Остановка Базель
В вагоне удивительно мало пассажиров. За окном плывут горы. Где же Базель?
– Жак, сейчас должен быть туннель. А вот он! Я знаю, что он должен здесь быть.
Анна зажмурилась. Зачем она это сделала, если и так темно.
Поезд шёл из Парижа. Наконец долгий туннель закончился. Казалось, ничего не изменилось.
Остановка. Пассажиры выходят.
– Ну вот и Базель. Анна, пора и нам выходить.
Анна смотрит в окно. Её лицо немеет. Станция Базель. Всё в порядке, только человек, извещающий жезлом о прибытии поезда, стоит на перроне голый. Анна озирается. Всё нормально. Кажется, никто не замечает безобразия.
Они выходят. Идут по перрону к вокзалу. Поезд стоит на месте. Несколько человек сидят перед локомотивом прямо на рельсах. Чего-то ждут. Кто они? Поезд, не сигналя, трогается. Неужели машинист не видит, что люди в опасности! Колеса сейчас раздавят их в лепешку! Анна закрывает лицо руками.
Приезжие идут своей дорогой.
В стороне слышится разговор. Женщина громко спорит с мужчиной. Это, кажется, муж. Он начинает бить её у всех на виду. Женщина корчится от боли, но не убегает. Такое впечатление, что она ждет побоев. Она просит, чтобы он бил сильнее.
На лавке в зале ожидания парочки занимаются любовью прямо на чемоданах. Анна и Жак видят, как какой-то мужчина подходит к одному из самцов и вместо проклятий благодарно жмёт любовнику руку. Жене нравится изменять с ним на вокзальной лавке. Любовники больше не обращают на мужа внимания, увлеченно продолжают романтический танец.
На вокзале много больных людей. Их выдают нездоровые лица. Некоторые из них вытаскивают из карманов таблетки, съедают их, а потом, корчась в муках, страдальчески умирают. Их уносят не сразу. Где же стражи порядка? Такое впечатление, что они сами потворствуют этому.
Они оба интеллигенты. Жак – художник, а Анна – журналист. Работает в мелком парижском журнале для домохозяек. В Швейцарию они приехали за творческими впечатлениями. В надежде порисовать Жак прихватил с собой краски, а Анна в свободное от написания репортажа время хотела вязать и взяла в свой саквояж пару книг, которые ему показались скучными. Детективы.
Город встречает их по-своему. Люди употребляют мороженное как-то странно. Не едят, а именно употребляют. Они засовывают его в нос. Один прохожий попросту положил его в карман. Анна смотрит перед собой. Какая-то престарелая незнакомка согнулась и стоит на тротуаре в неприличной позе. Что она делает? Она испускает газы в лицо пробегающей мимо собаке.
Теперь путь лежит через сквер. Из-за деревьев доносится музыка Шопена. На траве кучами разложена еда. В свертках нарезанный хлеб, колбаса и сыр. Вокруг съестных припасов люди устроили вроде пикника, который больше походит на карнавал. Что за маскарад! Распалили в центре города костёр и веселятся на всю катушку. Бегают вокруг костра, прыгают через огонь, хватают пищу, насыщаются. Обжоры валяются на траве, держась за свои толстые животы. Неужели Базель – город чревоугодников и сладострастников? В подтверждение этому совсем близко звучит звонкий голос:
– Мама! Мама подожди, я твой мальчик! Я по-настоящему хочу тебя видеть такой, какой ты была сегодня в ванной! Такой я видел тебя во многих своих снах. Подожди!
Подросток догонял женщину, которая, с ужасом оглядываясь, пыталась скрыться от сына. У преследующего была неприлично расстегнута ширинка.
Анна предложила устроиться в дешёвой гостинице. На следующее утро, когда они спускались в общий зал к завтраку, к ним подошёл управляющий и вручил две ассигнации по сотне франков каждая.
– Это за что? – поинтересовалась Анна.
– Это благодарность за то, что вы живете у нас, – сказал метрдотель.
Во время завтрака произошёл еще один пикантный случай, о котором стоило бы упомянуть. Пока Анна кушала, какой-то господин подошёл к ней, поклонился весьма учтиво, потом бесцеремонно взял из её рук кусочек бекона, который она уже успела надкусить и, удаляясь, доел его.
– Какая наглость! – воскликнул Жак и хотел броситься за наглым проходимцем, чтобы намылить ему шею, но Анна удержала его за рукав. Она предложила пойти на выставку. Что за выставка в городе?
Они вышли на улицу. Вдруг капля за каплей со всей тяжестью атмосферического давления хлынул на головы прохожих необыкновенно сильный дождь. Мило выли бродячие псы, хоть их сложно было назвать бродячими. Все их подкармливали.
На выставку они всё-таки попали, хотя это была не совсем выставка, а международная экспозиция мод, показ одежды, которая должна стать гвоздем программы в следующем сезоне. На подиуме шикарные манекенщицы шли парадом, демонстрируя фантазию изысканных кутюрье.
– Смотри, она одела платье задом наперёд. Вырез спереди, и грудь торчит! – Анна не могла скрыть своё возмущение.
Показ действительно был необычным. Многие дамы прохаживались перед зрителями без нижнего белья, время от времени прицепляя на переднее место шляпу с перьями или чучело битой птицы. Брюки пестрили тремя и больше штанинами, которые болтались по сторонам или ерошились иглами ежа, закреплённые на жёсткой проволоке. Иногда нижнее бельё всё-таки носилось, однако лифы и трусики одевали поверх блузок и макинтошей. Один словом, шик! Такого показа и в Париже не увидишь!
Жак закурил. Дамы, стоящие вокруг него, вместо того, чтобы отмахивать веерами противный дым, начали жадно ловить его ноздрями, звучно вдыхая никотиновые облачка.
Какой-то месье попросил у Жака закурить, один раз затянулся, но курить не стал, а прицепил сигарету к лацкану своего пиджака булавкой. Так и стоял весь показ, пока сигарета не истлела, оставив на кремовой материи неприятный след. Упавший пепел дамы подбирали и ели прямо на глазах у Анны.
Немного опьяненные зрелищем, они покинули, наконец, экспозицию, чтобы прогуляться по городу. В парке какой-то мальчик выгуливал своего папу на поводке, как собачку. По-другому не скажешь, ибо почтенный отец следовал за малышом на четвереньках. Однако, когда они подходили к очередной лавке со сладостями, папа вставал на задние лапы, простите ноги, и покупал сыночку всякие вкусные вещи специально для того, чтобы ребёнок во время прогулки не хлестал его больно по шее ивовой веточкой.
В парковой зоне бил цветной фонтан. Люди развалились вокруг него в вольготных позах. Кое-кто читал свежие газеты, кто-то мочеиспускал под ближайшим кустом, а женщина в неглиже полоскала постельное бельё в пенных водах.
При виде всего этого безобразия Анна стала задыхаться, и Жак тоже чувствовал себя немного не в своей тарелке. Они бухнулись в такси, чтобы промчаться по городу. Боже мой! Сколько красивых памятников, сколько фешенебельных заведений, сколько расфуфыренных дам и господ!
– Покатайте нас, месье! Мы вам заплатим сполна! Мы вывалим вам на переднее сиденье все наши сбережения, которые мы привезли из Франции! Только прошу вас, сделайте наше путешествие увлекательным! Ради той женщины, стирающей у фонтана, сделайте!
На одной из улиц, где движение машин было запрещено, люди пили сырые яйца, а потом пели старые народные песни, пристукивая себе в такт каблуками. Люди, наверное, так бы и хотели жить вместе на одной улице под небом, вести хозяйство сообща, вот так самозабвенно петь песни, и растить общих детей, но кто-то мерзкий и ужасный, разделил их, поставил друг против друга и поселил в тёмные и влажные дома.
Вышли из такси. На широком стенде молодая женщина продавала открытки с видами города, и Анна, очевидно, прельстившись зрелищем, решила купить себе парочку, чтобы оставить на память в качестве сувениров.
– Уверяю вас, не нужно покупать эти открытки! Какой прок мне от ваших денег?! Давайте разорвём их на мелкие кусочки, чтобы нам с вами стало веселей.
Анна хотела остановить её, но было уже слишком поздно. Клочья глянцевой бумаги летали в теплом воздухе, а дамочка заразительно хохотала.
Жак шёл по узкой улице, держа Анну за руку, и отметил про себя, что ему не нравится месье, идущий вдоль серых домов, пахнущих местным одеколоном. Так не нравился ему этот субъект, что буквально печёнку ему разъедал своим неуместным присутствием! Из-за галстука, завязанного неаккуратно, терялась вся приятность прогулки, вся соль наслаждения, приносимая этим путешествием. И Жак подумал, что неплохо было бы достать из кармана револьвер, если бы таковой нашёлся, и в упор застрелить ненавистного господина. Просто так застрелить, без особой на то причины, точнее причина была, и даже очень веская, а именно непреодолимая неприязнь к нему, нечто антонимичное любви с первого взгляда. В душе Жак боролся со своими инстинктами, и в процессе этой внутренней борьбы он пришёл к тому разочарованию, которого втайне побаивался. Не было у него револьвера и не было никакой возможности совершить задуманное прямо здесь и сию минуту. Конечно, в этом отчасти была виновата и Анна. Хотя как можно было ее винить?! Неужели она должна была ему помочь в задуманном преступлении! Или, может быть, её вина заключалась в том, что она завела его на эту самую улицу, где он испытал сиюминутный дискомфорт. Как знать! Во всяком случае, Анна была замешана, хоть и косвенно, в его смятении. В самом деле, может быть, злополучный господин и не играл такую уж важную роль в его страдании?! Он просто задал тональность, а короткую пьесу разыграла именно Анна и никто другой. Жак схватил её за руку ещё крепче и сжал до боли, до посинения. Он сам будто ощущал боль Анны, хоть его собственная рука и не была сжимаемая. Она была сжимающая, давящая, и крик, раздавшийся эхом в вечернем переулке, с одной стороны, подтвердил его подозрения, а, с другой, слегка отрезвил его. Жак желал убить Анну, а получилось оставил на её нежной коже лёгкие синяки, от которых через несколько дней не останется и следа.
К ним подошёл полисмен. Жак спросил, в чём дело. Полицейский сказал, ничего особенного, простая формальность. Нужно пройти с ним. Он ловким движением накинул на Жака наручники, а Анну взял в качестве понятой. Куда их ведут, можно поинтересоваться?
– Не спрашивайте сейчас. Мы должны разобраться в этом деле.
Их привели в участок. Анна удивленно смотрела на Жака, пытаясь прочитать ответ на мучающий вопрос у него на лице, но там было написано только непонимание. Откуда ни возьмись, появился господин, которого совсем недавно Жак желал убить.
Вошел следователь и задал вопрос сразу в лоб:
– Вы признаете себя виновным?
– Виновным в чём? – спросил Жак удивлённо.
– Этот месье, – он указал на господина с небрежно завязанным галстуком, – выдвигает Вам более чем серьёзное обвинение. Он заявляет, что Вы хотели убить его прямо на улице.
Жак остолбенел.
– Хотел? Так ведь не убил же! У меня даже нет револьвера!
– Иногда для того, чтобы убить не требуется револьвер. Впрочем, если бы он у Вас оказался, то обвинение было бы уже совсем по другой статье. В данном случае желание убить и есть обвинение, которое мы против Вас выдвигаем. Что скажет свидетельница?
Анна съёжилась. Она старалась скрыть свои синяки, и из-за этого казалась ещё более беспомощной. Она молчала.
Следователь продолжал:
– Итак, Вы молчите. Значит, согласны с тем, что было сказано перед этим. Между прочим, он пытался убить и Вас, но Вы не выдвинули обвинений, поэтому мы не принимаем во внимание то обстоятельство, что Вы тоже подвергались серьёзной опасности.
– Мне показалось, что всё в порядке, – сказала Анна.
– Не совсем. Кстати, этот господин считает совсем наоборот. Он подтверждает, что его хотели убить и требует высшей меры наказания.
Жак:
– Но как же так! Он же жив! Ни один волос не упал с его головы!
Инспектор:
– Для суда это не имеет ни малейшего значения. Вы виновны в том, что пожелали смерти.
– Но…
– Никаких апелляций. Суд признает Вас виновным. Это приговор. Вы не можете его оспаривать.
Дело начало принимать серьёзный оборот, но, увы, Жак действительно ничего не мог изменить. Он на самом деле хотел убить того господина, и у него не было ни сил, ни желания отрицать это. Факт свершился. Не нужно было желать того, что противозаконно. Конечно, Жак не знал, что ЖЕЛАНИЕ считается у этого народа противозаконным, но, как известно, незнание не освобождает от ответственности.
До исполнения приговора их разлучили. Жака увели в камеру, где он должен был провести последнюю ночь. Он не знал, где была в это время Анна.
Кроме него в душной камере сидело еще несколько преступников, и ни один из них не хотел признаться, за что сидит. Жак понял, что все они – смертники. На ужин принесли какую-то баланду, которую и есть-то не хотелось, но он всё-таки съел свою порцию. Просто так, ради приличия, чтобы надзиратель не подумал, что у него от страха пропал аппетит. До утра время тянулось мучительно долго. Жак хотел пожаловаться Анне, что одного заключенного глубокой ночью убили друзья, но жаловаться было некому. Анны не было.
Жак тихо ждал своей участи. Наконец его вызвали. Под конвоем вывели в закрытый двор, где должен был исполниться приговор. Только теперь он увидел Анну. Она стояла в сторонке и тихо плакала. Можно сказать, их совместный отпуск провалился. Жак не нарисовал ни одной картины, а она ничего не связала, потому что у неё попросту не было свободного времени. Может быть, она реабилитируется и напишет по приезде в Париж сногсшибательную статью про их путешествие в Швейцарию. Да, напишет и шокирует публику правдивостью изображения деталей. Он был уверен в этом.
Над круглым тюремным двором кружили ласточки. Они спускались всё ниже и ниже. Почти касались его головы. «Скоро пойдёт дождь», – подумал Жак и глянул в упор на нацеленное заряженное дуло, висящее в нескольких метрах впереди него. Господин с небрежно завязанным галстуком улыбнулся, отчётливо проговорил «Я прощаю Вас» и спустил курок.
Произошла осечка.
– Анна, может быть, Вы? – спросил господин.