...Мой любимый писатель Милан Кундера, оттолкнувшись от эпизода с малышкой Шальфирер, построил бы свое цельное, неспешное романо-повествование, причудливо и подлинно расписав жизненные коллизии этой неуместной особы. Он заглянул бы в ее смурное подсознание, вывел бы на прогулку группу комплексов, мучивших малышку Шальфирер сызмальства, указал бы на скрытый конфликт с отцом, вспомнил бы о непонятном исчезновении с семейного горизонта матери, прекрасной переводчицы с французского, - и на этом основании раскрутил бы дополнительный сюжет, украшенный заманчивыми финтифлюшками тайных коллизий.
В конце концов, поселив малышку Шальфирер вместе с ее неприметным любовником в старом тель-авивском доме на улице Монтефиори, он заставил бы ее броситься вниз с четвертого этажа или же, в крайнем случае, уговорил бы наглотаться нембутала.
Возможно, так оно со временем и произойдет, и я непременно об этом узнаю.
Но сегодня все это - досужие вымыслы, кои я оставляю исключительно на совести Милана Кундеры.
В отличие от моего кумира мне совершенно неизвестно о тайных механизмах подсознания Шальфирер, об извилистой и торной тропе, по которой ступают ее стройные ножки.
Малышка Шальфирер - малорослая девица лет двадцати пяти, с суетливо-кокетливым личиком. Ее любимый цвет - красный; она любит одевать кружевные красные кофточки, сквозь которые явственно проступают ажурные чашечки бюстгальтера.
Собственно, до недавнего времени я даже не подозревал о существовании малышки, если бы не случай ("случай, Донна Анна, случай увлек меня...")
Отец Анет - инженер, приятный и обходительный человек, проживавший на задворках страны, чуть ли не на границе с Египтом, посетовал как-то, беседуя со мной по телефону, на неприкаянную судьбу его чада.
- Т а м малышка работала в журнале на французском языке, - сказал он, - Боже, как она знает французский! Это от матери, та тоже прекрасно знала язык.
Он вздохнул, а потом добавил:
- Здесь, знаете, у нее не сложилось: поменяла профессию, закончила бухгалтерские курсы и теперь работает бухгалтером, эдакий маленький клерк в нарукавниках.
- А вы не пытались поговорить с ней, чтобы она попыталась изменить ситуацию? - спросил я.
- Конечно, пытался. Но она у меня девушка с характером, отец для нее не указ. С другой стороны я бы очень хотел, чтобы она все же вернулась в привычный для себя круг. Может быть, поспособствуете?
- Как зовут вашу дочку?
- Анет. Хотя друзья ее называют малышка Шальфирер. Это давняя история. Когда Анечке было лет шесть, она услышала, как я, говоря по телефону, обращался к своей жене не иначе как малышка Шальфирер. Ребенок это запомнил, намотал на ус, и как-то, встречая мать после работы, бросился ей навстречу с криком: "Привет, малышка Шальфирер!" С тех пор Анечку и прозвали "малышка Шальфирер".
х х х
Вообще следует заметить, что я - большой поклонник женщин; возможно, тот же Кундера зачислил бы меня в сонм мужчин, обделенных когда-то материнской любовью и наверстывающих упущенное в течение всей своей великовозрастной жизни.
Друзья в шутку называют меня "дамским удобником".
- Будь твоя воля, - говорят они, - ты бы сделал все для того, чтобы удобнее всего в мире жилось женщинам.
И они правы.
Не все женщины - голливудские звезды; но это вовсе не значит, что только голливудские звезды имеют право называться настоящими женщинами (а может быть, и вообще не имеют права ими называться - но это уже тема для другого рассказа). Более того, загляните в любую контору, в любой офис, скажите замотанной, уставшей секретарше ласковое слово - и - Боже! - какое море обаяния выплеснется в мир, какая непревзойденная улыбка озарит лицо этой неизвестной девушки.
Нет, женщина должна чувствовать себя женщиной всегда, и заставить ее забыть об этом даже на время - преступление против человечества.
Кстати, окультуренные американцы могут претендовать на первое место в мире в категории "...удаков"; только их изощренный, механический ум мог изобрести нелепое понятие "сексуальное домогательство", которое в реальности стало суровым бичом для самих американцев.
- Ты себе не представляешь до какой степени они помешались на этих сексуальных домогательствах! - рассказывал мне знакомая оперная певица, проработавшая по контракту в Нью-Йорке три года, - кроме всего, это весьма удачный способ для шантажа. К примеру, любое замечание или критику со стороны "мужского начальства" можно интерпретировать как месть за отвергнутые домогательства. И потом доказывай по судам, что ты не верблюд. В лифте подымаешься, стоят рядом мужики с каменными лицами и глаз воротят, как будто ты какое-то страшное чудовище. Нет, в самом деле, на баб в лифте не смотрят, потому как даже взгляд может быть истолкован как сексуальное домогательство. Между прочим, у нас в театре тоже случай был. Встречаю я как-то утром билетера - молодого парнишку лет двадцати трех, эмигранта из бывшего Союза. А на нем лица нет. Я спрашиваю: "Что с тобой, Костя?", а он мне и говорит: "Плохи мои дела. Констанс, билетерша, подает на меня в суд. За сексуальные домогательства." У меня чуть
челюсть не отвалилась. Надо видеть эту Констанс. Во-первых, она старше Кости лет на двадцать минимум. А во-вторых, дурна, как коммунистическая партия. Я Косте и говорю: "Слушай, она же тебе доплачивать должна, чтобы ты к ней приставал..." В общем выяснилось, что Костя по старой советской привычке, разговаривая с этой перезревшей американской кобылой, слегка потрепал ее по плечу. Так эта падла американская оскорбилась и решила слупить с паренька компенсацию. И что ты думаешь? Слупила бы! Короче говоря, мы собрали собрание, и долго эту дуру убеждали, что Костя ничего дурного не имел ввиду и что этот стиль поведения действительно фамильярен, но обычен для советских людей, словом, с трудом уговорили не подавать на парня в суд.
Слава Богу, что я не в Америке!
х х х
Малышка Шальфирер позвонила мне буквально на следующий день после того, как я поговорил с ее отцом. У девушки был приятный и вкрадчивый голос, и я, признаться, не исключил для себя некоей гипотетической возможности легкого флирта с ней. "А там посмотрим", - сказал я самому себе. И решил, что и в самом деле посодействую малышке; авось она не откажет мне во взаимной любезности. Потому я с ходу придумал, как и куда ее направить. Дело в том, что у меня были кое-какие связи в Институте изучения Франции, а туда все время приезжали какие-то занятные особы. Вот я и решил, что возьму задание у любой газетной редакции, отправлюсь в Институт для встречи с очередным "французским экспонатом", а малышка пойдет со мной в качестве переводчицы. Так она очутится в привычной для себя атмосфере, завяжет нужные знакомства, и, глядишь, отвлечется от скучной жизни маленького серого клерка.
План был прост и неприхотлив, малышка Шальфирер обрадовалась неожиданному обстоятельству попасть в доселе ей неизвестный Институт изучения Франции, и мы договорились о предварительной встрече в книжном магазине "Россинант". Предполагалось, что во время этой встречи нам надо будет обговорить примерные вопросы, которые я хочу задать французской знаменитости (по-моему, речь шла о каком-то очень известном и модном французском критике).
- Я буду в красной кофточке и в очках, - сказала на прощание малышка Шальфирер.
...В назначенное время я оказался в "Россинанте". Поболтал с миленькой Нинель, владелицей магазина. Она пожаловалась мне на то, что одна из клиенток сперла недавно у нее сумку.
- Я даже не успела оглянуться, - щебетала Нинель, щуря свои огромные восточные глаза, - но через несколько часов полиция мне сумку вернула. Воришка оказалась не слишком умна: оставила мне кредитку, чековую книжку и несколько выписанных на мое имя чеков. Решила, видимо, что раз денег нет, то остальное все пустое - и выбросила сумку.
Нинель поздоровалась с очередным посетителем и добавила полуревниво-полукокетливо:
- Кстати, вот эта девушка, которая стоит в дальнем углу, у стенда с исторической литературой, вас дожидается. Она уже спрашивала, кто вы такой, как выглядите и как часто здесь бываете.
Я направился к указанному стенду, встал рядом с девушкой и многозначительно кашлянул. Она обернулась, оглядела меня придирчиво со всех сторон и, видимо, убедившись, что все в полном порядке раздраженное поинтересовалась:
- Ну и чего же вы ко мне не подходите? Я жду уже вас тут десять минут.
- Простите, вы же сказали, что будете одеты в красную кофточку, а надели розовую, - попытался я отшутиться.
Малышка Шальфирер и бровью не повела:
- Не выдумывайте. Кофточка как кофточка. Мы с вами будем говорить о деле?
Малышка говорила громко, отчетливо выговаривая каждое слово, будто хотела, чтобы на нее все обратили внимание.
- Миша! - скомандовала она застенчивому прыщавому юноше, виновато переминающемуся с ноги на ноги возле стенда "историческая литература". От неожиданности от чуть не выронил из рук книгу "100 великих любовников".
- Миша! - повторила малышка Шальфирер, - подойди к нам, пожалуйста и положи на полку эту макулатуру, эту гадость!
...Ничего не поделаешь, но странное поведение моей новой знакомой, ее громкий голос и желание во что бы то ни стало обратить на себя внимание вызвали у меня в памяти некую аллюзию, связанную с поведением похожей на нее фигуры, правда, литературной.
В романе Милана Кундеры "Бессмертие" в самом начале повестования появляется персонаж, предназначенный для того, чтобы оттенить размышления Аньес - главной героини. Это - второстепенный персонаж, однако он настолько ярко выписан, что каким-то непостижимым образом врезается в память. Речь идет о молодой женщине, которая появляется в сауне, где в тот момент находится и сама Аньес.
У этой женщины даже нет имени; но, появившись в клубах горячего пара, она всем своим видом демонстрирует, что пришла в этот мир сауны и флоры, чтобы не соглашаться. Не соглашаться с теми, кто считает популярного телеведущего скромным человеком ("Скромный? Разве вы не заметили, что он невероятно гордый?"); не соглашаться с теми, кто предпочитает после сауны идти под горячий душ ("Горячий душ, по-моему, просто гадость!")... И вот продемонстрировав свое гордое несогласие, незнакомка удаляется, чтобы далее никогда не появиться на страницах романа.
Однако самое интересное, что думает по поводу поведения незнакомки Аньес:
"Она подумала о незнакомой женщине, которая минуту назад сообщила всем, что ненавидит горячий душ. Она явилась, чтобы всем присутствующим женщинам дать знать, что она: 1) любит жару в сауне, 2) высоко ставит гордость, 3) терпеть не может скромность, 4) обожает холодный душ, 5) не переносит горячего душа. Этими пятью штрихами она нарисовала автопортрет, этими пятью пунктами она обозначила свое "я" и всем продемонстрировала его. И продемонстрировала его не скромно (она же сказала, что не терпит скромности), а воинственно, пользуясь словами "обожаю", "не переношу", "просто гадость", словно хотела сказать, что за каждый из пяти штрихов своего портрета, за каждый из пяти пунктов обозначения своего "я" она готова броситься в бой..."
Малышка Шальфирер держалась точно также, как женщина из повести Кундеры. И, честно говоря, совершенно меня этим обескуражила. Потому что я не понимал природы ее агрессии по отношению ко мне; с другой стороны у меня было ощущение, что мы как будто поменялись ролями: я пришел на встречу, чтобы помочь малышке Шальфирер по просьбе ее отца, а на самом деле выясняется, что это она мне делает большое одолжение, встречаясь со мной. И потому никак не мог найти верный тон в разговоре с этой занятной особой. К тому же Миша - спутник малышки - держался как-то странно: он вроде бы и не приближался к нам, предоставляя возможность вести беседу, но в то же время словно находился в боевой готовности, как верный телохранитель.
- Так что же вы от меня хотите? - выпятив очаровательную нижнюю губку, спросила малышка Шальфирер.
- Мы должны будем с вами пойти в Институт изучения Франции, - терпеливо объяснял я, с трудом сдерживаясь, - и встретиться там с французским критиком, чтобы взять у него интервью. Да и вообще сам этот институт, как мне кажется, весьма интересен для вас, это привычная для вас атмосфера...
- Это я понимаю, - прервала меня малышка, - но сколько вы собираетесь мне платить за то, что я выступлю в роли переводчика?
- Э-э, не совсем в роли переводчика, - поправил я ее. - После интервью мы подготовим вместе с вами материал и выступим в роли соавторов. Что же касается оплаты, то она будет произведена в соответствии с гонорарными условиями. Но ведь не это главное. А то, что вы окунетесь в привычную для себя среду, заведете нужные для вас знакомства, вернетесь в знакомый для вас мир. Именно об этом и просил меня ваш отец. Я думаю, что в данном случае деньги, скажем там, играют второстепенную роль.
- Может быть для вас и второстепенную! - неожиданно взвилась малышка, - а я свое время очень и очень дорого ценю, я профессиональный переводчик!
"Который почему-то работает бухгалтером..." - хотел, было, съязвить я, но передумал. Признаться, мне порядком стала надоедать эта странная беседа.
- Послушайте, - сказал я резко, - если бы мне понадобился профессиональный переводчик, я обратился бы к тем, с кем уже работаю давно, но отнюдь не к вам. Еще раз повторяю: в Институт Франции я иду с вами единственно потому, что меня попросил об одолжении ваш отец. В противном случае я не стал бы прибегать к вашей помощи! И в магазине я назначил вам встречу как соавтору, чтобы обговорить примерный круг вопросов, с которыми мы должны были обратиться к этому несчастному критику. Вот и все!
Я чувствовал, что еще немного - и я потеряю контроль над собой.
"Сделай паузу - скушай твикс!" - прозвучала в моем мозгу дурацкая фраза.
Малышка Шальфирер стояла красная как ее красная кофточка, которую она хотела надеть на встречу.
- Я вам позвоню, - вдруг ни с того ни с сего сказала она.
- Зачем? - спросил я.
- Чтобы сказать вам о своем решении.
- Каком решении?
- Ну, согласна я на ваши условия или нет...
х х х
Она действительно позвонила. Но только не для того, чтобы поговорить о деле, а поставить точки над "и". Она говорила о том, что я обвинил ее в стяжательстве и о том, как высоко она ценит свои профессиональные способности, и о том, что она не готова за газетные гонорары выступать в роли переводчика.
Она очень много говорила, и слова ее были тяжелы и невыносимы.
Я не стал ругаться с малышкой Шальфирер, а просто повесил трубку.
х х х
...В одном из каббалистических текстов содержится странный, на первый взгляд, совет;
на иврите он звучит так - -
- -
"аль таасэ това".
На русский переводится по-разному:
...не делай добра...
или:
...не делай одолжения...
Впрочем, "впрямую" все равно не понять, что же имеется ввиду; но когда обращаешься за комментариями, ситуация чуть-чуть проясняется.
Не делай добра... тому..., кто его не заслуживает...
Не делай добра..., которое для тебя (или, напротив, для того, для кого ты это делаешь) обернется злом.
Не делай добра..., которое не может быть оценено должным образом.
Не делай одолжения... в ущерб самому себе, своей профессии, своему таланту, своему труду.
Этот ряд объяснений, безусловно, можно было бы продолжить, но малышка Шальфирер не читала каббалу, и вряд ли достойна страсти порицания;
скорее - -
- любви и милосердия, коими она обделена и по сей день -
- и отсутствие коих - по мнению Милана Кундеры -
и приведет ее в конце концов к немеряному поглощению нембутала.
"О, гитара! Несчастная жертва
Пяти проворных кинжалов..."
Хотя, возможно, сама жертва и не подозревает, что она - жертва проворных обстоятельств.
Возможно, в настоящий момент малышка Шальфирер говорит по-французски на каком-то светском приеме, кривя свое узкое птичье лицо и удивленно взмахивая руками. Она высоко ценит свои знания, залетная малышка, столь зависимая от своей неказистой внешности.
Кстати, не говорите ей комплименты - малышка Шальфирер им все равно не верит.