валялись вскрытый конверт и письмо. На конверте отправителем был указан престарелый двоюродный дядя Ахмаджанова, который и в самом деле иногда писал ему, только почерк на конверте был не его. Письмо, к сожалению, прочесть было невозможно – оно намокло и чернила расползлись, остались только словосочетания «доброте льда» и «огонь внутренних рек». Кстати, как выяснилось, этот двоюродный дядя никаких писем в последнее время не посылал. После отработки вынесено заключение «самоубийство», и по словам судебно-медицинского эксперта Ахмаджанов – «чистый суицид».

     Закурив новую сигарету, Вита начала перебирать бумаги уже быстрее, вчитываясь только в фамилии и совсем не заглядывая в газетные статьи, которые совершенно не отражали истинности происшествий – на фоне сведений Колодицкой все некрологи выглядели натянутыми и искусственными, словно улыбка, нарисованная на губах трупа, кроме того в половине из них не было и слова правды. Еще одна секретарша, директор научно-производственного предприятия по решению экологических проблем «Эко», главный специалист информационно-аналитического отдела мэрии, генеральный директор строительной фирмы «Фиал», заместитель мэра – председатель комитета по торговле и сфере услуг, директор нефтеперерабатывающего завода, владелец сети магазинов оргтехники… несколько человек, вообще не занимавших каких-то видных постов. Кто утопился или утонул, кто повесился, зарезался, отравился, выбросился из окна, разбился на машине или попал под нее по собственной воле, один даже «был застрелен сотрудником милиции при нападении на этого самого сотрудника милиции с огнестрельным оружием (позже выяснилось, что пистолет был лишь игрушкой, которую покойный за час до того купил для своего сына)». И почти каждое самоубийство не вызывало сомнений, в каждом фигурировали свидетели, в один голос утверждавшие, что человек совершил этот поступок сам, рядом с ним никого не было, никто его не толкал, не душил, не выбрасывал из окна, и не верить им не было оснований.
     Судя по записям, все самоубийства совершались в течение года и были достаточно разрознены – только несколько из них произошло буквально за одну неделю. Дела были совершенно разными, покойных, в принципе, ничто не объединяло, только у нескольких были общие деловые интересы. Существовало лишь два сходства: большинство из них были довольно влиятельными в Волжанске людьми и большинство перед смертью читали письма или просматривали деловые бумаги. Некоторые из писем были найдены, но содержали абсолютную бессмыслицу. Можно было привязаться к тому, что все они были написаны одной и той же рукой и, возможно, содержали некую угрозу, понятную лишь адресатам, но как двигаться дальше – угрожать-то может и угрожали, но ведь не убивали. Могли вынудить к самоубийству, но… В любом случае, из записей Колодицкой следовало, что дела не объединялись и закрывались очень быстро – твердое самоубийство либо твердый несчастный случай. Только один дотошный следователь попытался объединить все дела в одно и что-то доказать, выдвигая версии одну изумительней другой – от воздействия некими психотропными веществами (правда, следов от уколов на телах найдено не было) до гипноза и запрограммирования на смерть. Но как-то в один прекрасный день дотошный следователь пришел на работу очень бледным и тихим и написал заявление об уходе, а вскоре забрал свою семью и навсегда уехал из Волжанска.
      На одном из листов Колодицкая составила нечто вроде схемы, и этот лист был самым страшным. Фамилии погибших в черных квадратиках, фамилии живых в зеленых кружочках, стрелочки, поясняющие надписи… Стрелочек было очень много – целая паутина – связи, знакомства, возможности, степень влияния на кого-то или что-то, они ныряли из квадратика в квадратик и иногда переплетались до такой степени, что Вите приходилось водить пальцем, чтобы разобраться, что к чему относится – схему Колодицкая, скорее всего, составляла прежде всего для себя. Так или иначе все стрелки сходились на трех зеленых кружочках – в одном стояла фамилия Александрова, в другом – Сотникова, нынешнего мэра Волжанска. В третьем, самом большом кружочке, на котором сходились абсолютно все стрелки, была жирно выписана фамилия Баскакова – уже в то время очень известного и богатого предпринимателя и мецената. Сейчас его положение, по сравнению с девяносто девятым годом, упрочилось еще больше, и многие отнюдь не шутили, говоря, что Волжанск принадлежит ему – Баскаков был именно, что называется, «владелец заводов, газет, пароходов». Хотя Вита большую часть времени и проводила в других городах, она примерно представляла себе ценность родного города. Волжанск – это стык речных и морских путей – Кавказ, север и центр России, Средняя Азия, Иран…  Волжанск – это железнодорожный узел, и поезда идут в Дагестан, Казахстан, Азербайджан и на север и в центр России. Волжанск – это рыба, нефть, сера, газ, бумажная промышленность…Волжанск – это столица арбузов и помидор… Волжанск – это очень, очень лакомый кусок, и тот, кто им владеет…
     В своей таблице Колодицкая расписала все настолько подробно, что даже Вита, человек совершенно посторонний в этом вопросе, довольно быстро разобралась что к чему. Фактически это была иллюстрация смены власти в городе. Все покойные так или иначе мешали деловым интересам Баскакова и вместе составляли тот круг людей, которые, можно сказать, и управляли городом и его ресурсами. Александров был их мэром. Сам по себе он, скорее всего, был Баскакову неинтересен, потому что как только не станет людей, поддерживавших Александрова, он рухнет. Кроме того, приближались выборы, и одним из кандидатов был некто Сотников, который, по утверждению Колодицкой, был напрямую связан с Баскаковым. Грубо говоря, предполагалось, что Сотников будет перчаткой, а Баскаков – рукой в этой перчатке. И только теперь Вита вспомнила, как один человек, знакомый Евгения, упомянул в разговоре, что Баскакова в его круге в шутку некоторые называют «Чернокнижником». Теперь смысл этого прозвища стал куда как яснее.
     Над некоторыми квадратиками было написано «возможно промах», а стрелочки от них вели пунктирные. Фамилии ничего не говорили Вите, и она снова вернулась к записям: секретарши, охранник, инспектор из отдела писем в мэрии. Судя по рассуждениям Колодицкой, эти люди могли погибнуть случайно. Сюда же она отнесла двух молодых людей, неких Ильясова и Молчанова, которые в разное время покончили с собой и при них тоже были найдены вскрытыми странные письма – одно адресованное в строительную фирму «Аркада», другое в мэрию. Колодицкая назвала их «курьерами» и заметила, что они, скорее всего, поплатились за собственное любопытство.
     Но письма, письма!.. Что же с ними такое?! Просто ли это какая-то угроза, предупреждение или они играли роль орудия убийства. Но каким образом? Вита безуспешно искала ответ в записях Колодицкой и не находила его. Покойный редактор «Веги ТВ» производила впечатление очень изворотливой и умной женщины, но во всех ее рассуждениях, касавшихся писем, чувствовалась явная растерянность. Она сама ничего не понимала. Что такого могло быть в этих конвертах?! Бактерии? Какой-то яд? Летучий яд – ведь со всеми, кто брал письмо после, ничего не произошло. Вита вспомнила слова Виктории о том, что по просьбе Колодицкой вскрывала конверт и доставала из него письмо. Но ведь с Викторией тоже ничего не случилось. Или она врет? Зачем, какой смысл? А Колодицкая после ее ухода вдруг взяла и проломила себе голову.
     Увидела, что с подругой все в порядке, и спокойно начала читать письмо, даже не подозревая… А ведь Виктория, по ее словам, письма не читала…
      Вита сердито одернула себя. Разве письма могут убить? Бумага, чернильный разговор… разве это может убить?! И не просто убить, а заставить сделать это самому. Убить себя. Может, в письмах что-то зашифровано, может они как-то влияют на мозг, отдают некий приказ…
     Язык – это не так уж просто, это живое существо, очень мудрое, очень восприимчивое и иногда даже очень опасное…
но это уже, конечно, из области фантастики…
     А Чистова тоже из области фантастики?
     А с Чистовой вообще непонятно. Было или не было. Видела или не видела. Может, она заснула. Может, Чистова ввела ее в какой-нибудь транс.
     Еще скажи заколдовала!
     Но как же тогда? Как же свидетели? Все лгут? Невозможно. Может это действительно обычные самоубийства? Да в том-то и дело, что большинство из них необычные. А если судить по записям Колодицкой, так тем более. Кроме того, судя по тому, что говорила Виктория, Колодицкая – женщина достаточно здравомыслящая и материал собирала, исходя из реальных фактов. Она выполняла заказ Александрова, и Вите теперь уже никак не узнать, почему мэр обратился именно к ней. Судя по некоторым бумагам, Колодицкая собиралась запустить некий пробный шар – провести интервью с известным психологом на тему участившихся самоубийств среди состоятельных и влиятельных людей, но провести не самой, а поручить это кому-нибудь из журналистов и подать так, будто это целиком его идея, его материал, его вопросы. Для этого она собиралась дать ему почитать кое-что из бумаг и определить для него общий ракурс беседы, а потом посмотреть, что из этого получится. Интересно, успела ли она провести передачу или умерла раньше?
     На фотографиях были запечатлены совершенно незнакомые Вите люди, какие-то встречи, застолья, и она равнодушно откладывала их в сторону одну за другой. На нескольких без труда узнавались Баскаков, а также Сотников, среди прочих людей на фотографии, вероятно, был и кое-кто из убиенных. Но никаких пояснений к фотографиям Вита не нашла, зато обнаружила среди бумаг раскадровку какой-то видеокассеты, где, среди прочих, стояли уже знакомые ей фамилии некоторых свидетелей. Посмотреть бы кассету – может, из нее она узнает что-то новое?
     В любом случае, доказать что-то с помощью этой папки, конечно, нельзя. Можно удивить, заинтересовать, даже напугать, но не доказать. Интересно, что Александров собирался делать дальше – ведь папка предназначалась для него? Но Колодицкая – дама пробивная, ее связям можно было только позавидовать, и кто знает, что еще ей удалось бы выяснить в дальнейшем. Так что вычислив Анастасию Андреевну, ее тут же и хлопнули…
     Да? А как?
     Письма, письма… Что же в этих письмах, для чего они, как работают? Вита машинально взглянула на листы, исписанные красивым почерком, на бурые пятна на одном из них и нервно передернула плечами. Неожиданно ей пришло в голову, что Вадиму очень повезло, что он все еще жив.
     Что же теперь делать? Проще и правильнее всего, когда вернется Семагин, просто уйти и забыть обо всем этом. Два года прошло, у власти Сотников и Баскаков, земля на могилах уже осела – к чему тревожить мертвых и себе могилу рыть? А как же Чистова? Жизнь, изломанная собственной самоуверенностью и чужой алчностью? Какие у нее были глаза, когда она ей обо всем рассказывала, сколько в них было боли. А письма ведут к Баскакову. Она обещала ей помочь… но как она поможет. Она никто. Она ничего тут не может сделать.
     В коридоре лязгнул замок входной двери, и Вита, вздрогнув, потянулась к своей сумке, но тут же обозвала себя идиоткой и начала аккуратно складывать бумаги обратно в папку. Вскоре в комнату вошел Семагин, расстегнул «молнию» своей черной куртки и плюхнулся на диван, вытирая ладонью вспотевшее разгоряченное лицо.
     - Ну, как, Риточка, разобралась? Понравились измышления Настасьи Андревны? Произвели впечатление? Вижу, что произвели, - он засмеялся, довольный. – Только ты смотри, сама не поведись, все это глупости, рассчитанные на легковерных и сдвинутых! Нормально да – присылают человеку письмо и он тут же р-раз! – и в окно. Наверное удобно, будь это правда. Ну как – будешь брать?
     - Вадик, а как она к тебе попала, если не секрет? – хмуро спросила Вита. Семагин пожал плечами и рассказал, как проводил беседу с одним известным городским психологом Еленой Личанской, как потом обрушилась на него Колодицкая за якобы неправильно построенные вопросы, как он уехал, забрав по ошибке пакет редактора вместо своего, как она позвонила ему на мобильный и потребовала немедленного возвращения и как, приехав, он узнал о трагедии.
     - Вначале я думал пакет ментам отдать, а потом решил – какого черта?! – Вадим снял куртку и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, выглядывавшей в вырез серого свитера. – Мои бумаги и кассета пропали – Настя их в припадке разодрала на куски, даже журнал «За рулем» не пожалела, а он, между прочим, не мой был. Ну, и оставил себе. Вот, как видишь, пригодилась.
     - И ты никогда никому о ней не рассказывал?
     - Зачем? – искренне удивился Вадим. – Людям, с которыми я общаюсь, такие темы неинтересны. Да и притянуть могут за сокрытие… мало ли что, хоть и самоубийство… Ну, что, - он ссыпал Вите на колени ее золото и часы, - будем брать? И как?
     - Возьму, пожалуй, - ответила она, быстро надевая кольца, браслет и часы и думая: ведь Вадим даже не догадывается, что, вероятно, стал косвенной причиной гибели Колодицкой. Интересно, почему потом его не тронули, если все это правда, конечно? Понаблюдали и решили, что он – кукла, «не при делах», может, состорожничали, поняли, что когда-то надо и остановиться? – А кассета была какая-нибудь?
     - Была, да я ее затер давно, - Вадим ухмыльнулся, увидев на ее лице откровенное разочарование. – Да не бери к сердцу, там все равно чушь всякая была. Папки этой тебе вполне хватит.
     - Хорошо, - Вита вытащила из сумки кошелек, и у Семагина загорелись глаза. – Только семьдесят за творение Настасьи Андревны жирно будет. Полтинник.
      Семагин нетерпеливо махнул рукой.
     - Ну, давай полтинник. По старой дружбе.
     Полученного «гранта» он внимательно осмотрел, после чего спрятал в свой бумажник, улыбнулся и подвинулся ближе к Вите, и на нее пахнуло сладковатым запахом его туалетной воды.
     - Может, хочешь вина? – спросил он негромко и мягко. – Скажи, какого, я схожу. Включить магнитофон?
     - Нет, Вадик, боюсь, сегодня ничего не получится, - Вита застегнула папку и встала. – Только что звонил мой приятель – он ждет меня на набережной, так что мне нужно идти. Но, я надеюсь, мы еще встретимся? – она сделала шаг в сторону и остановилась перед Вадимом, потом подвинулась так, что их ноги соприкоснулись, и, закинув руку на затылок, неторопливо поправила прическу. Семагин чуть прикрыл глаза и улыбнулся кошачьей улыбкой. – Теперь-то я знаю, где тебя найти. Только Вадик, милый, я тебя очень прошу, никому не говори обо мне и этой папке. Ну, я надеюсь, тебе не надо объяснять, почему?
     - Да уж понимаю. Потом дашь статейку почитать, ладно? Телефон мой знаешь?
     - Да. Я позвоню тебе на днях, Вадик, обязательно. Все, мне нужно бежать, пока. Отдай мои сапоги.
     Без осложнений покинув квартиру Семагина, Вита вышла во двор, посмотрела на часы, потом торопливо зашагала было в сторону трамвайной остановки, но тут требовательно запищал телефон в сумке. Она вытащила его, посмотрела на номер, пробормотала: «Только тебя мне сейчас не хватало!», - и ответила на вызов.
     - Слава богу, дозвонилась, - воскликнула где-то далеко Наташа Чистова. – Вита, Светка Матейко уезжает!
     Вита осмотрелась, потом зашла за большой развесистый абрикос и, оглядывая двор, спросила:
     - Откуда ты знаешь? Ты что, разговаривала с ней?
     - Да, я ей звонила на сотовый. Понимаешь, я очень беспокоилась после того, как ты…
     - Елки, Наташка,  да что ж тебя к ним как магнитом тянет?! Не лезь – сказала же! Ты зачем меня наняла?! Какой смысл?! Ладно. Что она тебе сказала?
     - Отец отсылает ее в Екатеринбург к родственникам. У нее самолет через два часа.
     - Адрес дала? Говори, я Екатеринбург хорошо знаю.
     Наташа продиктовала ей адрес и телефон. Телефон Вита записала, после чего спросила, не говорила ли Света чего-нибудь об обстановке в Волгограде.
     - Сказала, что у ее отца были какие-то разборки, но толком она ничего не знает, - голос Наташи звучал глухо и устало. – Она очень напугана, Вита.
     - Ничего, может, поумнеет теперь слегка. Ты-то как там? Хорошо спряталась? Никто за тобой не ходит?
     - Вроде нет. Господи, сколько это еще будет продолжаться?! Ты ничего не узнала о Славе?
     - Нет, Наташ, нет пока, - Вита крепче прижала к животу папку и закрыла глаза. – Ладно, давай, не трать деньги. Что будет, сразу позвоню.
     - А я их и не трачу. За этот телефон кто-то платит – наверное, те, кому я нужна. Чтобы звонить мне периодически. Николай Сергеевич – очень общительный человек. Мне можно ему отвечать?
     - Отвечай на здоровье, может что интересное скажет. Только не части. Все, пока.
     Вита отключила телефон, и Наташа за сотни километров от Волгограда сделала то же самое. Положив телефон на стол, она чихнула и плотнее закуталась в купленное вчера одеяло – отопление не работало, а в старой однокомнатной квартире, где она теперь жила, сквозило из всех щелей. Она встала и включила старенький хозяйский обогреватель, потом поставила чайник и снова села на табуретку и замоталась в одеяло. Хорошо бы было включить колонку и набрать горячую ванну, но газ горел слишком плохо. Как бы не простудиться. Она и без того чувствовала себя неважно, а завтра уже нужно было выходить на работу – ей посчастливилось устроиться продавцом в большой павильон, где торговали мясными и кисломолочными продуктами. Наташа сделала это не только потому, что нуждалась в деньгах. На работу ее выгнало одиночество – старый враг, борьба с которым уже не раз обходилась ей очень дорого. Бесконечное сидение в чужой квартире наедине со своими мыслями сводило с ума. Ни телевизора, ни магнитофона в квартире не было, и, в конце концов, она не выдержала и купила маленькую дешевую магнитолу, чтобы знать, что творится в мире и иметь возможность иногда послушать музыку, чтобы отвлечься. Вот и сейчас Наташа нашла по радио «Европу-плюс», и кухню заполнила какая-то веселая зарубежная песенка. Она сделала звук погромче, но радио все равно не заглушало тягостных и мучительных мыслей. Что со Славой и где он? Если он жив, почему они не дают ей с ним поговорить? Где сейчас Вита? Удастся ли ей хоть что-то узнать? Иногда Наташа думала, что взвалила на нее слишком тяжелую и опасную задачу, фактически выдвинула ее на передний план вместо себя. Хоть она и рассказала ей все честно, и Вита пошла на это по доброй воле и уже взяла деньги, легче от этого не становилось. Во время каждого телефонного разговора с Витой ей то и дело хотелось сказать, что она все отменяет… но каждый раз что-то ее удерживало. Не дай бог с Витой что-то случится – она никогда себе этого не простит. Сегодня у нее был такой странный голос, такой встревоженный и немного растерянный. Но она не сказала условленной фразы, значит, пока все в порядке. Но если что-то… хоть что-то… Нужно обязательно узнать, где она – всегда знать, где она, чтобы успеть приехать, хоть Вита и запретила. Вита, Вита… вся надежда на тебя, только на тебя… пожалуйста, пожалуйста!
     Не выдержав, Наташа опустила голову на сложенные руки и тихо заплакала, а в динамике одна веселая мелодия сменялась другой, и за окном на старые акации снова и снова обрушивался ледяной зимний ветер.