Вот так живешь себе поживаешь, горя, можно сказать, не знаешь, и вдруг в один прекрасный момент выясняется, что тебе посвятили стихи… Радоваться этому или плакать? По тщательном наблюдении за теми, кому посвятили, я пришла к неутешительному выводу, что большинство все-таки радуется. Милые, наивные люди!
Почему-то всегда кажется, что если тебе посвятили стихи, то значит, стихи, которые тебе посвятили, имеют к тебе ну хоть какое-то отношение. И что тот, кто поставил твое имя в начале своего стиха, относится к тебе хорошо – то ли уважает тебя и ценит, то ли просто любит тебя за то, что ты такой славный и умный, и что с тобой всегда так приятно общаться, и что любить тебя – это такое неземное блаженство, что ну просто сразу же хочется посвятить тебе ну какие-нибудь стихи. Да хоть вот эти. Или вон те. Тебе-то, милому и славному, не все ли равно? Тебе ж главное – имя свое увидеть. Увидеть – и разомлеть в пароксизме благодарности…
Или я ошибаюсь?
*
Иногда мне кажется, что если тебе посвящают стихи, то это означает прямой разговор с тобой – именно с тобой, и ни с кем больше. Что какие-то детали в этом стихе, какие-то штрихи и нюансы обязательно несут в себе неповторимую часть тебя – ту самую часть, которая, оставаясь достаточно удобочитаемой для всех, более всех – и глубже всех! – понятна тебе. И стало быть, весь стих в связи с этим несет в себе очарование легкой интимности, невольная причастность к которой стороннего читателя только добавляет ей прелести.
Суммируя сказанное, делаю простой вывод: стих, который нам посвящают, на мой взгляд, должен обладать наипервейшим свойством – несомненной причастностью к нам. Чтобы любое другое имя мгновенно казалось в нем чужеродным.
Иначе – зачем?
*
Особенно много посвящений относится, конечно же, к любовной лирике. Это и понятно: и пяти минут не прошло, как влюбился, а стихи уж томят израненную душу посвященца.
Философский раздел также не обделен соответствующим вниманием: поскольку умная мысль – вещь достаточно условная (не сказать – эфемерная), то, чтобы праздным читателям и в голову не пришло усомниться в ее существовании, надежней всего подклеить ее к какому-нибудь непререкаемому авторитету.
Но все это не более чем занятно и уж тем более простительно. И даже невысокий уровень стиха не всегда является поводом для огорчений – в конце концов вас просто хотели порадовать пристрастным вниманием.
Конечно, досадно, когда посвященные тебе стихи не выдерживают хотя бы и самой снисходительной критики (ведь каждый из нас достоин самого лучшего!), однако низкое качество стиха – это еще полбеды.
Гораздо противней, когда публично посвящаемое тебе нечто написано до такой степени ЭТИЧЕСКИ неряшливо, что просто диву даешься: и чем это я так провинился?..
*
Передо мной подборка стихов небезызвестного сетевого автора Имануила Глейзера. Подборка, настолько богатая всевозможными посвящениями, что я буквально терялась, не зная, с какого «шедевра» начать.
*
Стоит ли повторять давно известную истину о том, как важны в стихах первые строчки? Они задают тон, организуют читательское восприятие, настраивают на принятие героя и так далее.
Помнится, я уже делала разбор стихотворения, посвященного Андрею Широглазову, и все-таки мне снова и снова хочется спросить у читателей: а что бы вы подумали о человеке, прочитав вот такие, посвященные ему, самые что ни на есть первые строки:
За решёткой, в зубах сигарета,
Ты глядишь исподлобья слегка
И, ничем не похож на поэта,
Ты скорее похож на зэка.
А потом и еще две:
Я тебе в коридорах советских
Не протягивал крепкой руки
И только спустя три строфы с удивлением обнаруживаешь, что данный стих посвящен отнюдь не рецидивисту, которому порядочный человек и руки-то не подаст (в коридорах советских), а вполне даже приличному члену общества, который, следуя авторскому контексту, не даст в обиду еврея, «если бьют лишь за то, что еврей», и который – «фашистский случись беспредел» – без колебаний зароет автора в сеновале, после чего без колебаний пойдет с ним на расстрел.
Правда-правда, так и написано:
Не нужны тебе лавры героя,
Но фашистский случись беспредел,
Ты меня в сеновале зароешь
И со мною пойдёшь на расстрел.
При этом любой здравомыслящий человек как бы тихонько как бы отметит про себя – при этом даже как бы с раздумьем – что в данном контексте «сеновал» звучит как-то … э-э… хм… двусмысленно… как-то интимно и практически эротично…
Впрочем, подумав именно так, тот же самый здравомыслящий человек тут же совестливо упрекнет себя в совершенно неприличном разврате, конечно же не имеющем никакого отношения к тому, кому посвящен этот самый… хм… сеновал.
*
Вот еще стишок из той же серии. Называется он «ПРЕДНОВОГОДНЕЕ» и посвящен… кому бы вы думали? – Алексею Ивантеру!
Вообще посвящать стихи Ивантеру, на мой взгляд, дело весьма и весьма опасное. Во-первых, он мастер. Во-вторых, настоящий мастер. Так что не дай бог перед ним опозориться. Что опять-таки во-первых. А во-вторых…
А во-вторых, если вам когда-нибудь (и главное – почему-нибудь) все-таки захочется сделать Ивантеру приятное, как бы ни отговаривали вас ваши лучшие друзья, то прежде всего вам следует помнить: подобные харакири лучше всего делать под Новый год – как-то оно перед праздниками острее чувствуется. С чем заодно и поздравите кумира – например, вот так:
ПРЕДНОВОГОДНЕЕ (Алексею Ивантеру)
Резидентура твоя прогорела?
Экое дело! Ты, вроде, не врач...
Жинка над инглишем недокорпела,
а без него тут ни шагу, хоть плачь
…как бы сочувствует господину Ивантеру автор стихотворения, как бы говоря: да ладно тебе, Алексей, по пустякам-то расстраиваться! Тем более что:
А у тебя ведь и глиссер, и тачка,
муза-чудачка, палата ума,
И графоманства банальная жвачка,
и соколовская белая тьма...
Уж я не знаю, что в переводе с Глейзера на русский означает «белая тьма», или, проще говоря, «тьма белая», к тому же еще и «соколовская», но вот этот, столь ярко отмеченный автором, факт наличия у Ивантера «графоманства банальной жвачки» – да еще с самодовольным занесением ея в ивантеровский дебет – вызвал у меня приступ гомерического недоумения.
Впрочем, сам Ивантер настолько внезапен и противоречив, что не удивлюсь, если его собственная реакция оказалась вполне положительной. А что? Отнесся же, например, Широглазов к своему «сеновалу» с философским спокойствием. Да еще и благодарил.
Если не ошибаюсь…
*
А все потому, что люди у нас в основном благодарные. И не только у нас. Радуются, понимаешь, каждому доброму слову – число дети, ей-богу! Вот, например, живут на Украине два хороших человека – Андрей Грязов и Татьяна Литвинова. Живут себе поживают, и вдруг в один прекрасный момент выясняется, что им посвятили стихи. Ну и кинулись они их читать сразу – а чего ждать-то, раз посвятили?
И вот тут-то все и выяснилось. Причем сразу – с названия. Потому что стих называется: «ПОЭТАМ в КИЕВ-2». И чтобы никому и в голову не пришло подозревать автора, что уже и само название вышло у него какое-то, прямо скажем, сомнительное, в первую строку он ненавязчиво вмонтировал пояснение:
В том Киеве, где живы, слава Богу,
Души моей заветные друзья…
То есть (это я для непосвященных) автор как бы убедительно поясняет: именно в ТОМ Киеве, в ТОМ САМОМ Киеве-2, а не в каком-нибудь ЭТОМ под номером один, к которому мы все так закоснело привыкли.
Трепетное отношение к друзьям находит свое выражение и в синтаксисе: «В том Киеве, где живы, слава Богу». То есть, обратите внимание, не просторечное и к тому же не вмещающееся в ритм «где живут», а именно глубокомысленное и так кстати вмещающееся «где живы». И тут уж, как говорится, думай что хошь.
Но и это еще не все. Поэт при помощи выразительных средств рисует картину теплой дружеской встречи поэтов в Киеве-2 по случаю поэтического фестиваля, на который автор прибыть не смог, но очень хотел, для того чтобы, так сказать, собственными глазами увидеть, как «опять вскипает празднество поэтов / от всех попсовых торжищ в стороне». И вот, чтобы никто не сомневался в таком благородном желании, он и написал об этом стихи, посвятив их «Андрюше и Танюше». А заканчиваются эти стихи так:
И в эти дни, томясь в тупом отрубе,
Я шлю вам горьковатые стихи
И верю – живы мы покуда любит
Нас кто-то. Остальное – пустяки.
Так вот ты, оказывается, какая, настоящая любовь! Даже томясь в отрубе – и даже в отрубе тупом – настоящий поэт всеми фибрами души рвется туда, «где вскипает празднество поэтов» – от «попсовых», как вы помните, «торжищ в стороне».
Автору и в голову не приходит, что его послание друзьям в Киев-2, явившись следствием тупого отруба, при котором, как правило, люди не ведают, что творят, выглядит довольно сомнительно, если не сказать больше. А если сказать, то лично мне было бы просто неловко читать посвящение себе, сочиненное кем-то в такой неприличный, так сказать тупоотрубный момент.
*
Вот я и думаю: а догадываются ли любители посвящений о том, что, если ты посвящаешь кому-то свой стих, ты должен – обязан! – быть предельно внимательным и корректным, чтобы не дай бог не связать навсегда в единое целое чужое и ни чем не повинное имя с твоей собственной глупостью.
*
Надо сказать, Андрею Грязову повезло меньше, чем Татьяне Литвиновой, – ему Имануил Глейзер посвятил еще один стих!
На всякий случай напомню, что в предыдущем стихе господин Грязов вкупе с Т. Литвиновой был публично озвучен как «души моей заветные друзья». С тем большим изумлением я читала следующие (опять-таки первые) строки:
Я давно не ищу виноватых
И не мучаюсь верой слепой.
Стали чистыми руки Пилата
От помывки перед толпой?
Учитывая, что стих называется «ПАМЯТИ М.БУЛГАКОВА», появление в контексте Пилата становится более-менее понятным.
Но почему сакральный вопрос о чистых руках богоубийцы напрямую адресован украинскому поэту Андрею Грязову, лично для меня остается в тумане вплоть до финальной строфы – увы, так и не внесшей подобающих корректив в невольно складывающееся у читателя впечатление об Андрее Грязове как о человеке, который каким-то подозрительным образом оказывается причастным к этой нехорошей истории с чистыми руками прокуратора и у которого (следуя логике посвящения) действительно пора бы и спросить наконец со всей подобающей строгостью: ну что, господин Грязов, будем в молчанку играть или все-таки объясним следствию, куда делись с места происшествия отпечатки пальцев коррумпированного чиновника Пилата?
Отвлеченные рассуждения на тему Пилата и его рук закончились не менее отвлеченными выводами о том же. Так что, дочитав стих до конца, я так и не поняла: а какое отношение ко всему этому имеет А. Грязов?
*
Истинная тактичность, осмысленная бережность по отношению к чужому имени, а стало быть, и его владельцу – вот признаки настоящей любви. Все остальное – подделка.
А кто спорит-то?..
*
Иногда, читая посвящения Глейзера, я буквально развожу руками: какое же все-таки, блин, отношение имеет к этим или вон к тем его стихам человек, которому они посвящены?
Передо мной еще одно стихотворение, подобное стиху о Пилате, но на сей раз написанное о Коктебеле. Оно так и называется: «КОКТЕБЕЛЬ». И даже имеет под собой эпиграф – вполне, кстати, уместный, поскольку принадлежит Максу Волошину.
О чем же это стихотворение? Ну как о чем! О Коктебеле, разумеется, – в том смысле, что не о Коктебеле, а о совсем другой земле, однако похожей на Коктебель, причем не только пейзажем, но и находящейся там могилой некоего поэта – и кажется, не Волошина, а какого-то другого, чье имя автор стиха так и оставляет нераскрытым (типа интеллигентный человек и сам догадается). Если я ничего не путаю, конечно. На всякий случай цитирую:
Эти складки земли
я запомнил ещё с Коктебеля.
Эти волны холмов,
словно давнего бунта следы.
Четверть века назад
первый раз
в день последний апреля
этот подвиг природы
сквозь призму отдельной судьбы
я увидел воочью,
поднявшись к могиле поэта,
Ханаанский пейзаж
мне открылся с горы Енишар.
И все бы хорошо, да и стих неплох, вот только хотелось бы все-таки знать: чья ж там могилка? что за поэт? Особенно учитывая, что стих посвящен… Василию Пригодичу.
Я трижды прочитала стихотворение, пытаясь понять, какое же отношение имеет В. Пригодич к «могиле поэта», которую автор «увидел воочью»? В чем тут намек? В каких деталях искать личное послание господина Глейзера господину Пригодичу? Нет ответа…
Но честно скажу: прочитав, как и положено, вначале посвящение, а потом наткнувшись в контексте на «могилу поэта», бо-о-ольшие мурашки побежали по моей вспотевшей (извините) спине.
*
Мое эссе вступает в финальную фазу. Для которой я приберегла наиболее эффектное посвящение. А чтобы смысл посвящения пробрал вас до мозга костей, привожу стихотворение целиком, попутно многозначительно отметив, что сие произведение помещено автором в раздел любовной лирики:
Старая кассета
Раздел: Любовная лирика
Я на твоём лугу альпийском,
Раскинув руки,
Лежал в ночи, и близко-близко,
Сквозь птичьи звуки
Ты в золотистом оперенье,
Как в полнолунье,
Читала мне стихотворенья,
Моя певунья.
Звучали птицы многокрыло,
И полногрудо,
И ты себя совсем открыла
Навстречу чуду,
Захлёбываясь, спотыкаясь,
Меняя ритмы,
Вытягивала ты сквозь хаос
Струну молитвы,
И рассыпала блёстки ноток
Полуигривых,
И ясен был, хоть и нечёток,
Настрой счастливый.
И целовала в губы, в брови,
Смущаясь где-то...
Оборвалась на полуслове
Твоя кассета.
Я больно вздрогнул, не дослушав
Той песни зрелой.
Не так ли расстаются души
Навеки с телом?
Конечно, вы уже обратили внимание на женские окончания глаголов, и даже при самом поверхностном прочтении вам, разумеется, бросилась в глаза некая «певунья», которую автор смело называет «моей» (в смысле своей), весьма откровенно рассказывая читателям, как она «целовала» автора «в губы» и даже «в брови», при этом совершенно по-девичьи «смущаясь где-то» (попутный вопрос: где-то смущаясь – это где?). То есть перед нами как бы типичный образчик как бы действительно любовной лирики.
И только одно обстоятельство ввергло меня в легкую краску, как бывает, когда ненароком подглядишь чужой секрет, вовсе не предназначенный для посторонних: стихотворение посвящено А. Ишунину!
Я лично знакома с А. Ишуниным и еще позавчера могла с чистой совестью свидетельствовать, что поэт А. Ишунин как минимум мальчик. Однако теперь, собственными глазами прочитав посвященный А. Ишунину стих из раздела любовной лирики, я уже ни в чем не могу быть уверена.
Ведь любой посвященный стих уже просто по определению должен содержать в себе элементы личного обращения, детали личных взаимоотношений, то есть некий признак интимности – в приличном смысле этого слова.
Проще говоря, посвящаемый стих не должен – не имеет права! – быть случайным, абы как притянутым за уши к чужому имени.
В противном случае это может быть не только до крайности неэтично, но и прямо оскорбительно.
Но, может быть, я чего-то не понимаю?..
*
В качестве эпилога я расскажу вам одну историю. Некая женщина очень любила быть при известных поэтах. При очень известных. А чтобы ее от них не прогнали, она старалась быть им полезной: ездила вместо них по издательским делам, перепечатывала рукописи, разбирала архивы, чинила розетки, вытирала пыль, переустанавливала Windows, бегала за водкой для гостей, ну и так далее. И вот однажды случилось чудо: одной очень известной поэтессе захотелось эту женщину отблагодарить!
– А не посвятить ли тебе стишок? – задумчиво спросила она.
– Посвятить! – задыхаясь от счастья, проговорила добрая женщина.
Она была в таком восторге от нежданного подарка, что, возможно, ей даже показалось на минуту, что вот сейчас эта очень известная поэтесса сядет за письменный стол, возьмет авторучку, и на ее прекрасном челе мучительно отразится весь спектр мыслительного процесса, направленного на наиболее полное осознание крайней индивидуальности духовной сущности стоящей перед ней женщины, столько лет служившей ей верой и правдой!..
Но мы простим ей эту нелепую надежду – в конце концов всем нам свойственно преувеличивать свою значимость в жизни других людей.
На самом деле все произошло гораздо банальней, а значит, естественней.
Известная поэтесса, порывшись в архиве, извлекла какой-то поблекший листок и сказала:
– Вот хороший стишок… про дерево… написанный мною двадцать лет тому назад. Пожалуй, его-то я тебе и посвящу.
И посвятила. И через полгода вышел сборник, в котором каждый желающий мог без труда узреть стишок про дерево с посвящением этой даме.
…Откуда я знаю эту историю? Та женщина сама же и рассказала – с гордостью открыв сборник на нужной странице и с чувством собственного достоинства указав все еще дрожащим от счастья пальцем на посвящение ей.
17-18 января 2004 г.