Ночь. Сижу в коридоре на полу, прислонившись к стене, рельефная структура которой покалывает спину. Рядом стоит бутылка золотой текилы, бокал шампанского и пустой стакан для виски, под которым пачка салфеток. Жду, когда за входной дверью зазвенят ключи, провернутся замки и в ослепительно белом прямоугольнике проёма появится твой силуэт. Ночь. Мучительное ожидание. Запах пьяной вишни.
То, что ты пишешь в своих дневниках - симбиоз уничтоженных произведений, хранившихся в храме Дианы, и нереализованных фантазий твоих предков по материнской линии. Иногда мне снится, как две киноленты наших разных судеб невпопад монтируются памятью, как склеиваются различные по смыслу и содержанию кадры, и, прокручивая это кино несколько лет кряду, я тешу себя иллюзией, что все ближе подбираюсь к твоей сути. Мама, почему мы так чужды друг другу?
Внутриутробное проживание - девятимесячное, если повезет, путешествие. Школа одиночества, - ничто не отвлекает от познания самого себя, то есть от подробного рассмотрения и изучения того материала, из которого постепенно слагаешься, и с которым потом придется учиться управляться. В полной темноте посреди парада планет странного состава и форм вслушиваешься в потустороннюю жизнь, звуки, реагируешь с тремором, ощущаешь и с удовольствием разбираешь гены. Что там? Играют Стриндберга? «Пляску смерти»...
Мы вместе выдвигали ящик, считая до 33, затем уже не ты и не я, но жизнь и обстоятельства, но общая энтропия ящик начали задвигать. Мы успели увидеть и пощупать только поверху. Когда ящик с щелчком задвинут - дно так и останется никем не тронутым.