Состояние статики.
Арочная фигура, фонограмма из столбов, линия репродукторов, одного момента жизни, затёртого, чёрно-белого фото. Под аккомпанемент снегопадения, заочного душегубства, секундной промашки, под висячем небом, без звёзд. Тихо перебирая обмотанными в оборки ногами, плёлся себе на уме, покуривал в морозный город, похаркивал рыжей мокротой, в шоколадный вечер, брёл на ощупь, не закрывая красных глаз. Глаз без лица, на всю голову, на треть тела, с помутневшим зрачком похожим на треснувший красным, свет магазинных витрин, словом весь город, вся страна, в одной точке, во мне - сейчас. Ошибки быть не должно, дрыгая руки, дёргаясь телом подвешенным за ниточки, путаясь в проводах от рогатого, на тихом Страстном, приходится управлять собой, вытягивая из болот на поверхность за волосы, голову с мыслями «город взят, бегите во храм, с последней жадной до тебя пулей». Мигрень в висках, колола изнутри, пульсируя, «живая струйка грядущего». Бульвар полз, извиваясь, медленно продвигаясь вперёд, мне было трудно идти дальше по скользкой корке, чешуйкам змеиной кожи, приходилось хвататься, пытаться удержать опору, равновесие, цепляться за длинные тополя, с раковыми отростками на деревянных телах, вгонять в них грязные ногти. Я сел на лавочку, забрался на неё с ногами, остался ждать следующей остановки, с надеждой на понимание, этих сил, направляющих меня. Время будто сжималось, образуя в голове всёпожирающую пустоту, холода не было… иногда заново находя себя, я рыскал взглядом по своему непривычному телу, словно ловя самолёты фашистов в 41-м небе, небе будущей жизни, оборотной стороны моей монеты, счастливой стороны, выпавшей соседу. «память:» Давно, в детстве, до 17-го, у меня как и у всех была мама, пышная, мягкая, вкусная мама, прятавшись ей под подол я был сохранен, мнил себя в безопасности, резал лицо улыбками счастья, что не один, я не один за пятнистым подолом. Вчера она куда-то ушла, у неё не было сил благословить меня, она уходила тяжело срывая смрадные слова с треснувших губ, с жаркой рукой рвущей себе пылающую грудь, одета деревянным гробом, белым саваном, до сырой земли несла себя сама, на растерзанных крест на крест, плечах, чтоб не тратится на грузчиков, а закапывать её пришлось мне, мёрзлой глиной, будто формочками выделывая холмик за холмиком. За чёрненькой оградкой, как во дворах, на зелёных газонах с предупредительными табличками вместо крестов и памятников. «За упокой рабы божьей Наталье», за вечные души, за мёртвые души. Тогда много времени заняла учёба, окончить санитарские курсы, стать ближе к фронту, «возлюбить жизнь, как смерть, видя в ней новое рождение» но в страхе бежать, бежать без оглядки, прятаться под подол покойной ныне матери. Тут же успокоившись, без стыда, в обнимку с пьяной совестью красного комиссара, встать в строй, быть отрыжкой революции, стоявшей плечом к плечу, как один пролетарский боец наблюдать за ходом тщетных телодвижений, тонущего в водах гражданской войны народа, «народа победившего фашизм» и переварившего Сталина. Попытка учить стихи, выбитые на стенде, над моей непокрытой головой, за спинами ЦК:
Мы кричали –УРА!
Сталин, сталью ***чил в спину.
Бросались вперёд, не считая
патронов в груди.
Под струю пулемётов,
Буд-то с глухого похмелья в воду.
Когда падают люди,
В голове без смущения тряска.
В первый ряд под приклады надо.
Бьёмся. Удары по каске,
Мухами серыми. Бдззынь. Бдззынь.
Как мотыльки на свет.
Сгорели?
но это впереди, в прозрачном, как сладкая на свет конфета, будущем без покойных душ. «пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов»… Закончив «в горячке» осмотр композиции своего тела, всё теми же резко чужими для меня глазами, я встал с ледяной лавки, дождавшись похожей на свою остановку, в подземном переходе стояла девушка, шлюха, с глазу на глаз, тет-а-тет, под дозняком циклодола и водки, за три тысячи ночь, договоримся. Найти приёмных родителей и замереть в состоянии статики, на всю эту гадкую ночь.