Качели

(пьеса в двух действиях)

Действующие лица:
Бог
Бог Бога
Бог Бога Бога
Его Бог...
Люди

Действие первое
Сцена первая

Поднят занавес. На сцене в трех скульптурных композициях замерли актеры. Сцена погружена в полумрак. На заднем плане занавес, на котором изображен схематичный рисунок Эйфелевой башни, утопающей в облаках. Звучит фоновая спокойная музыка.
Голос за сценой: Когда Богу на небе скучно, он открывает окно и смотрит на парижские бульвары.
Продолжает звучать музыка.

С колосников медленно начинают спускаться качели, на которых сидит мужчина с бородой в белом просторном одеянии. Качели останавливаются в воздухе, их освещает прожектор, и мужчина начинает медленно раскачиваться,  обращаясь к зрителям...
Бог (рассуждая, монолог начинается довольно спокойно, но постепенно Бог все больше увлекается собственными рассуждениями и возбуждается, появляется активная жестикуляция): Скучно. Скучно. Невыносимо скучно быть богом. Скучно и одиноко. На целую вечность никого вокруг. И тишина, то зловещая и пустая, то полная гармонии и смысла, а поделиться не с кем. Столько познал, столько обрел - не кому рассказать. Бо-о-о-ольно... (прикасается к груди) Вот тут больно. И тут (дотрагивается до живота). А тут (прикасается к горлу) подступает любовь. Кажется, выдохнешь ее, и расплавится мир, истлеет. А я берегу людей. Так, немного... Все-таки Бог - не ангел. Но берегу. И поэтому в горле круглый огненный шарик. Жжет. Жже-е-ет...
Вкуса хочу. Вкуса!
Достает откуда-то из недр своей белой рясы бутылку коньяка, пьет прямо из горлышка, обливаясь, судорожно глотает. Молчит...
Бог: Нет! Нет ни вкуса, ни послевкусия. Тошно, тошно, тошно.
Бутылка также незаметно, как и появилась,  прячется в одеяние.
Качели чуть спускаются вниз.
Бог: Знаете, когда я был совсем молод и глуп... А сейчас я стар и глуп (смеется собственной шутке). Хотя молодость у богов – понятие более чем относительное. Возможно, я был просто немного моложе, или даже немного старше, чем сейчас, я спускался с небес, к людям. И стоял одновременно у каждой двери.
Качели спускаются еще ниже. Бог легко спрыгивает на сцену и подходит к скульптурным композициям актеров. Свет падает на них, но они не видят Бога. Продолжают стоять со стеклянными взглядами, затем перемещаются по сцене (во время монолога), практически сталкиваясь с Ним, задевая его локтями...
Бог: Я хотел дать им свет и немного любви. Знание. Я хотел дать им все, чем обладаю сам. Но они не верили. Они не замечали меня. Открывали по утрам двери, уходя на работу, шагали сквозь меня, плевали, сквернословили, затаптывали меня в грязь и шли, шли, шли... Я могу дать им все - снег (взмахивает рукой и снег начинает падать на суетящихся по сцене актеров) и солнце (большое желтое солнце спускается с колосников). Я дарю им детей и испытания, муки любви и сладость боли. Я только не могу заставить их поверить в Меня!  (Возопив, Бог падает на колени, протягивает руки в зрительный зал).
Бог (говорит тише, приглушеннее): Я приходил в их дома и обжигался о газовую плиту, и серость их буден. Я плакал дождем... А они все шли и шли, не к вере и не от нее, а просто параллельными дорогами. Шли, и самые неверующие говорили: "Богов много, а мы одни".
По сцене пробегает шум голосов передвигающихся актеров: Богов много, а мы одни. Много, а мы одни, Богов-то много, а мы... А мы-то одни. Одни мы-то! А богов мно-ого. Богов много, а МЫ -- одни...
Бог (выходит вперед, к краю сцены, становясь ключевой фигурой, движение актеров продолжается на заднем плане, но в каком-то полусне): Конечно, они взывали ко мне и обращались, просили милости, здоровья и богатства. Но при этом они совершенно не верили в меня.
Хотя всегда оставался шанс, что может быть, наверняка, ну-у-у, или чуть-чуть правдоподобно мое существование и присутствие. И какое счастье и утешение находили люди в этой надежде!
А у меня нет Бога! Представьте хоть на минуту, каково это! Каково жить без Бога? (Бог словно ужаснулся своих собственных слов, словно впервые осознал всю безвыходность и безысходность своего божественного существования) Когда некому помолиться, не у кого спросить совета, некому исповедаться в грехах моих и тайных помыслах.  А в это время люди ко мне взывают: "Господи спаси от одиночества!"
Люди, мельтешащие на сцене, на минутку замирают, и разноголосый хор, вздымая руки к небу, просит:
"Господи спаси от одиночества! А, Господи? Спаси, а? Ну, чего тебе стоит? Господи спаси от одиночества! Господи! Господи, спаси! Господи, спаси от одиночества!"
Бог стоит на земле, вернее, на сцене, на самом краю, обращается к зрителям: Как же я могу спасти вас оттого, что является моей собственной сутью? Я же сам бесконечно одинок. А вы по образу моему и подобию созданы.  Кто же меня спасет от одиночества? Мне кому молиться? Кому?
Вновь спускаются качели. Бог садиться на них, и они легко взмывают в воздух. Актеры застывают в скульптурных композициях. Луч прожектора освещает Бога, сидящего на качелях.
Бог (деловито): Ладно. Пора работать, а то я совсем раскис, разнюнился. Пора слушать жалобы и отвечать на прошения.
Сразу со сцены полетели реплики актеров (какофония звуков):
Лео (трогательно): Боже, дай здоровья моим детям!
Натали (возбужденно): Мужа, мужа богатого! Чтоб не хуже чем у Мари!
Поэт (на гране нервного срыва): Господи, забери меня! Я не хочу больше жить! Услышь мя, Господи!
Лео (нервно): А ее, стерву гулящую, убей! Убей, если ты есть.
Любовник (алчно): Хочу выиграть в лотерею. Миллион! Всего один несчастный миллион, Боже!
Натали (страстно и доверительно): Господи, Господи. Прости мне грех прелюбодеяния, измены мои чертовы. Но ты же знаешь, Господи, что с этим импотентом никакого женского счастья.
Лео (зло): Пусть у этой курвы губы отсохнут. Шельма старая!
Художник (искренне): Все картины отдам Господи, чтобы женщина меня любимая к обеду ждала!
Лео (настойчиво): Господи, сколько мне еще батрачить, как проклятому? Шестой год без отпуска! А все ради какой-то жалкой подачки. Несправедливость, Господи!
Любовник (возбужденно, доверительно): Хочу выиграть в лотерею. Миллион! Всего один несчастный миллион, Боже! Как надоело покупать и продавать ценные бумаги для этих чертовых толстосумов. Делать им состояния и разорять их. Всего один несчастный миллиончик, чтобы я мог  уехать с любимой женщиной отсюда навсегда и больше не думать о том, где бы заработать и как бы сэкономить на ее украшениях.
Художник (искренне): Друга бы мне, Господи, друга!
Поэт (ярко, с горящими глазами): Славы, Господи, хочу. Известности всемирной, популярности. Ну, чего тебе стоит? А? Ты-то ведь, как никто другой знаешь, что значит всемирная слава. Ты ведь, Господи и нас, людей создал ради хвалы своей и славы. И Библию для того сложил.
Бог (затыкая руками уши): Тихо!!! Не все сразу. По очереди.

Сцена вторая
Актеры вновь замирают в скульптурных композициях в разных уголках сцены. Луч прожектора освещает композицию: 40-летний импозантный мужчина-художник стоит у мольберта с картиной, большим абстрактным полотном, рядом с ним семейная пара приблизительно такого же возраста (мужчина в строгом костюме с программкой выставки в руках, эффектная стройная блондинка на шпильках в сексуально-экстравагантном облегающем наряде с умопомрачительным головным убором и обилием украшений). Бог, свешиваясь с качелей, заинтересованно поглядывает на трио, наблюдает, как будут разворачиваться события.
Художник (словно старый знакомый, радостно приветствует второго мужчину): Лео, Господи, сколько лет - сколько зим! Второй семестр Академии искусств!  (немного насмешливо) Прекрасно помню твою розу в банке! Ух, и романтичное полотно! Подходи, подходи. Какими судьбами?
Лео (изображая крайнюю степень восторга и заинтересованности): Ну, понимаешь, весь Париж только и говорит, что о твоей последней выставке картин. Мы не могли пропустить такое событие. К тому же сам художник приехал на открытие, а ты у нас не просто знаменитость, ты теперь – мастер с мировым именем, почти пророк в своем отечестве.
Художник (важно): Да, работы невпроворот. Теперь уже редко получается даже на открытиях всех моих выставок побывать. Неаполь, Ницца, Лондон, Париж, Брюссель, Монте-Карло, Лос-Анджелес. Я же не Бог, чтобы появятся одновременно во всех местах.  Итак, ношусь как белка в колесе. Если честно (доверительно наклоняясь), слава – довольно капризная и обременительная спутница. Утомляет.
А что за очаровательная дама с тобой? (выражая крайнюю заинтересованность, художник бесцеремонно разглядывает женщину рядом с Лео)
Лео(с гордостью): Жена моя. Натали. Красавица! (Натали жеманно поводит плечами) Двоих сыновей мне подарила. Через два года серебряную свадьбу отметим.
Натали (перебивая мужа): Вот, господин Антуа-ан... (жеманно растягивая гласные)
Художник (галантно): Для Вас можно просто Анти...
Натали (жеманясь): Ну что вы... Антуан... Анти... Вот, думаю я, Антуа-а-ан, пока ваша выставка блистательная будет здесь проходить... Это же целый месяц, не та-ак ли?
Художник: Почти...
Натали: Может быть, (легко проводит ладонью по груди, кокетничая, Лео дергает ее за рукав) я бы для Вас попозировала... (подмигивая) Попозировала... Как вы думаете, это от слова «попа» или «поза». Ха-ха. (смеется собственной шутке, Лео одергивает ее)
Я бы попозировала, а Вы бы меня сделали прототипом своей Мадонны, Мадонны Антуа-а-ана Шане. В жанре ню-ю-ю... Это было бы честью для нашей фамилии (дергает мужа за рукав, заставляет своим надменным взглядом его кивнуть и кисло улыбнуться) Вы же мастер с мировым именем!
Художник: О, Натали, как заманчиво! (увидев озверевшее выражение лица Лео, говорит)  Но Лео же сам прекрасный художник?!
Натали (гримасничая): Гос-споди! Когда это было!
Лео (виновато): Да, не сложилось как-то...
Художник: А ты где сейчас?
Лео (потупив глаза): Так, оформителем в магазине подрабатываю. Кстати, на Елисейских полях я оформлял бутик с одеждой от Гуччи. (Антуана это совсем не впечатляет) Что-то с музой не ладим. Да и с техникой уже, наверное, тоже...
Натали (прерывая, кокетничая): Ну, так, ка-ак, Анти?
Художник (подмигивая и протягивая визитку): Позвоните мне.
Лео (перехватывает визитку и кладет в карман): Нам пора. Да, конечно... У тебя замечательная выставка. Гигант. (мужчины жмут друг другу руки). Антуан, вздыхая, провожает взглядом Натали, которая уходит, повиливая бедрами. Художник остается у мольберта. Семейная пара выходит на край сцены. Натали садится в кресло. Лео стоит над ней. Их освещает прожектор. Они начинают бессловесно ругаться, размахивая руками. Затихают. Свет постепенно гаснет над ними. Актеры замирают в скульптурной композиции. А в это время...

Сцена третья
Антуан продолжает стоять у мольберта. Задумчиво разглядывает свою картину. Потом, обращаясь к картине, говорит: Господи, я бы отдал все свои полотна и всю свою славу только за то, чтобы к обеду меня ждала женщина и беспокоилась, почему я опаздываю всего на несколько минут. Господи! (повторяет Антуан, вздымая руки к небу)
Бог (свешиваясь с качелей): Ну, и тебе нужна такая стерва, как Натали?
Художник (изумленно): Ты ли это, Господи, говоришь со мной?
Бог: Я, я. Кто же еще! А что, есть другие варианты? (спрашивает заинтересованно и немножко саркастично)
Художник: Да, нет вариантов вроде. Просто раньше не приходилось говорить с Богом. Вернее, я-то часто обращался к тебе, Господи. И это всегда называлось молитвой. Но чтобы Бог заговорил со мной? Кажется, такой разговор уже похож на шизофрению. Да, определенно, это шизофрения (закрывает уши руками и мотает головой, стараясь избавиться от наваждения).
Качели начинают спускаться. Бог легко спрыгивает и дружески хлопает художника по плечу: Не дрейфь, старик (подмигивая). Мы никому не скажем о нашем разговоре. Просто у меня к тебе тоже накопилась парочка вопросов.
Художник (осмелев): Спрашивай.
Бог (указывая на картину): Вот, скажи мне, Антуан, когог ты изобразил на этой картине?
Художник (смущаясь): Господи, ты же вездесущ.
Бог: Не увиливай! Говори, кого?
Художник: Тебя, Господи. (Защищая собственное мнение и собственное полотно – красно-зеленую угловатую абстракцию) Каждый имеет право на самовыражение. Таким я видел и чувствовал тебя, Господи.
Бог: Веселенькая абстракция! 
Художник (важно, с пиететом): Чем важнее предмет, тем веселее надо рассуждать о нем.
Бог (задорно): О, да ты философ, сын мой!
Художник: На отсутствие мозгов и фантазии жалуюсь. Это (указывая рукой на картину) – мой личный Бог! Не считай это преступлением с моей стороны. Признают же народы своих правителей! Почему же я не могу признать личного Бога? Если мой Бог не похож на христианского – это еще не преступление, это мое видение мира.
Бог (умиротворенно): Это не преступление, друг мой, это великая истина. Во мне много ипостасей, и в тебе тоже. Я рад найти на земле родственную душу.
Художник: Но я бесконечно одинок, Господи. Я – пресыщен своей славой и мировой известностью.
Бог (кивая головой): Я знаю. Я ведь тоже бесконечно одинок и пресыщен славой, а ты создан по образу моему и подобию. Ты – одно из лучших моих творений.
Художник: Господи, я бы отдал все свои полотна и всю свою славу только за то, чтобы к обеду меня ждала женщина и беспокоилась, почему я опаздываю всего на несколько минут. Господи!
Бог (садясь на качели, вздыхая): И я тоже. Тоже. Тоже... Качели поднимают Бога.
Художник (вздымая руки к Богу): Что же мне делать, Господи? Но Бог уже потерял интерес к своему объекту. Вопрос остается без ответа. Свет гаснет над художником. А в это время...


Сцена четвертая
Прожектор освещает участок сцены, на котором замерла семейная пара. Актеры вдруг оживают и начинают, активно жестикулируя, ссорится. Бог вновь приобретает интерес к людям, свешивается с качелей, наблюдает.
Лео (обращаясь к Натали): Шлюха, ты позоришь меня перед людьми!
Натали сидит в кресле (удивленно): Да?
Лео (багровея): Перестань кривляться! Совсем обнаглела! В моем присутствии заигрывала с Антуаном!
Натали (весело): Не с Антауном, а с художником с мировым именем. Ты же не стал Художником. Так что не обессудь!
Лео: Стерва, а твой любовник Жан Поль, может быть, тоже Художник (передразнивая) или простой брокер? (победоносно) Удивлена, что я обо все знаю?!
Натали (встает, подперев бока руками): Го-о-с-с-споди, ну чему же тут удивляться, об этом весь квартал знает уже пятнадцать лет! Или ты хочешь сказать, что все эти украшения ты мне подарил? (потрясает перстнями)
Лео (гневно): Шлюха!
Натали (задорно): А ты как думал?! Или наши дети от святого духа появились?
Бог (обращаясь к зрителям, зевая): Скука! Кромешная скука. Проходят тысячелетия, а у людей все те же проблемы. Надоело (продолжает наблюдать).
Лео (возмущенно): Что ты несешь, опомнись! Детей хотя бы не трогай. Они мои!
Натали: Твои, конечно. Именно так и записано во всех документах.
Лео (трясет жену за плечи): Шельма, ты скажешь мне, чьи это дети!
Натали: Скажу-скажу! Смотри, как бы ты потом не пожалел, что решил узнать правду.
Лео: Говори, сука!
Натали: О, потомственный интеллигент с приставкой хер! Хер Лео Гиль. Тебе не кажется, что наши сыновья немного похожи на моего Жан Поля?
Лео (бъет жену наотмашь по щекам): Сука! Господи, что же ты смотришь на это! Убей ее, Господи! Она заслужила. Господи! Дай знать, что ты есть. Покарай ее за прелюбодеяние!!!
Бог отрицательно качает головой (обращаясь к зрителям): С этой проблемой они разберутся сами. Не впервой.
Натали прижимает руки к сердцу, хватает ртом воздух, изображая сердечный приступ падает в кресло, «умирает».
Лео (в ужасе, трясет жену за плечи, склоняется над ней): Нати, Натали, детка, что с тобой? Сердце? Не покидай меня, любимая! Это все пустое! Из-за чего мы ссоримся! Главное, чтобы ты была рядом, как всегда, как все эти двадцать лет! Натали! Господи, что ты наделал? Господи, зачем ты отнял у меня любимую женщину, единственную, которую я по-настоящему любил? Как ты жесток!
Бог (разводя руками): Вот неврастеник: то убей, то оживи. Да, не трогал я ее. Живая твоя стерва, просто притворяется.
Лео: Господи, сделай же что-нибудь! Спаси ее!
Бог: Как же трудно Богу доказать свое алиби! Вот бывает, ни к чему не прикасаюсь, все идет своим чередом, а люди норовят обвинить меня во всех своих грехах и бедах: мол, Бог на нас гневается, мол, испытания нам посылает. А я ничего не делал,  попивал себе коньяк, болтал с художником. Ах, эти люди... Как же трудно Богу доказать свое алиби!
Лео: Натали, детка! (трясет жену за плечи, нащупывает пульс, радостно) О, Боже, ты жива! Сейчас я вызову врача (бросается к телефону)
Натали (приподнимаясь на локтях, с надрывом в голосе, картинно): Не надо! Мне ничего от тебя не надо. Как ты мог ударить меня, мерзавец!
Лео: Прости, любимая, я был сам не свой. Я виноват!
Натали (демонстративно вытягивает ногу): Целуй!
Лео начинает покрывать ногу жены поцелуями.
Натали встает: Ладно, хватит. Мне нужно идти.  (в сторону)  Надоел, дурак. Царственно уходит.
Лео начинает метаться по сцене, бормоча под нос: Жан Поль, сволочь! Я убью его. Достает из-под кресла спрятанный пистолет.


Сцена пятая
Лео прячет под ремень на брюках пистолет, широким шагом направляется в другой угол сцены, где замер в кресле любовник Натали. Прожектор освещает любовника. Он курит трубку и читает газету. Рядом с креслом стоит стеклянный журнальный столик, на нем начатая бутылка коньяка и два широких коньячных бокала. Бог продолжает наблюдать.
Лео (нервно): Здравствуй, Жан Поль. Прессу изучаешь?
Любовник: Слежу за последними новостями.
Лео: Еще ты активно следишь за чужими женами, и, кажется, мне это надоело. (достает пистолет)
Любовник (раздраженно): Лео, помилуй, я занят. Мне некогда тут с тобой в детские игры играть.  О чем ты?
Лео: Стервец, я о Натали!
Любовник: А-а-а. О Натали? Тогда все ясно. Только почему ты пришел поговорить о Натали ко мне, а не к Натали?
У Лео дрожат руки, лицо багровеет от возмущения: Кажется, ты не понял: меня достало то, что ты трахаешь мою жену! Ты воруешь мою жену!
Любовник: Успокойся, давай выпьем немного хорошего французского коньяка и поговорим как два культурных джентльмена. Поспешно наливает коньяк, стараясь не выдавать своего волнения, но руки тоже начинают дрожать, и горлышко бутылки стучит о бокал.
Лео целится: Что есть в тебе такого, чего нет во мне? Что она нашла в тебе, стервец?
Любовник протягивает бокал: Выпей, а потом я расскажу тебе.
Лео отталкивает руку Жан Поля, бокал падает и разбивается.
Любовник (раздраженно): Невростеник! Ты на-а-до-о-ел! Понимаешь! Тряпка, а не мужик, хватит трясти игрушкой, ты же никогда не выстрелишь. Ты же тряпка!
Лео продолжает целиться: Бог создал людей, а мистер Кольт сделал их равными.
Что ты на это скажешь, жалкий мерзавец? Стреляет – осечка.
Бог (громко, раскачиваясь на качелях): Я не хочу сегодня никаких бессмысленных убийств!!! Взмахивает рукой. Второй выстрел – снова осечка.
Лео опускает пистолет, он выглядит невероятно измотанным, руки дрожат. Бледное лицо любовника выражает крайнее изумление.
Лео: Кажется, сегодня Бог на твоей стороне...
Любовник (очухавшись): Бог - это частный случай проявления полтергейста. Я сам на своей стороне!
Бог (возмущенно): Ах, ты сам! Ну, прощай, дружок, все-таки, Бог - не ангел.
Лео поднимает пистолет, целится, выстреливает прямо в сердце. Любовник падает прямо на пол. Течет кровь.
Лео с ужасом смотрит на труп. Оглядывается, смотрит на зрителей: Тише, тише... Вы ничего не видели. Ни-че-го! Руки дрожат. Лео достает из кармана носовой платок, вытирает пистолет и выбрасывает его за кулисы. Сам убегает в противоположную сторону.
Бог (рассуждая): Вот, опять я без толку осерчал. Ни к черту нервы. И за что я его покарал? Ах, да, за прелюбодеяние и гордыню. Все правильно! Обращаясь к зрителям: Смотрите, смотрите! Запоминайте, чтобы и вам не повадно было.

Сцена шестая
На край сцены выходит поэт. Он выглядит как человек на гране нервного срыва. В руках поэт держит свою рукопись. Бог наблюдает. Нарастая, звучит музыка, будто вводит поэта в транс. Он начинает  кружиться по сцене, разбрасывает листы рукописи. Вдруг резко останавливается, падает на колени прижимает оставшиеся в руках стихи к груди (нервно, искренне): Господи, забери меня! Я не хочу больше жить! Услышь мя, Господи!
Ответом ему тишина. Поэт прислушивается. Снова кричит: Господи, забери меня! Я не хочу больше жить! Услышь мя, Господи!
Нет ответа. В далеке щебечут птицы. Бог с улыбкой наблюдает.
Поэт обречено садиться на краю сцены, свесив ноги, начинает рассуждать со зрителями: Не могу наложить на себя руки. Не мо-гу! Но готов принять любую трагическую смерть от руки творца.  Пусть бы меня застрелили грабители  (возбуждаясь), а утром все бы газеты написали: «В наш жестокий век подлые убийцы застрелили молодого гения – лучшего поэта всех времен и народов». Еще я мог бы попасть в автокатастрофу, и все телевизионные каналы бы вещали: «Бессмысленная и беспощадная смерть гения». (распаляясь от возбуждения) А лучше умереть на дуэли: «Погиб поэт, невольник чести. Пал оклеветанный молвой». О, да! Красивая жизнь, красивая смерть...
Почти беззвучно спускаются качели. Бог сходит на землю: Глупец, ты не можешь умереть. Люди вечны. Смертны лишь Боги.
Поэт (нервно ищет ручку) : Постойте, я запишу. Интересная мысль. (записывает) Лю-ди ве-е-ечны. Сме-е-ертны лишь Бо-ги. (смотрит на запись, удивленно) Э-э, а как это?
Бог (улыбаясь): В смысле?
Поэт: Ну-у, что это значит? Как развить мысль? (смотрит на Бога с неподдельным интересом)
Бог: Это не Боги создают людей, это люди создают Богов, чтобы религия помогала им управлять другими людьми. Но когда Боги начинают мешать людям в достижениях их целей, Богов убивают, их заменяют новыми. А люди... Нет, люди не умирают. Они просто переходят из одного состояния в другое.
Поэт (все это время что-то строчит на бумаге): Чертовски интересно! Вот напишу еще одно, последнее стихотворение, и отдам Богу душу. Пусть потом весь мир гадает, что я хотел сказать. Пусть переводят мои стихи на разные языки, печатают их в прозе... Пусть.
Бог (патетично): Прозаический перевод стихов - это чучело лунного света.
Поэт (записывая): О-о! Еще одна гениальная мысль. Так и напишу в предсмертной записке: «Не переводить! Прозаический перевод стихов - это чучело лунного света». (радостно) Но они все равно станут переводить, ведь такие слова должны облететь весь мир!
Бог: А почему ты так настойчиво желаешь умереть?
Поэт (обречено): Только неожиданная и страшная смерть сможет прославить меня. А мне нужна всемирная слава. Нужна, как воздух. Лишь она принесет мне счастье, настоящее счастье. Пусть даже ценой моей жизни.  (вздыхает) Хотя, конечно, лучше бы было, если бы я выжил. Долго бы боролся за жизнь, прикованный к больничной койке, прославился бы и выжил... Тогда я смог бы греться в лучах своей славы, есть ее на завтрак, обед и ужин. Я отказывался бы встречаться с журналистами, а они толпились бы за дверями моего дома, но я пускал бы к себе только избранных. Женщины всего мира узнали бы, что я люблю хризантемы, и посылали бы не корзины с цветами... Все крупные издательства хотели бы издавать мои стихи... А с мелкими я бы даже не связывался. Я бы просто их не замечал. Тогда (мечтательно) я был бы счастлив! Счастлив, как Бог, который сотворил людей, чтобы они воспели его и восхваляли.
Бог (смеется): Ты уверен, что Богу это необходимо?
Поэт: Каждый автор, как бы он ни был велик, желает, чтобы его творенье хвалили. И в Библии, мемуарах Божьих, сказано совершенно ясно, что создал он человека ради славы своей и хвалы.
Бог (улыбаясь): Но слава не приносит счастья. Как только ты достигнешь всемирной известности, она станет для тебя ежедневной обыденностью и перестанет тебя волновать. Ты пресытишься, поверь, я ведь точно знаю это. Слава будет тебя тяготить.
Поэт (недоверчиво): Тебе-то откуда знать?
Бог: Потому что я – Бог.
Поэт (озадаченно): Кто?
Бог: Бог.
Поэт: Какой такой Бок? Правый или левый?
Бог: Просто Бог.
Поэт: Христос, Будда, Шива, Аллах?
Бог: Ну, что ты. Я – Бог. Просто Бог. А не тот, кого придумали себе люди.
Поэт: И ты сотворил меня?
Бог: В каком-то смысле да. Хотя в принципе ты, конечно, акт творения твоих родителей.
Поэт (печально): А я, к сожалению, так и не успел никого сотворить.
Бог: Ошибаешься. Ты сотворил целую вселенную по образу и подобию своему. Ты сотворил мир своих героев. Так что мы равны с тобой. Творец всегда подобен Богу. А поэт – настоящий творец. 
Поэт (задумчиво): Действительно, мои герои часто умирают, но смерть не приносит им счастья. Они умирают и продолжают существовать. Господи, как же все-таки я несчастлив, если все мои герои созданы по образу моему и подобию. Господи! Как же все они несчастны и одиноки. А с ними и я... Как больно!
Бог: Срочно выброси из головы мысли о том, что человек рожден для счастья, как птица для полета. Эта глупость, придуманная людьми. Одиночество -- самое естественное существование думающего человека. И боль, как ни странно, тоже. Попробуй излить боль и одиночество на бумагу – это твой путь. И ты это знаешь.
Поэт: А счастье? Зачем тогда эти постоянные потуги быть счастливым?
Бог: Счастье – это недостижимое стремление к чему-нибудь. Ты счастлив, пока идешь к своей цели. Но как только ее достигаешь, чувствуешь бесконечную усталость. Слава не принесет тебя счастья, а вот творчество... Творчество может принести тебе временную гармонию с самим собой. И нет на Земле больше счастья. Но ты ищи. Ищи. Поиск – это еще один Путь.
Поэт (на гране нервного срыва): Господи, но я не хочу, чтобы было так сложно! Я не хочу так сложно жить!  Можно ли мне уйти? Просто уйти? Исчезнуть... Навсегда...
Бог (садится на качели и взмывает в воздух): Возлюби Бога и поступай, как хочешь...
Поэт в нерешительности начинает собирать свои разбросанные по сцене листы рукописи.
(Антракт)

Действие второе
Сцена седьмая
Тихая музыка. Голос за сценой: Тот, кто видит своего бога страдающим, легче переносит собственные страдания.
Бог сидит на качелях почти у самой земли и плачет: Услышь мя, Господи! Одиночество мое бескрайне, шире Вселенной. А Боль моя больнее боли. Боль шире ребер. Сердце оторвалось, как пуговица. Услышь мя, Господи! Я хочу с тобой поговорить, Я хочу Тебе исповедаться, Я хочу Тебе помолиться. Я хочу заснуть в Твоей ладони, Господи. Хочу положить свою голову на подушечки Твоих пальцев и заснуть!
Бог падает на землю и содрогается в рыданиях: Господи, как мне найти Тебя?
С колосников тихо начинают спускаться еще одни качели. На них сидит Бог Бога (Художник): Ищи Себя. Ищи Се-Бя...
Бог не слышит, он рыдает.
Бог Бога обращается к зрителям:  Однажды Я увидел моего Господа во сне и спросил: «Как мне найти Тебя?». Он отвечал: «Покинь себя и приходи»! И в тот миг Я познал истину. Она в том, что у каждого Бога есть свой Бог. А вы не знали? Неужели вы думали, что Вселенная так проста, что есть только люди и Бог? Всего один Бог? И больше нет ничего на свете? Нет, Вселенная бесконечна. И каждому существу нужен свой Бог. И Богу тоже нужен Бог.
Бог затихает, прислушивается: Ты ли это говоришь, Господи?
Бог Бога: Я, Господи. Ведь Я был нужен Тебе?
Бог (садится на сцене, смотрит вверх на качели с Богом Бога ): Нужен, Господи!  Но почему же Ты так долго не приходил ко мне?
Бог Бога: Я всегда был с Тобой. Это Ты не приходил ко Мне. Каждый совершает три странствия:  странствие от Бога, странствие к Богу, странствие в Боге. Ты очень долго шел от Меня... и от Себя. Но как только ты решил придти ко Мне, я не замедлил появиться. Так всегда. Когда Ты думаешь, что нашел Бога, в это самое мгновение ты потерял Его. И когда Ты думаешь, что потерял Бога, тогда Ты находишь Его.
Бог: Так значит, Господи, это Ты придумал меня?
Бог Бога: Нет. Это не Я придумал Тебя! Это Ты придумал Меня! Ведь ты же Бог и Ты всемогущ. Просто Тебе еще многое предстоит постичь.
Бог: А у тебя, Господи, есть Бог?
Бог Бога: Конечно. У каждого существа есть Бог.
Бог: Могу ли Я увидеть Твоего Бога?
Бог Бога: Посмотри Мне в глаза (качели начинают спускаться). В них Ты можешь увидеть моего Бога, потому что своими глазами Я смотрю на него.
Бог: Глаза, взирающие на Бога, это также глаза, которыми Он взирает на мир.
Бог Бога: Да, Господи. Кажется, ты уже начал свой путь к истине. Или свой путь в Боге.
С колосников спускаются еще одни качели, на них сидит Бог Бога Бога (Натали): Здравствуйте, Боги.
Бог: Это твой Бог?
Бог Бога: А разве не Его Ты увидел в моих глазах?
Бог: Но ведь Она женщина?!
Бог Бога Бога (смеется): Кажется, Ты привык к стандартным ассоциациям. Бога это не красит. Не верь тому, что видишь. Просто прислушивайся к сердцу.
Все на минуту замирают, вслушиваясь в тишину. Качели опускаются на сцену. Боги разбредаются.
С колосников медленно спускаются последние качели последнего в этом спектакле Бога (Поэт).
Последний Бог: Я устал. Устал, устал... Устал, потому что, наконец, понял истину. Я познал, кто мой Бог. Вот Он - зритель, сидящий в третьем ряду. Да-да, этот в сером костюме. Этот, пугливо оглядывающийся, озирающийся на других зрителей. Да-да, Ты. Если Ты сейчас зажмуришься и закроешь руками уши, то сразу услышишь всех страждущих, обращающихся к Тебе за помощью и милостью. Бегония на твоем подоконнике умирает от жажды. И Ты в силах ее спасти. Кошка твоя не кормлена, но ее спасет Твоя прихожанка - жена, которой тоже нужна Твоя милость. Коснись ее своей дланью господней, прижми к груди, принеси ей горячего чаю в постель, она ведь хворает. Дочка твоя ждет от Тебя милости - сказки, рассказанной на ночь, перед сном у ее кровати. Господи, Ты ведь знаешь самые прекрасные сказки! Мать твоя, Господи, ждет Тебя в гости или хотя бы звонка телефонного. Справься, Господи, о ее здравии, успокой...
И Я, раб твой, Господи, жду твоей великой милости: услышь мя! Услышь мя... Услышь мя, Господи!
Голос за сценой: Конечная цель - возврат к первоистоку. Всё, достигшее первоистока, достигло своей цели. Крестьянин сеет зерно в землю и ухаживает за ним. Оно начинает прорастать, приносит урожай, а затем опять становится зерном. Оно вернулось к своей первозданной форме. Круг завершен. Завершение круга существования есть свобода.
(конец)