ПЯТЬ
- В мире, мой дорогой рядовой Тонкодуев, далеко не все можно подвергнуть анализу и логическому объяснению. Если Лена сосет у Саши, то это вполне естественно, и, наверняка, имеет под собой разумную подоплеку, но когда Саша начнет сосать у Лены, это будет значить, что кто-то из них просто сошел с ума.
- Ну почему же? Лена вполне может оказаться гермафродитом. Такое бывает.
- Да, такое бывает, – сегодня Косолобов в особенном угаре и уже несколько часов подряд домогается до меня со своими малопонятными эзотерическими беседами.
РВСН. Ракетные войска стратегического назначения. Как горд я был, получив форму с черно-желтыми нашивками. Я ощутил себя вершителем мирских судеб. Полубогом. Генералом незримой войны. Но первый год в армии занимался лишь уборкой снега да выкосом травы. Последовательная, но бессмысленная работа. Снег имеет обыкновение выпадать заново, а трава – вырастать к утру.
Большинство кладет на такую работу всю жизнь, но никогда не отваживается себе в этом признаться. Вкалывают по четырнадцать часов в сутки, а по ночам ходят в клубы класса VIP. Это - все равно, что пожирать красную икру, сидя на унитазе. Все равно, что бороться с лишним весом, выблевывая остатки пищи после обеда за 450 долларов. Все равно, что заворачивать фекалии в фантики от конфет. Это омерзительно.
Я не хотел заниматься бизнесом. Я хотел служить в армии или уйти в монастырь. И вот я здесь, среди бескрайних таежных лесов. В обосранной Господом военной части, куда начальство по несколько лет не кажет носа. А тщедушный лейтенант Косолобов маячит перед глазами и, коряво жестикулируя, изливает на меня очередную порцию экзотического бреда.
Косолобова у нас не любили. Один Бог знает, за что. Был он опрятен, вежлив, добросердечен. По-мужски порядочен, но без капли хамства. Говорил мягким высоким голосом и имел неприлично маленький для мужчины рост. Посему и не производил впечатления командира. Посему и не вызывал уважения. Целыми днями разглагольствовал он на разные фантастические темы, выдумывая теорию за теорией. У некоторых он вызывал смех. У некоторых – презрение. Впервые услыхав неблагогласную фамилию лейтенанта, мы, молодые наглые орлы, тотчас окрестили его Косоёбовым.
Дружным смехом проводили меня в информационный отдел, когда я перешел под его начало. Странное дело, будучи в лейтенантском чине, Косолобов координировал почти всю работу в части.
В связи с компьютеризацией, армия испытывала серьезный дефицит персонала с пользовательскими навыками. Потому меня, простого рядового, и усадили к компьютеру. Потому и дали офицерский паек. И вот я сижу, довольный, за 14-дюймовым монитором и обсуждаю с лейтенантом Косолобовым аспекты личной жизни. Аспекты общественной смерти.
- Посмотри на меня. Мне двадцать восемь, а я все еще девственник. И знаешь, почему? Нет, не знаешь. Не догадываешься. Ты думаешь, лейтенант Косолобов – импотент. Лейтенант Косолобов – извращенец. Нет. У меня было несколько девушек. И я был женат. Но она ушла через четыре месяца. Она сказала: «Андрей, ты или импотент или мудак». Она встала с постели, хлопнула дверью и унеслась в никуда. Но я не жалею. Я не жалею о ней.
У меня был брат. Младший брат. Максим. Однажды, когда ему было четырнадцать, он отправился на очередное пьяное сборище – концерт местной самодеятельности. Напился вдрызг и присел рядом с одной из фривольных подруг. Она познала много мужчин. Она познала немало женщин. А Максим был девственен, как белоснежная простынь. Как новорожденный ребенок. Она спросила: «Максим, хочешь, я научу тебя целоваться?». Максим ответил «Хочу». Максим ответил: «Делай со мной что угодно, моя любимая женщина, моя милая Анжела». И она сделала. Сделала все, что могла и умела. Но Максим почти ничего не запомнил. Он был несобран и пьян.
Прошли годы. Максим познал много женщин. Максим стал настоящим мужчиной. Максим обзавелся семьей и зачал очаровательную дочурку. Но каждый раз, случайно встречая Анжелу на улице, он хотел прижаться к ее красивому телу. Он хотел крикнуть: «Делай со мной что угодно, моя любимая женщина. Делай со мной все, что захочешь, моя милая, очаровательная Анжела».
Тот, кто лишает человека невинности, делает его своим рабом. Навсегда.
Раньше все было по-другому. Раньше все было совсем не так. Когда ребенок становился подростком, вождь самолично подвергал его инициации. Анальному или генитальному сношению - в зависимости от пола. Это было омерзительно. Это было несправедливо. Но имело смысл. После инициации ребенок становился членом племени. После инициации ребенок становился рабом вождя.
А ныне миллионы потерянных грязных подростков ходят по вымершим дворам-колодцам и выбирают себе хозяев. Они пьют пиво, гогочут, обсуждают щекотливые подробности плотской любви. Пикантности анального секса. Плюсы «шведской» семьи. Каждый из них жаждет найти того, кто скажет:
Ты стал мужчиной.
Ты стала женщиной.
Вы больше не дети.
Вы не едите шоколад.
Не просите у мамы конфет.
Вы тратите деньги на пиво.
Вы покупаете в аптеках кондомы.
Бедные маленькие детишки, они не знают, во что ввязались. Они ходят по вымершим дворам-колодцам и выбирают себе хозяев.
ЧЕТЫРЕ
Откровение лейтенанта произвело сильное впечатление и расположило меня к нему. Я взглянул на этого смешного человечка другими глазами.
Другими глазами.
Ведь в свои неполные двадцать лет я и сам, к стыду своему, оставался девственником. До армии общение с противоположным полом как-то не складывалось. Ну а здесь, в далекой таежной части, трахнуть было ровным счетом некого. Кроме, разве что, самого Косолобова. И эта общая напасть сплотила вас перед лицом дружной компании розовощеких бычков-атлетов, часами напролет обсуждающих свои половые достижения и эротические эксперименты.
Мы быстро находим общий язык. И слова Косолобова уже не кажутся мне тем, что наш майор обозначает емким словом «пердуха». Мы разговариваем целые дни напролет. Мы переходим на «ты».
Он говорит:
- Можешь называть меня просто Андрей.
Я говорю:
- Можешь называть меня просто Вадим.
- Вадик, почему меня не любят солдаты?
- Не знаю.
И я действительно не знаю.
- Вадик, это правда, что вы называете меня Косоёбов?
- Правда.
- И ты тоже?
- И я тоже.
На глаза лейтенанта наворачивается слезная горечь. Как будто он вернулся с похорон своей матери. Как будто ему только что ампутировали обе ноги и половой член.
Мне стыдно за свои слова. Я хочу вернуть все назад. Я говорю:
- Андрей, я больше никогда не буду называть тебя так. Никогда.
- Честное слово?
- Честное слово.
Он улыбается. Он обнимает меня за плечи. Он говорит, что я его единственный друг. И я ему верю.
По ночам Косолобов сочиняет удивительные танка. А за завтраком читает их мне, гордо откинув голову. Величаво оттопырив подбородок. В маленькой офицерской столовой зараз собирается не больше двадцати человек. Они сидят за скромными пластиковыми столиками. Они пьют кофе и тихо смеются, глядя на лейтенанта. Помещение наполняется нечистыми звуками. Помещение наполняется дурно пахнущими словами.
Но Косолобов сочиняет удивительные танка.
Лао-Цзы сказал бы ему: «Послушай».
Мао сказал бы ему: «Вперед».
Лейтенант говорит, что слова «танк» и «танка» не случайно имеют схожее звучание. Не случайно пишутся почти одинаково. И в том, и в другом есть величие, мощь и непреодолимая тяга к победе. Лейтенант говорит, что хокку – тяжеловесный упадочный стиль. Лейтенант говорит, что хокку - первый признак деградации японской культуры.
Следуя указаниям Косолобова, однажды я тоже сочинил стихотворение. При появлении Андрея встал из-за столика. Театрально выгнул спину. Насупил брови. И разом выдохнул красочное восьмистишье.
Разбуди меня утром рано,
О моя терпеливая мать.
Я пойду к золотому каштану
Поросенка Гаврюшу ****ь.
Трахну лошадь, коров и Барбоса,
Разнесу своим ***м весь хлев.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый российский поэт.
Лейтенант согнулся от смеха. Лейтенант хохотал до боли в легких. До слез. Долго не мог придти в себя, сидя на табуретке и хватаясь за грудь. А потом хлопнул меня по плечу:
- Вадик, это не танка. Это не хокку. Это - первосортнейшая ***ня. Но в загадочном мире творчества даже самая блеклая и неумелая хуйня имеет право на место под солнцем. А твоя хуйня велика и могуча.
ТРИ
Мы сидим в крохотном кабинете Косолобова. Кабинет уставлен горшочками с цветами. Пол, стены, подоконник – все покрыто цветущей зеленью. Экзотической пахучей растительностью. В позапрошлом году лейтенант заказал по почте семена тропической пальмы. И теперь она стоит в огромном пластмассовом ведре посреди кабинета. Косолобов поглаживает чешуйчатый ствол. Косолобов говорит:
- Это чудесное дерево располагает к странным словам и беседам.
Я говорю:
- Если это чудесное дерево подрастет еще на полметра, мы сможем смело предложить Майку Тайсону новое жилье.
Мы улыбаемся. Ненадолго замолкаем.
- Помнишь, Вадик, я говорил тебе про Анжелу? Когда ей было двенадцать, пятеро старшеклассников зажали ее в гардеробе. Пятеро старшеклассников хватали детские груди. Лезли руками под нарядную юбочку. Терлись об нее набухшими выемками на ширинках. А потом самый смелый расстегнул молнию. Самый смелый сказал: «Соси».
Она спросила: «Что?».
Он ответил: «Соси».
Он повторил: «Соси».
Анжела закричала. Закричала, что было мочи. Изо всей силы своих маленьких легких. И в раздевалку ворвался директор. Он то ли проходил мимо, то ли подглядывал у входа. Анжела никогда уже этого не узнает. Он нашел ее хрупкое тельце среди беспорядочно развешенных курток. Среди поломанных крючков и старой ветоши. Он взял ее на руки.
Он сказал ей: «Не бойся».
Она прошептала: «Яков Михайлович…».
Он сказал ей: «Не бойся».
Директор отвел рыдающую Анжелу в свой большой кабинет. Усадил на кожанный диван. Налил чаю. Горячего чаю с ломтиком желтого лимона. Плоть Анжелы содрогалась от ужаса и отвращения. Но с детской кружки весело смотрел рыжий бельчонок. Бельчонок махал пушистым хвостом. Бельчонок говорил ей: «Не бойся Анжела, все позади».
«Возьми это в рот», - сказал большой Яков Михайлович. Он стоял над Анжелой и держал огромный член над кружкой с веселым бельчонком. Фаллический силуэт отражался в недопитом чае. Фаллический силуэт был велик и упруг. Она зажмурила глаза и, чмокая, как младенец соской, сделала первый в своей жизни минет. Яков Михайлович дал ей 50 рублей. Яков Михайлович сказал: «Купишь себе какую-нибудь куклу».
Прошли годы. Анжела никогда больше не пила чая с лимоном. Она познала много мужчин. Она встретила немало женщин. И не однажды ее услуги были оплачены. Щедро оплачены. Но каждый раз, случайно встречая Якова Михайловича на улице, она содрогалась от ужаса и подобострастия. Она боялась, что он расстегнет ширинку и скажет: «Возьми это в рот». И знала, что тотчас плюхнется перед ним на колени. Прямо на асфальт. Тотчас сделает то, что он просит.
Тот, кто впервые дает человеку деньги, делает его своим рабом. Навсегда.
Капитализм – видоизмененный порядок рабовладения. Разница в том, что раб сам выбирает себе хозяина. А раньше все было по-другому. Раньше все было совсем не так. Когда-то люди не знали денег. Когда-то люди не умели считать. Они ходили, прекрасные, по дремучим лесам. Они собирали малину и убивали медведей. Они были свободны.
А ныне миллионы молодых сильных мужчин листают газеты. Помечают красными маркерами маленькие объявления. Чтобы завтра пойти на работу. Чтобы стать рабами. Навсегда.
- Андрей, откуда тебе это известно? Об Анжеле?
- Она была моей женой. Четыре месяца Анжела была моей верной супругой. Я был первым мужчиной, который, минуя упругую плоть, увидел осколки ее маленькой разбитой души. Я был первым мужчиной, который не захотел ее тела, но полюбил ее сердце. И Анжела сказала: «Андрей, я люблю тебя». Анжела сказала: «Сделай мне предложение». Эту историю она рассказала за день до того, как уйти в никуда. Но я не жалею. Я не жалею о ней.
ДВА
Вечера в нашей части тягостны и унылы. Полны разочарования и тоски. Мы смотрим на уходящее за деревья солнце и осознаем всю бессмысленность нашего бытия. Бессмысленность процесса, называемого военной службой. Кто-то запирается в комнате и пьет самогон. Кто-то – дешевое пиво с водкой. А майор бегает к буфетчице. Они закрываются в маленькой комнате и предаются ритмичному многочасовому сношению. Майор говорит, это полезно для сердца и легких. Майор говорит, он проживет на двадцать лет дольше.
Иногда кто-то умирает от алкогольный передозировки. Иногда кого-то отвозят в госпиталь с белой горячкой или переломом полового члена.
Такое тоже бывает.
Но лейтенант Косолобов не пьет самогон. Лейтенант Косолобов не хлещет пиво. Лейтенант Косолобов не ходит к буфетчице. Он дорожит своей чистотой. Он дорожит своей свирепой свободой.
По вечерам лейтенант закрывает дверь. Достает книги. Кладет на стол чертежи. Он изучает строение межконтинентальных ракет. Он изучает устройство пусковых установок. В этом нет ничего необычного - лейтенант служит в РВСН.
Иногда он рисует какие-то схемы. Иногда – карты местности. Иногда - диаграммы. В этом тоже нет ничего необычного – лейтенант служит в РВСН.
Я проскальзываю в маленькую комнату, похожую на оранжерею. Я тихонько сажусь на скрипучий диван. Пружины стонут под тяжестью тела. Но лейтенант не поворачивает головы. Лейтенант не меняет позы. Лейтенант не оборачивается. Не говорит: «Здравствуй, Вадик». Мы давно не отдаем друг другу честь. Мы обмениваемся рукопожатиями.
Лейтенант внимателен и предельно собран. Он должен закончить начатое. Он знает, я не буду зол на него. Он знает, я привык к его необычным повадкам. Привык к странной системе упражнений.
- Вадик, у меня был брат. Младший брат. Максим. После военного училища его послали на Кавказ. Он был лейтенантом, как и я. Но он гордился своей работой. Он до последнего выдоха считал себя героем страны.
Это случилось однажды. Это было банально и капельку несправедливо. В Чечне им разрешали спарывать погоны с одежды. В Чечне им дозволялось походить на простых рядовых – то была единственная защита от снайперов. Но Максим не притронулся к погонам. Максим гордился своей работой. И в первом же бою получил в голову пулю.
Чеченец, застреливший Максима, теперь живет в Москве. Он содержит сеть ресторанов. Он получил награду за вклад в развитие отечественного бизнеса. Сын чеченца учится в МГУ на журфаке. А сам он отпустил бороду и живот. Он ходит в костюме за 15 000 долларов. Он давно уже не берет в руки оружие.
Иногда по ночам чеченец приходит на могилу моего брата. И лейтенант Максим Косолобов выползает из утрамбованной почвы. Он одет в парадную форму. Он подтянут и прям. Он садится рядом с чеченцем. Смотрит на него голубыми глазами. А чеченец говорит: «Прости, русский. Я не хотел делать тебе боль. Это война. Всего лишь война». Иногда он ходит по кладбищу с карманным фонариком и читает надписи на могилах. А Максим молча плетется следом. Как глупая болонка. Как послушный пес. И лишь когда кости чеченца сгниют в сырой русской земле, мой брат узнает, что такое свобода.
Тот, кто убивает человека, делает его своим рабом. Навсегда.
Потому грозные сарацины всегда доводили до конца цепочку кровных расправ. Это не традиция, корни которой затерялись в веках. Это не патологическая тяга к насилию. Сарацины знали, что свобода дороже жизни. Сарацины знали, что смерть прекрасней неволи. Их злые деяния не имели ни капли общего с местью. Они брали ножи и гнутые сабли. Они вызволяли погибших братьев из вечного плена.
А ныне миллионы мужчин берутся за винтовки и автоматы. Кому-то достаточно выйти из дома. Кому-то – пересечь океан. Но все они здесь, на этом чудовищном поле боя. Они делают зарубки на стволах оружия. Они получают медали.
Солдат смотрит через прицел на распухшие трупы врагов. Он улыбается. Он думает, что победил. Он думает, что вернется с войны живым. Но новая граната падет под его ноги. Новая пуля продырявит его висок. И превратит в чьего-то раба. В послушную болонку, спешащую по пятам за господином. А тело упакуют в цинковый гроб. Тело отдадут матери и зароют в кроваво-черной земле.
Скоро ты устроишься на работу. Скоро ты переспишь с женщиной. А потом, годы спустя, Вадик, чья-нибудь разрывная пуля превратит в груду осколков твой круглый череп. Твой прекрасный мозг. И ты станешь рабом, Вадик. Ты тоже станешь рабом.
Я отвечаю, что не хочу быть рабом. Я отвечаю, что хочу быть свободен и чист. Я отвечаю, что свобода дороже жизни. Я отвечаю, что смерть прекрасней неволи.
Косолобов говорит:
- Тогда завтра ты пойдешь со мной.
- Куда?
- В шахту.
- Зачем?
- У нас в запасе двенадцать часов. Ты все поймешь.
ОДИН
Я остаюсь на ночь в комнате Косолобова. Сижу на пожухлом диване и читаю потрепанный сборник танка. Косолобов, как всегда, что-то чертит. Но сегодня он удивительно расслаблен. Искры счастья мелькают в голубых глазах. Волны безумия пляшут в зрачках. Он необычайно многословен. Он постоянно отвлекается.
- Ты слышишь, как поют птицы? Нет? Я тоже не слышу. Давно уже не слышу прекрасного птичьего пенья. Мы возвели нечто. Мы назвали это цивилизацией. Демократией. Прогрессом. Мы ушли из лесов. Построили мегаполисы из пластмассы и железобетона. Мы заперлись в маленьких комнатках и квартирках. Мы говорим: «Это счастье». Мы говорим: «Это покой и свобода». Мы улыбаемся и благодарим тех, кто создал для нас этот мир.
Кто они? Политики. Журналисты. Бизнесмены. Богема. Они говорят нам, какую рубашку надеть, выходя из дома. Какой майонез купить, зайдя в магазин. Какую женщину трахнуть, укладываясь в постель. Они написали нашу жизнь на бумаге и пафосно зачитывают ее с телеэкранов и радиоточек. Они живут в городах. Больших городах. В красивых домах с золотыми жалюзи. Ты слышал когда-нибудь про деревенского олигарха? Про сельского телемагната? Они ненавидят траву и солнце. Они обожают бетон и траур.
Когда-то мы убивали только животных. Когда-то мы убивали, чтобы добыть себе корм. Как тигры или шакалы. Теперь мы стреляем друг в друга не ради пищи. Не ради денег. Не ради славы. Мы стреляем друг в друга потому, что идет война.
Война. Кто ее выдумал? Не ангелы. Не боги. Они – совсем рядом. В военных частях. В генштабах. Суровые люди с большими звездами на погонах. У них серьезные взгляды. У них злые лица. Им нравится читать фронтовые сводки. Им нравится получать звания и ордена. Они любят встречать цинковые гробы. Они любят говорить заплаканным матерям, что сыновья их ушли на небо героями.
Лейтенант углубляется в свои чертежи. На пару часов он становится тих, как прошлогодние травы.
Я лежу на диване. Я хочу спать. Из последних сил цепляюсь за строки маленьких танка. За слова мертвых поэтов.
- Представь, что началась ядерная война. Куда полетят ракеты?
- Мегаполисы. Областные центры. Армейские объекты.
Лейтенант говорит:
- Правильно.
Лейтенант говорит:
- Понимаешь, о чем речь?
Я понимаю.
- Для того чтобы начать войну, достаточно поднять в воздух одну ракету. Только одну. Ее тотчас засекут спутники-шпионы. И все сверхдержавы разом поднимут в небо свою межконтинентальную амуницию. Мир, равновесие – не более чем иллюзия, хрупкий карточный домик. Достаточно выбить какую-нибудь шестерку треф – и Цивилизация рассыплется в прах. Города лягут в руины. Армии сгинут с лица Земли. На планету опустится мрак. Ядерная зима. Целые поколения родятся и умрут, не увидев солнца.
Но пройдут годы. Десятки лет. И из уцелевших деревень выползут уродливые мутанты. Карлики с ластами, вместо ладоней. Сиамские близнецы. Красноглазые альбиносы, покрытые искрящейся чешуей. Они придут на руины. Они найдут архивы, запечатанные в титановые сейфы. И прочтут кровавую историю человечества. От корки до корки. Они проклянут Цивилизацию. Они проклянут прогресс и культуру. Они уйдут обратно. Чтобы выращивать пшеницу и рожь. Чтобы пасти шестилапых коров. Никогда ни один из них не посмеет взять в руки оружие. Не посмеет изобрести автомат.
Они узнают, кто даровал им спасение. Они поймут, кто подарил им мир и свободу. Они придумают название для великого свершения. Они назовут его Апокалипсис имени лейтенанта Косолобова.
- …и рядового Тонкодуева.
Но лейтенант увлечен. Он не слышит моих слов. Он повторяет:
- Великий Апокалипсис имени лейтенанта Косолобова.
ПУСК
На рассвете мы выходим из офицерского общежития. Я смотрю на солнце вишневого цвета. Запоминаю каждый контур. Каждую искорку. Я вижу его в последний раз. Пусковые шахты будут уничтожены в первую очередь. Мы станем первыми жертвами этой войны.
На мне парадная форма. Сапоги сверкают, как новогодний снег. За плечом – автомат. Я улыбаюсь лейтенанту. Лейтенант улыбается мне. До ближайшей шахты можно добраться за десять минут. Но мы хитры. Мы осмотрительны. У нас нет пропусков, чтобы бескровно проникнуть за огромной высоты железобетонный забор. Поэтому мы проходим окольными тропинками по густому лесу. Мы должны незаметно добраться до нужной точки.
Плита заблаговременно помечена кусочком черного угля. Это единственная брешь в системе стратегической безопасности. Но ничто в этом мире не является само по себе. И брешь, в свою очередь, стала плодом чудовищных усилий лейтенанта Косолобова. Он приходил сюда с портативным осциллографом. Снимал показания. Делал расчеты. Рисовал схемы и диаграммы.
Мы разбрасываем ногами мох. Мы откапываем самодельную лестницу. Косолобов сам сколотил ее из списанных досок. Остается самое сложное – преодолеть несколько метров открытого пространства. Преодолеть незаметно. Это непросто сделать, если в руках у тебя огромная неказистая конструкция. Это очень непросто. Лейтенант смотрит на часы. Лейтенант говорит, у нас есть шесть минут. Шесть минут на все.
Я распарываю живот колючей проволокой. Падаю на бетон с высоты двухэтажного дома. Чудом остаюсь жив. Чудом не ломаю позвоночник. Забор оказался выше, чем выглядел со стороны. Часовые насторожились. Часовые услышали звонкий удар. Удар моего АКМ о серый бетон. Но они не поднимут тревогу. Они подумают, это ветер. Птицы.
Часовые вяло плетутся, поглядывая в нашу сторону. Простые ребята из нашей казармы. В меру глупы. В меру агрессивны. Обычные городские парни. Мне жаль. Искренне жаль разглядывать их лица через черное соцветие прицела. Искренне жаль рвать их крепкие тела жаркими пулями.
Но два трупа уже изуродовали и без того неприглядный пейзаж. А маленький лейтенант несется к шахте. Я меняю магазин. Я жду, когда у ворот появятся люди. Люди с автоматами.
«ОНИ ПРОКЛЯНУТ ЦИВИЛИЗАЦИЮ. ОНИ ПРОКЛЯНУТ ПРОГРЕСС И КУЛЬТУРУ».
Я уже слышал эти слова. Клянусь вам, уже слышал.
Они убили Джордано Бруно. Они задушили Коперника. Они сказали Галилею: «Отрекись и молчи». Молчи.
Адам смачно сожрал плод Прогресса, построил баллистическую ракету и разнес Эдемский сад к ****ой матери.
Апокалипсис имени Адама Перворожденного.
Апокалипсис имени сраного Змея.
Сотни лет кропотливые монахи изучали дивные свитки, упакованные в платиновые футляры. Сотни лет. Они все поняли. Они учредили священную инквизицию и подчистую сжигали все ростки науки и просвещения. Они продлили историю Цивилизации на пятнадцать веков.
Я отбрасываю автомат. Я вскакиваю и, больно спотыкаясь, бегу к шахте.
Я кричу:
- Андрей! Подожди!
Я кричу:
- Андрей! Я все понял!
Но двигатели ракеты уже рокочут в ушах. А бетон дрожит под ногами.
Андрея больше нет. Он стал алым огнем. Он стал белым пеплом.
А в голубых небесах смеется, раскинув крылья, цветной Апокалипсис.
Апокалипсис имени лейтенанта Косолобова.