Илья Поляк, Заметки об антисемитизме в советской (Илья Поляк) / Проза.ру

Заметки об антисемитизме в советской науке
(1960-е – 1980-е)
(Взгляд снизу)
Взгляд сверху можно найти в статье Марка Гинзбурга "Погромы в Российской Математике", "Время и место", №2(30), 2014
Илья Поляк

1. Послевоенное детство закалило и подготовило нас к невзгодам и несправедливостям существования в антиеврейской среде. С наиболее жестокими, вплоть до физических расправ, проявлениями антиевреизма мы обычно сталкивались значительно раньше, чем слышали такое слово – антисемитизм. В школах учителя, поощряя ассимиляцию, не препятствовали еврейским детям указывать в классных журналах, где имелись страницы с анкетными данными, вместо своей национальности общепринятое – русский (потом этот обман часто перекочевывал в паспорта). Пресловутый пионерский девиз изрыгался в наши лица заклятием:
Бить жидов – всегда готов!
Выростали мы в атмосфере трансформации прямых антисемитских оскорблений и физических надругательств в удушающий надзор администраций всех мастей, к которому мы привыкали и которий мы преодолевали (но так и не привыкли и не преодолели). Став взрослыми, мы податливо и обреченно покорялись общепринятым канонам системы, играя с ней в поддавки по ею установленным унизительным правилам, обреченно воздерживаясь от претензий на положение и должности, недоступные и непредназначенные неправедным. Малейшая либерализация системы (хрущевская оттепель) не только высветила накопившиеся уродства, но и привела к возникновению неофициальных (дополнительно к официальным) антисемитских структур.
2. Впервые мне стало известно о существовании антисемитской группы в 1958г. в мою бытность студентом математико-механического факультета Ленинградского Университета (матмеха ЛГУ). Возглавлял ее некий В. Петухов, полнеющий субъект лет 35 с розовой, как будто пошкрябанной наждаком физиономией, вроде бы (по слухам) успевший окончить два факультета (матмех и физический) и отбыть срок в психушке. В качестве одного из его первых помощников подвизался вечный студент Салов, пораженный персональным бзиком опровержения "еврейской теории относительности А. Эйнштейна".
Прикрывая портфелем чресла, Петухов часами торчал на лобном месте матмеховского вестибюля, иногда с видом заговорщика перешептываясь и переглядываясь с кем-нибудь из снующих мимо студентов. После лекций, под видом консультаций и научных семинаров, Петухов собирал завербованных сторонников в одной из аудиторий. Здесь муссировалась стандартная для антисемитских сборищ жвачка, основные положения которой заключались в следующем:
–       Антирусский (еврейский) характер Октябрьской Революции 1917 года.
–       Еврейство ее лидеров и в первую очередь Ленина.
–       Еврейская сущность марксистской идеологии.
–       Засилье евреев в советской культуре, администрации, науке и, в частности, на матмехе.
–       Принципиальная неспособность евреев к творчеству.
–       Вторичный, компилятивный характер выдвигаемых евреями идей и теорий с примерами из практики матмеха, т.е. с попытками опровержения и охаивания научных достижений евреев профессоров и преподавателей.
Не знаю, удалось ли группе Петухова привлечь к активной антиеврейской деятельности кого-либо из по-настоящему талантливых ученых и студентов, однако изданный ими один из номеров матмеховской стенной газеты "Математик" с антисемитскими выпадами против замечательного педагога, автора всемирно знаменитого, переведенного на многие языки, трехтомного университетского "Курса дифференциального и интегрального исчисления", профессора Г.М. Фихтенгольца сыграл роковую роль: потрясенный бредовыми нападками престарелый профессор скончался.
Активность Петухова и его К° не была большим секретом, но никаких кардинальных мер по ее пресечению не предпринималось. Деканат матмеха, правда, застеснялся и по-интеллигентски, без скандала вытеснил Петухова из аудиторий. Антисемитские собрания на матмехе вроде бы прекратились, а вскоре и сам Петухов куда-то сгинул. Лет через десять его фамилия промелькнула в "Вечерке" среди соискателей кандидатских степеней в Политехническом институте. Туда же, по слухам, мигрировал и центр академического антисемитизма Ленинграда.
Насколько силен был антисемитизм в то время на матмехе показывает тот факт, что в конце шестидесятых годов от матмеха с боем отпочковался новый факультет "Прикладной математики – процессов управления". Он был создан чисто "голубых кровей": туда абсолютно невозможно было пробиться ни еврею-преподавателю, ни еврею-студенту. Предводителем нового факультета поначалу был проф. В.И. Зубов, слепота которого не мешала его агрессивному антисемитизму. Но если матмех был математическим Олимпом, населенном Богами математики, то новый факультет таковыми вовсе не располагал. За то там нашли приют более дюжины матмеховцев – бывших слушателей Петухова. В ноябре 2003 года, просматривая список преподавателей на вебсайте этого факультета, мне не удалось найти ни одной фамилии, подозрительной на еврейскую. За то почти неизвестный в науке Зубов назван великим ученым!
Как мне кажется, матмеховские корни антисемитизма прослеживались в публицистических работах известного математика И. Шафаревича. Антисемитизм же академика-математика Понтрягина произрастал из специфически особых корней.
3. В дни моего студенчества развернулась травля выдающегося математика профессора И.П. Натансона, непревзойденно читавшего нам курс математического анализа. Зимой 1958 – 59 г. он часто болел, его лекции то отменялись, то заменялись (доцентом Акиловым). Слегка располневший, с моржовыми усами, всегда серьезен и неулыбчив, Н. для нас, студентов, как ни высокопарно это звучит, олицетворял собой идеального ученого. Только что в США вышла его монография, несколько книг было опубликовано в Союзе, и несомненно, что этот талантливый ученый и педагог переживал пору наивысшего расцвета своего творчества. Его аспиранты и дипломники (я помню Владимира Жука и Ефима Гольдберга) после общения с ним светились каким-то внутренним светом обожания, не в силах даже объяснить вразумительно, чем их так завораживает профессор. Работал Н. на матмехе по совместительству, а в основном (с 1943 по 1958 г.) заведовал кафедрой математики в Ленинградском инженерно-строительном институте (ЛИСИ), где обладал почти абсолютным авторитетом. Не было ученого знаменитее, не было светлее и честнее. Если он хвалил чью-то диссертацию, защита проходила без сучка, без задоринки; если уличал студента со шпорой, тому следовало перебираться в другой вуз: получить положительную оценку ему не помог бы и Папа Римский. Многие доценты кафедры математики ЛИСИ были его бывшими аспирантами.
Н. однажды узнал, что преподавательница его кафедры, Е.В. Шишкина, берет взятки с абитуриентов. Расследовать факты было трудно, т.к. сунувшие куш сразу же перевелись в один из вузов своей родной южной республики (там за такой же финт им пришлось бы выложить на порядок больше). Подошел срок конкурса Ш., и Н. настойчиво и вполне обоснованно обвинил ее в профессиональной некомпетентности и не рекомендовал на переизбрание, – один из тех редких случаев, когда, игравшая роль волчьего билета, советская характеристика была объективной.
Кафедра поддержала Н., но вмешалось партбюро и рекомендовало Ш. на переизбрание. Началась безнадежная тяжба исполненного достоинства ученого с грязным отребьем партбюро ЛИСИ.
– Если Ш. переизберут, я увольняюсь! – заявил негодующий профессор. – Либо я, либо она!
Участь Н. была предрешена, хотя поначалу его положение не казалось трагическим и безнадежным: существовала предварительная договоренность о переходе Н. на матмех.
Ш. прошла по конкурсу, и Н. уволился к очевидной удовлетворенности партбюро ЛИСИ, избавившегося от еврея, независимого авторитета, всегдашнего потенциального оппонента.
Историю с увольнением Н. соответствующим образом представили в горкоме партии. Оттуда последовало указание: в университет Н. не принимать! Ученый с мировым именем в зените славы остался безработным.
Ректор ЛГУ академик А. Д. Александров, прервав заграничный вояж, примчался в Ленинград и с огромными неприятностями зачислил Н. на матмех. Однако стресс оказался роковым для Н. На труд и творчество у него уже просто не доставало сил и времени. Он стал постоянно болеть и через несколько лет умер. Партийная верхушка Ленинграда не простила строптивости и ректору. После еще нескольких конфликтов, возможно спровоцированных, А. Д. Александров был вынужден, во избежание худшего, демонстрировать свой патриотизм, добровольно-принудительно завербовавшись (52 лет от роду) в Академгородок на должность зав. отделом, которого в действительности не существовало.
С одной стороны, случившееся с Натансоном – это типичный пример антисемитизма в действии. С другой, – это и свидетельство того, что еще в конце 50-х годов было возможно хоть как-то, хоть изредка, в интересах дела противостоять партаппарату в его классически естественной нетерпимости к разделению авторитета в чем бы то ни было с кем бы то ни было, в его стремлении отторжения независимых и авторитетных ученых, в том числе и евреев. Через десятилетие такое уже было немыслимым. Администрация научных структур стала неотличима от партийных структур, функционирующих согласно тоталитарным канонам. Заступаться за евреев, устраивать их на работу вопреки воле партии – никакому администратору и в голову бы не пришло.
Интересно, было ли официально оформленное указание горкома о травле И.П. Натансона? Циркулировали ли документы о политике партии по отношению к евреям?
Инцидент с И.П. Натансоном не носил частного характера ввиду одной особенности, скорее закономерности: противостоянии маленького человека Ш. (она не имела даже кандидатской степени) маститому ученому, т.е. их существенной разницы в положении, интеллекте, уровне профессионализма. Реализовался один из простейших приемов травли. Система отказывала в защите справедливости, принимала сторону агрессивного зла. Ученый представал абсолютно беззащитным перед враждебной администрацией и подвластным ей запуганным штатом обывателей-невежд. Упиваясь безнаказанностью, ничем не рискуя, невежда без тени сомнения в своей правоте преднамеренно вступал в научный или бытовой конфликт с евреем-ученым. При этом партийно-административному аппарату было достаточно придерживаться формального нейтралитета, что демонстративно поощряло интриганство и склоки. Схема эта работала идеально и не только против евреев, а против неугодных вообще. Искусство властей провоцирования и доведения до конца (иногда печального, иногда трагического) подобных конфликтов было совершенным оружием. В крайнем случае неугодный еврей разменивался на мелкую сошку (его противника) и администрация избавлялась от обоих.
4. В связи с окончательным исчезновением (среди нормальных людей) веры в коммунизм во время хрущевской оттепели, в 60-е годы завершился период идейного служения системе и искреннего самообмана людей. Начинает утверждаться новая эра – эра игры по правилам, установленным системой, чисто меркантильного подчинения воле вышестоящего начальства, заигрывания с очевидностью бредовыми идеями и символами, вернее, преклонения перед ними как перед чем-то святым и неприкасаемым. Вообщем, эра подмены профессионализма агрессивной демонстрацией верноподданичества. Конечно, основой психологического состояния беспрекословного повиновения системе был страх, часто подсознательный, о котором и думать-то было страшно. Фактически огромный пласт интеллигенции, включая многих евреев, за сносное существование был вынужден запродать душу и интеллект дьяволу.
В те годы наплыв одаренной молодежи в вузы был очень велик. Престижность высшего образования, его доступность, огромные конкурсы поступающих в вузы, почти объективный отбор способных абитуриентов, неудержимое развитие феноменальных направлений вооружения, науки и техники приводили к появлению больших контингентов талантливых и трудолюбивых молодых евреев-студентов. Они стремились попасть в науку как наиболее интересную и сравнительно сносно оплачиваемую область интеллектуальной деятельности. Образовывались новые НИИ и военные ящики, росли и формировались старые. Иногда на руководящие должности пробивались беспартийные и даже евреи (это не значит, что дискриминации не было, но иногда талант имел шанс пробиться). Увеличение числа евреев-интеллигентов с неизбежностью вело к пробуждению еврейского национального сознания. Мне запомнилась необычное событие: вынужденное признание Хрущевым (в одной из речей) в том, что еврейские ученые внесли большой вклад в развитие ракетной и космической техники. Необыкновенная радость, даже торжество, светилась в глазах всех моих друзей и родных: нас хоть как-то официально признали!
На мой взгляд, поворотным моментом эры относительного процветания советской науки стало массовое прекращение объективного выдвижения научных кадров на руководящие посты – прямое следствие усиления государственного антисемитизма. Это заставило многих евреев-ученых серьезно задуматься о возможности эмиграции. Победа Израиля в Шестидневной Войне придала нам зрелости и решительности.
Тогда широко распространилась молва о вопросе, заданном в Политбюро ЦК КПСС тогдашнему Президенту Академии Наук СССР М.В. Келдышу:
– Сколько времени потребуется для избавления советской науки от евреев?
– Пять лет, – был ответ.
Конечно и без эмиграции прямой конфликт тоталитарной системы с евреями, как и с любым другим неординарным общественным или личностным явлением, был неизбежен (вернее никогда не прекращался), как была неизбежна и деградация советской науки. Успехи ученых-евреев требовали признания, оценивания и уважения, а система в своем предельном эгоизме была способна почитать только самую себя. Но с заявлением Келдыша сработал всегда взведенный пусковой механизм системы – отторжение тела, подозрительного на инородное. А это дало импульс процессу активного наступления невежд на одно из компетентных начал в науке (евреев-ученых), а значит и на компетентность вообще.
Антиевреизм стал беспроигрышным козырем идеологической активности партаппаратчиков. Всегда находились лица, которым притеснения евреев сулили прямую личную выгоду. В такого вида материальном стимулировании система несомненно преуспевала всегда.
С начала 70-х годов происходила смена директоров НИИ и вузов, пришедших к власти во времена Хрущева и раньше. Устранялись самые независимые, представлявшие потенциальную или гипотетическую опасность райкомам и КГБ в их развратной и некомпетентной, до абсурда, до самодурства, деятельности: наращивании гонки вооружений; эколого-экономических авантюр; безумной милитаризации экономики, тотального засекречивания всего, что только возможно; развлекательных вояжей за рубеж на научные конференции (вместо ученых или вместе с учеными) членов партбюро, администраторов, штатных и нештатных кгбэшников; внедрении колхозно-овощебазной трудовой повинности ученых; и т.д. Назначаемые "по деловым и политическим качествам" новые директора отвечали только последнему признаку. Партноменклатура, предельно чувствительная к малейшему намеку на независимость подчиненных, железной рукой устраняла ректоров вузов и руководителей НИИ, которые казались способными на самостоятельные поступки.
Вот как происходило свержение директора Главной Геофизической Обсерватории им. Воейкова Чл. Корр. Академии Наук СССР (впоследствии академика) Михаила Ивановича Будыки (автора многих научных работ и всемирно известной монографии “Климат и Жизнь“, далеко не про еврейски настроенного начальника). По Обсерватории пошли разговоры о засилии еврейских ученых, якобы насаждаемом Будыкой. Назывались имена ведущих докторов физико-математических наук М. Юдина, М. Швеца, Л. Гандина, Р. Кагана, И. Берлянда, но упоминались и многие способные молодые евреи-ученые. Недовольных возглавили очень слабые кандидаты-географы К. и Я. Для руководства восстанием они создали секретную антисемитско-антибудыкинскую группу. Группа доносила в Райкомом партии обо всем, происходившем в Обсерватории, завоевав там доверие и поддержку. Затем К. (с ведома и при содействии не понимавшего серьезности ситуации Будыки) пролез в секретари партийного бюро. Сотрудники Обсерватории стали свидетелями безобразных, никогда ранее не имевших места, открытых нападок К. на Будыку на заседаниях ученых советов, партийных и профсоюзных собраний. Провоцировало их партбюро, выступая против любых заявлений и выступлений Будыки. Полному достоинства ученому с мировым именем, Будыке, приходилось отбиваться, публично вступать в пререкания на уровне базарных торговок с невежественными и озлобленными прохиндеями. Что бы ни сказал, что бы ни поддержал Будыка, партбюро демонстративно выступало против. Особенно дикими были сцены, в которых приблатненные косноязычные инструктора Райкома, поддерживая К., поучали Будыку и ученый совет о том, как развивать науку.
Открытое обвинение в засилии евреев предъявить Будыке напрямую было как-то несподручно, и партбюро выдвинуло стандартный блеф о развале науки. Козырным утверждением прозвучало заявление о том, что ”Будыка чаще бывает за границей, чем в экспериментальной базе Воейково”. Будыка был снят и заменен отставным полковником.
Одним из первых заявлений нового директора было следующее:
– Руководители всех научных подразделений должны быть членами партии. Без этого невозможно руководство наукой.
Время от времени парт комитет любого НИИ переизбирался. Со сменой партийного руководства в НИИ накапливался эксноменклатурный балласт, претендующий на руководство научными лабораториями, секторами, отделами. Вообще, административные и общественные посты НИИ и вузов стали целью черносотенных элементов, как гарантия успешной карьеры вне зависимости от научных достижений, знаний и творческих способностей. Этот процесс насаждал безоговорочное послушание и безгласное подчинение номенклатуре руководителей всех рангов. Бездарность и беззастенчивое подхалимство экспартийных боссов фактически уничтожало талант и профессиональную компетентность, здоровую деловую предприимчивость, примат деловых интересов, критицизм и т.п. деловые качества ученых.
Основание для выдвижения в любые руководящие органы НИИ с необходимостью подразумевало демонстрацию в той или иной форме негативного отношения к евреям.
Вместе с тем продолжалось катастрофическое старение научных кадров руководителей, выливающееся во многих случаях в ко-диктаторство старцев-маразматиков с парт комитетами. Формировались невежественные ученые советы, и нередко их средний возраст был близок к 70-ти годам.
Видимо не существует сравнительных статистических данных о количестве ученых-евреев, занимавших административные должности в советских НИИ и вузах в середине 60-х и в середине 80-х годов. Наверняка последняя цифра на порядок меньше. Вместе с евреями из руководства устранялись и многие талантливые, лояльные к евреям, ученые неевреи. Кампании против эмигрирующих евреев демонстрировали реакционное нутро вновь народившегося слоя чиновников. Евреи были начисто устранены из партийных и профсоюзных органов.
К середине 70-х годов были зафиксированы размеры НИИ и запрещен их рост. Практически эта мера не всегда выполнялась, поскольку она часто противоречила прямо противоположным указаниям об открытии новых научных тем и направлений и их финансировании. В это же время партия ввела квоты, ограничивающие число принимаемых в нее ученых и интеллигентов вообще. (Для рабочих такого ограничения не существовало.) В НИИ и вузах формировались очереди ученых на поступление в партию. В такой очереди приходилось стоять несколько лет. Подобные правительственные и партийные мероприятия часто осуществлялись путем устных (не декретированных какими-либо законами или постановлениями) полуслухов-полууказаний, которые легко было обойти, что и осуществлялось на практике повсеместно. Успешная защита (или даже допуск к защите) докторских диссертаций часто обуславливалась необходимостью вступления соискателя в партию. Но цементирующей субстанцией выдвижения начальников от науки была нелояльнось к остепененным евреям и единение с реакцией, повязанное негласной круговой порукой невежества, для борьбы с учеными-евреями.
Волей партии осуществлялась самоубийственная акция девальвации профессионализма.
5. В настоящее время уже начались исследования культурного и социально-политического значения советских анекдотов, слухов, толков, перефраз известных изречений, стихотворений-эпиграмм, и т.п., словом советской субкультуры, советского фольклора (включающего в себя как составную часть, например, фольклор ГУЛАГА). Его сбор и изучение способствуют более глубокому пониманию советской системы и тому, как она отражалась в сознании людей, в народном творчестве. Само существование такого фольклора, – свидетельство несломленности здоровых корней нации и ее неподавимого стремления к правде.
Например, моя мама и три ее брата в середине 30-х годов учились в различных вузах Ленинграда, и везде среди студентов был широко распространен слух, в правдивости которого никто не сомневался, о том, что Киров был убит по приказу Сталина как потенциальный соперник в борьбе за власть. Это ли не реальное свидетельство истинного характера веры в Сталина?!
Никто также не сомневался в правдивости перефразировки, которую я не однажды слышал еще мальчишкой, первых слов нашего завирального гимна: "Союз нерушимый, голодный и вшивый."
Среди множества анекдотов-реалий о евреях 70-х годов помнится, так называемый, о четырех "не": “не принимать, не выгонять, не повышать, не выпущать,” – очень точно отразивший существовавший статус евреев-ученых в стране.
Как-то подвыпивший зам. директора К. одного из Ленинградских НИИ откровенничал:
– Я лично ничего против евреев не имею, они мне не соперники, не конкуренты. Но есть устное указание: на работу не принимать! Ведь не секрет, что наши тайны через них уплывают за границу, идет небывалая утечка информации.
К. был прав больше, чем ему казалось: о реальном состоянии большинства сфер труда и быта советского общества весь мир по-настоящему узнал только после начала эмиграции евреев.
Несть числа мелкотравчатым фюрерам, с которыми пришлось мне (как и многим евреям-ученым) сталкиваться в поисках работы. А искал я подходящее место непрерывно в течении 1980-х годов (после эмиграции моего брата, когда один из членов партбюро ГГО, где я тогда работал, обвинил меня в том, что "Товарищ П. обладает такими большими знаниями, что нам даже и не нужны."). Я прошел сквозь отделы кадров десятков ВУЗов, НИИ, ВЦ, где позарез были нужны математики-прикладники, тем более с докторской степенью. Но едва называл свою фамилию, тут же слышал неопределенное мычание, видел заскучавший, убегающий взгляд очередного чиновника. Показываешь ему опубликованные книги и видишь настоящее смятение в его глазах, как будто перед ним сорвавшийся из психушки буйно помешанный или Моше Даян, пришедший с мечом на всеобщую российскую погибель. И начинается стандартная волынка:
– С должностью не все ясно, не все определено, не все решено ... Объявление дать слишком поспешили ... Подождите, оставьте свой телефон ... У нас свой кандидат, со стороны не берем.
Однажды выйдя из приемной и на секунду задержавшись под дверью, услышал вдогонку откровение многоопытного кадровика:
– Меня от одних фамилий этих жидовствующих гениев воротит!
В Математическом Институте АН Молдавии парочка шустрых кандидатов наук, обсуждая меня, мое нежданное явление, непосредственно при мне вдруг переходила на молдавский язык, хотя на русским изъяснялась без акцента.
Особенно гнетущее впечатление оставила реакционная тьма Ленинградского Гидрометеорологического Института (один из самых деградировавших ленинградских вузов), где секретарь партбюро Тараканов в 1987г. запретил мне (единственному претенденту) подавать документы на официально объявленный конкурс.
А сколько евреев-ученых в 70-е годы после безнадежных поисков работы было вынуждено навсегда податься на историческую родину или засесть в отказе? Эмиграция во многом провоцировалась администрацией и партбюро НИИ явной дискриминацией при распределении тематики и продвижении по службе, препятствием написанию и защите диссертаций.
Многие евреи-математики уехали из страны не только потому, что на них большой спрос за рубежом, а также и потому, что в России, в обстановке всеобщей лжи, в том числе и непосредственно в самих научных исследованиях, они оказались не у дел, ненужными свидетелями и безгласными судьями творимых безобразий и профанации науки. Все командные посты над ними достались невежественным чиновникам; компетентность, глубокое математическое мышление оказались не в почете на долгие времена.
Вообще, евреев-ученых дискриминировали и как собственно евреев, и как компетентных, способных на критику специалистов, и как возможных шпионов, имеющих потенциальных или реальных родственников за рубежом, и как интеллигентов. Система негласно распространяла свою власть на природноый талант, знания и опыт и право ими распоряжаться по своему усмотрению.
Как ни старалась, партноменклатура не смогла полностью совладать с пресечением потока евреев, поступающих в вузы: трудно было вклиниться в cферу отношений, где честное соперничество составляло существо и цель всего процесса и где истинную национальность не всегда можно было распознать. По слухам для различных вузов были спущены разнарядки на число евреев-абитуриентов, которых дозволялось принимать на первые курсы (на физико-математические специальности университетов этот процент вроде бы был равен нулю; для некоторых втузов – 2% от числа поступающих).
Запомнилось омерзительное поведение развращенных кадровиков различных организаций Ленинграда на распределении выпускников матмеха ЛГУ в 1975 году, где мне довелось присутствовать. Выпускники по очереди приглашались в аудиторию, где кадровики наперебой зазывали их в свои институты, и только когда выкликалась еврейская фамилия, наступала тишина.
А что за еврейских ребят они игнорировали!? С красными дипломами, прорвавшиеся на матмех (при нулевом проценте принимаемых евреев) за счет сверхнеординарных способностей и достижений (побед на всесоюзных и международных математических олимпиадах школьников), или сменивших в паспортах национальность. Я заглядывал в эти прекрасные еврейские лица; их выразительные глаза светились обаянием, необыкновенным умом и многовековой грустью понимающих свою обреченность. Им была уготована беспросветно серая участь многолетнего прозябания в сверхзакрытых почтовых ящиках или в вычислительных центрах войсковых частей, куда никто из неевреев распределиться не пожелал. В России их ждала быстрая дисквалификация, бедность, ощущение несчастья, загубленная молодость, а с нею и вся жизнь.
6. Откровенная демонстрация верноподданичества как основы служебной и научной карьеры вела к повсеместной политизации науки. В вузах профессора и преподаватели должны были “проводить политику партии через преподаваемые научные дисциплины”. В НИИ процветала открытая распродажа административных постов и научных степеней за наиболее одиозные и фальшивые проявления преданности очередным партийным указаниям, составной частью которых всегда подразумевался антиевреизм. В результате такого многолетнего неестественного отбора на посты завлабов и выше выплеснуло мутную волну аморальных бездарей и невежд, во имя карьеры готовых на все: демагогию, подтасовку, обман, блеф. Абсурдные проекты и идеи восходили по цепочке невежественных администраторов НИИ и главков в вышестоящие инстанции (вплоть до Совета Министров). Руководство всех ступеней оказывалось повязанным страхом разоблачения (так было, например, при выполнении тематики переброски стока северных рек десятками НИИ нескольких ведомств или при проектировании и строительстве дамбы в Финском заливе).
Получившие руководящие должности в качестве поощрения за общественную и партийную работу, как правило, в принципе не являлись учеными. Но их включали в состав участников международных конференций, в состав ученых советов НИИ и вузов. Один этот факт в корне подрывал возможность нормального развития любого научного направления. НИИ превращались в некое пространство, заполненное дутыми пузырями, функционирование которых предполагало следование определенным примитивным правилам игры в науку. Кто-то сказал о бесконфликтном существовании таких ученых советов и начальников:
– Какие убогие людишки, но ... как красиво командуют!
В НИИ вся серость, тьма, мракобесие группировалось вокруг партбюро. Выступления и общения на партсобраниях велись на предельно низком интеллектуальном уровне, унизительном для образованного человека, тем более для ученого. И этот уровень привносился в науку. Специалистов здесь оценивали не по уровню профессионализма, а по степени терпимости к официозному ублюдочному блеянию. Люди здесь были лишены счастья искреннего самовыражения. Как любые паразиты, это племя нуворишей-начальников не могло существовать без среды (а талантливый ученый – мог!), которую они всеми силами старались подмять под себя, закабалить.
Большинство членов партбюро состояли верными доносчиками КГБ. Вообще, начиная с некоторого административного уровня (зав. отделами и выше) не существовало разницы между полицейскими обязанностями сотрудников КГБ и чиновников от науки, во всяком случае в части, касающейся оценки анкетных данных подчиненных.
Администраторы автоматически захватывали руководство перспективными научными направлениями, начинали править с позиций конъюнктуры и личной выгоды, всеми силами ограждая свои вотчины от вторжения талантливых и неординарно мыслящих ученых, устраняя их от науки вообще.
Вот доподлинные рассуждения одного из членов партбюро ГГО по поводу предложения о выдвижении в завлабы молодого еврея, доктора наук:
   – Что ж нам всем удавиться что ли, если он талантлив? Молиться на него? Конфликтовать с райкомом? У нас своя жизнь, мы не совершаем никаких беззаконий, оставляя его научным сотрудником. Грязью и пылью под ногами талантов стелиться не станем!
Примерно также обосновывался отказ послать еврея-ученого в загранкомандировку. Но в подавляющем большинстве случаев до обсуждений евреев – кандидатов на поощрение или повышение дело не доходило: их отвергали по умолчанию, как бы игнорируя сам факт их существования.
А для того, чтобы опуститься до персонального антисемитизма к своим коллегам, работающим бок о бок известным до мелочей честным людям и высококвалифицированным специалистам-евреям, конечно, нужна высокая степень нравственной деградации. Но такие люди всегда находились. Они вставали стеной на пути выдвижения не только евреев, но и лояльно относящихся к евреям одаренных ученых любых национальностей. Они понимали, что истинно талантливый руководитель не боится конкуренции, а естественное стремление поддерживать высокий профессиональный и интеллектуальный уровень окружения заставляет его, вопреки любым указаниям, продвигать по службе и евреев. Свободный, раскрепощенный талант в принципе не может поддерживать бездарей. Вообще, в науке конкурируют ремесленники; творчески мыслящий ученый не может завидовать или ревновать, поскольку ревность и зависть бесплодны.
Постепенно самые разные начальники в самых разных научных конторах как-то естественно и однозначно пришли к одному и тому же способу обращения с неугодными еврейскими учеными: к стремлению их изолировать, не включать в состав ученых советов и делегаций международных конференций, ограничить доступ к иностранной научной литературе, устранить, прежде всего молодежь, от преподавания в вузах, ограничить возможность иметь аспирантов и помощников, отстранить от участия в планировании тематики НИР, предельно затруднить процесс защиты диссертаций.
Администрация и парт руководство НИИ и вузов, не продвигая по службе и не допуская евреев к поездкам за границу на международные научные конференции, фактически осуществляли их прямое преследование по политическим и расовым мотивам. Согласно законам США такие администраторы не имели права на въезд в эту страну. Однако именно контингент директоров и партийных деятелей институтов представлял советскую науку за рубежом.
Ученый-еврей подчас оставался без планового финансирования, сколь ни условный характер оно имело. И все шло тихо-мирно. Но эта тактика и естественное старение докторов-евреев привели к постепенному вытеснению последних (а с ними и всех, кто по причинам идеологического, психологического или бытового характера не удовлетворял партбюро) с постов руководителей важнейших направлений развития науки.
7. В 70-е – 80-е годы молодых еврейских ученых в принципе не подпускали к планированию путей достижения фундаментальных научных целей. Десятки видных, сравнительно не старых ученых-евреев, сумевших, несмотря ни на что, защитить докторские диссертации, как правило не были допущены к избранию в ученые советы по защитам докторских диссертаций, не говоря об Академии Наук. Многих заслуженных, полных сил ученых и преподавателей-евреев по достижении шестидесяти лет спроваживали на пенсию, предав полному забвению. Я уже не говорю о тотальной изоляции (иногда "в местах, не столь отдаленных") ученых отказников. В начале 80-х годов в Ленинграде только известных мне математиков докторов наук сидело в отказе четверо (Л. Гандин, А. Каган, Д. Лайхтман, Е. Лейн).
Непризнание уже эмигрировавших ученых и их достижений принимало обычные для системы гротескные формы. Например, запрещалось ссылаться на их публикации. Защищая докторскую, один из моих коллег из 54 своих печатных статей смог сослаться только на 34; остальные были опубликованы в соавторстве с евреями-иммигрантами или отказниками. Третирование евреев доходило и до абсурда: преподавателя Б. не рекомендовали на должность доцента ЛИСИ из-за того, что он не поздоровался с секретарем партбюро; преподавательница К. не была рекомендована на переизбрание из-за того, что она не выписывала газету "Правда".
Некомпетентность руководства наукой вела к ликвидации возможности объективного профессионального оценивания достижений ученых. При все более коллективном характере научного производства (систем матобеспечения, сложных физических и статистических моделей, банков информации, АСУ и т.д. и т.п.) профессиональное омертвение руководства вело к мертвым конгломератам (лабораториям, отделам, НИИ, вузам, госкомитетам, министерствам), производящим мертвую бумажную продукцию. Катастрофа науки была вызвана не существованием отдельных слабых ученых и подразделений (такие всегда были и будут), а их массовостью.
Итак, казалось бы более или менее частные акции по недооценке или устранению контингента ученых-евреев способствовали профессиональной и нравственной деградации жизни целых НИИ и вузов. Вставшие у власти наиболее реакционные элементы при поддержке и по указанию райкомов постепенно устранили с руководящих постов или изолировали большинство талантливых и честных ученых, фактически свершив кадровую революцию.
Предельной должностью для еврея стала: в НИИ – старший научный сотрудник; в вузе – доцент; в армии – майор или подполковник, хотя среди офицеров евреев почти не было. Я никогда не слышал ни об одном еврее, работавшем в отделе кадров какой-либо организации.
8. Устранение ученых-евреев вело не только к быстрому загниванию науки, но и к деградации самих ученых-евреев. Чуть задержали, не продвинули вперед в нужный момент или сам отошел в сторону – прошло, проехало: новые проблемы, компьюторы, алгоритмические языки и операционные системы, матобеспечение, методологии, базы данных, – ученый безнадежно отстал, и догнать уже невозможно. Момент выдвижения на стремнину ученого-личность имеет огромное значение и для него самого, и для науки. Не оценили в подходящий момент, – оказываешься не у дел навсегда. Именно это произошло со многими учеными-евреями: их устранили простым безразличием, невниманием, игнорированием, – вроде бы формально, напрямую, не конфликтуя. И ученому ничего не оставалось, как принимать безнадежность своего положения по интеллигентски безропотно и апатично. Устраненный ученый часто оказывался в полной научной, интеллектуальной и человеческой изоляции, удерживаясь и прозябая на унизительно низкой должности, в подчинении у черносотенца. Отстраненный от современных направлений науки, обворовываемый материально, профессионально и нравственно ученый-еврей дисквалифицировался и опускался вместе с основной массой своих коллег.
В более общем плане, ощущая постоянное давление и дискриминацию, евреи не могли не обзавестись различными плебейскими комплексами, не могли не быть многократно сломленными, избежать самодискриминации (по аналогии с самоцензурой), которая становилась ведущим мотивом их поведения, указывающим на какие в принципе должности претендовать безнадежно. Почти 100% детей смешанных браков (еврея и нееврея) записывалось в паспортах неевреями. Многие евреи сменили национальные фамилии, имена, отчества и саму национальность.
Понятно и оправдано стремление обмануть систему, скрыв свое еврейство. Ведь система обманывала, обворовывала и давила нас всех ежедневно, ежечасно, каждым пакетом гнилой картошки, грошовой зарплатой, ублюдочными многочасовыми речами вождей по радио и ТВ. Невозможно было не отвечать ей тем же, не утверждаться в праве на ответный обман. Смена национальности с целью сокрытия своего еврейства, как фиговый листок, практически ничего утаить не могла. Большинство евреев, записанных русскими, отделами кадров просто зачислялись в разряд "скрытых евреев", что, по заявлениям антисемитов, было еще хуже, чем просто еврей.
Никто никогда не замечал ни во внешности моих родителей, ни в моей внешности ничего типично еврейского. Однако будучи в научной командировке в Женеве в октябре 1978 года я был неожиданно остановлен на территории Советского Представительства огромным держимордой:
– Ты кто такой? – Изучив мой паспорт, он озлобленно прошипел мне в лицо:
– Пущают еще вас!
Из 180 выпускников (1962 года) моего курса матмеха ЛГУ было порядка 20% собственно евреев + порядка 20% полуевреев. Не удивляйтесь, это был набор хрущевской оттепели 1957 года. Интересно, что процент профессоров-евреев на матмехе был примерно таким же. Вот имена некоторых из них (большинство из моего альбома выпускников): Ю.В. Линник, И.П. Натансон, С.Г. Михлин, Г.М. Фихтенгольц, В.А. Залгаллер, В.М. Бабич, В.П. Хавин, Г. Цейтин, И.П. Гинзбург, Л.В. Канторович, В.А. Плисс, М.К. Гавурин, Ю.Г. Решетняк, Ю. Боровский. Наверняка к этим именам можно было бы добавить еще сколько-то полуевреев и скрытых евреев. У многих евреев-профессоров имена в паспортах отличались от используемых каждодневно. Например, помнится Марк Константинович Гавурин (по паспорту Мордух Калманович Гавурин).
Вышеприведенная маленькая выборка дает некоторое представление о ситуации с евреями в математике в хрущевские времена.
Большинство евреев-ученых никогда не строило себе иллюзий относительно реалий системы, аморальности сотрудничества с ней или ее искренней поддержки. Нееврейскую национальность, записанную в паспортах, всегда считали мишурой, луковичной шелухой, которая если и не сойдет за щит, то за камуфляж может быть и сгодиться. Многие скрывали свое еврейство не из стремления перестать быть евреем и порвать со своими корнями, а наоборот, всеми силами пытаясь сохраниться и состояться профессионально, как личность, избежать тягот изоляции. Внутренне мы никогда не были сломлены. Мы всегда чтили свою принадлежность еврейству, хотя не знали ни языка, ни Торы, поколениями не общались с представителями по настоящему религиозных евреев.
Я не знаю ни одного из ученых-евреев, формально, в паспортах, сменивших национальность, кто бы пытался воспользоваться полученными в результате преимуществами, в основном кажущемся, для свершения каких-то недостойных поступков, или для политико-идеологического служения системе.
Конечно, нельзя отрицать, что осознаваемые фальшь и двуличие при формальной смене национальности или вступлении в партию, – это тяжкий слом личности. Но кого из подданных система не ломала и не насиловала? Да и многих зарубежных лидеров культуры и политики она изуродовала и развратила, несмотря на их полную свободу и независимость. Достаточно вспомнить Л. Фейхтвангера, Л. Арагона, Р. Роллана, да и вообще всех, кто общался со Сталиным, Брежневым и другими вождями и открыто восхвалял их. Что уж говорить об отдельных маленьких людях, одиноких и беззащитных, стремящихся только к одному – выживанию.
Подобные акты, например, в части вступления в партию, предприняло огромное число одаренных, ставших знаменитыми и известными, неевреев, тех, кому было что защищать, и прежде всего свой талант. Смешно думать, что шахматные гении Г. Каспаров и А. Карпов, талантливые хоккеисты, танцоры и певцы, ученые и деятели культуры всерьез верили марксистским догмам. Но не свершив обмана, безнравственного поступка – вступления в партию, большинство из них наверняка не состоялось бы ни как личности, ни как профессионалы (им не дали бы состояться).
Рано или поздно перед творческой личностью встает дилемма: подчиниться, принять правила тоталитарной систем (т.е. сломаться)и получить шанс на реализацию своего таланта, своей жизни. Или воспротивиться, намекнуть на нелояльность и обречь себя на прозябание на задворках своей профессии, в нищете и оточуждении.
   Я попробую сформулировать и более общее утверждение, начав с вопроса: почему в 1917 – 1920 годах несколько десятков тысяч большевиков, не имея ни материальных средств, ни оружия, ни поддержки населения смогли утопить в крови и поработить Россию, в то время как 15 - 17 миллионов советских коммунистов, обладая неограниченными ресурсами и тотальной властью, феноменальным вооружением (включая атомное) и рабской поддержкой всего населения, сдали эту власть без боя, без кровопролития в 1991 году? Основная причина, на мой взгляд, в почти поголовном обмане коммунистической партии СССР большинством ее членов, вступивших в нее из чисто меркантильных, карьеристских побуждений. Перерождение, вернее вырождение партии, произошло на всех уровнях, и причиной тому – массовый, неимоверных масштабов, обман партии ее членами (в ответ на многолетний обман их самих). Не сговариваясь, не конфликтуя, не враждуя впрямую с системой, миллионы людей совершили безнравственный поступок, обман, поступились собственным достоинством, вступив в партию вроде бы во благо только самим себе, но на самом деле, как оказалось, во благо всему человечеству. И уж конечно, когда стал вопрос о ее защите, никто из них и пальцем не пошевелил.
9. Прорыв серых людишек на руководящие посты в российской науке по своим гибельным последствиям сравним разве что с ущербом, нанесенным коллективизацией и раскулачиванием крестьян. Приспела пора, когда эти самые новоявленные комиссары от науки валом поперли в академики, братаясь с засевшими там с незапамятных времен пещерными мастодонтами, которые в свое время сжевали генетику с кибернетикой, приветствовали и обосновывали законность депортации целых народов, почитали «Краткий Курс» как святое писание, определяли ''экономику как должную быть экономной'' и т.д. Это они в разное время провозглашали то ''квадратно-гнездовой способ посадки картофеля'', то кукурузу, то ветвистую пшеницу, то теорию Лысенко, то практику Мичурина в качестве панацеи от всех голодных бед российских.
Непризнание отдельных мыслителей, нарушение естественной эволюции творчества талантливых личностей свидетельствовало о всеобщей беде. Такое состояние науки не могло не вынуждать евреев-ученых искать спасения в одиночку.
10. Несмотря на всемирную славу диссидентского движения, оно было почти неизвестно большинству простых граждан России. Информация о диссидентах просачивалась в основном через передачи зарубежных радиостанций, слушать которые сквозь грохот и рев глушилок имели возможность (и злость) не многие. Мечтающие же об отъезде евреи повсеместно жили, иногда эмигрировали, иногда томились в отказе на виду у всего счастливого народа. И в глазах почти каждого отказника – понимание, критицизм, скептицизм, словом правдивое и явное неприятие как коммунистического быта, так и основ. Перед ними как-то неуютно было лгать даже на самые высокопарные темы. А без лжи коммунизм не коммунизм.
Тихая, безгласная непримиримость и настойчивость отказников будила беспробудно аполитичных обывателей, как евреев, так и неевреев, подобно постоянно звучащему колоколу. По своему общественному воздействию потенциальная, а порой и реальная, возможность исхода из России пусть очень незначительной части советских граждан на несколько порядков превосходила степень воздействия на массы любых других либеральных явлений, включая диссидентство, Солженицына, дело Синявского-Даниэля и т.д.
Тогда даже самый отпетый бандит-черносотенец или занюханная мещаночка из коммуналки, ляпнув подвернувшемуся под горячую руку еврею: "Канай в Израиль! ", невольно осознавали, что этот глубоко ими презираемый "жид" вместе со своими соплеменниками только и жаждет, чтобы умотать навсегда и постараться забыть как дурной сон весь этот коммунистический катаклизм со всеми его превосходными степенями на одной шестой части планеты.
Факт состоит в том, что впервые в истории евреи как нация получили какие-то осязаемые преимущества перед коренным населением, а именно, возможность уехать из этой забытой Богом страны, наглядно продемонстрировать добровольный отказ от каких-либо притязаний на российские милости.
11. Пока большинство ученых не осознавало своей порабощенности (до смерти Сталина), они творили на славу: многие видные конструкторы ракет и водородных бомб были бывшие зэки и ссыльные. При Хрущеве созидание осуществлялось как бы по инерции, и только при Брежневе, окончательно осознав свою полную порабощенность, ученые ничего великого уже не создали, подтвердив непреложную истину: по-настоящему творить способен только свободный человек.
За 70-е – 80-е годы заработки рабочих возросли в 2 – 3 раза, заработки ученых, инженеров, библиотекарей и т.д. за тот же период не изменились вообще. В 1962 г. после окончания университета мне отвалили зарплату в 115 руб.; в 1986г. после окончания института моя дочь получила столько же.
Вообще, зарплаты ученых, установленные Сталиным в сороковых годах, не были изменены почти до самого распада системы. Согласно этой установки кандидат наук в должности старшего научного сотрудника или доцента получал 300 – 320 рублей, в должности зав. лабораторией, отдела или кафедры – порядка 400 рублей. Доктор наук на таких же должностях получал соответственно 400 и 500 рублей.
12. Никогда в истории ни одной европейской страны интересы еврейства не совпадали с государственными, как в послереволюционной России и особенно во время второй мировой войны. Евреи диаспоры, возможно впервые за многие и многие поколения, почувствовали себя равноправными с другими народами.
Старшее поколение моей семьи считало, что в 30-ые годы, несмотря на их беспрецедентно кровавую сущность, многие евреи не ощущали антисемитизма. Вожди дрались за власть и священное право убивать, им было не до евреев. Евреям были предоставлены относительно равные со всеми возможности совершенствования и труда почти во всех областях человеческой деятельности. (Шанс еврея на то, чтобы быть репрессированным или безвинно уничтоженным системой также не отличался от шанса любого гражданина России, т.е. их сажали и убивали безвинно, наравне со всеми.) А желание утвердиться в жизни своим собственным упорным трудом, вступить в честную конкурентную борьбу за преуспевание – извечный девиз простой еврейской семьи.
Тогда количество еврейской интеллигенции возросло в стране в десятки раз. Со всей страстью, работоспособностью и природной одаренностью евреи стали вносись огромный вклад в развитие науки, культуры, экономики, вооружения, – трудились на совесть, как казалось для себя и своего родного дома. Безусловно, то поколение евреев жило полной, насыщенной, хотя и очень бедной жизнью, подарив стране и всему миру значительное число выдающихся личностей во многих сферах интеллектуальной деятельности.
Минуло пол века и налицо были разительные изменения: ни о каких выдающихся достижениях ученых-евреев России 80-х годов говорить не приходилось. Может быть среди них стало меньше талантов? Отнюдь! В 1957 г. со мной вместе окончило школу 9 медалистов евреев (из 43-х выпускников). Конкурс на матмех ЛГУ, куда я поступил в том же году, был 5 медалистов на одно место. Многие евреи и полуевреи, учившиеся со мной на одном курсе, были необыкновенно талантливы, впоследствии никогда мной не встреченного интеллектуального потенциала. Куда они все подевались? Ведь к 80-ым годам эмигрировали очень немногие. К началу 90-х годов у меня не было ни одного знакомого ученого-еврея моложе 55-60 лет, кто бы достиг уровня руководителя крупного научного подразделения.
Что же произошло? Неужели поколение наших отцов и дедов было много талантливее? Ответ на эти вопросы состоит, на мой взгляд, в том, что официальный антисемитизм изолировал еврейских ученых, устранил их от основных направлений развития науки, заставил утратить чувство принадлежности к единому гражданству, объединенному общими интересами. Отведя нам официальное место изгоев, нас и мыслить заставили с позиций незаконных нахлебников и прихлебателей, что непереносимо для уважающей себя нации и личности. Стремление к избавлению завладело нашими помыслами. Пришло убеждение, что здесь мы действительно чужаки (хотя чужаков здесь – вся страна), что мыслим и ведем себя не по канонам. Будущее этого общества перестало нас тревожить – нам здесь не жить. Не сегодня, завтра грянет разрешение и неминуем всеобщий исход с насиженных мест, как бывало в нашей истории не однажды. И это не самое плохое: не существовало гарантии от выборочных, а то и поголовных репрессий и погромов. Только дай волю или послабление мракобесам типа тех, что пошли в общества "Память", "Патриот" и т.п.
Изолированность ученых-евреев воспринималась администраций (которая эту изолированность и создала) НИИ и вузов как оппозиция, и антисемитизм усиливался. Антисемитизм и изолированность взаимно питали друг друга. Эмиграция, как единственная альтернатива преодолению чужеродности и изоляции в собственной стране, встала перед еврейскими учеными со всей своей неизбежностью. Жизнь текла под грустные мотивы: отсутствие реальных ценностей и целей, своего места и перспектив, настоящих друзей и желания трудиться. И что всего страшнее – отсутствие достойного будущего у наших детей. Серая, беспросветная 100 рублевая жизнь просматривалась на десятилетия вперед, за горизонт.
С начала 70-х годов массовая ассимиляция евреев фактически прекратилась (хотя формально продолжалась). Даже заменяя в паспортах и анкетах истинные имена и национальность (пытаясь обмануть государство, а обманывая себя этой иллюзорной защитой), евреи в то же время все с большей силой возрождали в себе и своих детях чувство принадлежности к еврейству. И если многие века хранительницей еврейства была религия, то у евреев Советского Союза появилась новая вера, – основа и символ выживания и единства, – необходимость и неизбежность эмиграции. Характер этой новой веры соответствовал ситуации: если веками религия сплачивала нас духовно и физически, сзывая в синагоги на молитвы и общение, то вера в исход объединяла нас по-иному. Наши религиозные корни были обрублены, не было ни знания языка, ни знания Торы, ни местечковой общности и ее традиций. Но действовала какая-то скрытая внутренняя несломленная, вернее возрожденная, преданность своей крови, своему происхождению при полной внешней разобщенности. А как иначе могли выжить чужаки в этом враждебном мире?
13. С непреодолимой алогичностью мышления и действия правители Совтской России не хотели терпеть существования евреев в стране, но не желали и выпускать их. Если Гомулка в конце 60-х годов обвинил оставшихся (после истребления трех миллионов во время второй мировой войны) 720 тысяч польских евреев пятой колонной и без колебаний выдворил их из страны, то в России едва забивший в 70-е годы эмигрантский ручеек вскоре без обсуждений и разумных доводов перекрыли наглухо. Могущественное государство исподволь, подспудно выказывало непримиримую тотальную нетерпимость по отношению к небольшой горстке желающих эмигрировать, ни в чем не повинных евреев и к их остающимся, равно ни в чем не повинным родственникам. Нетерпимость не к политическим противникам, не к оппозиции, соперничающей за власть, а к простым обывателям, не желающим ничего плохого ни системе, ни ее народу, но для себя избравшим иной путь.
Каковы причины породившие институт отказников?
Основной, конечно, представляется рабовладельческий образ тоталитарного мышления. Но были и другие, более частные, и прежде всего маразм и глупость брежневской шайки, ее интуитивный, въевшийся в плоть и кровь обывательский антисемитизм с его ограниченным представлением о мировом еврействе как о некой местечковой общине, не обладающей ни значительными финансовыми, ни людскими, ни военными, ни интеллектуальными ресурсам. Даже блестящая победа евреев в Шестидневной Войне их ничему не научила, как когда-то бесславная война с финнами не открыла глаза Сталину.
До вождей не доходило, что для страны выгодно строить отношения с мировым еврейством на основе дружбы, тем более, что объективных предпосылок для вражды с евреями ни внутри, ни вне страны не существовало (а с арабами – существовало!). Без нормальных отношений с еврейством не могло быть полномасштабной торговли с Западом и нормального развития страны.
Выгодно ли было России выступать в качестве знаменосцев антиевреизма в союзе с арабами? Какую пользу стране это могло принести? Безоговорочная поддержка арабов в их конфликте с Израилем представляла собой составную часть политики государственного антисемитизма, политики приносящей огромный экономический и нравственный ущерб стране.
Среди причин запрета на эмиграцию в 1980г. следует отметить и озлобленность вождей в связи с резкой отрицательной реакцией всего мира на безумное вторжение в Афганистан. По-видимому в какой-то момент вождей испугали и растущие масштабы эмиграции и закралось чувство, что мир может распропагандироваться и усомниться в реальности коммунистического рая, из которого бегут массы. Вероятно были и другие ощущения: уж если евреи – "пятая колонна", то лучше ее держать дома, на мушке, как говорится. Пусть побатрачат за коммунизм, – мыслишки поэксплуатировать неправедных были не из последних.
Конечно одной из причин удержания евреев была и патологическая боязнь новизны партийными бонзами. Средства массовой информации терроризировали нас ежедневно: "наша политика неизменна!". Окажись у власти решительная личность и заяви: "Пусть евреи едут! " и отпустили бы послушно и с радостью (или другой вариант, еще более решительный: "Бей жидов!", и с радостью подчинились бы, уничтожили).
Вопрос вообщем-то стоял просто и однозначно: либо евреи, либо передовая технология. Брежнев и Ко выбрали евреев, не понимая элементарных экономических законов: передовую технологию невозможно создать силами одной, пусть даже очень богатой державы, и доказательством тому – история экономического развития современной цивилизации.
Ощущение постоянного источника нелояльности внутри страны, который невозможно полностью раздавить и уничтожить, создавало основу для утверждений самой реакционной партийной прослойки о том, что во всех бедах страны и "прогрессивного человечества" виноваты евреи.
И с позиций укрепления власти удержание евреев могло казаться выгодно, поскольку оставляло парт бюрократии некоторые дополнительные сферы произвола при выдвижении и манипулировании руководящими кадрами, причем не только в науке. С исчезновением евреев исчез бы и один из стимулов сплочения и круговой поруки чиновничьей мафии: не пущать евреев, а заодно и порядочных людей вообще, в любые административные органы.
14. Нежелательная информация не только притекала извне системы, она также и рождалась в головах даже беспредельно аполитичных обывателей-неевреев. Рождалась и завладевала их сердцами, когда они вынуждены были задумываться над самыми простыми, вдалбливаемыми с детства истинами о "прекрасной" жизни в своей стране. Вот знакомый еврей, живет вроде бы отлично, в отдельной квартире, при машине и даче, никого не боится, открыто никем не преследуется, а рвется в "загнивающий" мир! Чем недоволен? С жиру бесится? Не похоже. Ответ давала сама жизнь вместе с неодолимым желанием взглянуть хоть одним глазком на шикарные автомобили и небоскребы, натянуть клейменые джинсы, взопреть от очередного боевика или вкусить "кайф", "балдея" от рока, исторгаемого импортной аппаратурой, созерцание которой – почти погружение в нирвану. Значит там действительно лучше, богаче, вольнее, красивее!
Никогда раньше евреи России (в среднем) не жили так прилично по сравнению с коренным населением. Пещерный антисемитизм вождей имел явные пределы, погромов и физического насилия не было. Трудности при приеме на работу, продвижении по службе или поступлении в вузы? Так где и у кого их нет? И в течение двадцати лет медленного, но устойчивого, исхода евреев, в самых различных слоях советского общества происходило подспудное, ни с чем в истории не сравнимое, изменение внутреннего, редко высказываемого вслух, мнения о евреях. Концентрированным выражением этого изменения возможно является тот факт, что многие женщины нееврейки горели жаждой эмигрировать из страны вместе с любым евреем. (Если уж хранительницы домашнего очага рвутся этот дом покинуть, то степень деградации системы достигла невообразимых размеров.)
Помню анекдот еще 70-х годов (после конфликтов с Китаем):
– Какой иностранный язык нынче в моде?
– Еврейский для отъезжающих и китайский для остающихся.
В быту появились какие-то гипертрофированные высказывания о могуществе всемирного еврейства. Вот разговор, подслушанный в купе вагона:
– А Рейган – еврей!
– И Шульц!
– Не, Щульц – фриц!
– Недобитый!
– Вот Бжезинский еврей!
– Из польских!
– Киссинджер – жид из жидов!
– Главный сионист, всем миром правит!
– И Андропов на еврея смахивал.
– Не, у него жена еврейка.
– Набрался жидячей стати.
– У Садата, говорят, прадед еврей.
– Как у Гитлера.
– У Гитлера – дед!
– А у Ленина – бабка!
– Заполонили весь мир. Не продохнуть.
Не отжили и старые представления: если еврей торговец, – то спекулянт; если начальник, – то изворотлив и труслив; если имеет допуск секретности, – то потенциальный предатель (и вообще, все евреи – шпионы); если ученый, – то компилятор и бездарь. Но лечиться старались попасть к врачу-еврею, в аспирантуру – к профессору-еврею и т.п.
Антисемитизм не уменьшался, но усложнялся, обрастал противоречиями.
В 60-х годах в Молдавии развернулась всеобщая негласная кампания (предшествующая кaмпании против евреев-ученых) по устранению евреев из торговли, завершившаяся в 70-х полным успехом. Помню на углу улиц Ленина и Котовского в Кишиневе три десятилетия торговал газированной водой (три копейки стакан) старый еврей.
– Вода пароходы держит, – говаривал он, – меня и подавно выдержит.
Ошибся старик, не дооценил акул в лице Брежнева и Бодюла. Вышвырнули его на нищенскую пенсию, вынудили удрать за моря.
Продавцы-евреи из Кишинева исчезли, и сразу же коррупция, взяточничество, воровство приняли в торговле формы поистине стихийного бедствия.
– Это все наше, народное, – любила приговаривать молдаванка-директор столовой, сплавляя налево две трети получаемых мясопродуктов, – что хотим, то и берем.
Широко известные по стране издания молдавскими издательствами книг остродефицитных авторов миллионными тиражами полностью расходились из-под прилавков, в свободную продажу не поступая.
Да всего не перечислить, уродства системы настолько приелись, что о них и говорить было противно, старались даже не замечать – так легче было жить.
15. Много столетий евреи находятся в центре экономической, политической, культурной, а подчас и военной жизни стран диаспоры, т.е. всего цивилизованного мира. Исторически, до какого-то момента каждая отдельная страна проявляла к ним терпимость, после чего евреи попадали в опалу и подвергались гонениям, либо сами срывались с насиженных мест в поисках счастья. Не знаю, верно ли это вообще, но избавившиеся от евреев страны часто терпели крах. Конечно, гонения на евреев и крах государств взаимозависимые события, вернее они имеют общие причины. Возможно предчувствие краха и стало косвенной, смутно осознаваемой свихнувшимися вождями причиной отказа евреям в эмиграции. Даже когда мотивы эмиграции сугубо личные, их связь с негативными процессами в стране легко прослеживалась, т.е. исход евреев – это одно из проявлений общего разложения системы.
Но свалить вину за любые неудачи страны на плечи евреев было более чем соблазнительно. Примитивный, захватанный, но столь притягательный для охмурения толпы лозунг: "Засилье евреев!" был понятен и приятен советским обывателям. Сведение огромного многообразия сложных взаимозависимых причин трагедии, произошедшей с народами, к двум-трем надуманным схемам, нацеленным на ублажение реакционно националистических чувств темной толпы, являло до ужаса знакомую, стандартную картину околпачивания народов и натравливания их друг на друга. Нам довелось это видеть неоднократно в интерпретации фашизма, фундаментального ислама и т.п.
Во времена перестройки этот лозунг был подхвачен слюнявым скопищем ленинградского общества "Память".
"Память" ставила в вину евреям наличие большого числа докторов наук (45% от общего числа) лиц еврейской национальности. Кстати, из пяти Нобелевских лауреатов в русской литературе два еврея, т.е. 40%. Такая же примерно статистика существует и в ряде других областей интеллектуальной деятельности. Но разве это криминальные или нравственно порочные факты? Разве евреям их диссертации доставались легче, чем представителям других национальностей? Или они были более низкого научного уровня? А если бы эти диссертации не были защищены (а соответствующие результаты не были бы получены), или если бы эти 45% степеней достались невеждам нееврейской национальности, было бы лучше? Сколько научных дисциплин превратилось бы в подобие "Краткого курса"? Кто из еврейских ученых перед защитой диссертации не колдовал над списком членов ученого совета, оценивая антисемитский настрой каждого члена и его способность бросить черный шар? Разве ученые-евреи препятствовали развитию талантов иных национальностей или честной конкуренции в науке? "Память" не смущало, что все 100% оленеводов представлены народами севера. Каждая нация должна иметь право преуспевать на том поприще, на котором у нее лучше всего получается.
За 15 лет (1975 – 1990) моего пребывания в докторской степени в России я сменил в качестве места работы три организации и везде был одним из самых молодых и постоянно публикуемых сотрудников, но нигде вопрос о членстве в совете по защитам даже не возникал. В таком же положении находились и все известные мне евреи-доктора наук моложе 60-ти лет. Сохранили свои места в советах только очень старые евреи-доктора, наиболее пассивные и апатичные, избранные членами еще в 50-е - 60-е годы.
Возвращаясь к "Памяти", следует отметить ее реакционные утверждения о необходимости своего, чисто русского, не похожего на западные демократии пути развития России. Эти заявления фактически отстаивали проведение нового социального эксперимента над исстрадавшимся народом, эксперимента, с неизбежностью приведшего бы к новой фазе тоталитаризма с непредсказуемыми ужасами и страданиями, голодом и кровавыми побоищами, полной деградацией наций и остатков цивилизации в стране. Очевидно, что в создавшейся ситуации нищеты и упадка нужно делать все, чтобы страна шла самым верным, стандартным, многократно испытанным, проторенным путем западных демократий, который с максимальной вероятностью приведет ее в семью свободных и процветающих народов мира. Избавь, Боже, от своеобразия и неповторимости пути развития отсталой страны, – он наверняка выльется в перманентную кровавую бойню за власть с высокопарными призывами и лозунгами, к закабалению разума.
16. В период застоя среди официальных оправданий антисемитизма доводилось слышать и такое: антисемитизм – это форма противостояния сионизму, в котором повинны сами евреи. Пока существует сионизм, с антисемитизмом не совладать, – оправдание, рассчитанное на темные массы, не осведомленные о том, что антисемитизм существовал задолго до появления сионизма.
Более серьезные аргументы в защиту антисемитизма звучали так: смогла бы Россия без антисемитизма уберечь свое национальное достоинство и национальные институты от засилья евреев? Не занял бы все ключевые посты в администрации, науке, культуре и т.д. повязанный круговой порукой еврейский кагал: племя родных, близких, друзей? Не разъела ли бы еврейская коррупция общество?
Однако в демократических странах, где нет официальной дискриминации и ограничения продвижения евреев в каких-то сферах деятельности, нездоровых процессов оевреивания верхушки нации не происходит.

1989, Ленинград, СССР
2006, Lynn, MA USA
Отрывок из романа Ильи Поляка "Наука и страх" в качестве послесловия:
"Куда подевался доктор Чудов? Внедрение его пакета программ ставит на конвейер получение новых научных результатов.
– Не смогли его взять.
– Жаль. Вряд ли найдется геофизик, способный прочесть курс статистической климатологии на его уровне. Ущерб науке огромный.
– Он, видите ли, коммунист.
– И что? Для неординарного профессионала вступление в компартию было актом самозащиты. Ему разрешен въезд – причин для беспокойства нет. Да имеем ли мы право его судить? Не известно, кем был бы каждый из нас в советских условиях. Трудно представить, как в этой стране можно было существовать.
– Не все воспринимают это формально. Для большинства американцев слова «коммунист» и «фашист» идентичны.
– То есть, Чудову суждено быть отвергнутым наукой, в которой ему нет равных?
– Неприятностей с ним не оберешься.
– Мои родители состояли в компартии. Иначе их бы не выпустили за рубеж, и они не смогли бы остаться в США двадцать лет назад. Коммунистическая партия вобрала в себя всех, кто хоть на что-то был годен. ... Крах коммунизма свершился без резни и насилия только потому, что подавляющее большинство партийцев в него не верило. Они приняли членство из страха, за которым всегда проглядывала меркантильность. Эта пятая колона и стала скрытым, но решающим механизмом эрозии. В кульминационный момент она отказалaсь защищать партию. Предала ее ради правды, которой в глубине души никогда не изменяла. Такое отвратительное явление, как рост числа фальшивых коммунистов в Советском Союзе, в конечном итоге сыграло положительную роль, обеспечив мирное исчезновение режима.
– Почему бы Чудову не податься в департамент математики?
– Насколько я осведомлен, там и на постоянных, и на визитерских должностях профессоров с русским акцентом существенный перебор. А Чудов работал геофизиком более двадцати лет.
– Думаете, кто-то будет противостоять предоставлению ему позиции профессора математики?
– К непризнанному или отвергнутому таланту жизнь беспощадна и жестока. Ему противостоит весь мир!
– Вы сгущаете краски.
– Виртуозного российского хоккеиста, бывшего партийца, с распростертыми объятиями приобретает любой спортивный клуб США или Канады. Что-то кардинально неладно с вами и вашей наукой, если вы не поступаете аналогично."

"Наиболее интересной оказалась информация о статусе академических кругов США.
– В былые времена признанный ученый мог без проблем получить место профессора в американском университете, – рассказывал Родхауз. – В наше время образование, количество публикаций, преподавательский стаж, известность и даже слава – второстепенны. За академическую позицию необходимо приплачивать. Над всем превалирует умение добывать гранты. Значительный процент добытых денег забирает университет. Наши высшие учебные заведения существуют не только на пожертвования богатых людей, плату студентов за учебу, федеральные дотации и субсидии штата, но и на отчисления с грантов. Оставшаяся часть денег и положение профессора наделяют ученого большой мощью. Он может покупать приборы, компьютеры и их программное обеспечение, нанимать преподавателей, читающих за него лекции, и помощников-исследователей, занимающихся чем угодно под его доглядом. Гранты – это огромная, почти безграничная власть в науке. Не каждому награжденному дано почувствовать, где эта власть кончается. Но без грантов, будь ученый хоть семи пядей во лбу, профессорской позиции ему не видать.
– Почему власть безграничная?
– Она не обязывает мэтра, владельца гранта, поощрять самостоятельность и независимость работающих на него талантливых ученых.
– То есть она допускает их эксплуатацию?
– В каком-то смысле вы правы.
– Как добыть грант?
– Представлением research proposal в научные фонды. Крупнейшие из них: National Science Foundation (NSF), National Aeronautic and Space Administration (NASA), National Oceanic and Atmospheric Administration (NOAA), Environmental Protection Agency (EPA), Department of Energy. Существуют и более мелкие. Объявления о приеме на рассмотрение proposals (Solicitation for Proposals) с указанием направления исследований и даты представления proposals время от времени публикуются на сайтах этих фондов. Но, не имея опыта работы в нашей стране и публикаций в наших научных журналах, не пользуясь доверием чиновников фондов, получить грант очень не просто. Особенно трудно достать деньги в первый раз. В случае отрицательного отзыва на статью, отосланную в научный журнал, автор имеет право на несогласие, на опровержение некомпетентной критики. Соискатель гранта лишен возможности реагировать на рецензирование его proposal, в том числе оспаривать невежественную экспертизу. Но в целом система работает.
– Российским ученым в нее не вклиниться?
– Почему? Найдите соавтора, престижного американского ученого, известного своими связями и знакомствами, умением пробивать бюрократические барьеры фондов. Обычно такое содружество честное. Все добытые деньги принадлежат реальному автору проекта.
– Узаконенная коррупция, – заметил Сева. – Альянс, практически заговор с целью добывания денег.
– Proposal – это и есть способ добывания денег, а не средство самоутверждения. То же и с представлением первой статьи в научный журнал. Помочь может соавтор-американец, имеющий деньги для оплаты публикации. Еще лучше – несколько соавторов. Согласно традиции, писал статью тот, чье имя в списке авторов стоит первым. Такова культура науки, этична она или нет – это другой вопрос."

"Обсуждение с Родхаузом принципов финансирования американской науки изменили понимание Чудовым процесса квалификации российских научных кадров. Положительный опыт написания и представления proposals виделся ему теперь наиболее объективной характеристикой компетентности и того, что соискатель достоин присвоения ученой степени. По своей научной значимости получение гранта может приравниваться к публикации монографии. Такой подход – простейший путь отсечения бездарностей. Доктор наук, помимо глубоких знаний, должен поддерживать контакты с ведущими учеными зарубежья, прежде всего с американцами, с целью обеспечения практической возможности совместного представления proposals и финансирования своих исследований."
(2006, Lynn, MA, USA)

ВТОРОЕ, ИСПРАВЛЕННОЕ И ДОПОЛНЕННОЕ, издание романа «Наука и Страх» (на русском и английском) можно купить на сайтах крупнейших книжных магазинов США и Англии, например таких, как “Barnes and Noble” or “Amazon”.

http://www.barnesandnoble.com/

http://www.amazon.co.uk/

http://www.amazon.com/