Эту историю мне поведал мой друг. Его зовут Саша, ему двадцать шесть, у него есть сестра, вдвое моложе. Совсем, можно сказать, ребенок. Чудный такой ангелочек: белые кудряшки, голубые глазки, пухлые губки – в мультиках по сказкам Андерсена без грима сниматься может.
И вот как-то раз, когда Сашка гостил у родителей… Впрочем, не буду натягивать свое лицо на его лицо… Или наоборот… Лучше – пусть сам рассказывает: его сестрица-то, в конце-то концов, я тут вообще сбоку припека!
«Инспектирую я, значит, сестрицын комп, объясняю чо да как и куда мышкой тыкать – а тут Олька просит:
- Саша, а ты мне не поможешь диск с фильмом поставить?
- А чо за фильм?
- Да так… Про американских школьников что-то…
И кладет на стол джюэл: мпег-4, на диске название: «Очень большая перемена».
- Катька дала, на пару дней – а я хочу на винт намазать, - объясняет сестрица. - Но не знаю, как правильно…
- Ладно…
Чего там ставить-то? Наливай да пей! В смысле, отливай да смотри!
Воткнул в сидюк, начинаю эту нехитрую процедуру.
- Шесть минут, - говорю, - на копирование.
Сестрица кивнула и ушла по каким-то своим детским делам. По телефону трепаться, небось.
Ну, пока байтики там перепрыгивали, проверил как раз ее сочинение, по «Ревизору». Подивился зрелости и стройности суждений – одну только фразу подправил: «Жена городничего являет из себя еще бОльшую безнравственность, чем дочь, потому что дочь хотела вступить в выгодную партию с Хлестаковым, а жена хотела просто разврата на стороне!»
Дочитал – а там и скачка завершилась. Думаю – гляну, чо за фильмец такой…
Глянул…
Нет, начало вполне благопристойное. Класс, урок биологии, учительница у доски. Училка симпатичная, миловидная, на Барбару Брыльски чем-то похожа: фирменный такой бленд интеллигентности и мечтательности с утонченной легкомысленностью…
Звонок. Все устремляются к выходу, но тут училка говорит одному пареньку: «А вас Штирлиц, я попрошу остаться!» Я не вру: наши переводчики, студентура укуренная, «с задоринкой» перевели. Полная, етить, локализация. Парня, как потом выяснилось, Джонни звали.
Ну и понятно: пацан – плейбойчик такой кучерявый, мускулистый, весь в понтах, типа, капитан футбольной команды, все дела. Парнишка крепкий, но ему явно не восемнадцать: шестнадцать от силы.
И вот училка ему кажет, со строгой мордой на лице:
- Джонни! Вот объясни, почему ты так не любишь мой предмет? – и поигрывает плечиками.
Парень пялится на педагогические буфера:
- Почему же… Ничего так предмет, Марьиванна… Очень, очень конкретный предмет!
- Вот как? А почему не слушаешь меня на уроках? Наверное, ты все-таки считаешь, что биология – что-то совсем неинтересное, не от жизни? Что вся эта наука высосана из пальца, да? – и натурально сосет свой филигранный перст самым ****ским образом.
Малый совсем тушуется:
- Ээ… Ну… Это…
Училка:
- О, как ты неправ, Джонни! Биология – это ведь наука о жизни, наука о нас! Ты что думаешь: жучки, паучки, мушки дрозофилы – и все? Нет, милый Джонни: биология куда увлекательнее. Особенно, анатомия. Мне кажется, ты уже вполне созрел для краткого курса анатомии! Ты созрел, как считаешь?
Пацан краснеет:
- Ну… Наверное…
Училка ввинчивает ему в душу растлительный взгляд из-под локона, взгляд, закрученный, как бейсбольный мяч и пробирающий до самых корней либидо:
- Джонни, а ты уже делаешь ЭТО?
- Что… ЭТО?
Биологиня напевает что-то игривое – английская дорожка прибита – слышится хохмачески-патетическая русская озвучка:
- И КАК ОДИН УМРЕМ В БОРЬБЕ ЗА ЭЭЭТО!
Парень озирается на дверь, училка молниеносно реагирует на его малодушие:
- Ну-ну, Джонни! Не трусь! Все будет ништяк, дружок! Сейчас мы займемся анатомией по индивидуальной программе… По очччень индивидуальной… - произносит с предыханием, проводит своим обмусоленным пальчиком по мальчишеским робким губам, опускается на колени.
Расстегивает молнию, извлекает:
- Что это, Джонни?
Парень набирается духу: видно, что игра начинает ему нравиться. Точнее, он, наконец, осознал реальность происходящего. Отринул, блин, мысль, что размечтался на уроке и вздрочнул у всех на виду. Фыркает:
- Вы что, маленькая, Марьиванна?
Училка легонько придавливает ноготками все более отвердевающую плоть:
- Ответ неверный, Джонни!
- Ну, это, как бы, ***, Марьиванна!
Училка смягчается:
- Что ж, можно сказать и так… А ты уже знаешь, что из него можно не только пописать?
- Ну, типа, им еще ****ься можно, да? – у Джонни действительно самый придурковатый вид, какой только может быть у пацана, которому учительница биологии начинает плавно и нежно дрочить. Голова откинута, один глаз в потолок, но другой – направлен вниз, на эту безобразную сцену.
- Пять баллов, Косяков! Верной дорогой идешь, товарищ!
И внезапно, не сумев совладать с чувствами, давно промочившими трусики, училка набрасывается на ученический *** с яростью голодного удава.
Ее ****ски интеллигентные губки полируют клинок от гарды до кончика.
Нанизываясь, она мотает головой, словно нарезая метчиком резьбу на его несгибаемом болте.
Она то заглатывает на всю глубину, то отпускает и дразнит набухшую головку умелыми движениями язычка. Слюна ее похотливого вожделения мешается с не менее похотливой смазкой, которой плачет расчувствовавшийся подростковый ***. Все показано крупным планом, качество превос… Возмутительно натуралистичное!
Ее артистичная кисть потомственной пианистки сноровисто поигрывает едва обросшими яйцами…
Училка сладострастно мычит, парень постанывает все громче. Дойдя до пика, шепчет:
- Марьиванна, я сейчас того… Опаньки!
Не бросая своего непристойного занятия, училка рычит:
- Сделай мне «опаньки» в ротик, милый!
И вот…
Наверное, я поставил мировой рекорд по закрытию окна в Виндоуз… Сказался опыт работы в офисе… Аж мышка пискнула… Да, с реакцией у меня все в порядке… И с интуицией – тоже: сестрица еще только коснулась ручки двери, когда я прихлопнул похабный фильмец…
- Оленька! – промолвил я с лучезарной улыбкой, когда она вошла. – Оленька, солнце мое! А ты сама это кино видела?
Сестрица нахмурилась, поиграла невинным ротиком-бантиком:
- Да так, фрагментами. Говорю же: что-то о жизни американских школьников.
И лишь в самой сокровенной голубизне ее серьезных глаз засветились озорные искорки – как огоньки придонной рыбы-дьявола из безмятежной и чистой океанской воды…
Я вздохнул – а потом долго объяснял, просто так, на всякий случай, как ставить разные там пароли на доступ…
Олька слушала с большим вниманием – и кивала с самым непроницаемо-важным видом: она ведь у нас круглая отличница и очень интересуется всем, что связано с информационными технологиями…
Под конец я все же не выдержал и не без ехидства спросил:
- Слушай, Оль, а почему ты, скажем, папу не попросила этот фильм поставить, а? И знаешь, что она ответила, знаешь?»
Сашка пытливо заглянул мне в глаза.
- Знаю! – со спокойной философичностью кивнул я. – Она ответила: «А зачем, когда ты есть?»
Сашка выронил сигарету и чуть не прожег мне ковер (новый, между прочим).
- Как ты догадался?
Я пожал плечами:
- Да что тут гадать… Тринадцать лет – один ответ. Нам ведь тоже когда-то было тринадцать… Папе, конечно, тоже когда-то было, - но это не укладывается в голове. Да и вообще… Ты – совсем другое дело… Это же так очевидно…
Сашка праведно ожесточился и возразил:
- Ну все-таки ТАКОГО мы не…
Он осекся: видимо, вспомнил, что мы смотрели в отрочестве… Но это уже другая история… И не одна…