Она уже тридцать минут была той самой частицей из соотношения неопределённостей Гайзенберга, о которой с точностью ничего не скажешь. Одновременно её можно было застать на кухне, в ванной, гостиной... А также в спальне – возле широко разинувшей пасть дорожной сумки. До выхода из дома оставалось чуть больше часа, а сумка ещё и на треть не была собрана.
– Чёрт, чёрт, чёрт... Опять опаздываю! Помоги. Что нужно взять?
– Паспорт, билеты, деньги, зубную щётку, духи...
– О! Ты гений, духи.
– Купальник... Купа-а-альник? Оставь его дома, а? Он лишний. Ведь будешь там ходить почти голая. В моё отсутствие на виду у всех. Шерстяные носки не забудь.
– Что придумал – оставить купальник, а вдруг бассейн? Носки-то зачем?
– Их положено брать, на всякий случай.
– Ну а ещё?
– Телефон и что-нибудь почитать, – он старался не отставать от неё, но успевал с трудом, потому что был в высшей степени детерминированным человеком. – Ручку, блокнот – писать мне письма.
– Письма? Тебе? Я раньше вернусь, чем ты их получишь.
– Отправлять и не надо. Просто напиши, потом прочту. Люблю твои письма. И в конце концов, ты когда-нибудь научишься собирать вещи заранее?!
– Наверное, никогда.
Третьим в сборах участвовал кот, по мере своей кошачьей сообразительности усугублявший суматоху. Его эта история привлекала невероятным количества голых пяток, то и дело выныривающих из-под длинного, в пол, халата. Пятки манили. Их надо было без промедления поймать и съесть.
– Сильвер, прекрати! Не до тебя!
Во время одной из атак Сильвер оказался отброшенным на самые дальние позиции. «Ну и ладно», – решил кот, вытянулся вдоль плинтуса и тут же задремал...
Наконец неуловимая частица была настигнута.
– Душа моя, подумай хорошенько, – он, развернув её лицом к себе, говорил тихо и прерывисто, дыхание сбилось то ли от волнения, то ли от беготни. – Может, останешься? Я и рядом с тобой склонен уходить в себя... надолго... А если уедешь? Боюсь, мне сложно будет выбраться из своей пустыни...
Она вдруг взялась отчаянно тереть левый глаз.
– Не три, убери руку.
Послушно опустила.
– Что там у тебя?
– Не знаю, засвербело. Наверно, соринка. Но я же вернусь! Через четыре дня.
– Подожди, не моргай.
Он аккуратно вывернул ей веко и кончиком языка снял со слизистой черную точку.
– Четыре дня. Вечность!
– Но... Мне нужно съездить. Слушай, не волнуйся, куда бы ты ни ушёл, я найду тебя.
***
Четыре дня спустя она взбежала по знакомым ступенькам на второй этаж и от нетерпения так широко распахнула входную дверь, что та с силой ударилась о стену и обрушила на пол куски штукатурки. На ходу выпуская из руки сумку, сбрасывая туфли, сматывая с шеи прозрачный платок, помчалась в гостиную. Кот, вертевшийся под ногами, то и дело негодующе взмякивал, тряся очередной отдавленной лапой и подёргивая отдавленным хвостом.
Тот, к кому она спешила, сидел в кресле. Она опустилась перед ним на ковер, нашла его ладонь, погладила, поцеловала, положила голову на колени. Вот она я, как обещала, здравствуй. Тёплые сухие пальцы скользнули в её спутанные волосы. Она поёжилась и улыбнулась: по спине побежали мурашки.
– Ты как? – приподняла лицо, ожидая его ответа.
– Хорошо, – произнёс он глухо и бесцветно, даже не глянув на неё.
– Ты где?
– Здесь. Пойдём, напою тебя чаем. Я купил твои любимые конфеты...
– «Южную ночь»?!
– Да.
Он, мягко отстранив её, встал сам, помог подняться ей и за руку повёл на кухню. Идя чуть сзади, она разглядывала его профиль, не вскинутый, как ей больше нравилось, а обращённый книзу, и с грустью размышляла о том, что «здесь» – это неправда.
Чиркнув спичкой, он зажёг под чайником огонь и повернулся к окну. Она встала у него за спиной, чтобы видеть то же, что и он.
За окном было неправдоподобно светло. Несколько минут назад пошёл первый в этом году снег. Сразу щедро – крупными хлопьями. Казалось, воздух густо расшит белыми рыхлыми стежками. Земля, долгое время заражённая серой осенней слякотью, на глазах выздоравливала – становилась белой.
Чайник засвистел было, но, захлебнувшись, начал плеваться кипятком.
– Я выключу, – она не глядя повернула ручку горелки. С силой зажмурилась. В надежде, что стоит теперь открыть глаза, и всё действительно станет хорошо, прильнула к прямой безразличной спине...
***
Вдруг она почувствовала нестерпимый зной. Быстро открыла глаза. Внизу – раскалённый добела песок. Вверху – раскалённое добела небо. Больно глазам.
Во все стороны – песок, песок, песок. На горизонте – обесцвеченные расстоянием, почти бесплотные гряды невысоких гор...
Его пустыня?
Оглядев себя, с удивлением обнаружила, что на ней платье, которое он больше всего любит. Из очень тонкого японского шёлка, тёмно-синего, в мелкий цветочек. Оно бы легко проделось через кольцо, не будь на спине застежки «молния». На ногах – сандалии. Жаль, неведомый благодетель забыл о панаме и солнечных очках.
В задумчивости покружилась на месте. Куда идти? Ни одного ориентира, ни одной зацепочки.
«Эта, пустыня, – двинулась наугад, – кажется совершенно безжизненной. Что она в себе таит на самом деле? Неужели здесь нет ни одной живой души? Пусть даже змеи какой-нибудь или сколопендры?»
В нескольких метрах поблизости шевельнулся песок...
– Ой, нет-нет, беру свои слова обратно, таит и пусть себе таит. Встречаться со сколопендрой не очень-то хотелось...
Идти по сыпучему песку в сандалиях было тяжело. Сбросила. Ступни моментально обожгло. Запрыгала на месте, вздергивая ноги. Снова обулась.
«Какая древняя земля. Жизнь на ней успела прогореть до пепла. Белый песок – белый пепел. Эти едва очерченные горы вдалеке – призрачные воспоминания или призрачные надежды. День ото дня, год от года, век от века здесь уже ничего не изменится. Пройдёт моя жизнь, пройдёт несколько таких жизней, как моя, может, пятьдесят или сто, но это будет всего лишь доля секунды в сравнении со здешним временем».
Она остановилась, прислушалась. Тишина. Ветер молчал. Песок, если и шуршал, только от её шагов, очень легко, акварельно.
Обернулась. Цепочка следов. Ближайшие явственно видны, те, что подальше, уже сгладились, и песчинки продолжают неумолимо соскальзывать в углубления, заравнивая их. Вдалеке следы практически неразличимы. Едва заметное напоминание о том, что здесь кто-то однажды прошёл.
«Подобны этим и наши следы в памяти людей. Вот я поговорила с другом, сегодня он ещё переживает, обдумывает произошедшее, а завтра уже нет. И чем дальше в прошлое уходит наш разговор, тем труднее ему вспомнить, что я хотела сказать, а спустя время и вовсе – кто я такая».
Она вновь зашагала. Шла долго, оставляя позади километр за километром. Или, может, расстояния в той пустыне измерялись другими, неизвестными науке единицами? Например, мыслями, которые одна вслед другой кружили в голове? Откуда они только брались среди этой бескрайней пустоты?
Незаметно для себя приблизилась к холму. Оживление рельефа воодушевило. Во-первых, забравшись на вершину, можно увидеть значительно дальше, вдруг обнаружится хотя бы намёк на то, что она ищет. Во-вторых, на склонах этого холма высились скалы – из песчаника всех оттенков рыжего. Она всегда любила скалы. И всегда любила этот цвет. Подойдя к ним вплотную, обнаружила и третью радость – маленькие островки тени. Они позволят, пусть ненадолго, спрятаться от изнуряющего солнца.
Приложила лоб к шероховатой, показавшейся прохладной поверхности скалы, погладила её ладонью. Пальцы пробежали по неровностям, исследовали все углубления. Песок и ветер – похоже, здесь дуют нешуточные ветра – за тысячи лет источили породу, придав ей причудливые формы. Ей нравилась эта игра: искать в случайном узоре, сочетании пятен, переплетении линий что-то осмысленное. Потворствуя фантазии, часто забывалась и оставляла без внимания по-настоящему серьёзные и нужные вещи...
Одна из линий на скале в точности повторяла знакомый профиль. Палец скользнул по ней ото лба к подбородку. Ещё раз. Ещё. Однако пора наверх.
Очень крутой подъём. Проще было бы на четвереньках. Но в его любимом платье нельзя!
С вершины холма виден всё тот же песок. И горы у горизонта. И горы за горизонтом. Однообразный бесконечный пейзаж. Обнаружила, что слева вдаль убегает тонкая, будто пунктиром нарисованная линия.
Соскальзывая вниз, она, может, впервые за всё время блуждания по пустыне испытала удовольствие от соприкосновения с песком. Обогнула холм. Вот они, следы. Почти сгладились, ещё немного, и стали бы невидимы. Но постой-ка... Здесь прошли два человека. Она опустилась на колени, вложила ладони в ближайшие углубления. Более отчётливые и внушительные по размеру наверняка его. Кто оставил вторую цепочку, лёгкую, едва намеченную?
Она всегда считала, что ревность бессмысленна. И сейчас придерживается того же мнения. Но что-то случилось с грудной клеткой. Будто все хрящики, благодаря которым человек глубоко и свободно дышит, вмиг закостенели.
С трудом выпрямившись, побрела вперёд. Теперь на песке виднелись уже три цепочки. А три – это равновесие.
Следопытом быть не хотелось, однако пришлось.
Они долго-долго шагали рядом, то расходились на расстояние двух вытянутых рук, наверняка, сцепленных между собой, то сближались и шли в обнимку. Здесь некоторое время стояли друг к другу лицом, почти вплотную. Та, другая, приподнималась на носки...
Неожиданно день в пустыне подошёл к концу. Короткие сумерки, и стало мгновенно темно. К счастью, после недолгой ходьбы по кромешной темноте она увидела впереди огонёк. Прибавила шагу, почти побежала.
Приблизившись, поняла: огонь – это костёр, и горит он в выемке высокой стены. Откуда в пустыне стена? А дрова для костра откуда? Впрочем, два этих вопроса малосущественные в сравнении с третьим: кто у костра?
Неслышно подойдя, она скользнула вдоль стены и опустилась на тёплый песок. Рядом с ним.
Ей очень хотелось обнять его. Потом долго тормошить, целовать. Рассказывать о пройденных километрах и мыслях. Мелькать в его глазах подобно отблеску этого ночного костра.
Но в растворе его коленей и рук, прислонившись к нему спиной, сидела другая женщина. Он эту другую женщину нежно обнимал-баюкал, покачивая из стороны в сторону. И что-то тихо наговаривал на ухо.
– Это я, – произнесла она шёпотом, потому что когда говоришь вслух, а слёзы стоят в горле, голос срывается.
– Это я, – произнесла она, глядя прямо в костёр, потому что когда смотришь на любимого, а глаза заполнены слезами, рискуешь не увидеть его.
– Я ждал тебя, – он улыбнулся, повернувшись к ней. – Здравствуй, душа моя.
Она по-прежнему шёпотом и по-прежнему глядя на огонь:
– А это кто с тобой?
Он снова улыбнулся и поцеловал сидящую перед ним в затылок:
– Это тоже ты.
– Нет! Я вот она, я у тебя одна!
– Да... Ты у меня одна. Почти всегда.
Уже не думая о платье, она встала на четвереньки, подползла к спящей сопернице и заглянула ей в лицо. Будто посмотрела в зеркало. Только отражение было чуть моложе, без морщин и кругов усталости под глазами. Присутствовали ещё какие-то неуловимые отличия.
– Такая тебе нравится больше?
– Нет, мне нравишься ты. Но я не сумел всё в точности вспомнить. Хотя мне казалось, что знаю тебя до мельчайшей чёрточки. В следующий раз получится лучше.
– Следующий раз? Нет, я больше тебя не оставлю!
– Верю, не оставишь, – он улыбнулся в третий раз. – Но дело не только в тебе. Трудно искать следы среди песка?
– Трудно. Мне кажется, я нашла тебя чудом.
– Когда находишь – всегда чудо. Вставай, нам пора.
Они поднялись. Вдвоём. Их и было возле костра двое.
– А что это за стена? И как тебе удалось разжечь костёр?
– Когда-то здесь был монастырь, а при нём сад. Монастырь разорили, сад заглох, засох...
***
За окном стемнело. Снег продолжал идти. Хлопья стали мельче, поднялся ветер. Кот, сидя на подоконнике, заворожённо следил, как белые мухи кружатся в свете фонаря. Время от времени он взмахивал лапой и тыкал ею в стекло, будто намеревался поймать самую шуструю из мух.
Они стояли по-прежнему лицом к окну – она позади. Её роста едва хватало, чтобы выглядывать у него из-за плеча. Найдя её руку, он коротко и счастливо вздохнул:
– Я вернулся. Спасибо тебе, любимая.
Обернувшись, попытался заглянуть ей в глаза. Но, знаете, трудно рассмотреть глаза человека, только-только вернувшегося из пустыни.
Что же творится с глазами тех, кто в пустыне живёт?