...ядовитой зеленью стен, разжиженной тусклыми бликами люминисцентных ламп, встретит меня школьный коридор, когда, пробегая его насквозь, на одном вздохе, я рассеку надвое взвешенный в тугом воздухе мошкариный рой пыли, взлечу, задев за острый край оторванного ленолеума, замру в полете, в недвижном беге за вереницей теплых мыслей, вслушиваясь в хриплую трель звонка, уже зовущего в тесный неприветливый класс, бьющий с порога слепящей желтизной электрического света, душным запахом пересохших чернил и снова пыли, вездесущей и основопологающей, жирным слоем залегшей на низких шкафах с облетевшим лаком, навеки въевшись, перемешавшись с мелом, в досчатые перекрестия парт, неровные щели сучковатого пола и тряпичную основу голубых растрескавшихся географических карт,
мысленно встречусь с тобой глазами, стоя у самой двери, уткнусь в них, растворюсь, утону, не в силах противостоять любопытно-насмешливому взгляду не по-детски проницательных глаз, повторяющих и предугадывающих каждое мое движение, с замирающим сердцем пробирающегося, спотыкаясь о портфели и полотняные мешки с кедами, меж рядов парт к привычному месту у салатовой шершавой стены, отводящего глаза в сторону, тщетно прячущего от тебя свои мысли, с восхищением чувствующего, как ты следишь за каждым моим шагом, предвкушающего, как безнадежно ты опустишь ресницы, когда, проходя рядом, я задену тебя едва различимой волной воздуха, отчаянно зовущей за собой, как смиренно ты потупишь взор, оставив это моментальное счастье скрытым от посторонних глаз, нашей тайной, которую мы оба будем свято хранить
до той самой, уже родившейся в моем сознании, минуты, когда я встречусь с тобой глазами в немом, повернутом к тебе спиной признании в том, что самый драгоценный миг в моей жизни наступит, когда я смогу взять тебя за руки, взглянуть в твои глаза, извлечь из их глубины, с самого их дна счастливую улыбку, рассыпавшуюся тысячами уловимых только мной веселых искорок в углах век с едва наметившимися лучиками морщинок, как в зеркале, различать в твоем лице себя самого, остановившего дыхание и замеревшего в нерешительности, с дерзким, потаенным, закутанным в покровы подсознания, неосуществимым желанием,
до той самой минуты, когда, поборов сомнение, я остановлюсь, упрусь взглядом в пустое место рядом с тобой, место, предназначенное мне одному, и потому, кто бы на нем ни сидел, всегда пустое, сяду на него с неистово стучащим сердцем, вновь опереженный взглядом твоих слегка удивленных глаз, знавших об этом дерзновенном порыве еще до того, как он зародился в моем мозгу, уверив меня и разогнав все мои сомнения,
задолго до той минуты, когда я буду стоять напротив тебя с выпрыгивающим из груди сердцем, а ты замрешь в пытливом ожидании, выдаваемом лишь едва уловимым нетерпеливым движением губ, вопрошающем и зовущем меня, еще перепрыгивающего через окрашенный грязно-бордовой краской, облупившийся досчатый островок в разорванном ленолеуме школьного коридора, когда мое сознание еще остановилось в полете, влекомое теплой вереницей мыслей
навстречу той бесконечно сладостной минуте, когда мы беспрепятственно пройдем сквозь летящий в воздухе силуэт, мерно ступая по неровному полу унылого темно-зеленого коридора, остановимся возле мутного стекла, обрамленного ветхой деревянной рамой, подставим лица бледно-голубому дневному свету и, слегка касаясь друг друга рукавами, будем молча смотреть на раскинувшийся под нами школьный сад с голыми, набухшими от дождя, почерневшими ветвями деревьев, угадывая в сером сумрачном небе, нависшем над садом, безнадежное наступление вечера, и оставим тот стремительный, соединенный с предвкушением, бестелесный порыв желания вечно витать в душном воздухе школьного коридора,
и, подчиняясь неосознанному легкому усилию моей воли, перенесемся в ту комнату с окном на северную сторону, в которой я делал вечерами уроки, вдыхая вместе с запахами старой дубовой мебели и крахмального обойного клея еще что-то трепещущее, неуловимо присуствующее в воздухе, словно напоенном дыханием ушедшего поколения,
и, безмятежно обнимая твою хрупкую спину и угловатые детские плечи, я буду смотреть на растворяющиеся за окном очертания размеренно раскачиваемых ветром деревьев, рисовать в воображении тот сад, медленно утопающий в темноте надвигающейся осенней ночи, как, пробираясь сквозь его густые холодные заросли, я срываю спелое яблоко, вытираю капли воды и протягиваю его тебе, как ты склоняешься, поправив упавшую прядь волос, откусываешь от него, и густой яблочный аромат растекается в прохладном воздухе, а я еще долго держу в руках необыкновенно крупный плод, ощущая, как вместе с нежным ароматом он передает моим ладоням прикосновение твоего рта,
и, очнувшись от грез, я вновь замру, остановлю дыхание, не в силах более продлить этот миг, и в ответ на твой вопросительный взгляд сквозь дождь разметавшихся волос, скажу тебе шепотом "тихо...ты слышишь?", и мы оба прислушаемся, обнаружив, что мы не одни в этом старом доме, что кто-то еще присутствует там за дверью, и сквозь шум ветра, перемешанный со скрипом сосен за стеклом, я услышу негромкие шаги, стук обуви по деревянному полу, свист чайника на кухне, я представлю себе, как, спотыкаясь о разбросанные на полу предметы, кто-то пробирается, не зажигая света, по знакомому с детства длинному коридору, встает за массивной дверью, а я, сгорая от нетерпения и любопытства, жду, когда он ее откроет, как он постоит несколько мгновений на пороге и молча выйдет, плотно прикрыв ее за собой,
и, сдерживая дыхание, я буду ждать его, тщетно пытаясь угадать, кому принадлежат эти знакомые с детства звуки, какие новые звуки придут на смену этим, когда этот мрачный, пустой, холодный дом начнет медленно наполняться людьми, и они будут входить в него, слегка задержавшись у порога, чтобы несколькими глухими ударами стряхнуть с ботинок комья грязи и тающего снега, а потом молча разбредутся по безжизненным комнатам, наполнив их теплом своего присутствия, огнем вспыхнувших электрических лампочек, отраженных чернотой за стеклами,
и, предвкушая молчаливое спокойствие, которое воцарится в этом доме, соединившем под своей крышей и души тех, живых и страждущих, еще наполняющих его своим дыханием, привычно ступая по старым доскам пола с отлетевшей краской, задевая плечами вытертые временем косяки дверей, в немом упреке к тем, кто возвращается сюда лишь в снах и в воспоминаниях детства, и души тех, кто уже навсегда остался в этих стенах, незримо присутствуя в отсыревшем воздухе, в щелях бревенчатых стен, застывшим в запахах старого дерева дыханием ушедшего поколения, я замру в беге теплых мыслей,
и, внимая мерному дыханию за дверью, узнаю, что стоящий за дверью еще жив, и что все это не сон, и сейчас я плавно опущусь на порванный ленолеум пола, продолжу свой размеренный бег навстречу знакомому взгляду мягких глаз,
и пришедшее вслед за этой мыслью страшное предчувствие того, что сейчас мне откроет дверь умерший, вернет меня обратно в сон, и, внимая шуму ветра за стеклом, я еще крепче прижму тебя к своей груди, зная, что никогда больше не смогу прикоснуться к тебе, с трудом отдавая себе отчет в том, что в любую секунду рассудок может подвести меня, и я проснусь, и никогда больше не увижу тебя, никогда не встречусь с тобой глазами, никогда не коснусь твоих волос, и никогда не узнаю, кто стоял за этой дверью,
и, замерев в полете, я буду молиться о том, чтобы все это не было сном, или было тем сном, который никогда не кончится, и, если все-таки мне суждено проснуться, то я прикажу себе ни о чем не думать, чтобы некто, стоящий там за дверью, успел войти в нее до моего пробуждения, и я замру, ни о чем не думая, а только повторяя слова придуманной мной молитвы, сожмусь в летящий комок над островком разорванного ленолеума, растворившись в ядовитой зелени школьного коридора, разжиженной тусклыми бликами люминисцентных ламп...
* * *
Утро. Солнце слепит глаза. Мне сорок лет. Семнадцать лет минуло с тех пор, как продан наш старый дом. Я никогда больше не войду в него. Не коснусь ладонью его стен. Я никогда больше не вернусь в тот сад. Не сорву тяжелого антоновского яблока. И тугие ветви никогда не обдадут меня холодным дождем.
Декабрь 2003 – Январь 2004