Первый бал наташи ростовой

В.Токарев
                «ПЕРВЫЙ БАЛ НАТАШИ РОСТОВОЙ»


                НАЧИНАЮТ  ИЛЬФ И ПЕТРОВ

  Сверкали бриллианты. Блестел паркет. Шли дамы с длинными шеями. Стояли лакеи в гарусных жилетах. Мягко шуршали белоснежные платья. Бряцали шпоры. Важно двигались фраки.
  На молодом человеке был серый в яблоках костюм, из-под рубашки в клетку типа «ковбойка» виднелась волосатая грудь, малиновые штиблеты молодой человек носил на босу ногу. Его длинный благородный нос явственно чувствовал запах духов. «Сейчас маэстро взмахнет палочкой, - размышлял молодой человек, - и польются звуки танго. Танцы, движение, а двигаться пешком, увы, неинтересно. Кстати о пешеходах: неужели все эти сливки пешеходного общества предпочитают танцевать на голодный желудок?» Молодой человек поравнялся с лакеями, стоявшими у входа в зал. «Танцевать на голодный желудок пошло, господа присяжные заседатели, - сказал молодой человек вслух. – Если бы спросили меня, что сначала: ужин или танцы, я бы, бесспорно, выбрал ужин». У молодого человека засосало под ложечкой. «Послушайте, папаша, - обратился молодой человек к старичку в тёмно-синем фраке. – Как пройти в буфет? Пиво – моё хобби». «Пиво и раки, - важно отвечал старичок, - будут в двадцатом веке на массовках. А здесь пиво не пьют. И вообще не имел удовольствия быть знакомым с вами, - продолжал старичок, наводя лорнет на волосатую грудь молодого человека. – Не изволите ли прежде назвать себя?» «Моя фамилия Безухов, - без тени рисовки сказал молодой человек. – Может слыхали?» «Не слышал», - брезгливо отвечал старичок. У него почему-то задёргалось правое веко. Вместе с веком задёргался лорнет. «Не страшно, - продолжал молодой человек, - ещё услышите. Вы, вероятно, долгие годы провели за границей? Признаюсь, имя Пьера Безухова на западе не столь популярно, как в России». Лорнет старичка задёргался ещё сильнее. «Да, я езжу на воды, - отвечал старичок, - однако, что это значит?» «Это значит, - беря старичка за локоть, сообщил Пьер, - что водам я предпочитаю пиво. Кстати, о водах: деньги – как вода. Одолжите пять рублей до зарплаты». Старичок явно опешил, однако у него хватило силы воли вынуть бумажник, отсчитать несколько ассигнаций и тут же затеряться в толпе. Молодой человек задумчиво прошелся по залу. «Пять рублей, - рассуждал он, - это не 50 рублей и даже не 25. Радоваться приобретению пятёрки? Нет, это удел неинтеллектуальных мошенников. Мне нужна сумма, которая оттягивала бы саквояж, как полное собрание сочинений Ильфа и Петрова». Молодой человек знал несколько честных способов приобретения денег. Первый – написать гениально задуманную картину: «Буржуазия танцует, не подозревая, что через 100 с лишним лет её свергнут большевики». Второй – сдать посуду, которая оттягивала саквояж и без денег. Третий – отыскать старичка и сообщить ему, что он (Пьер) устал от бала и буфета и теперь ему необходимо отдохнуть дома. Но поскольку дом проигран в очко, попросить денег на кооперативную квартиру. Молодой человек собирался загибать четвёртый палец, но тут грянула музыка. Играли, однако, не танго, а мазурку. «Ах да, - вспомнил Пьер, - я же ведь попал в начало девятнадцатого века, а не в тридцатые и тем более не в шестидесятые годы двадцатого. Ильф и Петров не дожили до шестидесятых, а я дожил. Пьеру стало грустно. Первый и третий способы приобретения денег отпадали сами собой: в картину никто не поверит, а слово «кооператив» никто не поймёт. Можно, конечно, сдать посуду по второму варианту, но в этом акте больше прозы, нежели поэзии. Пьер тяжело вздохнул всей волосатой грудью.


 

                ПРОДОЛЖАЕТ БАБЕЛЬ

  А оркестр звал куда-то, далеко, легко манил. В центре зала стихийно образовалась танцплощадка. Дамы сновали, как шаланды, кавалеры лезли к ним, как за контрабандой. «И уже я тут битый час, - думала чёрненькая девочка с профилем гречанки, - и хотя бы подошёл один биндюжник». У неё из глаза, а потом из второго собрались катиться слёзы. Она их смахивала ладонью, в которой держала атласный платок для носа. Мимо промелькнули два еврея. Она вспомнила, что платок ей продал тот, который справа. На плечо ей опустилась рука, тяжёлая и мягкая, как диван в передней. Это был маман. «Где ты есть?» - спросил маман. Девочка ей промолчала. Маман не нашёлся, что продолжать и замолчал в такт. Девочка смотрела вокруг, но не находила ни одного знакомого на короткой ноге. Маман был бессилен дать ей спокойствие и только твердил: «Наташа, всё хорошо! Определённо кто-то подойдёт. Я имею предчувствие». Наташа переживала как никогда. «Сейчас со мной случиться транс», - подумала она. Сзади к ним приблизилась Перонская – мадам по линии маман. «Я сейчас сойду с ума, - сказала Перонская, - смотрите все туда. Вы увидите Лену Безухову. От неё умопомрачился принц». На танцплощадку вышел первый дуэт: графиня Лена и военный. Наташа закапала слезами. Пол закачался под её ногами, будто это был уже не пол, а палуба. Пьер всё видел и всё понимал. Он подошёл к князю Андрею Балконскому и сказал, как говорят одни интеллигентные люди: «Мой папа, граф, умер совсем недавно. И он всегда говорил мне: «Мы же с тобой умные люди, Пьер, а умные люди знают, что от танцев до сих пор умер только один человек, который танцевал с симпатией Бени Крика». Вас мой папа тоже считал умным человеком. Не может быть, чтобы он ошибался. Или у вас нет дамы? Так я вам устрою протеже: я знаю Наташу Ростову. Читали графа Льва Николаевича Толстого? Слушайте сюда: она как раз здесь». Князь Андрей встал на носки, но всё равно оказался ниже впередистоящей дамы на пол головы. Дама всё время двигалась и закрывала горизонт. «Виноват, - сказал князь Андрей, отодвигая даму, - дайте видимость».



                ЗАКАНЧИВАЕТ  ЗОЩЕНКО

  А дамочка попалась крепкая и не дозволят себя в сторону отодвигать. А тут ещё ейный ухажёр, сукин сын, подскакивает и груди наружку даёт. «Я, - говорит, - за эту бабочку могу тебе арбузом по морде заехать!» А кругом публика смотрит – знакомые, родственники со стороны жены, граждане с дому. Ничего я на это не ответил, только страшно побледнел и говорю: «Мне, - говорю, - товарищ ухажёр, ваша бабочка и задаром не нужна. И вы тут, товарищ ухажёр, свои эмоции не распущайте, а то я вас первый по морде трахну. Какая сволочь, на танцы пришла!» Ухажёр ейный, чёртова перечница, конечно, сволочится, до отказа груди наружку даёт и с кулаками лезет. Прямо мордобой назревает. Хорошо, что рядом товарищ Безухов расположился, этакий старый революционер с брюшком, в стороны нас растащил, а то до смертоубийства дошло бы. Растащил нас товарищ Безухов в стороны, всё чинно, благородно, только что мы с ухажёром матом пускаем, и в зал мне указывает. «Смотри, дескать, моя протеже пригорюнилась». Смотрю я – бабочка расфуфыренная стоит, этакая старая революционерка с моноклем, а рядом с ней молодая дамочка вьётся. Зал глазами стрижёт и во рте у ей зуб золочёный. Сразу видать – аристократка. Вышел я на середину залы, а публика, хотя и дура, враз меня признала. «Болконнскай, - говорит, - вышедши. Не робей, говорит, Болконскай, дуй до горы». «Робеть, - отвечаю, - граждане, не приходится, потому что дамочка тут одна пригорюнилась», – и прямо к дамочке той и направляюсь. Приглашаю дамочку на танцы, человек я, говорю, культурный, полуинтеллигентный, жалованье хорошее получаю, а она рот открыла, а во рте зуб блестит. Выходим мы с ней на середину, всё чинно, благородно, места много, только одна пара вокруг шныряет, заводим танцы и тут разворачивается эта самая история. Ботинки у меня новые, разноситься не успели, жмут, сволочи, и не дозволяют па исполнять. Танцую я с дамочкой, а сам только о ботинках, сволочах, и думаю. Конечно, думаю, ботинки можно и снять и разумши па исполнять, только носочки у меня, как бы это сказать, уж больно неинтересные. А дамочка, чувствую, огонь и темп взяла не на шутку, тут зевать никак нельзя, а ноги у меня, как назло сбиваются и за па не поспевают. Тогда я аккуратно, дипломатическим образом ей намекаю: «Не устали, дескать, от танцев, а то, дескать, организмы у всех разные и в голове, не ровен час, может кружение произойти и, значит, натурально, в Ригу можно поехать». А дамочке танцевать охота и во рте зуб блестит. Промучился я с ней ещё один тур и неизвестно, чем бы всё это кончилось, только побледнел страшно, остановился в серёдке и ору благим матом: «Вертай, - ору, - взад!» Принял её под руку и отвёл на старое место. Не люблю я танцы.