Станислав Фурта
ЖИЗНЬ НА ЛАДОНИ ИЛИ ОЧАРОВАНИЕ ПРОСТОГО СЛОГА (восемь рассказов Елены Романенко)
"Алтай" http://www.proza.ru:8004/2001/12/19-01
"Италия" http://www.proza.ru:8004/2004/01/27-123
"Национальное самосознание" http://www.proza.ru:8004/2004/01/27-122
"Невеста Муся" http://www.proza.ru:8004/2003/05/05-161
"Песня пластиковых бутылок" http://www.proza.ru:8004/2002/03/02-08
"Обычный разговор" http://www.proza.ru:8004/2001/06/04-69
"Учитель русского" http://www.proza.ru:8004/2001/07/12-60
"Сон Бога" http://www.proza.ru:8004/2001/06/14-53
Жанр короткого рассказа или, если хотите, прозаической миниатюры, на мой взгляд, является одним из наиболее трудных в художественной прозе. В этом жанре пробуют себя многие, как начинающие литераторы, так и маститые. Но произведений, которые можно было бы назвать шедеврами, не так много. Какие примеры приходит на ум? Прежде всего рассказы классиков западной литературы XX-го века. Сравнительно большой рассказ "Рабы любви" Кнута Гамсуна при ближайшем рассмотрении распадается на "венок миниатюр". Цикл "Злые сказки" Пера Лагерквиста достаточно близок фантасмагорическим миниатюрам из "Книги вымышленных существ" Хорхе Луиса Борхеса. Особняком в этом ряду стоит дзен-будистский по стилю и философскому наполнению цикл "Рассказы величиной с ладонь" японского классика Кавабаты Ясунари. Если же обратиться к русской литературе, то я бы упомянул рассказы Ивана Алексеевича Бунина из "Тёмных аллей": "Красавица", "Дурочка", "Сто рупий", "Часовня". Этот перечень никак не может претендовать на полноту и совершенство. Я привёл здесь примеры столь разных по духу произведений, чтобы сквозь призму основных тенденций, существующих в этом жанре, представить творчество молодой писательницы из Челябинска Елены Романенко.
Ограниченность пространства диктует свои законы. Текст, занимающий от половины до трёх страниц, должен быть предельно выверен. В прозаической миниатюре важно каждое предложение. Если автор повести или романа может себе позволить роскошь дать возможность читателю расслабиться на одной-двух страницах, то миниатюрист обязан удерживать читательское внимание на каждой фразе. Для этого существует несколько путей. Один их них – изображение "мимолётности" (термин заимствован мной из названия великолепного цикла музыкальных миниатюр Сергея Прокофьева). Классический пример – дзенская проза Кавабаты. Сверхзадача метода – создать у читателя ощущение "инсайта", погружения в природу Божественного или Божественность природы в самом широком смысле. И если у Кавабаты эта сверхзадача достигается при помощи лаконичного описания обыденных предметов и явлений природы, будь то обыкновенная долька лимона ("Любовница бедняков") или цветение цереруса ("Церерус"), то Гамсун ("Рабы любви") и Бунин ("Сто рупий", в меньшей степени "Часовня") отталкиваются от чрезвычайно меткого изображения коротких жанровых сцен и выверенных, задающих ритм повествования реплик героев. Здесь речь уже идёт не столько о единении с природой, сколько о раскрытии перед читателем потаённых уголков человеческой души. Совсем иной метод используют Лагерквист и Борхес, притягивающие внимание читателя за счёт ухода в иную реальность. Их сюжеты фантастичны, предельно мифологизировны, стилизованы под притчу. Миниатюрам Лагерквиста и Борхеса порою присущ "философский эпатаж", когда для иллюстрации некой заключающейся в произведении идеи искажаются привычные мифологические образы. Например, амур Лагерквиста в "Любви и смерти" – "…огромный мужик, тяжёлый и жилистый, весь волосатый".
Миниатюры Елены Романенко за редким исключением не следуют ни той, ни другой традиции. В её "рассказах величиной с ладонь", как правило, умещается если и не вся жизнь героев, то, во всяком случае, такой временной отрезок, который в жизни является определяющим. Если говорить о прозе Елены, как о явлении, то её творчество, вне всякого сомнения, восходит к русской литературной школе, и я бы в качестве прототипа указал на рассказы того же Ивана Алексеевича Бунина "Красавица" и "Дурочка". О чём же пишет Елена?
Рассказ "Алтай". Тема ответственности за тех, "кого мы приручаем". Всем до боли знакомая затхлая атмосфера подъезда в хрущобе. Никому не нужный приблудный щенок-метис. Приютивший пса пропащий алкаш Ванька Серый. Для обоих эта встреча – последний шанс на достойную жизнь, который оба пытаются использовать. Алтай превращается в дородного пса с "человечьими" глазами, Ванька в добросовестного работягу, у которого "золотые руки". Но, как поётся в известном бразильском шлягере, "печаль бесконечна, и лишь счастье имеет конец". Предательство Ваньки, снова ушедшего в запой, кончается трагически. Пьяная драка, выстрел из милицейского "макарова", тёмное пятно на снегу – труп собаки. Хозяин снова опускается до сумеречного инфернального состояния. Мурашки бегут по телу от последних строк в рассказе. Пьяный Ванька орёт на весь двор "Ой, мороз…", "и голос его… похож на вой".
В рассказе чуть более семи тысяч знаков. Описываются события нескольких месяцев. За скупой статистикой стоит проблема глобальная: рождение и крушение надежды на иной сценарий развития жизни.
"Италия". Несколькими скупыми штрихами Елена Романенко описывается жизнь двух беззаветно любящих друг друга людей, мужчины и женщины, начиная со школьных лет и до преклонного возраста. Через всю жизнь красной нитью проходит образ мечты о поездке в Италию, которой так и не суждено осуществиться. Чем были грёзы об Италии для этих людей? Фетишем, символом их неспособности повернуть жизнь к лучшему или, наоборот, "лучом света", позволившим сохранить чистоту души в вязкой текучке повседневности? Автор не предлагает читателю готового решения, предоставляя возможность ответить на этот вопрос самостоятельно.
Может показаться, что в рассказе "Национальное самосознание" Елена Романенко отходит от попытки "уместить на ладони" жизнеописание своих героев. Действительно, рассказ чисто жанровый, целиком состоящий из диалога двух случайных собутыльников в пивной. Сведения, сообщаемые героями о самих себе, достаточно скупы. Но на поверхность выходит проблема глобальная, не сводящаяся к перепетиям судеб персонажей. Это проблема маргинализации сознания в обществе не только в России, но и почти на всём постсоветском пространстве. Несмотря на трескотню в прессе о возрождении русской национальной идеи и рост националистических настроений в автономиях, десятилетиями проводимая селекционерами от идеологии работа до сих пор даёт свои плоды, причём в самых уродливых формах. После двух-трёх выпитых стаканов национальные границы стираются, и собеседники становятся "новой исторической общностью". Без культуры, без идеалов. Башкир вспомнит о том, что он башкир, а русский, что он русский, только протрезвев. И тогда снова произойдёт размежевание. Но не в соответствии с культурными традициями, а по принципу "свой-чужой".
Рассказ "Невеста Муся" интересен тем, что в нём в аллегорической форме Елена Романенко передаёт историю замужества молодой девушки (опять-таки описывается период времени, определяющий всю последующую жизнь героини). Изображаемые в рассказе события абсолютно реалистичны, но… героями повествования являются не люди, а животные… Кошки, собаки, ослы, львы и даже один опоссум. Зооморфизм определённых человеческих реакций показан автором с нескрываемым сарказмом. Ну, как здесь не вспомнить Борхеса с его драконами и амфисбенами, за которыми скрываются те или иные паттерны человеческой психики?
В этом же ключе выполнен рассказ "Песня пластиковых бутылок". Здесь автор выстраивает некий параллельный мир, одушевляя "предметы БУ". Говоря о традициях, которым Елена следует в рассказе, можно упомянуть и метод мифологизации повествования Лагерквиста и Борхеса, и концепцию духовности всех вещей и явлений Кавабаты. С одной стороны, пластиковые бутылки в рассказе столь же человечны, как и собирающая их баба Тася. Через бутылочную болтовню мы, как на экране кинематографа, видим картинки нашего не слишком приглядного быта. С другой, абсурдной концовкой рассказа автор возвращает читателя в мир подлинных реалий. "Лишь бы не масло!" – этот вопль полностью лишает героинь антропоморфных черт. Окончание миниатюры диссонансом со всем предыдущим повествованием напоминает финал рассказа Бунина: "Сто рупий, сэр."
В индийской философии есть такой термин – майя. Майя – это некая космическая завеса, скрывающая от людского сознания истинную суть вещей. В наши дни майя, за которой человек вынужден скрывать свои подлинные чувства, это очень жёсткий мир условностей. Рассказ "Обычный разговор". Он и она. Обычный разговор по телефону. По одну сторону майи – ничего не значащие реплики персонажей. По другую – их подлинные мысли и чувства. И снова сквозь немудрёный текст разговора прочитывается вся жизнь героев. "Жизнь на ладони".
Этой же теме, теме условностей существования, в рамках которых невозможна самореализация человека через открытое выражение своих чувств, посвящён рассказ "Учитель русского". Отказавшись от любви, герои совершают духовное самоубийство, за которым – пустота. Наиболее трагичен образ пожилого преподавателя Петра Алексеевича, убившего в себе любовь. Образ "поникшего, ссутулившегося" старика без будущего. Менее ясно проступает судьба студентки Маши Петуховой, осознавшей что ни один из её молодых, сильных, замечательных друзей "не похож на учителя русского языка…"
Прежде чем писать о последнем, на мой взгляд, самым сильном рассказе в подборке Елены Романенко, приведу небольшую цитату из рассказа Рюноскэ Акутагавы "Завещание": "Я прочел биографию Эмпедокла и почувствовал, к какой глубокой древности восходит жажда стать богом. Ты помнишь, как мы, сидя под священной смоковницей, рассуждали об Эмпедокле, бросившемся в кратер Этны? Тогда я был одним из тех, кто хотел стать богом." Рассказ "Сон Бога". Примечательно, что в рассказе Елены слово "Бог" везде пишется с большой буквы, хотя речь идёт о простом человеке. Рассказ многослоен. Казалось бы, старая и весьма затасканная со времён Достоевского тема Бого-человека. Но как она решается у Елены в прокрустовом ложе жанра прозаической миниатюры? Для того, чтобы ощутить в себе Бога не нужно бросаться в кратер Этны, не нужно творить чудеса, исцелять бесноватых, ходить в рубище, не нужно вообще ничего… Бог в рассказе Елены Романенко также не имеет ничего общего с расхожим представлением о Боге, как и амур Лагерквиста с изображением амура на картинах эпохи Возрождения. Бог в рассказе Елены подчёркнуто замкнут и одинок. Он боится живых, реальных людей. Его единственная забота в жизни – возделывание сада. Но Он – не просто садовник, Он – Творец, Демиург. Он творит Вселенные, населяет их животными, людьми, вершит их судьбы. Где же находятся Его миры? В Его снах и фантазиях. Эта мысль может показаться нелепой, если не знать теории Карла-Густава Юнга, по которой именно в сновидениях человек становится Богом, вершителем своей судьбы. Именно потому, что Бог в рассказе – всё-таки Бог, а не дьявол, создаваемые Им миры всё более приобретают черты возделываемого сада. А поскольку Он не только Бог, но и простой смертный, земная жизнь рано или поздно подходит к концу, и тогда Он принимает с радостью "накрывший Его покой". В минуту ухода Бога в иной мир, над тем, другим миром медленно просыпается солнце… На этот рассказ можно было бы повесить клеймо крайнего индивидуализма, если бы не одно обстоятельство: переделку Вселенной надо начинать с самого себя. Как показывает вся история человечества, иного пути нет.
Проза Елены Романенко в целом пессимистична. Современных писателей часто упрекают в излишнем пессимизме. Но, в конце концов, "знак" творческой энергии писателя зависит напрямую от окружающей действительности, а последняя пока поводов для оптимизма не даёт. Вместе с тем хочется отметить, что "свинцовые мерзости русской жизни" преломляются через тонкую духовную организацию автора. В рассказах Елены нет места злобе, ненависти, безграничному отчаянию, которыми наполнены произведения многих современных авторов. Весь жизненный негатив изображается в пастельных тонах философской грусти.
Язык рассказов Елены Романенко прост. Её миниатюры читаются на одном дыхании. С одной стороны, эта простота является необходимым для стиля, который Елена выбрала, литературным средством. Изобразить на одной-двух страницах всю жизнь героев, показать их мечты и чаяния, используя многомерные каскады придаточных предложений нельзя. Однако, упрощая манеру письма, достаточно легко скатиться до использования стандартного набора "готовых словесных кирпичиков", литературных штампов. Но штамп перестаёт быть штампом, если здание, сложенное из этих кирпичиков, выстроено гармонично. В большинстве случаев Елене это удаётся, и отточенность простых грамматических и смысловых конструкций создаёт атмосферу неповторимого очарования. Это очарование самой жизни, её естественного ритма, очарование погружения в мир незатейливых эмоций, ощущения счастья, ощущения боли. Наверное, вот таким очень простым и гармоничным по форме создал некогда наш мир Господь…