Слова, подернутые морозной корочкой, застывали на языке, не успев родиться. Да и проку в них… В жизни так много слов, однако по-настоящему нужных всегда не хватает.
Кадмон грустно усмехнулся. Легким движением пальцев сбил горстку инея с удивительно зеленой ветви. Вообще этот контраст – изумруд и белизна… Что-то есть в нем. «Жаль, чертовски жаль, но поэт из меня никудышный. Истинные стихотворцы не раздумывают подолгу над непроявленными до времени строками. Целые созвучия срываются с кончика пера у баловня Эвтерпы – прелестнейшей из муз...». Память тут же услужливо вытолкнула на поверхность бёклинскую «Эвтерпу с оленихой». Всегда любил эту картину. Главным образом, выражение лица музы, дивное сочетание строгости и лиричности. Мечтательница, готовая в любой момент поставить на место излишне восторженного зрителя. Такое не часто встретишь.
У пруда постоял недолго, любуясь туманной дымкой, спеленавшей темное зеркало воды. Тихая иллюзия мирной счастливой жизни. А почему бы и нет? Когда повседневность не надоедает, не становится банальной обыденностью, когда всякий раз открываешь что-то – пусть не новое, но заново, а главное, когда находишь применение собственному, не сказать таланту, – трудолюбию, так, пожалуй, будет правильно, – разве не в этом счастье?
Солнце, робко пробивавшееся с утра, окончательно скрылось в свинцовой бездне. Небом завладели чернильные пятна облаков. Пошел снег. Кадмон в немом восхищении, будто впервые, следил за падшими легионами морозных кристаллов. Поразительная тишина, от которой куда легче отвыкнуть, нежели обратное. И режущая глаз белизна на ярко-зеленом фоне. Нечто.
- Нравится?
Звук чужого голоса, словно выстрел в безмолвии. Обернулся.
Ну конечно. Этот утиный – иначе не скажешь – нос, багровый румянец на неестественно бледном лице, подозрительно блестящие глаза с желтоватым отливом, узкую полоску вечно ухмыляющегося рта и заметно поредевшую пепель-ную шевелюру он узнал мгновенно.
- Змей!
Жуликоватого вида субъект довольно осклабился.
- Собственной персоной. Как поживаешь?
- Поживаю. А ты?
- Что – я? Как всегда, на боевом посту. Вот, заглянул по случаю. Кстати, а где Хева?
Состояние блаженства, в коем пребывал с момента пробуждения, казавшееся не-зыблемым, улетучилось восвояси. Капля никотина убивает лошадь, человека же запросто можно свести на нет одной точной фразой.
- Не знаю.
- То есть? – пожалуй, впервые Змей выглядел столь обескураженным.
- То и есть, - раздраженно сказал Кадмон. – Понятия не имею, где она. Вероятно, нашла какого-нибудь молоденького олуха и крутит им теперь, как заблагорассудится. Короче, мы давно расстались, и хватит об этом.
- Неладно что-то в Датском королевстве. Впрочем, к тому все и шло. Ну да бог с ней. А ты, значит, с тех пор один?
- Была девушка… Знаешь, удивительная девушка! В первый день знакомства она спросила: «Как ты думаешь, есть ли тень у ветра?».
- Сумасшедшая, честное слово, - пробормотал Змей.
- Тогда я не нашелся, что ответить. Но это не важно. Просто мы могли говорить обо всем на свете. Она понимала каждый мой взгляд, каждое движение. Порой казалось, будто гляжусь в зеркало. Внутренний мир, отраженный в другом человеке – разве не чудо? А главное, с ней можно было молчать по душам.
- Действительно редкостная возможность. Ну и где ж теперь твоя прекрасная, милая, нежная?
- Умерла.
Змей смущенно потупился, досадливо потёр кончик носа.
- Прости. Я совсем утратил чувство такта.
Снегопад усилился. Природа, казалось, таким образом вымещала скопившуюся за века обиду на людей. Змей зябко поежился, беглым взглядом окинул пейзаж. Безумная кавалерия снежных хлопьев поглотила мир. Только две темные точки слабо выделялись на общем фоне – Кадмон и Змей. Давние знакомцы. Самые давние в истории Земли.
- Укрыться бы где-нибудь.
- Пойдем в грот.
- Грот?
- Ну да, - Кадмон взмахом руки обозначил направление. – Я там остановился.
Внутри было на удивление сухо. Змею даже пришло в голову, что здесь царит ненавязчиво-домашняя атмосфера. Ощущение уюта создавала массивная свеча, аккуратно водруженная в угол пещеры. Оба расположились рядом с входом, дабы видеть происходящее снаружи. Снег гипнотизировал, притягивал взоры, не отпускал ни на минуту. Величавая белая стремнина обволакивала мир.
- Даже странно, - молвил Змей.
- Что именно?
- Все странно. Ты, я и этот грот, и непонятное ощущение гармонии среди бушующего хаоса. Идиллия на фоне массового психоза.
- Ты об этом?
- Нет. Природа здесь ни при чем. То есть, не то, чтобы совсем ни при чем… В общем, я о людях.
- А-аа…, - протянул Кадмон. – Ну тогда следует начать с меня. Валяй. Я привык быть козлом отпущения. Так уж повелось.
- Тьфу! Можно подумать, тебя сейчас на костер поведут. Кстати о кострах. Не идиотизм, а? Уничтожать себе подобных из-за собственных предрассудков. И при этом прикрываться именем Вседержителя. Бесит до чрезвычайности.
- Тебе по статусу положено, - улыбнулся Кадмон.
- Что именно?
- Беситься.
- И ты, Брут.
- Брось, я пошутил.
- Не смешно.
Змей поднялся, подошел к свече. Некоторое время глядел, не моргая, на кинжальное лезвие пламени. Чуть погодя возвратился на место.
- По сути, мы жертвы стереотипов. Если искушение, то непременно дьявольское. И в то же время «кара господня». Каково? Все расписано по ролям: он – хороший, я – плохой. Кто это установил? Если вдуматься, нам здесь и сейчас должно быть втроем.
- Ты же знаешь, это невозможно.
- Я-то знаю. Потомкам своим разъясни. Им невдомек, что далеко не все происходит по воле Господа. Вот скажи мне такую вещь: ты можешь представить себе абсолютное ничто?
Кадмон зажмурился, пытаясь нащупать ассоциацию с предложенным заданием. Воображение нарисовало холодно-пустотную тьму. Но даже она не соответствовала определению. Ибо подспудно чувствовал: ну уберешь с неба звезды, взорвешь планеты, растворишь в небытии галактики, разнесешь в клочья вселенную – все равно что-то останется. Что?
Он помотал головой:
- Не получается.
Змей удовлетворенно кивнул.
- И не получится, как ни старайся. Открою тебе маленький секрет. Наш деятель всего сущего, самосотворенный, не первичен. Нечего пялиться на меня, как инквизиция на Джордано Бруно! Не ахти, какая крамола. Ты пойми, он ведь проявился не в абсолютной пустоте. Ибо уже существовало пространство. ПРИРОДА. Вот и весь конфликт меж хлябью и твердью.
Кадмон внимал речам пройдохи Змея, ощущая, хоть и стараясь противиться этому ощущению, что за внешней еретической ширмой кроется толика истины. Вероятно, его старый приятель всего лишь озвучил то, о чем сам всегда боялся подумать. Змей меж тем продолжал свою отповедь.
- «И сотворил Бог небо и землю, и решил он, что это хорошо». Еще бы не хорошо! Спецзаказ, можно сказать. Просто так сотворил, да? От нечего делать? Дудки. Вовсе не по милости Господа произошло знаменательное событие. И ты, дорогой мой, был зачат в лоне природы. А Земля – ее епархия, как ни крути. Потому имеем то, что имеем. Если на то пошло, все войны и беды человечества – отражение или выражение первозданного конфликта. Даже забавная повестушка о яблоке раздора о чем-то говорит. Символ каков, а? Кстати, на кой ляд меня приплели к этому делу, до сих пор не пойму. С пресловутым яблоком, каюсь, шалил один-единственный раз. Когда сэр Исаак Ньютон, содрав с высоколобой головы запотевший парик, вздумал ненадолго расслабиться под сенью древ садовых. Тут уж я дал маху. Хватило на всю оставшуюся жизнь. А в остальном…
Змей не договорил. Опустив голову, принялся скоблить длинным желтым ногтем известняк под ногами. Кадмон задумчиво следил за бессмысленными маневрами оппонента. Несмотря на все сказанное, что-то продолжало настойчиво свербить внутри. Маленькая настырная мысль. И наконец он понял.
- Только один вопрос.
- Давай.
- А как же душа?
- Что было раньше: курица или яйцо? – хмыкнул Змей. – Лучше бы поинтересо-вался, из какого сорта глины тебя вылепили. Душа – его изобретение. От и до. И с этой точки зрения наш творец – большой новатор. Хотя я все больше склоняюсь к мысли, что идею подкинули со стороны. Но поскольку мать-природа… Кстати, ответ-то на поверхности! Бог-отец, природа-мать – это надо понимать. Ладно, отложим лирику. Так вот, она диктует свои законы. И на Земле душа в чистом виде смотрится попросту алогично. Ничего не попишешь.
- Но, если следовать твоим рассуждениям…, - Кадмона бросило в жар. – Выходит, Бог… бездушен?
- Ты сказал.
Это был удар ниже пояса. Твердыня веры дала трещину, зашаталась начала медленно рассыпаться. Если бы Змей, подобно ораторам Рима, окрасил свою тираду в гневно-обличительные цвета, приправив изрядной щепотью пафоса, воздействие прозвучавших слов навряд ли оказалось столь сокрушительным. Но старый прохиндей, будучи отменным актером, говорил бесцветным будничным голосом, лишь изредка интонируя. И это подкупало. С потрохами.
Кадмон, сжав голову в ладонях, безуспешно старался отыскать хотя бы крохотную зацепку, дабы не разрушить окончательно каноны традиции.
Тщетно.
- Что-то заболтались мы. А снежок, меж тем, на убыль. Ну чего, пойду я.
- Иди.
- Стало быть, до встречи?
Кадмон не ответил.
И когда Змей покинул пределы грота, предпринял финальный рывок, призванный расставить все по местам.
- А любовь? – крикнул он вослед уходящему. – Как быть с ней?
- Сам, - донеслось извне. – Думай сам.
Дольше сдерживаться не было сил. Кадмон дал волю слезам.
До наступления темноты он не двинулся с места. Просто сидел у входа в пещеру, бездумно вперясь в небо.
Мысли, обретая несвойственную ранее прозрачность, легко струились сквозь пальцы, не задерживаясь. Сознание уподобилось решету, в котором жалобно бряцали осколки разбитой веры. Вот и всё.
- Как ты думаешь, есть ли тень у ветра?
Залегшая меж бровей глубокая складка разгладилась. Лицо просветлело. Кадмон счастливо улыбнулся.
- Есть. Это моя душа.