ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ: Разлад
- Куда ты дел шампанское?
- В морозильник, - отозвался я, прикидывая, как бы замаскировать эту чудовищную вазу ( подарок любимого братца, между прочим! ).
- Что?! – Элана влетела в комнату и чуть не опрокинула табуретку с проклятым вазоном, на который я тупо взирал вот уже минуты две. – Ты его так и не вытащил оттуда? Я же русским языком сказала: на час в морозилку, потом переложи в холодильник.
- Я не слышал.
- Господи, Сейдж! Да оно же начисто заледенело. Кто теперь это будет пить?
- Не знаю. Я шампанское вообще не употребляю.
- Эгоист! – раздалось в ответ уже из кухни.
- Уж какой есть, - пробурчал я, соображая: а не вынести ли мне этот цветочный горшок из фарфора на балкон? Решение показалось единственно верным в данной ситуации.
- Салфетки на столе имеются?
- Ага, - машинально откликнулся я, закрывая балконную дверцу. – То есть, нет. Я и про них забыл.
- Обалдуй! – ласково «похвалила» из кухни самая гуманная девушка на свете.
- Согласен.
В поисках салфеток я перелопатил пол-квартиры, но кроме двадцати (!) кухонных полотенец, рулонов туалетной бумаги и ватно-марлевой повязки (на случай газовой атаки) ничего похожего не обнаружил. В отчаянии я потащился с повинной к той, что сейчас, стоя у плиты в малиновом переднике поверх белоснежной блузки и черной юбки, наполовину скрывающей великолепные ноги, колдовала сразу над тремя кастрюльками, из которых по всей квартире разносился аромат, способный разбудить в любом нормальном мужчине проголодавшегося хищника.
- Сдаюсь. Я не нашел их.
- Что не нашел? – поинтересовалась Элана, помешивая деревянной лопаткой аппетитное варево и одновременно разыскивая на маленькой полочке со специями нужную приправу.
- Салфетки, естественно. Больше, вроде бы, мне искать нечего.
- Ты как маленький, честное слово. Посмотри в верхнем ящике, - и моя терпеливейшая из нежной половины человечества указала, где именно следует искать.
Я сунулся в означенный ящик буфета и – о, чудо! – они были здесь. Все десять ровненьких аккуратненьких салфеточек с бахромой по краям, упакованных в целлофан.
- Эланёнок, я перед тобой преклоняюсь, - я чмокнул боевую подругу жизни в ямочку на румяной щечке. – У тебя потрясающая память. И все остальное тоже.
- У хорошей хозяйки всегда все на месте, - парировала Элана, даже не клюнув на мои льстивые речи.
И тут кто-то дважды позвонил в дверь.
- Наверняка Стариков, - заметил я, топая в прихожую. – Этот способен учуять вкусные ароматы и за два квартала от эпицентра.
То был вовсе не Шура. На пороге стоял незнакомый паренек лет пятнадцати. Первое, что бросалось в глаза, - очки с обмотанной изолентой дужкой и огромное количество веснушек на бледном лице.
- Отдел доставки, - солидно произнес он, шмыгнув носом. – Заказное письмо для…, - парень, близоруко щурясь, ткнулся носом в конверт, который держал в левой руке. – Для Кареевой Э.
- Она сейчас занята. Давай, я распишусь.
- А вы кто будете? Брат? – юноша бледный с веснушчатым ликом пытливо буравил меня линзами.
- Муж, - усмехнулся я. – Будущий.
- Тогда валяйте.
Я закрыл дверь и взглянул на конверт. Адрес был выведен красивым, ровным, явно мужским почерком. Обратного адреса не значилось.
- Интересно, - протянул я, разглядывая со всех сторон эту подозрительную депешу.
Затем включил свет в прихожей и, поднеся конверт к лампе, попытался разобрать содержимое, что сделать не удалось. Отправитель сего видно был малый не промах.
- Милый, кто пришел?
- Почтальон Печкин. Принес весточку для нашей девочки. Только я тебе не отдам, потому что у тебя сейчас руки заняты.
- Я серьезно, - возмутилась из кухни Элана.
- И я совершенно серьезно. Тебе письмо.
- От кого?
- Понятия не имею. Анонимка. Может, тайный воздыхатель объявился? Не потерплю.
- Уймись, Отелло, - рассмеялась Ланка. – Оставь на телефонном столике, я потом посмотрю.
- Как угодно.
По правде говоря, мне жутко хотелось вскрыть этот белый прямоугольник и ознакомиться с содержанием. Но закон есть закон: чужие письма не читают без спроса. Я со вздохом положил странное послание возле телефонного аппарата и направился заканчивать сервировку стола.
Вскоре мой слух вновь потревожила разливистая трель дверного звонка.
- Если это еще одна анонимка – утоплю в унитазе, - крикнул я Элане.
На сей раз если человек, стоящий передо мной, и был почтальоном, то как две капли воды похожим на Димку. Собственно, Димкой он и являлся.
- Не опоздал? – деловито поинтересовался друг детства, переступая через порог.
- Ничуть. Наоборот – ты первый уполномоченный от «Клуба».
- Надо же, - удивился он. – Элана дома?
- Естественно. Где ж ей сейчас быть, как не у плиты.
- И это правильно. Пусть жэнщина знаэт свайо мэсто, - с фальшивым кавказским акцентом произнес астрофизик. – Пойду поздороваюсь.
- Валяй, - кивнул я и пошел завершать последние приготовления.
Вероятно, свою приветственную речь он оформил в виде очередного прикола, потому что из кухни донесся смех Эланы.
- Веселитесь-веселитесь, господа, - фыркнул я, раскладывая столовые приборы.
- Кстати, Сергеич, - промолвил Димка, входя в комнату. – Егор звонил. Очень извинялся и просил передать, что не сможет приехать.
- Ну вот тебе раз! В кои-то веки собрались. Что у него стряслось?
- Не знаю. Какие-то срочные дела.
- Деловой Гоша, - вздохнул я. – Остальная банда, надеюсь, прибудет?
- Должны.
Через десять минут я отправился в третий раз за сегодня открывать парадную дверь. Ввалившиеся компаньоны были слегка взбудоражены неизвестно чем.
- Вы, часом, не пили? – подозрительно покосился на них Димка.
- С ума сошел? Кто же надирается перед банкетом, - ответствовал Стариков, скидывая ботинки.
- Вид у вас, господа, больно ошалелый, - гнул свое астрофизик.
- Так ведь четверть часа в лифте пришлось сидеть, - пояснил Влад.
- В каком? – осторожно поинтересовался я.
- В вашем, в каком же еще! – Алекс наконец-то распутал гордиев узел на шнурках и теперь расчесывал и без того «зализанный» пробор перед зеркалом. – Техника, понимаешь, на грани фантастики.
- Ладно, не бурчи. Мойте руки и айда к столу.
- А где же Элана – свет очей моих? – Стариков уже водил носом, чуя потрясающий запах готовящихся блюд. – Где эта несравненная, великолепная, утонченная…
- Кончай выпендриваться, - оборвал я полет фантазии болтливейшего из говорунов. – Над плитой корпеет «свет очей».
- Ты, батенька, сатрап. Упек такую девушку на самую неблагодарную, недостойную ее белоснежных рук работу. Я всегда говорил, что ты ей не пара.
- Слушай, дружок, шел бы мылить свои белоснежные ладошки, пока я заодно не намылил тебе шею.
- А лучше намылить веревку, - ехидно заметил Димка. – И напялить на эту шейку. Так оно полезней для всех.
Короче, мы затолкали Влада с Алексом в ванную, а затем я направился к Элане.
- Помочь?
- Раньше надо было, - ответила она, доставая из духовки запеченную до румяной корочки индейку. – Клади это хозяйство на блюдо и тащи на стол.
- Будет сделано.
- Ребята пришли?
- Да. Вот только Егор подвел. У него нашлись неотложные дела.
- Очень жаль. Я рассчитывала, что они прибудут вместе с супругой. А теперь мне одной придется разбавлять вашу мужскую компанию.
- Такие моменты надо ценить, - улыбнулся я.
- Шагай, умник.
Когда все формальности были наконец улажены, мы уселись за стол. Стариков настоял, чтобы Элану, как «единственную жемчужину в окружении гранитных камней» поместили во главе стола. Никто, правда, не возражал.
- Сейдж, а где письмо? – спросила моя дрожайшая половина.
- На столике в прихожей, - за всей этой суетой я успел забыть о странной депеше начисто и теперь что-то неприятно засосало под ложечкой.
- Какое письмо? – шепотом поинтересовался Димка, когда Элана вышла в коридор.
- Не знаю, - отмахнулся я. – Сегодня почтальон приволок.
Она вернулась, села на место и начала вскрывать конверт.
- Может, потом прочтешь? – заметил я.
- Дудки. Я слишком лю-бо-пыт-на. А вы начинайте, я готова.
- Ладно, - я поднялся с рюмкой в руке. – Друзья мои! Сегодня мы собрались не просто на товарищеские посиделки. Хотя это, конечно, тоже, но есть совершенно конкретный повод для торжества. Дело в том, что мы…, - тут я обратил внимание, что Элана резко побледнела. – Что случилось? Тебе плохо, малыш?
- Мне нужно бежать, - она выскочила из-за стола и бросилась в прихожую. – Это очень срочно!
- Подожди, но что произошло? Кто-то умер? – я вылез следом и теперь смотрел, как девушка стремительно одевается.
- Я очень нужна одному человеку.
- Милая, здесь сидят четыре человека, которым ты тоже крайне нужна в данную минуту.
- Извини, Сейдж, но это действительно важно. Если что, я позвоню.
- Замечательно. Когда вернешься? – впрочем, мой вопрос был уже адресован закрытой двери.
Я стоял в растерянности, чувствуя себя последним идиотом. Сегодняшнее мероприятие потеряло всякий смысл. Какого, спрашивается, ее понесло неизвестно куда? Неужели нельзя было подождать до завтра?
Я вернулся в комнату, в которой царила напряженная тишина. Три пары глаз пытливо глядели на меня.
- Что случилось, старик? – спросил Влад. – Куда Ланка сорвалась?
- Хотел бы я знать.
Тут я заметил валявшийся под свободным стулом бумажный листок вместе с конвертом. Видимо, впопыхах Элана про них забыла. Что ж, теперь есть возможность кое-что уточнить.
Я поднял с пола это свидетельство произошедшего иницидента, снова взглянул на прямоугольник со штампом.
- Вот за что ненавижу анонимки, так это за нехорошие последствия. Ладно, как муж, имею право знать причину отсутствия супруги.
- Муж? – хором переспросила изумленная троица.
- Будущий. Свадьба через две недели. Собственно, за этим вас сегодня и собрали.
- Ну, Сейдж, ты даешь! – восхитился Димка.
- Вот так, друзья, - флегматично вставил Стариков. – В «Клубе тореадоров» одним женатиком станет больше. И это, доложу я вам, печально.
- Что же тут печального? – изумился Влад. – Наоборот, радоваться надо. Человек вступает в большую жизнь.
- Именно. И теперь эта жизнь будет заполнять его всего без остатка. Для нас там места уже не будет, - Алекс просто лучился пессимизмом.
- Не кипятись, Стариков. Мы уже полгода живем вместе и, по-моему, вам грех жаловаться на недостаток внимания с моей стороны. И сейчас мало что изменится. Это ведь простая формальность и не более.
- Поживём – увидим.
- Так что в письме то? – спохватился Димка.
- Сейчас посмотрим, - я медленно разворачивал сложенный листок бумаги, ощу-мелкую дрожь в пальцах. – Читаю вслух, ибо посторонних здесь нет.
Здравствуй, милая Элана!
Я довольно долго тебя разыскивал, пока Ленка Малышева не сообщила твой новый адрес (за что ей большое спасибо). Поверь, очень не хотелось тревожить тебя, но в последнее время в моей жизни сложилась такая отвратительная ситуация, которую иначе как черной полосой и не назовешь: мою фамилию в последний момент вычеркнули из списка членов экспедиции в Гималаи, погиб в автокатастрофе лучший друг и много чего еще плохого произошло.
Лана, я никогда не был неудачником, ты это знаешь. На судьбу тоже не привык роптать. Но сейчас у меня глубокая депрессия и, положа руку на сердце, боюсь натворить глупостей.
Ты очень нужна мне сейчас, Лана. Ради всего, что связывало нас раньше, приезжай скорее. Только ты можешь помочь.
Жду и надеюсь.
Александр Тимошин
- Вот такие пироги, - задумчиво протянул я.
Гнетущая тишина заполнила пространство комнаты, а тяжесть ее передавалась душе.
- Поторопились мы со свадьбой.
- Успокойся, Сейдж, - Стариков поднялся со стула и подошел к окну. – Ничего же еще не случилось. Вернется она вечером, все будет нормально. Ты же знаешь Элану – она не способна бросить человека, которого любит.
- Вопрос только в том, кого она любит. Судя по всему, счастье привалило не мне, а товарищу Тимошину, - я плеснул в рюмки водки. – Давайте-ка выпьем за наше братство, за все, что есть у нас хорошего в этой жизни.
Мы встали и чокнулись друг с другом. Звон стекла прозвучал набатом.
- Вообще-то, это свинство, - произнес Влад, закусывая жгучую горечь напитка. – Если ты мужчина, то обязан справляться с любыми жизненными неурядицами сам. У всех бывают периоды, когда мир отворачивается от тебя и хочется на стенку лезть. Но это не значит, что надо срочно переманивать к себе чужих невест для успокоения души.
- Да перестань ты, в самом деле! – Димка налил в стакан соку. – Никого он не переманивал. Может, они с Эланой друзья – не разлей вода. А когда становится тошно, всегда тянет поговорить по душам с другом или близким человеком.
- Сам-то веришь в это? – поинтересовался Алекс. – Женщину с мужчиной, если они не любовники, ничего связывать не может. Дружба противоположных полов – это нечто из области мифов. В данном случае, думаю, все не так плохо, как могло бы быть. Ланка вернется, можешь не сомневаться.
- Она вернется сообщить, что мы расстанемся друзьями, - горько усмехнулся я. – Спасибо, утешительного мало. Жаль, Горыныч не приехал. Он бы мог подсказать дельный совет.
- Егора уносит семейная лодка подальше от тихой гавани с громким названием «Клуб тореадоров», - с грустью сказал Димка.
- И тогда их осталось четверо, - подражая его интонации, добавил Стариков. – Хватит! Распустили сопли, понимаешь! Надо шире смотреть на вещи. Мы ведь никуда не исчезли? Нет. Мы вместе, сидим за одним столом, одна большая семья. Некоторые члены семейства присутствовать на этом празднике жизни не смогли, но это не повод для расстройств. Всякое бывает. Главное, что наша, проверенная временем дружба по-прежнему крепка как броня. Так давайте же хлопнем по рюмашке за все, что у нас было и что будет. Вива, торрерос!
- Вива!!! – гаркнули мы и опрокинули стопки.
Она явилась под утро. Тихо открыла дверь, боясь разбудить меня. Но я не спал. Не спал всю ночь, хотя очень хотелось сомкнуть веки, привалиться щекой к чему-нибудь твердому и немножко отдохнуть.
Она все-таки пришла.
- Можешь зажечь свет, я не сплю, - сказал я, когда Элана на цыпочках прокралась в спальню.
Она замерла.
- Ты не позвонила.
- Извини, Сейдж, я не могла. Не было времени. Понимаешь…
- Ты не позвонила. Не объяснила причины своего бегства. Не поинтересовалась, как у меня дела. Может быть, я уже умер. Ты сбежала, наплевав на тот повод, по которому мы сегодня собирались. А со свадьбы тоже ускользнешь в неизвестном направлении? Или свадьбы не будет вовсе?
Я уже успел пожалеть, что избрал такой резкий тон для беседы, но остановиться не мог.
Элана присела на край постели. Вид у нее был самый разнесчастный. Еще немного и комната начнет заполняться слезами.
- Прости пожалуйста. Я виновата, знаю. Но уйти было необходимо. Понимаешь…
- Не трудись. Письмо я прочел.
- Тогда ты должен понять…
- Что? – я приподнялся на локте и посмотрел ей в глаза. – Понять что? Что человек слаб духом и безволен? Извини, я этого не приму. Мужчина, если он, конечно, мужчина, должен быть сильным по отношению к себе. Хотя бы по отношению к себе. В противном случае он недостоен сожаления.
- Сейдж, не суди строго. Ты ведь не знаешь…
- Чего не знаю? Что у вас когда-то что-то было? Прекрасно! Но это в прошлом. Каждому есть, что вспомнить, но не стоит путать воспоминания с реалиями дня сегодняшнего и принимать желаемое за действительное. Сегодня ты дала ему повод. Не удивлюсь, если завтра он позвонит и пригласит тебя на ужин, а там, глядишь, ты к нему жить переедешь. Все замечательно!
- Слушай, какого черта?! – вскипела Элана. – Ты не даешь мне ничего объяснить.
- А мне не стоит ничего объяснять. Все и так ясно. А потом, я устал за день, не спал всю ночь. Правда, хороший урок мне сегодня преподали: любовь любовью, а житие врознь. Спасибо. Запомню на будущее. Спокойной ночи. Или уже с добрым утром?
Она не ответила. Я слышал, как Элана копается в шкафу, собирает вещи. Что ж, задерживать не буду. Каждый правый имеет право…
Хлопнула дверь.
Я остался один.
Интересно, надолго ли? Наверное, да. Она не вернется, пока я не соизволю извиниться. А прощения просить у кого бы-то ни было жутко не люблю.
Ладно, может быть, я и виноват. Был неправ, вспылил. Готов загладить, искупить. Может быть, не знаю. Утро вечера мудренее, так что подождем немного.
Спокойного сна.
«О, как убийственно мы любим!
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей...»
ЭПИЗОД ВТОРОЙ: Возбудитель творчества
В юности, часто размышляя над вопросом «почему у людей такие разные вкусы и интересы», я пытался понять, чем сие разнообразие продиктовано. Ясно, что потребности человека в некотором количестве информации напрямую должны зависеть от его собственного интеллектуального потенциала. Не потому ли вещь, кажущаяся одному гениальным произведением, на другого не производит впечатления, что уровень развития этих людей и склонности каждого из них весьма различны? Яркий пример – «Черный квадрат» Казимира Малевича. Думаю, комментарии излишни. Сколько людей, столько и мнений. Мнение человека – всего лишь отражение его угла зрения на проблему.
В «Клубе тореадоров» интересы его членов также совпадают далеко не во всем, а в некоторых вопросах мы расходимся кардинально и порой с трудом находим золотую середину.
Я веду к тому, что когда Алекс Стариков в один из выходных майских дней навестил меня и предложил сходить с ним за компанию на творческий вечер молодых поэтов в районный Дом литераторов, реакция моя была весьма неоднозначна.
Во-первых, мне совершенно не импонировали декадентские настроения в среде современного поэтического авангарда, о чем я тут же сообщил Старикову. Шура хмыкнул и заметил следующее:
- Знаешь, дружок, ты совершенно не в курсе литературных открытий последних лет. Назови хотя бы одного из современных авторов, книгу стихов которого ты читал или просто брал в руки.
К стыду своему, ответить мне было нечего, а врать жутко не хотелось. Тем более, что такого корифея по части книжных новинок, как нашего дорогого и не всеми любимого Шуру, черта с два проведешь.
Посему оставалось только развести руками и признать себя голословным.
- Ладно, замяли, - ухмыльнулся довольный Алекс. – Значит, решено.
- Слушай, а почему бы тебе с девушкой не пойти? – осенило меня. – Согласись, это будет выглядеть более естественно, чем два верзилы, вдруг ни с того ни с сего вклинившиеся в окололитературный бомонд.
Стариков помрачнел.
- С девушками у меня в последнее время не складывается.
- Да ну?
- Ну да! – раздраженно отрезал он. – И нечего ухмыляться. Можешь позвонить Шаркову и сообщить ему эту удивительную новость. То-то порадуется звездочет.
- Димку зачем приплел? – укоризненно произнес я. – Он, в отличие от некоторых, не злорадствует, когда у друзей неприятности.
Алекс понуро опустил голову.
- Извини. Что-то злой я становлюсь, с катушек часто срываюсь.
- Ладно, забудь. Все образуется. Лучше скажи, вход на этот вечер свободный или как?
Лицо бравого ловеласа заметно просветлело.
- По приглашениям. У меня как раз два, потому и зашел, - он помахал в воздухе бумажными прямоугольниками. – Так ты согласен?
- А куда деваться, - вздохнул я. – Через полчаса буду готов.
Итак, майским вечером, а точнее, без десяти восемь мы, аккуратно причесанные и одетые подобающим случаю образом, стояли неподалеку от входа в Дом литераторов и созерцали афишу, текст которой гласил, что сегодняшний творческий вечер организован Кружком экспериментальной поэтической мысли (это сочетание меня сильно насторожило) и студией «Монолитный ямб» (тоже убийственное названьице). Вход на мероприятие только по специальным приглашениям.
- Стариков, у нас специальные приглашения? – поинтересовался я.
- Угу. Специальнее не бывает.
- Тогда пойдем, а то через пять минут начнется.
Желающих послушать поэтов-экспериментаторов было до смешного немного, о чем я не преминул сообщить другу.
- Естественно, - солидно молвил тот. – Здесь собрались только элитарные слушатели, знатоки и ценители истинного искусства.
- Судя по информации, которую я прочел на афише, мы увидим выступление любителей, от которых сложно ожидать того, что ты называешь истинным искусством.
Стариков хотел было возразить, но тут свет в зале приглушили и на сцене возникла нескладная фигура долговязого юноши – судя по всему, закоренелого экспериментатора. Ибо кто еще мог вырядиться в бледно-желтый свитер, ярко-красные штаны покроя а-ля «колхозный панк», а также обуть на тощие ноги в зеленых носках плетеные сандалии?
- Если этот светофорный малый является конферансье, то разговоры об элитарном слушателе оправданы на все сто, - шепнул я на ухо Алексу, но он только досадливо отмахнулся.
Тем временем юноша бледный со взором, леденящим душу у последнего шизо-френика, зарядил довольно бойкую речь минут на десять, из которой я ровным счетом ничего не понял, а потому стал украдкой разглядывать зрителей и слушателей.
К моему удивлению, пришедшие по спецприглашениям выглядели весьма серьезными и интеллигентными людьми. Молодежи среди них было крайне мало, а те, кто были, судя по виду, являлись пожизненными «ботаниками». Особенно поразил меня один молодой человек в очках и галстуке-бабочке, с таким упоением внимавший каждому слову ведущего, будто перед аудиторией сейчас толкает речь как минимум оживший Цицерон. Основную массу приглашенных составляли граждане лет сорока – пятидесяти, а в первых рядах можно было наблюдать человек восемь старушек постпенсионного возраста. Интересно, знали они, куда шли, а точнее, на что шли? Наверное, знали. Случайных людей, вроде меня, на таких вечерах, как правило, не бывает. А, может быть, это родственники выступающих поэтов? Такая догадка показалась мне не лишенной оснований.
Тем временем самозванный конферансье объявил первого участника вечера и вприпрыжку умчался за кулисы, хлопая на ходу сандалиями.
Перед микрофонной стойкой незаметно появилась фигура первой выступающей. Насколько я понял, эта пухлая девушка с коровьим взглядом принадлежала к числу основателей Кружка экспериментальной поэтической мысли. Мне пришло на ум, что если все кружковцы окажутся людьми подобного склада, то впору заменить в названии слово «экспериментальный» на «экстремальный».
Девушка не спеша извлекла из черной папки пачку испещренных чернильной вязью листков и, трагически закатив глаза к высоким сводам зала, объявила:
- «Черный подоконник».
Я чуть не разрыдался на плече у Старикова. Настолько нелепо прозвучало название из уст колоритной поэтессы.
- Шура, куда ты меня привел?
- Не мешай. Дай послушать.
Розовощекая служительница Мельпомены собралась с духом и прочла свое эпическое творение. Приведу его дословно.
«Черный подоконник»
У окна, выходящего прямо наружу,
Ты стояла одна с папиросой в руке.
Бесконечно дымя в эту зимнюю стужу,
Наблюдала за тем, как снуют вдалеке,
За туманной грядой чьи-то черные мысли –
Стая злобных ворон, омрачающих сон.
Существа, не познавшие слова «закон»,
Чьи мечты как сметана в пакете прокисли.
Из скафандра твоих непонятных страстей
Робко смотрит душа в ожиданьи вестей.
И коробит малиново-синяя бездна,
Побуждая к борьбе за чужой идеал.
Ты глядишь в небеса. Час расплаты настал.
Там, где действие верно, слова бесполезны.
Подоконника мягко коснулась нога.
С тихим скрипом окно пред тобой распахнулось.
И, шагнув с высоты, грустно ты улыбнулась.
Ах, как жарки порою зимою снега!
Все это читалось с совершенно неуместным, на мой дилетантский взгляд, подвыванием, призванным, с точки зрения автора, усилить восприятие трагизма ситуации. Не знаю, как для остальных, а у меня подобного рода звуковое оформление вызывало дикое желание расхохотаться. Глядя на совершенно серьзное выражение лица Алекса, я еле сдерживался.
- Шура, как ты думаешь, почему подоконник черный? Это что, аллегория такая?
- Не придирайся к словам. Это просто художественный прием.
- Ну да. Помнишь старую песенку: «Давай покрасим подоконник в черный цвет»? Не оттуда, часом, содрано? Тогда это плагиат.
Стариков недоуменно покосился на меня.
- В песне, насколько я помню, речь шла о другом. А потом, каждый имеет право на самовыражение.
- Бесспорно. Тогда, может, мне подняться на сцену и высказать свое мнение по поводу прослушанного? Выразиться, так сказать.
Алекс сурово полыхнул очами из-под рыжеватых бровей:
- Тебе не понравилось?
- Догадайся с трех раз, - я отбросил шутки в сторону. – По-моему, совершенно неоправданно именовать сие убогое произведение словом «поэзия»
- Так это же экспериментальная поэзия! Как ты не понимаешь?
- Конечно не понимаю, ведь главный эстет с художественным вкусом у нас ты.
На этом разговор закончился. Продолжать спор было бессмысленно из-за нежелания сторон взглянуть на позицию оппонента объективно. Внимание вновь переключилось на сцену, с которой пухлая «экстремистка» прочла еще несколько своих шедевров с такими же неудобоваримыми названиями: «Кофе с вечностью вприкуску», «Заметенный сомнением» и «Шарадель намортюа». Когда владевшая умами зрителей в течение двух десятков минут поэтесса откланялась, я вздохнул с облегчением. Как выяснилось, зря, ибо на подиум продефилировал давешний безбашенный малый в цветном прикиде и утомительно долго начал расписывать достоинства следующего участника этого священнодейства.
- Встречайте, - зычно гаркнул «светофор». – Экспериментальный герой пера, известный под псевдонимом Самбурин Сомбреро!
«Герой пера» - худосочный плюгавый человечек, костюм которого сильно смахивал на больничную робу, флегматично вышел на освещенное пространство. Из бездонного кармана того, что, по идее, символизировало пиджак, он выудил небольшой блокнот. У меня возникло отчетливое подозрение, что и от этого субъекта вряд ли стоит ожидать хороших стихов, да и вообще стихов.
Самбурин элегантно высморкался в рукав, поправил массивные очки с толстенными, не иначе как от телескопа линзами, и что-то пробормотал в микрофон. Эта невнятная фраза, по-видимому, означала название прозведения, но расслышать ее было под силу только бабушкам в первом ряду. Впрочем, само высокохудожественное полотно, прозвучавшее следом, автор прочел достаточно отчетливо. Текст, который в процессе декламации сопровождался редким хлюпаньем носа поэта, гласил следующее:
Термоядерной шрапнелью Расстрелять меня попробуй.
Изничтожь своим призреньем,
Гневно выраженным в речи.
Если разум твой наивный
Не отыщет средства лучше,
Можешь со злорадной миной
Распылить здесь «Дихлофосу».
Над пустым стараньем этим
Я беспечно ухмыляюсь
И взираю равнодушно
На никчемные делишки.
Мне плевать на все уловки,
Учиненные тобою.
Запах рыбы пригоревшей
Увлекает к сковородке.
Как банальны все попытки
С курса сбить меня газетой!
На прощанье круг почета
И, нагадив, улетаю.
- Слушай, это гениально, - шепнул мне Стариков.
- Да? А о чем, собственно, шла речь? Я не очень хорошо уловил смысл этого эксклюзива.
- Он же ясно сказал, - возмутился Шура. – «Баллада о комнатной мухе».
- Ах, вот оно что! Да, в реализме автору не откажешь. Это ж надо так вжиться в образ!
Похоже, Алекс не почувствовал издевки в моем голосе и принял все за чистую монету.
На наше счастье ( мое, уж точно!), после следующего творенья Самбурин Сомбреро поспешил ретироваться. Видимо, хотел успеть к закрытию родной больницы, выписка из которой не грозит этому флегматику до скончания веков.
- Ну, и кто у нас далее? – поинтересовался я, зевнув.
Словно предвидя мой вопрос, к микрофонной стойке во всю прыть пронесся очумелый конферансье, чуть не сбив по пути замухрышку Самбурина, и на удивление коротко объявил следующего чтеца и мастера художественного слова.
- А сейчас, внимание! Перед вами выступит один из начинающих авторов, младший член Кружка экспериментальной поэтической мысли Дмитрий Шарков. Это дебют молодого поэта.
- Кто?! – мы со Стариковым выразительно переглянулись и подались вперед, дабы убедиться, что представленный автор всего лишь однофамилец нашего общего знакомого.
Но когда пред светлые очи немногочисленной публики предстал друг детства, отрочества и юности Димка, я почувствовал, что темнота в зале сгустилась донельзя. Алекс, выпучив глаза, таращился на сцену, пытаясь поверить в реальность происходящего.
- Ущипни меня, - пробормотал он.
- Сам щипайся. Тут уже не до смеха.
Димка без тени волнения и смущения поставил на пол портфель, вытащил из недр его жиденькую прозрачную папочку и бойко провозгласил в микрофон:
- «Камышовый крот».
Шура застонал и откинулся на спинку кресла. У меня же с каждой секундой нарастало ощущение, будто все мы находимся в детском саду на утреннике для «особо одаренных детей». Для полноты картины не хватало только малышей в масках различных зверюшек, водящих хоровод вокруг елки.
- По-моему, я вижу дурной сон, - прошептал Стариков как бы в подтверждение моих собственных переживаний.
- Сам виноват, - хмыкнул я, пытаясь заглушить наигранным скепсисом всю бредовость данной ситуации. – Нечего было завязываться с этим мероприятием. А то развели бодягу: «Спецприглашения»! Вот теперь сиди и красней.
Что касается димкиного опуса, могу сказать только одно: мы услышали самое кошмарное произведение, прозвучавшее на этом вечере. Как выразился Алекс, «если смешать воедино наиболее сюрреалистичные образы Сальвадора Дали, галюциногенные видения Карлоса Кастанеды, музыкальные экзерсисы Брайана Ино и блатной фольклор колымских «постмодернистов», этот коктейль выйдет куда слабее, нежели одно только адское творение московского астрофизика Димы Шаркова, название коему «Камышовый крот».
Нет нужды цитировать это чудовищное по форме и еще более чудовищное по содержанию произведение, сорвавшее бурю аплодисментов и пару задушенных воплей «браво!». В своей хаотично-тупоголовой абстракции наш общий друг умудрился намешать все, что только можно и нельзя, приправив ЭТО такими лаконичными перлами, что даже у безнадежного кретина помутился бы остаток чего-то разумного. Более того, «Камышовый крот» оказался не стихотворением, а цельной поэмой, которая заняла по времени аж двенадцать минут. Сдается мне, что в оригинале она была куда короче, и бравый экспериментатор искусно водил всех за нос, импровизируя на ходу.
Как бы там ни было, мы едва дождались окончания явно затянувшегося выступления, после чего, хлопнув пару раз в ладоши для приличия, Шура мрачно сказал:
- Пойдем отсюда.
Я не стал возражать.
Обратно ехали молча. Я вел машину, вглядываясь в темень за окном, а Стариков сидел, полуприкрыв глаза, и размышлял о чем-то своем.
Прощаясь, он, как мне показалось, злорадно промолвил:
- Завтра у нас по традиции воскресное заседание «Клуба», вот тут наш стихоплет и узнает всю правду о своем творчестве.
- Остынь, Шура. Это же экспериментальная поэзия.
- Поэзия? – хмыкнул Алекс. – Черта с два! Такое даже на заборах не пишут.
- Потому что забора не хватит, - неудачно пошутил я.
Стариков сплюнул и тяжело зашагал к подъезду. В этот момент мне стало безумно жаль Димку.
В сущности, разве виноват он в том, что волею случая оказался в странном кружке «единомышленников», где всего лишь пытался раскрыть в себе дремлющий летаргическим сном талант поэта? Другой вопрос в том, как он там оказался и почему ни словом не обмолвился нам? Боялся насмешек? Вряд ли. Димка не такой человек, чтобы бояться, хотя издевательства со стороны Старикова его всегда задевали. Но из-за непонимания часто трещат по швам даже браки, рушатся семьи. Что уж тогда говорить о нашем маленьком объединении, где, несмотря на некоторую неувязку в отношениях друг с другом, никогда не бывало серьезных конфликтов?
Последствия предстоящего разговора обещали быть самыми плачевными. Алекс собирается бить по самому уязвимому месту – самолюбию. Люди творческие, как правило, всегда плохо переносят критику. Что делать?
Дома я долго не мог решиться, но все же пересилил себя и набрал знакомый, давно въевшийся в память номер.
- Как дела, дружище?
- Спасибо, нормально, - голос на том конце провода поражал бодростью и оптимизмом человека, испытавшего душевный подъем и получившего признание части общества.
Не хотелось, очень не хотелось его расстраивать, но выбора не оставалось: либо я сегодня, либо Стариков завтра. О втором варианте лучше не думать.
- Я чего звоню, Димыч. Понимаешь…, мы с Шурой были на вечере.
- Каком вечере?
- Любителей экспериментальной поэзии.
- А-аа. Ну и как?
- Как тебе сказать… Наверное, это слишком э-ээ… слишком авангардно и не для средних умов с высшим образованием. Я так привык к вещам попроще.
- Хм. Но понравилось?
- Не знаю. Черезчур необычно.
- А мое выступление видели?
- Ну а как же! Собственно, я потому и звоню.
- Поздравить хочешь? – Димка, казалось, жутко развеселился.
- И это тоже. Но хочу напомнить – завтра заседание «Клуба тореадоров». Учти, Стариков решил наговорить тебе в лицо гадостей, так что будь готов. Морально.
- Ты это серьезно?
- Абсолютно.
- Значит, не понравилось.
- Я же сказал, слишком необычно, чтобы делать выводы.
- Зато Саша, похоже, сделал. Ладно, Сейдж. Я понял. Спасибо, что позвонил.
На следующий день он не явился. Стариков, предчувствуя что-то, принялся расспрашивать меня, что это значит. Я честно во всем признался, и мы разругались в пух и прах. Попытки связаться с Димкой снова успехом не увенчались. Он никогда ничего не забывал и не страдал быстрой отходчивостью от обид.
Таким образом, я потерял на какое-то время двух друзей.
Не стоит критиковать творческие порывы человека, если они могут быть востребованы. Не пытайтесь рассуждать о вещах, в которых ничего не смыслите. Поверьте, неблагодарное это дело. Каждый начинает творить, когда появляется некий стимул, возбудитель творчества. А убивать в человеке стремление творить, извини-е, грешно.
1999