Димитрий после института работал упаковщиком на базе «Россельхозтехника». Он поступил в аспирантуру и все же работал, так как ему казалось некорректным сидеть на шее у родителей. В большом цехе было двадцать пять секций запчастей. Приходили заявки из колхозов, через полгода приходили по этим заявкам детали, разносились на секции и посылались извещения колхозам. И те плелись за искомым железом. А когда еще они возьмут и поставят запчасти на трактора, и когда те трактора заработают, было совершенно неясно. На это было совестно смотреть, и Димитрй не смотрел, просто комплектовал в ящики по прилагаемому перечню. Волосы стянуты темной тесьмой, длинные пальцы в машинном масле, поверх дешевого свитера прорезиненый фартук. И светлый взор поверх этих ящиков куда-то за окно.
Руки у него от техничеких смазок стали болеть, кожа ежилась и шелушилась, и матушка заставила его перейти на другую работу, чертежником. Тоже очень большой зал, тридцать человек за кульманами и все на виду.
Димитрий был единственный в этом зале мужчина – остальные женщины. Женщины косились на длинные волосы, на бесшумное передвижение его фигуры по проходу. Но никто не подходил.
После работы он ехал на другой конец города, чтобы договориться насчет пленок. За перезапись одной пленки на полтора часа он платил столько, сколько сейчас стоят четыре бутылки водки. Это были огромные деньги, но приходилось их отдавать. Он же не мог пойти в магазин «Мелодия» и «Электротовары» и купить битлов на пластинке. С невозможности свободно слушать любимую музыку – вот с чего начиналась в нем нелюбовь к родине. Родина сама за него решала, что любить, дозировала, держала на скучной дурацкой работе за копейки. А он не смирялся. Искал спекулянтов и шел у них на поводу.
С Иванной познакомили институские друзья. Странная суровая девушка, которая открыто выражала ему свое восхищение. Так прямо и откровенно, что он щурился и смотрел в окно.
Он любил лежать на старом диване и читать «Уолдер или Жизнь в лесу». Матушка пеняла ему, напоминала, что они с батюшкой читают только русскую классику, но Димитрий объелся классикой еще в школе и устремился за пределы школьной программы. Окружающее так выводило его из себя, что он предпочитал быть один или в лесу. Лишь вырваться за пределы положенного.
Однажды он по радио «Свобода» поймал интервью с правозащитниками. Услышал про Сахарова, про Буковского. И понял, что это то, он может делать всю жизнь. Сердце сильно билось, сильно, неровно. Он курил в форточку.
Пойти в правозащитное движение?
Но тогда - неизбежна тюрьма. Это вовсе не страшно, если за дело.
Матушка не выдержит! Батюшка не выдержит. Пока он сидит в кутузке, их увезут с приступом.
Это трусость? Малодушие? Но за этим его родители, честные, тихие, уютные люди. Он единственный, поздний ребенок.
И он же нанесет им удар? Немыслимо.
Валил снег. Приходила Иванна. Они шли на выставку со сталеварами и серыми деревнями. А потом к Женьке Красикову – он рисовал картины точками и считался местным пуантилистом. Они покупали яблочное вино в трехлитровой банке – сейчас столько стоит троллейбусный билет – и шли говорить о западном искусстве, о Дали, о битлах. Рыжий Женька обливался потом, кидая поленья в самодельный камин. Рассказывал про словацкого художника Франтишека, который соединил рисунок и фото обнаженной натуры.
Иванна, ее светящееся в темноте тело – белое, белое, как снег, длинная плавная шея. Холодные экзотические духи. Они редко бывали вместе - негде, некогда, и потом, его проклятая робость. Иванна все брала на себя, врывалась сильная рука под дешевый свитер, убирала с лица его длинные волосы. Губы ее находили его губы. Как хорошо – не надо ничего думать, все проваливается, несет тебя в пропасть и ты оттуда появляешься другой. Детский такой, беззащитный, бесконечно нужный кому-то… Удивленно куришь одну сигретку с ней напополам. Иванна досадует:
- Ты непорочный. Сколько тебя ни соблазняй.
Он ничего тогда не ответил. Он не домогался, не упрашивал, просто уступил ей. И поэтому внутренне оставался прежним, непотревоженным, нверно, эжто она имелла в виду.
- Я уеду, - сказала однажды Иванна.- У меня распределение.
- Чушь, - сказал Димитрий. – Не уедешь, если сама не захочешь. Останься!
Он не мог ей сказать про родителей, она бы обиделась. Они так отличались друг от друга. У Иванны был он. А у Димитрия много всего, да еще Иванна. Димитрий сросся со средой, в которую был помещен. А Иванна еще не понимала, что такое среда…
У него даже был одноклассник Альберт, такой же битломан, достопримечательность всего городка. Чем они отличались? Ничем. Оба окончательные, зафанатевшие битломаны. Только Альберт был еще собирателем техники. У него всегда был дома склад радиоаппаратуры - магнитофон «Днепр» катушечсный, «Ригонда моно», приставка «Нота», китайская ерунда всякая, приемник «Рига», «Урал» –огромный набор всяких приемников, в том числе и самодельных. Иногда Альберт занимался семьей. Женился, например. Но в остальное время работал на заводе инcтрументальщиком и слушал радио.
Альберт имел аскетичное лицо мученика, железные зубы и лысый череп. И в противовположность злой внешности совершенно добрый нрав. Однажды он сшил себе пальто -тяжелое, черное, длинное как дом. Он так и сказал: «Знаете, я простроил пальто». Димитрий тогда очень удивился. Это же было время, когда трудно было где-то что-то купить. И человек так вышел из положения. Он вообще защищался ехидными шутками, отшучивался от системы и все. Такой Диссидент Черное Пальто. Вдвоем они подолгу слушали музыку и привычно осмеивали советский строй.
Но Альберт не остановится и они стали строить Димитрию тяжелые как жесть, расклешенные штаны из кожи. Они были великолепны и стояли в комнате без помощи человека.
На последнем курсе Димирий решил уехать в Москву и стать искусствоведом.
Но матушка долго плакала, так что он не поехал.