Чуть вдали зазвенел Закат… А полоса его всё приближалась. Вот уже видны длинные тени меж деревьев. Видны лёгкие полутени шелестящих на слабом ветерке листьев. Зелёных, жизненных, разговорчивых листьев. По-своему живущих, в своём неведомом, но казалось бы простом, мире.
Зелёные ещё яблоки, кокетливо висящие на упругих ветках, уж в который раз удивлялись Новому Закату. И всё никак не могли наудивиться. «Ничего, поспеете, и навыкнете» - говорила им яблоня. Но они и слушать её не хотели. Да и зачем? – Ведь они ещё зелёные и кокетливые…
Буквально за несколько сот мгновений гора Помм, гордо возвышающаяся вдали одинокой заботливой бабушкой, озарилась на своём снежном пике всеми оттенками пурпура и рубина на сверканиии меди… Он приходил торжественно и непреложно. Закат.
Бесконечно глубокий, синий индиго, молча уступал своё место в бездонном небе другу и брату, приходящему из-за гор. Скоро наступит его пик, и он повернёт обратно, окончательно скрываясь за горами. Но пока он тут. И он желанный гость в вечернем небе…
Кришна оглядел всё великолепие вечера с полянки, находящейся на возвышении между тремя не очень большими холмами. В этом потоке времени красота особенно намагничена Его сиянием. Которое он принёс из глубины…
Ему казалось, что он – отсюда. Но из глубины шла Его рука, поддерживающая Его на ладони… Он сюда и пришёл из глубины. Он протянул руку…
На мгновение он спросил себя: «разве это возможно?». И ответил утвердительным кивком. Да, такое возможно. Всего только несколько лет назад он был простым крестьянином. Рабочим, работавшим на английских плантациях. Теперь это не важно.
Просто однажды вечером – простым чистым вечером, – когда на небе уже начинали зажигаться звёзды, – он вдруг понял, что дальше так ему не прожить…
На следующий день он убежал с плантации. Сказал начальнику, что пойдёт набрать воду в ручье, протекавшем за три мили от полей, и был отпущен. Он действительно набрал воды в ручье, но затем перебрался через него, и пошёл дальше. Он опасался, что его хватятся.
Такая опасность и вправду была слишком велика, потому Нареш свернул в горы. Он и не предполагал, что ему будет так трудно…
Горы начинались неспеша. Постепенно. Взгляд Нареша был прикован к скалистым отрогам, отходящим… теперь уже поблизости. Начинался горный путь. Путь сквозь горы. Его это не удивило, но и не испугало. Скорее… обрадовало: и то, что он наконец скроется от своих невежественных «работодателей»; и то, что сможет каждый вечер смотреть на звёзды… И второе намного перевешивало первое.
Неужели для него так важны звёзды? Но, вспоминая их красоту, Нареш заключил, что остальные люди их просто не ценят. А его самого звёзды напитывали таким благом, такой любовью, такой всеоткрытостью, что хотелось петь… И более того – хотелость летать…
Нареш не знал, откуда у него это желание – ведь никогда он не летал. И не мог испытывать такой нужды. Однако ж испытывал.
Была реальная опасность умереть от голода, если бы не… отшельник, встреченный через неделю после побега. В неприметной пещере, в которую Нареш случайно заглянул в поисках горного ручейка – потому что очень хотелось пить, и ночлега, - обнаружился человек. Поначалу Нареш испугался его – вдруг схватят, отведут…
Но агрессии совсем не чувствовалось… Да-да. С некоторой поры он стал способен улавливать состояние человека: агрессивен тот или нет. Он и сам не мог объяснить, как у него это получается. Наверное оттого, что по-особому стал чуять красоту, стал тосковать по ней…
А раз нет агрессии, значит не оттуда, откуда Нареш родом… Значит не знает. Но… сложно ли догадаться, что Нареш – убежал с плантаций. И вид у него соответствующий… Вот такие мысли промелькнули у него в голове, когда он заметил сидящего человека. А человек оказался отшельником… И сразу же успокоил Нареша – одним единственным жестом!
Он протянул руки навстречу, - и улыбнулся.
Улыбка отшельника была такая солнечная, светлая, радостная, и счастливая, что в ней Нареш распознал те же звёзды. Так только они ему улыбались… На сердце сразу потеплело, и посветлело. И он спросил:
- Ты тоже любишь звёзды?
Отшельник улыбнулся ещё шире. “Да” – прозвучал внутри Нареша ответ. И они оба так тепло и сердечно улыбнулись друг другу, что у Нареша потекли слёзы. Из глаз. Никогда он не встречал такой доброты.
Он и сам не знал, куда он идёт. Да к тому же отшельник предложил Нарешу остаться у него, пока тот не соберётся с мыслями, чтоб продолжить своё импровизированное путешествие. На осень и зиму.
У отшельника оказался мешок овса. “Принёс на себе” – как он сказал. И они ели из этого мешка. По небольшой горсточке в день. Тщательно перетирая зубами овсинки. Было очень питательно. Но главным было не это…
Отшельник, как будто знал, почему Нареш убежал с плантации. Хотя ни разу не спрашивал. А вот о чём спросил – так это о цели. О жизненной цели Нареша. И тот, понимая, что к прежней жизни уже никогда не вернётся, решил. Раз и навсегда решил: увидеть красоту мира, красоту звёзд, красоту всего-всего. Пусть недолго он проживёт (а в таких условиях, как ему казалось, долго прожить просто невозможно), но проживёт именно так, как нужно. Причём эту нужность он не сам придумал. Он лишь признался себе, что только это и было ему нужно. С самого рождения.
И, несмотря на жизненные перипетии, каторгу, где многие его родственники и знакомые теряли веру в себя, - он жаждал лишь одного. Но не сразу себе в этом признался. Очень не сразу. Хотел быть таким, как все. Хотел быть просто похожим на всех. Чтоб его били не чаще, чем всех. Чтоб кормили нормально. Чтоб свои в зиму не отбирали одеяло – одно на нескольких человек. А без него невозможно было уснуть – холодно…
А потом вдруг убежал…
Нарешу хотелось думать только о будущем. Никакого прошлого. Хотелось видеть свет звёзд. Хотелось думать о звёздах. Хотелось мечтать.
От этого он испытывал необычайный сердечный трепет, и каждый раз плакал. Он плакал о том, что теперь – всё позади. Всё то, что мешало, что навязывало свою жизнь, что не давало прижаться всеми щеками, всем сердцем, всей душою, - к матери-природе. Это как бы сразу принесло необычайное счастье. И он не верил, что заслужил его простым своим побегом.
И от этого плакал ещё сильнее. Но это были слёзы радости. Слёзы признательности Природе и Отшельнику за такое невероятное счастье. Признаться в своей жизненной необходимости, жизненной цели, - и понять, что она осуществима…
Он поделился своими мыслями с отшельником, и сказал, что после зимы обязательно уйдёт – искать красоту. Тело его не очень беспокоит. А красота беспокоит сильнее. И потому он уйдёт. Дальше.
Отшельник взял руку Нареша в свою. Закрыл глаза. И начал сиять – из груди – чуть повыше солнечного сплетения… А ещё он сказал “пойдём вместе”…
Теплота света отшельника настолько пронизывала Нареша любовью, что он склонился перед ним, и - плача, с невероятной признательностью и доверием – омыл его ноги своими слезами. Он благодарил его так горячо и так сильно, что отшельник, растроганный таким сердечным огнём, тоже заплакал. От радости и счастья.
Прошла зима. Как лучшие друзья, они тронулись в путь. Но были ли они друзьями? Или переросли дружбу – и стали единым целым? Что произошло за зиму?
Воспоминания накатывали на сознание явленное как волны. И, прокатываясь, уносились в вечность, оставляя лишь намёк на то, что вечность остаётся внутри… Кто он – Нареш или Кришна?
А что же было зимой? Отшельник научил его медитации. Сказал – самое главное – образ владыки Кришны… И учил внутренней дисциплине – которая не заставляет, а наставляет – которая говорит: “открой глаза, и посмотри вон тот свет – ведь он тебе сейчас нужен…”
Нареш делал робкие шаги. Поначалу – из уважения, и огромной любви к отшельнику. Потом – из-за проснувшегося в нём интереса к такому необычному занятию. Очень скоро он заметил, что когда концентрирует своё внутреннее внимание на владыке Кришне, то к нему прикасается свет, которым светил отшельник. Но прикасается как бы изнутри…
Однажды отшельник пошёл к ручью, а Нареш остался в медитации. Он вошёл в неё до того, как отшельник ушёл, и не заметил его ухода. Но в этот раз он проник особенно глубоко в звучание господа Кришны. Он увидел внутри себя семя, и присмотрелся к нему… Оно становилось всё больше и ближе, и вот… наступил момент, когда он вошёл в это семя… У Нареша не возникло ни одной мысли по поводу того, что это какая-то необычная медитация. У него даже отсутствовало представление о том, что он – Нареш. Он был или не был – ему это было неважно. И точно так же его не смущало то, что концентрировался он всегда на Владыке, а вот тут Владыку не увидел…
Он вошёл в зерно… И внутри увидел звёздочку, как солнце. Она висела в середине зерна, которое изнутри выглядело не золотистым, как снаружи, а зелёным и серебристым… А сама звёздочка была ослепительно белой, и искры серебристого света тонули в ней, как стая рыбок, плывущих в океане… Он подошёл к звёздочке, хоть она немного жглась, и… Она оказалась ростом с него, поэтому он вошёл и в неё. Хотя он – он мог это сказать с полной уверенностью – не имел тогда вообще никакого размера. Он шёл по пути, и путь был абсолютным… Входя в звёздочку он увидел перед глазами всю свою жизнь, осознавая, что своей жизнью почему-то называет жизнь всех живых существ космоса. Он видел отшельника, знал, что тот делает. Видел плантацию и своих эксплуататоров. Видел – что с ними было от рождения, и что с ними будет потом, как если бы это всё свершилось. Но там, за горизонтом настоящего реальность превращалась из линии многомерных последовательностей в конус всевероятных возможностей. Это было настолько естественно, что он не остановил своего внимания на этой природной особенности… Звёздочка манила внутрь, а ведь он только на её границе…
Он ощутил упругость. Вязкую упругость. Хотя было очень тепло, и возникали такие покалывания, как будто муравьи бегут внутри тебя. Сосредоточившись на образе Владыки Кришны, он сразу ощутил, что начинает меняться сам. И что уже не он входит в свет, а в него входит он… А дальше всё слилось в ТОМ, что он впоследствии отшельнику назовёт танцем. Но конечно это был не танец, а то, чему нет названия… Но Это было так, как будто он сидел на полянке и играл на флейте… А звуки, вылетавшие из флейты, были тоже им… И было всего два основных звука: тот, что проникает, и тот, что принимает… А он, будучи этими двумя сливался друг с другом, и танцевал ими, переливаясь в миллионы оттенков этого звучания… Он осознал, что звёздочка – и есть те миллионы оттенков. А тот ОН, что сидел на полянке и играл в эту флейту, поднял свои глаза, и посмотрел прямо ему в глаза. Нарешу. И Нареш – он снова знал, что он Нареш – понял, что это Кришна… Их взгляды соприкоснулись, и Кришна улыбнулся. “Теперь ты всегда будешь самым чистым звуком моей флейты” – сказал он, и растворился в сиянии той звезды…
Нареш открыл глаза. Он поразился, что они оказывается были закрыты. И увидел стоящего рядом отшельника, а внизу, на полу, лежала фляжка с водой, которую он выронил из рук, как только зашёл в пещеру. Вся вода давно вытекла. А ещё Нареш увидел свет, как в полдень летом. Хотя был конец зимы, и смеркалось. Свет шёл от него самого. Он удивился, почему отшельник выронил фляжку. Но спрашивать не стал – сквозь сознание отшельника было видно, что тот ещё больше чего-то удивился…
И отшельник заговорил сам: “Ты ушёл наверх. Но ты остался здесь. Я ценю, что ты рядом…”
И, чуть погодя, продолжил: “Мне немножко жаль, что я уйдя за водой, пропустил главную часть. Но, набирая воду, я увидел свет солнца, исходившиий из-за холма. И вспомнил, что там же наша пещера…” А следует заметить, что ручей находился на порядочном расстоянии от пещеры.
Дальше отшельник сказал, что он вернулся как мог быстро, и, на пороге пещеры его окутало такое сияние, которое господь Кришна дарил ему в медитациях только несколько раз в жизни. А ведь он ещё даже не вошёл. И, когда он сделал шаг, и всё-таки вошёл в пещеру, ему стало так радостно, как никогда не бывало. И так легко стало, что у него открылись глаза, - и он увидел, что вместо Нареша на полу сидит Кришна… Вот тогда-то он и выронил фляжку. И остался стоять, как вкопанный. А потом Нареш-Кришна открыл глаза, и свет, исходящий из него, уменьшился до размеров пещеры, а сам он снова полностью превратился в Нареша…
Нареша не покидало ощущение, что интенсивность свечения, из него исходившего (и исходящего) взаимосвязана с последовательностью проходивших перед ним видений. Или это были не видения?…
А ещё он обнаружил, что стал по-другому относиться к миру. Как будто это его тело, его клетки, его потоки. Что он вышел из них, и он и есть они. И что все они – одновременно и продолжаемость его стремлений, и музыка флейты господа Кришны… Отшельник называл этот момент (и это состояние) просветлением, но Нарешу этот термин не казался информативным. И вообще – информативным ему казалось лишь то, что может особенно ярко петь, звучать, искриться, жить, и радоваться любви… Любви космической – слияния огня и света…
А термины не звучат. Их просто надо произносить. И это может быть даже в чём-то грустно…
Зима кончилась. Пронзительными красками любви и молодости зазвучала весна. Отшельник и Нареш собрались в путь.
Они спустились с гор, и пошли по дороге. Когда нужно, они становились невидимыми, хотя, если бы их спросили, как они это делают, было бы весьма сложно изложить такую гармонику резонаций внутренних и внешних энергий. Просто для них это было естественно. Течения внутри – как цветы на клумбе, а Нареш с отшельником – как садовники, которым не всё равно, и есть особое дело к каждому внутреннему цветку-течению. Вот и всё.
А невидимость часто нужна. Особенно когда надо пройти мимо группы грубиянов.
Но в основном дорога вела друзей через очень многие красивые и удивительные места. Они побывали в Индии, в Китае, немножко заходили на территорию России. Но им чуждо было понятие отдельной территории. И шли они всегда только пешком…
В районе северного тибета отшельник с ним попрощался. Он сказал, что надо встретиться с друзьями. Нареш видел, как на ладони, ту общину, куда пошёл отшельник. Но ему вся красота мира нужна была в ипостаси глубины… И эта его задача предусматривала иной путь…
Закат звенел мелодией восторга. Симфония сказки полёта в сферы несказуемой красоты манила, и творила путь, по которому пройдут… лучи заката. Приобщая к своему свечению всех тех счастливых созданий, которые окажутся достойны посмотреть на небо в этот час…
Кришна улыбнулся им… Нареш считал, что он – мелодия Кришны. А Кришна пел сознанием Нареша настолько, что глаза сознания светились духом Кришны…
Кришна пришёл в душу служителя Кришны. А она и является данным потоком времени. Душа и Господь слились в единой красоте.
Вечерело. Закат пришёл, и, блистая пурпуром и рубином, скрылся за горами. Он всё никак не хотел уходить окончательно, как бы долго вытирая свои лучистые “ноги” об половик дальних гор.
Но вот и ушёл. Наступила ночь. И потоки океанической радости нахлынули с небес вместе со звёздами. Подарки из неземного океана…
Так заканчивался первый день Нареша в долине… В той безымянной долине, которая открылась ему после месяца пути считая с момента расставания. Хотя он понимал, что расставания и не было: потоки, раз соединившись, нераздельны…
Он прислушался: шелестящие на деревьях листья имели свои имена… Они шептались, силясь описать неведомого путника, остановившегося, и чего-то ждущего… Зелёные яблоки, кое-где отражающиеся бликами звёзд, дополняли картину природной жизни.
И сквозь деревья, сквозь ручьи, сквозь горы и даже ночь, - Нареш видел другое… Красота пришла сюда не случайно. Она здесь нужна. И именно здесь нужны такие невероятно гармоничные оркестры воздуха и воды, земли и огня, приходящего с неба в качестве дневного солнышка, и свечек бесконечных звёзд. Эта красота напитает притекающие сюда струи небесной и земной добродетели, чтобы, выздоровев и выразив свои ритмы через более прекрасные, они снова ушли помогать лучшим стремлениям мира. Чтобы возвышать мир, и окрылять тех, кому нужны крылья…
Стало очень темно. Глазами своего тела Нареш почти ничего не видел. Разве что звёзды. Но вместе с тем было настолько ясно, что небо было его сердцу даже ближе, чем земля… Также сердцем он видел бабочек, летающих ночью между деревьями, видел жизнь… Ему увиделось просто сердце, стоящее вместо ног, и протягивающее лучи вместо рук. Необычайный трепет сознания разлился во все стороны неба и земли, и, подчиняясь ему, Нареш пошёл вперёд… Но ему лишь так показалось…
Он двигался, но вместе с тем понимал, что ноги у него стоят. Он не видел ног – было слишком темно. Но вдруг он понял, что опирается не ногами, и более того – ноги ни на что не опираются… Будто большая подушка лежала между землёй и сердцем, и он опирался на неё. Нареш подумал, что так двигаться даже удобнее, чем ногами. И проще.
Он протянул руку вперёд, и на неё села бабочка. А сам он продолжил лететь. Между деревьями. Он летел вместе с ветерком, - и остальные бабочки с ним не сталкивались. Та, что на ладони, была очень благодарна этим большим попутчиком…
Но вот и она, достигнув какого-то, лишь ей знакомого, места, вспорхнула и улетела. Нареш подумал, - зачем ему куда-то лететь, если рядом нет бабочки, этой чудной признательной попутчицы… И приземлился. Он сел под одним высоким и раскидистым деревом, и прислушался к тишине. Тишина была наполнена звуками ветерка и добротой ночи. Он блаженно улыбнулся и закрыл глаза.
Нареш не знал, спит он или не спит. Он был, просто ощущая то, что принято называть реальностью. Но он ощущал это лишь как полог. Полог чего-то большего. И жаждал, чтобы оно показалось. Та причина, что проявлялась звучанием Кришны, горела в его сердце. Но и её невероятного напряжения недоставало… Для чего?
Что-то встало за пологом реальности, и, хоть было не видно, - но уже вполне ощутимо… Внезапно вспышкой света Нареш понял, что то, что сейчас вокруг – оно не снаружи… Что нету того, что было бы вовне…
И вот тогда он оказался вовне…
Это было похоже на утро… Но под ногами не было земли, а над головой не было неба. Солнце тоже куда-то делось. Он абсолютно ничего не чувствовал. Не было никакого ощущения, приложимого к более или менее реальному объекту. Росли только мысли. Но они росли не стремительно, а как ростки – направленно, неторопливо, и очень ровно. Они и давали полёт. Но, полностью ориентируясь в этом пространстве, самого этого пространства он не понимал…
То, куда он попал, более всего можно было назвать океаном прозрачности. Он был невероятным достижением, очищением сознания, и вместе с тем он был только входом… Он был таким нежным, что любая самая нежнейшая перина, по сравнению с этим океаном, показалась бы грубой скалой. Нареш понял…
Он понял, что весь океан прозрачности, - есть единая чья-то мысль. Росток всех ростков. Всеобщий росток, растущий куда-то… Но чем он это понял, если мысли здесь были столь медлительны, что призвание мыслящего существа было скорее в том, чтобы стать садовником, нежели гонцом, несущим важное поручение… Чем-то, но не мыслью… А другим качеством себя… А кто есть он? Он совершенно не замкнутая система, несущаяся по звуку господа Кришны вперёд… Он и есть этот звук… И настало время заглянуть в себя…
Океан прозрачности стал молочно-белым, и вскоре не осталось понимания своего места. Нареш растворился. Его разум и был этим океаном, и вместе с тем – каждой его каплей, словно в этом – его призвание… Он стремился творить бесконечно, но не мог сотворить то, что реализовало бы его стремление. Его жажда была самим будущим, и все реализации, мнгновенно отлетавшие в прошлое, оставляли жажду незаполненной… Но постепенно…
Постепенно жажда Нареша стала ткаться. Ткать саму себя. И, прочитав её имя у себя в уме, он воскликнул «красота!!!». Да, эта ткань называлась «Красота». И он был её родитель. Он не мог различить внутреннюю красоту и красоту мира. Не потому, что он не был чутким. А потому, что не осталось того состояния, и той ипостаси, куда бы не проникла его чуткость… И везде он видел, что помогает…
Он творил всемирную красоту… И это была природа Бога.
Течение природы Бога захватило его внимание, и тогда у него снова появилось восприятие… Он вспомнил, что его зовут Нареш, и океан вокруг начал редеть… Постепенно он из белого превращался в прозрачный. И как бы сужался, хотя оставался необъятным… Это было так ново… когда приходишь в собственную же целостность… не извне, а откуда-то ещё… Он понял, что снова обрёл душу, хотя и не терял её. Понял, что снова оделся в причину своего направления. Оделся во все свои «снова».
Сквозь океан прозрачности стали просвечивать распустившиеся и уже цветущие ростки мысли Нареша, превратившиеся в грядки приступившихся к реализации дел… Нарастало утро, и час рассвета был близок…
Нареш не стал задерживаться на сохранении прозрачности внутри себя или снаружи. Он стремился донести звучание красоты до всех своих аспектов… И ткань красоты, которую он творил, и выступала ему дорогой. Путь этот проходил по принятому им течению. Принятому там, в вышине…
Он вошёл… Вошёл в ту нить реальности, которую покинул в ночи, так неожиданно прорвавшись в прозрачный океан… Вот он и снова в ней. Он вернулся. И вместе с ним исторглись бесконечные фонтаны света, дающего жизнь и благо.
И слияние этих фонтанов, бьющих из сердца Нареша, с потоками окружающей природы, порождало красивейший сдвиг… Как бы ткались ожерелья радуг и симфонии прекраснейших голосов. Само пространство пело. Оно отвечало Нарешу любовью. Такой, какую и он посылал всему сущему. А он не мог не любить. Ведь всё – и есть та самая песня, любя которую он никак не может утолить жажду – жажду пропеть ещё непознанное, любимое, беспредельное…
Когда он пришёл оттуда, куда смог уйти только он, великая благодать сошла на землю. И наступило полное очищение проявленных слоёв до чистого звона красоты на протяжении от горизонта до горизонта.
Рассвело… Флейта. Мир.
ТИШИНА…