Ю.ТРЕЩЕВ
Один день Христофора
рассказ
г
С
удьба делает человека таким или иным. Христофора судьба сделала сиротой. Мать и отца он знал только по надорванному и пожелтевшему снимку, вклеенному в семейный альбом дяди, который его воспитывал. После завершения воспитания, дядя устроил его в контору переводчиком и умер. Христофор переводил книги, а книги переводили его. Жизнь его не баловала, но она была понятной и выносимой, и он чувствовал себя почти счастливым. В 30 лет он женился. Кира, так звали его жену, работала в библиотеке. Христофор ее обожал. Глаза у него становились мутными, как вода в половодье, когда он смотрел на нее. И вот в один день все изменилось. Кира ушла от него. Всю ночь он ворочался. Сны омывали его и откатывались, точно волны. Он засыпал и тут же просыпался. Под утро он заснул и проснулся там, где жил в детстве. Ошеломленно озираясь, он обошел пристройку к амбару, обогнул мрачного вида пруд, приостановился у длинного дома с крыльями флигелей. Восточное крыло занимала учительница, ее всегда окружали кошки, тощие, похожие на крыс, а в западном крыле жил Гомер. Высохший до жути, все равно, что покойник, он сидел на террасе в шинели и читал газету. За его спиной на покосившемся заборе висели прогнившие мешки и дремали вороны, которые слетались к нему со всего неба. С некоторых пор Гомер прочитывал все газеты вдоль и поперек. В этом была повинна его жена, известная всему городу сирена. Она пела в клубе и мечтала об опере и славе. Ее голос пленял, будто чарами и по своей прихоти направлял чувства, которые не признают никакого другого языка, кроме языка музыки. Красивая, как гетера, и переменчивая, вся во власти минутного настроения, она мучила его. Красота приносит одни несчастья, и он ждал несчастья. Обычно его дом был полон голосами и вдруг он опустел. Воцарилась непривычная и странная пустота, как в театре после представления. На зеркале Гомер нашел письмо, в котором было написано о том, о чем уже давно говорили в городе. От слухов не спрятаться. Он отвел взгляд от зеркала. В зеркале он увидел, как стареет и превращается в незнакомца. Какое-то время он слонялся по комнате, потом лег, не раздеваясь, на свою половину кровати. Всю ночь он лежал, уставясь в потолок, и запоминал картины, нарисованные там сыростью, а утром небритый, с темными кругами под глазами вынес вещи жены на чердак и заскучал. С тех пор он читал только газеты, пытаясь меж строчек найти следы ее славы. В сумерки он заводил патефон и ходил вокруг дома, точно привидение, или сидел на террасе со своей тоской и что-то измышлял в воображении, окруженный видениями из иной, более щедрой жизни, навсегда для него потерянной. Лицо у него было закопченное, как у идола, такое, что даже страшно взглянуть, глаза карие, колючие, но если вглядеться, в них появлялось что-то мягкое, почти застенчивое и печальное.
Послышался скрип, это Гомер заводил патефон, потом шуршание иглы, царапающей пластинку, а затем голосом сирены запела его жена. Он мог слушать ее часами.
В паузе Христофор нерешительно окликнул Гомера. Его передернуло дрожью. Он как будто очнулся, мутно глянул вокруг и закрыл глаза руками, а когда отнял руки, видение исчезло. Сон повел Христофора дальше по дороге, утопающей в пыли. Было жарко, небо слепило, пыль обжигала, и он шел, как цапля, нелепо поджимая босые ноги. День постепенно угас, над его головой запорхали желтые ночные бабочки. Он приостановился, вытер пот со лба и вдруг почувствовал чье-то присутствие. Испуганно обернувшись, он увидел Киру.
"Не снится ли мне все это?.." - подумал он. Захотелось выбраться из этого сна. В ту же минуту он испугался, что сон закончится. Обычно изысканная, утонченная, чем-то напоминающая жену Гомера, Кира была не похожа на себя. Лицо бледное, одежда в беспорядке, словно ее застигла непогода. В глазах потемнело, когда она прошла мимо, покачиваясь, точно лилия на ветру. Она не заметила его.
Переждав слабость, Христофор повлекся за ней, не осмеливаясь окликнуть Киру. Вброд она перешла протоку вблизи каменоломни и продолжила путь, по всей видимости, не думая, куда идет. Внезапно она повернула назад. Он невольно пригнулся и затаился. Когда Кира скрылась за горбатыми, похожими на спящих верблюдов, барханами, он устремился за ней. Он шел и шел, пока в его душу не вошла пустыня, и горло не забилось песком. Чувствуя, что задыхается, он как-то нелепо всхлипнул и проснулся. Какое-то время он лежал в состоянии зыбкой неуверенности, еще не зная, где он, потом откинул лоскутное одеяло и, все еще похожий на цаплю, подошел к комоду, над которым висел портрет Киры. Лицо у нее было тихое и спокойное, глаза водянистые, с фиалковыми отсветами на дне. Поколебавшись, он повернул портрет лицом к стене. Его блуждающий взгляд скользнул по бумагам, разбросанным на столе и замер, наткнувшись на письмо Киры, написанное небрежно, как будто в спешке, полное каких-то ненужных излияний и упреков. Смяв письмо, он тяжело опустился на стул, который жутко заскрипел под ним. Час или два он пробирался через какие-то непроходимые воспоминания и становился все тяжелее и тяжелее, и он старел на глазах...
В контору Христофор пришел как всегда с опозданием и нашел свое место занятым некой юной особой в очках и с пушком на верхней губе. Он понял, что его уволили. Должность у него была скромная, но все равно обидно. Он привык к этому месту в углу за шкафом рядом с окном, заставленном бегониями в горшках. В лучах закатного солнца от них веяло чем-то жутковатым.
Увидев Христофора, юная особа привстала, робко улыбнулась, словно извиняясь, и прижала руки к груди. В жемчужно-сером платье с крылышками рукавов, она была похожа на маленького, тощего ангела. На миг Христофору вспомнилось детство, когда он рос, как трава, которая живет и не знает, что живет, и боялся только темноты и снов, пугающих его мнимыми опасностями. Увы, но это факт. Темнота лишь предполагала кошмары, а свет их порождал и он спрятался от них в книги греческого и еврейского происхождения, отчего многое, из того, что все видят, осталось для него невидимым, а потому как бы и несуществующим, но многое и открылось...
Христофор рассеянно глянул в окно. День был пасмурный и серый. Небо низкое. Его взгляд скользнул по небу, по лабиринту ржавых крыш, спустился к воде, которая лениво лизала бледно-зеленые, покрытые слизью камни набережной и несла вниз по течению в сторону Цепного моста баржу, груженую песком. У него закружилась голова, показалось, что течение несет и его. Он потряс головой и перевел взгляд на цветы, над которыми вились мелкие, как пыль, мошки. Еще не распустившись, бегонии уже загнивали. В каком-то затмении он сложил в портфель бумаги и словари, забрал дождевик из шкафа, сломанный зонтик.
Из темноты прохода вышла, тасуя карты, Маргарита, романистка, чтобы продемонстрировать Христофору очередной фокус и узнать подробности его драмы. Он извинился, глянул на часы, которые носил на правой руке, и устремился к выходу, как под конвоем. Дверь всхлипнула и захлопнулась за его спиной. На повороте улицы он невольно оглянулся. Очертания здания конторы впечатляли. Это был архитектурный шедевр 19 века. Он как-то странно усмехнулся и свернул за угол. Он шел, не думая, куда идет, окунаясь, то в свет, то в тень. В тени он превращался в ребенка и катил инвалидную коляску на резиновых шинах, в которой покоилась его двоюродная сестра. Ей было 13 лет. У нее были слабые ноги. Вот и любимое место сестры, у обрыва, откуда открывались дали. В сумерки дали наполнялись видениями и всем тем, что мы не видим и о чем лишь догадываемся. Сестра читала, а он, закрепив колеса инвалидной коляски тормозом, ложился в траву и рассеянно, с мечтательной и тихой грустью смотрел в пустоту, полный смутных предчувствий. В пустоте летали птицы и ангелы. Он искал там седьмое небо. В тот день погода была пасмурная. Грязно-серые облака висели над самым обрывом и напоминали промокшие и заплатанные паруса. Он раскинул руки, закрыл глаза и поплыл, плавно погружаясь в сон, как в воду, все глубже, словно затягиваемый в воронку...
В ожидании чуда, Христофор не заметил, как заснул, и очнулся от скрипа инвалидной коляски. К его удивлению сестра встала и, волоча за собой плед, сделала несколько неровных, ковыляющих шагов к краю обрыва. Он успел ее остановить, повалил в траву. Она царапалась и брыкалась, потом затихла. Она лежала в траве, словно поникший цветок, и лишь тихо повизгивала и иногда вздрагивала всем телом...
"Наверное, она испытывала то же, что и я, только меня некому остановить..." - подумал Христофор и попытался выдавить из себя улыбку. Узкий и извилистый проулок вывел его на площадь. Перед бывшим домом губернатора шумела толпа.
— Что здесь происходит?.. - спросил Христофор мужчину с серым лицом.
— Вы что, не видите... революция... - Мужчина ухмыльнулся. Он явно выражал недовольство по поводу происходящего.
— И что это значит?..
— А то...
— Никакая это не революция... - вмешался в разговор мужчина в клетчатом пиджаке. Вид у него был сомнительный, лицо все в шрамах и порезах, руки грубые, изуродованные подагрой.
— Но что же это, в таком случае, если не революция?..
— Да, действительно любопытно... - Христофор приподнял шляпу и вытер пот со лба.
— Это переворот... у меня информация из первых рук... - заговорил неизвестно откуда появившийся мужчина. Он зашептал подробности, которые расползлись по толпе.
— Вот так делается история... - сказал мужчина с серым лицом.
— Чушь... - возразил ему мужчина в клетчатом пиджаке. - Я подозреваю, что он все это высосал из пальца...
— Что спорить, поживем - увидим...
— Вот это правильно...
"Неплохо бы написать обо всем этом роман..." - подумал Христофор. Он давно мечтал написать роман, но не знал о чем. Мысли о романе завели его неизвестно куда. Он не мог понять, как очутился в этом унылом, темном дворике, стиснутом кирпичными стенами. У подъезда на обшарпанной скамейке дремали старухи, забывшие умереть. Они напоминали полустертые фигурки в тире. В палисаднике старик в очках возился с цветами. Штанины его брюк были закатаны до колен.
— Кого-то ищете?.. - спросил старик и бросил на Христофора короткий, явно обеспокоенный взгляд поверх очков, как будто он увидел перед собой существо, которое не было явью, и просто не должно было здесь быть.
— Даже не знаю... - пробормотал Христофор. Взгляд его скользнул вдоль кирпичной стены, уклонился влево и уперся в строение тюремного вида.
— Это архив... - сказал старик и еще раз внимательно и с недоверием взглянул на Христофора. По возрасту, он годился ему в сыновья.
— Кажется, я заблудился... - Христофор принужденно улыбнулся. Слова прозвучали как-то неубедительно.
— Бывает... - Старик покопался в ухе и, прихрамывая и подволакивая ногу, направился к лестнице, которая поднималась на уступчивую террасу. В доме с аркой он занимал угловую комнату, узкую и тесную, как гроб...
Через несколько минут Ипатий, так звали старика, войдет в свою комнату и, задернув занавески на окне и будет час или два перебирать свой личный архив: письма, старые снимки, заглядывая в прошлое, как в чужие сны. Когда стемнеет, он почувствует себя пропащим, проклятым и захочет умереть...
Увы. Иногда с возрастом появляются странности и озаряют самые сумасшедшие идеи.
Ипатию было 60 лет. В 20 лет он женился, имея самые туманные представления о браке. Его первую жену звали Катрин. Тонкогубая, с зелеными глазами, она умела играть на пианино, но не любила этого. Она любила слушать тишину, разговаривала с птицами, с цветами, даже засохшими, а в лунные ночи забиралась на крышу и сидела там с ангелами, прислушиваясь к откровениям другого мира. Через семь месяцев Катрин родила Ипатию мальчика, этакое измятое и синее создание, без ресниц и бровей, к которому он ничего не почувствовал, кроме виноватого омерзения. Мальчик был очень слаб. Казалось, он не протянет и дня, но он выжил. Катрин отдала ему свою жизнь. Говорят, что избранные Богом, долго не живут. Ипатий с трудом освободил мальчика из объятий Катрин. Мальчик был весь мокрый и уже не кричал, а выдавливал из себя крик. Той же осенью Ипатий сошелся со второй женой. Глаза у нее были карие. Она тоже умерла. Как и Катрин ее отпевали птицы и ангелы. Он сошелся с третьей женой, у которой глаза были водянистого цвета. Когда умерла и третья жена, он понял, что притягивает смерть, и отдал ребенка двоюродному брату, у которого уже была девочка с отнявшимися ногами. С тех пор он жил без событий. Почти 40 лет он проработал в архиве в должности тюремщика, если представить себе, что дела под номерами - это заключенные. В 60 лет он вышел на пенсию. Первое время он отдыхал, целыми днями лежал на кушетке, уставясь в потолок, или спал, одетый, как это принято у стариков. Он был образцовым гражданином своей страны, не верил ни в ад, ни в рай за морем, на западе, не видел ни призраков, ни другой нечисти, пока с ними не столкнулся. Это случилось неделю назад. Он проснулся среди ночи, словно от толчка и увидел Катрин. Она стояла на сквозняке, который заплетал ей косы. Вид у нее был точно такой, как в день бракосочетания. Лицо родное, нежное, вечернее. В ту же минуту она исчезла, а затем снова вдруг появлялась. До утра она играла с ним, как играют на сцене в театре. Так и прошла эта неделя. Ночью он был одержим призраками, а днем перебирал свой архив и со стороны выглядел как человек со странностями или с нечистой совестью...
Когда Ипатий решит для себя, что умрет, он переживет нечто наподобие удовлетворения, может быть даже счастья. От возбуждения в какой-то момент он даже замашет руками, описывая круги, и испытает нечто, похожее на восторг. Такое чувство испытываешь, когда поднимаешься в воздух или качаешься на волнах. Потом, словно стыдясь своих чувств, он затаится в самом себе. Он будет ждать вдохновения. Глухое ожидание чего-то будет длиться до полуночи. Что-то будет делаться во время этого ожидания, но вдохновение не придет и это породит у него чувство растерянности. Перед ним встанет вся его монотонная и пустая жизнь, сбившаяся с пути, которая могла бы найти оправдание в сыне, но, увы. Он выпьет рюмку портвейна, потом еще одну и еще, и попытается уснуть. Среди ночи к нему придут жены, все три и всё перестанет быть явным и видимым, превратится в воспоминания. Он слегка растянет уголки губ улыбкой и закроет глаза. Вдруг ему станет страшно, охватит ужас и жалость. Он судорожно всхлипнет, увидит что-то иное, лучшее, и в ту же минуту умрет просто и жутко, как это бывает во сне, но это будет не сон. На следующий день его омоют, как омывают мертвецов, а еще через день вместе с еще несколькими покойниками, похоронят на оградой непомерно разросшегося Митинского кладбища. Будет идти дождь и посреди раскатов грома, для него как будто раскроется земля, и он ляжет туда весь без остатка, и вместе с ним лягут его жены, все три. Дождь разгонит случайных зрителей церемонии и тех, кто уже давно умер или никогда не жил, а новый день разгонит облака...
Христофор проводил старика взглядом. Он был похож на цаплю в закатанных до колен брюках.
"Странный старик... и откуда-то я его знаю..." - Задумавшись, Христофор пошел через двор, повернул налево, потом направо, снова налево и очутился в узком безлюдном переулке. Спящие деревья, безрадостные дома напомнили ему сон и вызвали ощущение покинутости, и такое острое. Спазма сдавила горло. Он с трудом сглотнул слюну и, тяжело привалившись к стене дома, досмотрел сон.
В окне дома напротив, затянутом ветвистой и ржавой решеткой, почудилось движение. Створка окна была приоткрыта. Различился угол буфета, рисунок стула, настольная лампа, часы и белесое, тонкогубое личико девочки 13 лет.
— Кого-то ищете?.. - спросила девочка, вылитая его двоюродная сестра.
— Да нет... - Со смущенным видом он попытался раскрыть зонт, не смог и сунул его под мышку. С детства знакомым ему движением девочка завязала волосы на затылке лентой. Он как будто вернулся на 20 лет назад.
"Здесь бы и остаться до смерти..." - подумал он, дыша запахом загнивающих бегоний. Неожиданно зазвонил будильник. Порыв ветра поднял пыль, палые листья. Окно захлопнулось, и девочка исчезла, а он все еще стоял и ждал, пока его глаза не привыкли к настоящему, потом, опустив голову, пошел вниз по переулку и уперся в стену кладбища, у которой на стуле сидела худая женщина с большим животом. Ее босые ноги утопали в заношенных мужских ботинках. На запястьях позвякивали браслеты. Она глянула на него как на пустое место. Чуть поодаль в луже плескались два малыша, почти голые.
Мимо прошел незнакомец с угрюмым, небритым лицом, на котором были видны следы бессонницы, старившие его.
— На вас опять поступила жалоба... - сказал незнакомец женщине, окинув бесцветным сонным взглядом Христофора. - Но вам тревожиться не о чем...
— Нет, есть о чем... - сказала женщина тонким, злым голосом, не лишенным мелодичности. - Мне давно следовало уехать из этого проклятого города...
— Почему же вы не уехали?.. - спросил незнакомец и вытер вспотевшие ладони.
— Я боялась...
— Чего?..
— Не знаю...
"Боже мой, это же сирена..." - Христофор узнал жену Гомера по голосу. В замешательстве он обогнул ржавую бочку и скрылся за углом угольного сарая. Он шел и думал о странной судьбе Гомера и его жены. Снова и снова в памяти прокручивалась эта сцена у стены кладбища, будившая смутные предчувствия. Невольно представилась Кира, брошенная, несчастная в чужом городе...
"Может быть, и мне нужно было уехать из города?.." - подумал он. Настроение его лучше не стало. Путаясь в паутине мыслей, он свернул к набережной, потом передумал и стал подниматься вверх по улице...
Спустя четверть часа Христофор снова вышел на площадь, на которой все еще шумела толпа. Говорили о перевороте, хотя о политике говорить было запрещено. Люди выражали свою тревогу.
Христофор попытался обойти толпу, но его остановил узкоплечий незнакомец с худыми руками, чем-то похожий на святого, и спросил, не Христофор ли он? Вроде бы лицо знакомое. Христофор слегка смутился и неохотно признался.
— Нам надо поговорить... я живу на Острове, возле Горбатого моста, такой приземистой дом напротив гостиницы... вход со двора... спросишь Семена... и осторожнее, тут полно стукачей, некоторые даже маскироваться не умеют... - Незнакомец посмотрел по сторонам. Глаза у него косили. Христофор согласился, кивнул, продолжая сомневаться и вспоминать. Лицо незнакомца внушало недоверие, но постепенно, как сквозь туман, пробивалось какое-то чувство симпатии и расположения к нему...
Семена он знал еще по школе. Он сидел с ним за одной партой. Жили они тогда в небольшом городке и не собирались никуда уезжать, пока двоюродная сестра, которую Христофор до 13 лет возил в инвалидной коляске, не попыталась покончить с собой. Чем-то Семен ее околдовал, хотя ничего особенного из себя не представлял. Этакое преждевременно состарившееся создание не от мира сего с птичьими глазами и торчащими ушами. Уши у него были вечно красными, а в глазах стояли слезы. Еще в детстве он начал писать минутные рассказы. Писать он научился прежде, чем читать. У него был дар. Вечно скучающий, как будто утомленный, он засыпал на уроках. Такое не раз случалось. Он мог заснуть в самом неподходящем месте. Во сне он иногда говорил, потом, не просыпаясь, если судить по его застывшему взгляду, и, плавая поверх сна, писал обычно на желтоватой оберточной бумаге, точно на песке, пока пальцы не сводила судорога. Все то, что он видел во сне, ложилось на бумагу. Это были довольно путаные рассказы, неизменно драматически окрашенные, в которых всегда была осень. Христофор был уверен, что Семен станет писателем или святым. Взгляд у него был, как у святого или приговоренного. Он словно гипнотизировал. Казалось, что он видел больше, чем видят глазами. После школы Семен работал в местной газете, потом неожиданно уехал, а через несколько месяцев двоюродная сестра Христофора родила мальчика, который прожил всего несколько дней. Умер он ночью. Весь день сестра сидела заплаканная, вдыхая еще теплые испарения, исходившие от маленького, уродливого тельца, гладила и целовала его опавший живот, грудь, шею, лицо, волосы...
После похорон мальчика, по просьбе сестры, Христофор поехал в город, чтобы найти Семена и уговорить его вернуться. Семена он не нашел и остался в городе. Жил он тогда у Красных Ворот, снимал комнатку у старухи. Комнатка была узкая и тесная, как гроб, в полу щели, и ночью было слышно, как скребутся мыши. Они забирались даже в постель. Лишь спустя год Христофор разыскал Семена в приземистом сером доме на набережной. Дверь ему открыл старик в очках с темными стеклами и длинной шеей. Он проводил его по петляющему коридору к лестнице, по которой Христофор поднялся в мансарду. Выглядел Семен жутко, весь какой-то изголодавшийся, босой, в халате. На крючковатом птичьем носу мутно поблескивали очки. Щеки как будто нарумянены, складки в углах рта.
— Ужасная дыра... зимой холодно, а летом, как в аду... - Семен принужденно улыбнулся. - Я здесь сначала сойду с ума, а потом задохнусь... да ты садись...
Христофор сел.
— Рад тебя видеть... все рассказывать не хочу, невозможно рассказать все, да и врать я не могу... - Семен закусил губу и по обыкновению начал что-то бормотать себе под нос, путаясь в языках. Христофор ничего не понял и прервал его монолог, протянув письмо сестры.
— Что это?.. нет, это уже слишком... она просто сумасшедшая... извини, мне не следовало так говорить... я и уехал только потому, что не знал, как мне выпутаться из ее кошмаров... - Семен покачал головой и отвел взгляд. Вспомнилась сцена у обрыва, когда, Анна, улыбаясь, сказала ему, что беременна от него, но он знал, что это не так. Она играла. Вдруг ей стало плохо, как это часто бывает во время беременности, и она приникла к нему. Она была такая тонкая, нежная. Пальцами она коснулась его лица, взлохматила волосы, а потом начала расстегивать рубашку. Он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание и уже никогда не придет в себя...
"А как мне выпутаться из моего кошмара?.." - подумал Христофор и невидящим взглядом глянул по сторонам. За время его минутного затмения Семен исчез.
Неожиданно над бывшим домом губернатора взвился флаг. И в ту же минуту раздались выстрелы, сухо, неожиданно.
— Похоже, дело принимает серьезный оборот... - сказал мужчина в сером плаще, весь какой-то не выспавшийся и лысый.
— Похоже... - отозвался Христофор. Они обменялись взглядами, а женщина в рыжем парике побледнела и пошатнулась. Христофор подхватил ее под мышки, теплые и чуть влажные.
Перестрелка усилилась. Несколько шальных пуль залетели в толпу. Толпа тревожно замерла в неустойчивом равновесии, качнулась в одну сторону, потом в другую.
— По-моему, они сошли с ума... - пробормотал Христофор, оглядываясь вокруг, но не нашел никого, кто бы его понимал. Течение завертело и прибило его к ограде сумрачного сквера с высохшим фонтаном и бронзовой статуей, которой вороны выклевали глаза. Он прислонился спиной к ограде.
Постепенно площадь опустела. Толпа рассеялась. Издалека доносились крики, топот ног, потом все затихло, как будто он один остался в городе. Какое-то время он стоял, занятый своими мыслями. Очки у него были сдвинуты на лоб.
Где-то за сквером послышался странный утробный гул, скрежет потом глухие звуки выстрелов, как будто стреляли под землей, и топот ног.
"Опять стреляют... и опять эти люди непонятно куда бегут... похоже, что это на самом деле революция... даже интересно..." - Почувствовав головокружение, Христофор прислонился спиной к ограде и закрыл глаза. Опять он падал в этот темный, нескончаемый колодец, как и прошлой ночью. Очнулся он где-то на полпути, беспомощно озираясь.
Из арки длинного дома вышел старик интеллигентного вида и следом за ним юная, тонконогая особа с сонно-зелеными глазами и подкрашенными губами. Ее щиколотки путались в переливчатых складках длинного прозрачного плаща.
Христофор закрыл глаза и еще раз пережил это замедленное и какое-то неуклюжее падение, чем-то напоминающее обморок.
— Что там слышно?.. какие новости?.. - спросил его старик.
— Никаких... - выдавил из себя Христофор.
— А где стреляют?..
— Не знаю, кажется на набережной...
— Это надо же... даже голова разболелась... - Старик вскользь глянул на небо, угрожающе нависшее над городом и готовое пролиться дождем.
Старик ушел, и Христофор опять остался наедине со своими воспоминаниями, постепенно увязая в них, как в тине...
Деревья уже начали терять листву. Приближалась осень, дожди. Христофор оглянулся, опять услышав этот странный утробный гул. Из-за поворота улицы выехал грузовик, битком набитый солдатами, и следом за ним танки. Один, другой, третий...
Танки свернули на обочину и остановились. Из люка высунулся офицер, похожий на Христофора, как две капли воды. Таким он был много лет назад, пока будущее не обмануло его ожидания. Ресницы у него были седые, а веки подрагивали.
— Все спокойно?.. - спросил офицера кто-то невидимый.
— Спокойней не бывает... - Офицер достал пачку сигарет, закурил.
Со стороны развилки показалась конная милиция. Лошади были все пегие с выдающимися и блестящими от пота крупами. Цокот копыт, мерная поступь рысаков, внятная одному лишь такту, не разряжала, а только обостряла напряжение ожидания какой-то катастрофы. Они шли в ногу, словно у них была одна судьба.
Сигналя, конную милицию обогнал длинный черный лимузин, еще один и еще.
— Смываются... и правильно делают... - сказал офицер.
— Вы думаете, что все уже закончилось?.. - спросил Христофор.
— Думаю, да... - отозвался офицер.
"Странная революция, даже и не представлял, что все будет так просто..." - подумал Христофор и оставил эти впечатления при себе.
Грузовик остановился у сквера и оттуда, как зеленый горох, посыпались солдаты. Они взяли под охрану дом правительства.
Над площадью повис страх тишины, которую солдаты оцепления стремились разогнать и спугнуть разговорами.
Кто-то нерешительно тронул Христофора за рукав.
— Вы иностранный корреспондент?..
— Я?.. нет, что вы, я сам по себе... - Христофор окинул взглядом женщину. Высокая, лицо тонко очерченное, на щеках ямочки, глаза серые, нос с горбинкой, губы чувственные, слегка припухшие. Она была в жемчужно-сером платье, зауженном в талии и подчеркивающем формы. Его даже бросило в дрожь от внезапно возникшего желания. Он судорожно сглотнул слюну и отвел взгляд. В окне первого этажа длинного дома он увидел уже знакомого старика, который оклеивал полосками газетной бумаги стекла.
Внезапно вспыхнула перестрелка и так же внезапно прекратилась.
— Вам лучше бы оставаться дома... - заговорил Христофор. - Все еще только начинается и женщинам здесь делать нечего...
— Вы так думаете?.. - Незнакомка пожала плечами, мимолетным, мягким движением убрала волосы с лица и не без смущения взглянула на него. В ее ушах звякнули сережки, словно маленькие колокольчики и на миг он утонул в ее глазах.
— Почему вы так смотрите на меня?.. - спросила незнакомка.
— Не знаю... - прошептал Христофор одними губами, увидев в воздухе перед собой ларек, в котором торговали морсом, и смеющееся лицо девочки 13 лет с тощими косичками.
Незнакомка отступила на шаг, потом резко повернулась и пошла через площадь.
— Куда вы?.. площадь простреливается... - воскликнул Христофор и, путаясь в паутине воспоминаний, устремился за ней. Выстрелов Христофор не услышал. Выронив портфель, он рухнул на асфальт. Портфель расстегнулся. Бумаги, подхваченные ветром, полетели над площадью.
— Что там?.. - спросил офицера кто-то невидимый.
— С набережной стреляют... - закричал офицер.
— Их много?..
— Не знаю... - Офицер глянул на Христофора, перевел дыхание и захлопнул люк.
Христофор лежал ничком, нелепо вывернув голову. В руке он сжимал сломанный зонт. Глаза его были открыты, а щеки алели, как будто он стыдился того, что с ним произошло...
3/26/01