- Хех, - сказал Кузьмич и ещё раз обошёл вокруг находки, - ведь она, точно ведь она, ёшькамарошь, летучая…
В Макаровке давно уже не происходило ничего диковинного. Пожалуй, даже с тех самых пор как в восемьдесят шестом Колька утопил в Никитинском пруду машину с молоком. А тут такое чудо, летающая тарелка. Это определённо была она, Кузьмич точно знал – про них время от времени рассказывали по телевизору и даже показывали там фотографии. И, не смотря на то, что фотографии были неизменно плохого качества, тряслись в руках представлявших их фотографов, а показывающий это телевизор мельтешил, дед сразу её узнал. Похожа на две склеенных чашки, с метр диаметром, ровная и гладкая, тарелка наполовину зарылась в землю и теперь торчала из проделанной борозды ровным гребнем. Кузьмич несколько раз обошёл её вокруг, но не нашёл ни окон, ни дверей – Хех, огурец, разрази тебя… – и сел на краешек покурить и подумать. Одно без другого получалось у него плохо.
Тарелка его. Да. Кузьмич нашёл, Кузьмичу и сливки. В махорочном дыму строились сладковатые картины: вот зять Егор впервые не находится, как над ним поглумиться; вот Зина наливает ему за обедом водки, причём сама и с улыбкой, в которой видны все её восемь зубов; вот председатель уважительно подаёт ему руку, вот…вот… Но дым в какой-то момент снесло ветром и за ним вдалеке показалась Макаровка. Три кэмэ, не меньше, причём на полпути поле подболочено, там самому бы пролезть, а не то, что инопланетян на горбу таскать. А, впрочем, зачем таскать, раз тарелка круглая, её ведь и катить можно как колесо. Она местами под гору и сама катиться будет поди-ка. А если там у инопланетян голова от этого закружится, так сами виноваты – вылезать надо когда вам стучат.
Кузьмич встал с тарелки, пощурился на неё, как Левша на блоху, схватился и дёрнул. Ничего. Совсем ничего ведь! Дед попытался её толкать обратно по посадочной борозде – опять же безрезультатно. Как кирпичами набитая, – подумал он и огляделся в поисках рычага. Поле ухмыльнулось.
Через пол часа покряхтывания вокруг тарелки, старик сдался и выкурил ещё одну козью ножку в раздумьях и сопении. Получалось, что без помощи не обойтись и лучше, если это будет трактор…
Мишка был похож на грязь, в которой лежал, и Кузьмич ни за что бы его не различил в сумраке коровника, если бы не запнулся. Сегодня же суббота, - подумал дед и попытался взбодрить Мишку пинком – эй, сынок, слушай, тут оно вот ведь что… это… Но Мишка, даже открыв глаза, не захотел ехать на тракторе в поле чтобы забрать оттуда какую-то запчасть деда Кузьмича. И даже обещанные полбутылки не смогли внушить ему уважения к предприятию. Тракторист помычал, огляделся, и, найдя клок вполне чистого сена, уткнулся в него мордой и был таков. А старик ещё немного попинал его тело и побрёл к Кольке просить Буяна.
Почему коня назвали буяном – непонятно. Это было очень интеллигентное существо, несмотря на свой неопрятный вид, очень доброжелательное и ответственное. А имя это больше подходило его хозяину, который уже при запахе алкоголя рвался в бой. И неизменно мужики удерживали его от того, чтобы он не пошёл в соседнюю деревню разбираться с тамошним конюхом за то, что тот пару лет назад неправильно посмотрел на Колькину жену. Впрочем, как-то они решили поставить эксперимент и не стали его удерживать, но до конюха Колька не дошёл и через пару часов вернулся растерянный и печальный. С тех пор, чтобы его не огорчать, мужики снова стали вязать его по рукам и ногам при признаках дуэлянства, даже после того как он отморозил себе руку в сугробе и остался с культёй.
У Кольки, видать, были чёрные дни, потому как его совершенно не интересовало, что за запчасть, за каким лядом она понадобилась Кузьмичу, и где она лежит, но при упоминании о вознаграждении он просиял. Дед про себя порадовался такой нелюбознательности. У них ещё пару минут шли переговоры об объёме вознаграждения: дед ни за что не хотел отдавать всё бутылку, а предпочитал вторую её половину выпить самостоятельно, пусть и в компании с тем же Колькой. В конце концов Колька не смог принципиально отказаться от предложенной ему доли и согласился. Буяна никто спрашивать не стал.
Увлечённый мыслями о предстоящей радости, Николай глядел сквозь тарелку, подкапывая, раскачивая её в борозде вместе с Кузьмичом, а тот радовался уже сейчас, снова представляя звёздные минуты своей старости, которые вот-вот наступят. Буян был безмятежен и глядел на двух чуть заторможенных людей, не переставая жевать лопухи. Дед время от времени выводил Кольку из предвкушения, требуя, чтобы запчасть осталась невредимой, но, что не удивительно, она действительно совсем не поцарапалась, даже когда её выкорчевали, наконец, из земли ломом и уронили на борону, перевёрнутую шипами вверх. Кузьмич внимательно её осмотрел, смахнул остатки сухой земли и дал добро возвращаться, а сам приотстал и закурил, наслаждаясь успехом.
Со стороны это, наверное, выглядело очень романтично. Поздний августовский вечер, когда небо спадает вслед за закатом, оставляя за собой глубокую и жирную черноту с проступающими блёстками звёзд. На востоке первой разгорается Венера, а на северо-западе всё ещё тлеет закат, раскрашивая высокие стога облаков в сиренево-рыжую светотень. Воздух наполняется лёгким туманом как соком и пахнет травой. А по полю человек ведёт усталого коня и за ними плетётся старик, и все они уже контуры, размытые и белесые на фоне чёрных граней дальнего леса.
Кузьмич вернулся домой заполночь. Он напевал «мы рождены чтоб…» и пах водкой. Зинаиде это вовсе не понравилось, тем более что буквально с час назад она выходила кричать его к полисаду и сильно ударилась о какую-то хреновину, сваленную во дворе прямо на пути. Бабка молча сняла с плеча мокрое кухонное полотенце и начала им лупить по ненавистной небритой морде. А дед всё пел и матерился про счастье, про завтра, про «наконец!» и не замечал избиений вовсе. А потом всё стихло, и в доме с зелёным крыльцом и резными наличниками погасили свет.
С утра всё пошло как по плану. Дед вышел из дома, сел на скамейку под старой липой и, словно не замечая тарелки в трёх метрах от себя, принялся ладить козью ножку. Зато её немедленно заметили только что позавтракавшие деревенские ребятишки (на самом деле они, конечно, дачные, но к августу обычно выглядят уже вполне деревенскими).
- Ой, дедушка, а это у вас что? – спрашивал растрёпыш лет восьми, уже стоя на диковинной штуковине всеми четырьмя конечностями.
- Так тарелка летучая, - говорил дед многозначительно и кашлял, а потом задумчиво смотрел в липу наверху и тыкал пальцем - вот прямо из космосу прилетела…
- Уааау – говорил пацанёнок и через пару минут размножался в двоих или троих таких же как он, угрюмо оглядывающих диво с пальцем во рту – а инопланетяне там есть?
- А то как же… конечно есть, вот сейчас выскочат и надают вам по рогам то, – и пацаны отстранялись на шаг, а Кузьмич, вполне довольный произведённым эффектом, делал глубокую затяжку.
- А они, деда Миша, страшные? Или добрые? - тут между ребятнёй возникала небольшая перепалка по вопросу природы инопланетян, применимости человеческих моральных, а заодно и материальных ценностей к вселенским существам при абстрагировании от реалий Макаровки… а дед задумался. И правда, может они там в этой тарелке узурпаторы или супостаты какие, вылезут из своих чашек и перепугают пол деревни дикими криками и непристойным поведением. В конце концов, Кузьмич занервничал и молодцеватым «А ну-ка, шантропа, быстро по домам! Игрушки себе нашли! Неча тут!» разогнал ребятишек со двора, а сам угрюмо подошёл к тарелке. Окон не было, как и вчера… как туда залезли инопланетяне, чтобы упасть на макаровское поле – непонятно. Старик опустился на карачки и попытался разомкнуть створки, словно это была ракушка - бесполезно, да и шва никакого не было. Дед ещё поползал вокруг и сел на траву.
Тем временем, дети исправно делали своё дело – они побежали по домам, рассказали всем про тарелку, и им никто не поверил. Тем не менее, уже через пять минут вокруг Кузьмича уже стояли все деды деревни, многозначительно кивали и кашляли. Никто не захотел признать что это может быть космическим кораблём – тут доводов была масса: и маленькая то она слишком, и сопла то у неё не прощупываются, и тяжеловата она и картошку там хранить негде чтобы по дороге есть… Зато вот что это такое сказать точно не мог никто. Вот тут старики ушли в спасительную тему войны и через пол часа уже выбирали из вариантов. Большинство склонялось к тому, что это боеголовка, запущенная американцами, чтобы стереть Макаровку с лица земли, но по счастливому совпадению не сдетонировавшая. Были версии и что это маяк, на который впоследствии будут наводиться несметные толпы ракет, которые и будут стирать Макаровку с лица земли. Кто-то предположил, что это часть от сенокосилки, но его немедленно оттеснили от объекта. В конце концов, неотвратимость гибели деревни была доказана, и старики пошли по домам морально готовить молодое поколение. Молодое поколение оказалось не очень любопытным. Мужики, часто в сопровождении жён, утирающих руки о подолы, проходили мимо с видом полной незаинтересованности и, словно увидев тарелку в последний момент, к ней заворачивали. Они пренебрежительно пинали её, усмехались на Кузьмича и бросали что-нибудь наподобие «опять поди-ка при запуске ракеты от ступени отвалилось» или «а потом ведь в аэропорту будут гадать, кто пропил». Лицо Кузьмича при этом пряталось в морщины и клубы дыма, и он молчал.
Потом заходил агроном, собрав снова небольшую кучку стариков, обошёл вокруг тарелки, потрогал её пальцем и заключил, что «наверняка трактористы опять потеряли». Вроде как именно такая вот штуковина должна служить противовесом другой хреновине на голландских жатках, которые район обязался закупить им на следующий год если, конечно поступит помощь правительства. В общем, тарелку велено было оставить в покое, пока за ней завтра не приедут из мех-части. При этом самого Кузьмича полагалось попеременно поблагодарить за спасение хозяйственного имущества и привлечь к ответственности за попытку присвоения этого самого имущества.
Вечером появился председатель. – Ну что, Михал Кузьмич, чем ты тут сегодня целый день народ удивляешь? Покажи, не стесняйся, не отберу – чужого не надо.
Если бы вещь оказалась стоящая, он бы, скорее всего, отнял, но тарелка председателю не понравилась, в первую очередь тем, что он тоже не смог её поднять. Поэтому он по-хозяйски ещё немного попинал её со всех сторон, ещё раза два поздравил деда с потрясающей находкой и удалился.
Кузьмич был потрясён. За день его находку поглядели почти все двести тридцать восемь душ его деревни, а слава всё не приходила. Правда, старики почётно назначили его ответственным за сохранность боеголовки-маяка, но это было не то. Дед сидел в сумраке с красным огоньком папироски, кидавшей красноватый отблеск на его тусклые глаза, и смотрел в том направлении темноты, где безмолвно лежала тарелка. Зинаида несколько раз звала его в дом, но ему не хотелось с ней разговаривать. Кузьмич ёжился от зябкого тумана и думал о том, откуда прилетела тарелка. Небо к вечеру заволокло тучами, но он чувствовал, что за этой давящей серо-синей стеной есть смоляное небо и пронзительные звёзды, между которыми ещё позавчера она стремилась к Земле, к нему…
На следующий день старики толпой отправились смотреть на место падения, а Кузьмич остался на посту ждать бригаду с мех-части. К тарелке сегодня подходили только дети, и он не стал их гонять, а даже рассказывал им о том, как далеко может быть та планета, с которой эта тарелка сюда летела, и какие люди могли жить на этой планете. При этом Кузьмич беспричинно ронял слёзы и в качестве прекрасных инопланетян представлял Полинку, которая бросила его через два года после войны, только в качестве инопланетянки она, разумеется, была маленькой, чтобы как раз помещаться в тарелку. Ребятишки слушали его не очень внимательно и, время от времени, бросались целиться друг в дружку из палок-бластеров и состязаться на плазменных палках-мечах. А потом вернулись старики и как один заявили, что, судя по тормозному следу, это абсолютно точно была американская дисковая ракета, и просто чудо, что она не бабахнула, потому что иначе непременно взрывной волной снесла бы пол коровника и парники бабки Кати. Все порадовались и снова разошлись по домам, потому что скоро должен был начаться фильм про войну – лучший повод собрать вокруг молодых и неопытных и, дрожа вставной челюстью, рассказать им о том, как ты прорывался через блокадное кольцо в лютый мороз, чтобы успеть поучаствовать в битве за Осиповку или Ладьиновку.
И всё… ещё через неделю из Москвы приехал репортёр, но ему никто не поверил, потому что он носил кожаную жилетку поверх растянутого безразмерного джемпера и платок на голове. И это летом! Тем не менее, ему позволили пофотографировать тарелку и даже для кадра поставили рядом с ней Кузьмича и председателя. Однако потом репортёр потребовал тарелку подбрасывать, чтобы он мог снять её в полёте, и его послали. Уехал он всё равно почему-то довольный и сыпал за собой обещания прислать фотографии, свою газету «Глаза вдаль», и сделать Макаровку деревней с мировым именем. А потом всё стихло. На тарелку, которая лежит каждый день в соседнем дворе смотреть не обязательно, и все потеряли к ней интерес. Мужики из мех-части так и не появлялись, чему никто не удивился, а парень из газеты так ничего и не прислал. Ещё через три недели Зина снова сослепу на неё наткнулась во тьме и сильно ругала Кузьмича за то, что он тащит в дом всякий хлам. Тогда они с зятем Егором подняли её и перекатили за дом, где и оставили. Только иногда потом в звёздные ночи, выходя в уборную, Кузьмич подходил к тарелке, стучал по ней и говорил «Глянь-ка, а?» и смотрел вверх, а потом с кряхтением брёл по своим делам, а там внутри, среагировав на шум, маленькое лемуроподобное существо с новыми силами царапалось, пытаясь разблокировать замок…