жертва любви

Ю.ТРЕЩЕВ

Жертва любви
повесть

г



З
а окном шел дождь. Остров и излучина реки лишь смутно угадывались, укрытые зеленовато-серой пеленой мороси. Взгляд Марии скользнул по полустертому фасаду речного вокзала, поднялся чуть выше, обогнул гнилой пруд, болотистую низину с горбатым мостиком, перебежал унылый дворик и остановился на обшарпанном венском стуле, стоящем на террасе, ножки которого утопали в ворохе мертвых листьев. Накинув на голые плечи плед, Мария включила радио. Передавали последние известия, не очень утешительные. Она убавила громкость и заглянула в детскую комнату. Аркадий распеленался и сучил ножками, как будто карабкался по нескончаемой лестнице, стоящей на земле и касающейся неба, как во сне Иакова, сына Исаака и Ревекки, внука Авраама, родоначальника 12 колен Израиля. Мария стала пеленать сына, и вдруг он залепетал что-то на языке ее родителей. Мария невольно отступила. Она ни слова не смогла ему сказать, лишь умильно улыбалась. И ведь ничего особенного не произошло, у младенцев есть способность объясняться на любом языке. Они, как музыкальный инструмент, на котором играет Дух Божий...
Родители Марии, евреи, умерли в ссылке, не устроив ей будущего. Дядя Август в тайне от всех взял на себя ее содержание и воспитание. Он научил ее скучать, держать прямо спину и штопать носки. Судья в отставке, он был просто копией отца Марии, но попроще, не избалованный вниманием и славой. Всю жизнь он проработал судьей, хотя мечтал стать писателем, как брат, который только и жил, чтобы писать, и от которого после смерти не осталось ни книг, ни даже могилы. По ночам, когда дядю Августа мучила бессонница, он писал одноактные пьески с тремя или четырьмя персонажами и всегда с плохим концом, материал для которых брал из судебных архивов. Писал он просто, без особой выдумки, раздувая мелкие происшествия до размеров трагедии. Свои пьески он ставил в клубе для узкого круга знакомых и дев пенсионного возраста с усталыми глазами и скрюченными артритом пальцами. Девы смеялись и кусали губы. Он возвращал им воспоминания. Собирались они по пятницам на чердаке бывшего дома губернатора, приспособленного под дом культуры. Ничего другого им жизнь не оставила, кроме старости и этих собраний на седьмом небе, куда они добирались на жутко скрипящем подъемнике.
В 70 лет у дяди Августа развилась слоновая болезнь, и ему стало трудно ходить. После посещения доктора и его неубедительных утешений, он нанял сиделку. Это была унылая дева, неопределенного возраста и происхождения. По бумагам она была русская, но родилась в Польше. Ее родители исчезли во время немецкой оккупации, и свою жизнь она провела в поисках их следов, переезжая из города в город и все дальше удаляясь от польской границы. С девой дядя Август чувствовал себя лучше. Немощное существование так горестно. Дева спасала его от тоски, а он учил ее слушать шум дождя и пить портвейн, в чем, безусловно, не было злого умысла. Иногда он путешествовал с ней по своим пьесам, содержание которых, даже еще ненаписанных, знал на память. Осенью у девы завязался роман с одним поэтом, затерявшимся в толпе знаменитостей. Роман этот расцвел в один день. Таковы странности любви. Утром они познакомились, а вечером он вошел в поток прохожих, и поток унес его. Был, и нет его. Что такое мужчина, если не видимость. Именно как видимость он и поразил ее. Долгими зимними вечерами она рассказывала Марии об этом злосчастном дне, копируя стиль дяди Августа. Это было не единственное ее любовное переживание. Когда-то дева была красивой женщиной и могла бы жить иначе, чем жила, не совсем плохие люди ее окружали, но мужчины оказывались не такими, как ожидалось и все ее романы были несчастливые. Вспоминая прошлое, она волновалась, если судить по затрудненному дыханию и по тому, сколько раз за вечер медленно, с похоронной торжественностью она подходила к заветному буфету, где дядя Август хранил портвейн. От вина у девы кружилась голова, и ее рассказы становились более откровенными. Иногда она замолкала и всматривалась в бледное личико Марии, на котором поблескивали, меняя цвет, глаза, как окна в лучшие миры, постепенно тускнеющие. Слушая пространные и расплывчатые откровения старой девы, Мария впадала в оцепенение, из которого ей не хотелось возвращаться. Закрыв глаза, она парила в какой-то ложной призрачности среди птиц, облаков и тысячи тысяч ангелов, прикрывающих лица и ноги крыльями. Ветер дул ей в спину, того ветра она и держалась, и летела, опьяненная высотой и тишиной, в которой Бог творил свое дело. И вдруг ее охватывал страх. Не находя никакой опоры, она падала в какую-то бездонную яму. Падение вызывало у нее тошноту, и она приходила в себя. Дева все еще что-то рассказывала низким грудным голосом и вздыхала, поглаживая сухими шершавыми пальцами обивку кресла. Лица ее не было видно. Казалось, она спала и разговаривала во сне.
Дева научила Марию воображать о мужчинах и, ложась в холодную постель, Мария как будто на угли ложилась.
Весной случилось несчастье. Дева провалилась под лед, переходя в темноте через заснеженную низину, простудилась и умерла. Вскоре умер и дядя Август. Ей пришлось окунуться в мир, населенный не героями из пьесок дяди Августа, а совершенно незнакомыми и не совсем понятными ей людьми, которых породил неизвестно кто. Одно время она работала в выставочном зале, потом устроилась в библиотеку, где и встретилась с Плискиным, известным историком. Плискин знал Марию, когда она была еще ребенком. Мария рассказала ему историю отца, в изложении дяди Августа. Плискин проявил сочувствие и пригласил Марию к себе. В тот вечер у него были гости: Роман и какой-то старик, чем-то похожий на Данте. Погруженный в свою усталость, старик полулежал в кресле у окна с обвисшими по краям гардинами палевого цвета, тупо упершись взглядом в вывеску, которая раскачивалась на ночном небе, кажущемся пустым и выцветшим, а Роман слушал патефон, перебирая пластинки Апрелевского завода. Увидев Марию, он на миг замер. Мария поразила его своим видом: тоненькая, грациозная, в облегающем платье, зауженном книзу и в ботиках на меху. Мысленно он дорисовал ее облик и поместил в свою картину, которую писал уже несколько лет. Сквозь улыбку он увидел, как Мария вошла в картину, поблескивая очками. Это был первый слой. За ним просматривались другие слои различной давности и другими персонажами, от которых остались только фрагменты, подобно тому, что остается от сна в глазах. Ближе к полуночи, стряхнув с себя оцепенение, Роман вызвался проводить Марию. Сначала они шли вдоль реки, потом через болотистую низину, обогнули пруд, протиснулись сквозь толпу у касс кинотеатра, заглянули в питейное заведение у казарм, выпили красного вина и направились к длинному и довольно мрачному дому, с крыльями флигелей. Путаясь в ключах, Роман открыл дверь черного хода, обитую ржавым железом. Мария испытывала смешанные чувства, когда шла следом за ним по нескончаемым коридорам и лестницам, спускающимся во мрак, куда взгляд не в силах был проникнуть. В преисподней этого дома у Романа была мастерская, и он предложил Марии позировать ему. Она согласилась. Роман шел чуть впереди. Иногда он оборачивался, и что-то говорил, но Мария ни слова не понимала и испуганно содрогалась от прикосновений обступивших ее серых стен, словно покрытых потом. Наконец они пришли. Роман включил свет. Какое-то время Мария с любопытством разглядывала картины, которые занимали все стены мастерской, и глаза ее меняли цвет, как цветы на холоде...
Точно такие же глаза были и у Аркадия, который надув на губах пузырь, затих. Скосив глаза, он разглядывал отражающиеся на поверхности пузыря картины отца. Пузырь лопнул. Удивляясь, он снова надул пузырь...
 
* * *

За окном все еще шел дождь. Стекла запотели. Поверхность ровная, нетронутая, лишенная двусмысленного блеска и прозрачности. Мария рассеянно и безотчетно провела ладонью по стеклу и увидела террасу, пустой стул, утопающий в ворохе мертвых листьев, и длинный, полустертый сумерками фасад дома, из арки которого вышел Роман и побрел через двор, забредая в лужи и оглядываясь по сторонам. В темноте у лестницы его кто-то остановил. Мария вытянулась и привстала на цыпочки, но увидела лишь тень незнакомки. Тень нерешительно качнулась. Словно сопротивляясь искушению, незнакомка сделала шаг вперед. Сердце у Марии сжалось, когда она узнала Анну, жену Плискина.
Эпизод как в театре. Мария в темном зале, а Роман и Анна за неяркими огнями рампы. Анна была с собакой, которую она держала на поводке. Стройная, похожая на иностранку, в облегающем плаще с разрезом, волосы собраны в узел на затылке. Передав Роману какой-то пакет, Анна пошла к арке, осторожно ступая по палой листве и обходя распростертые лужи. Все еще под впечатлением от увиденной сцены, неявно предполагающей некую развязку, Мария задернула гардины.
Между тем, Роман поднялся по лестнице на террасу, затем на второй этаж, повернул налево по коридору. Мария открыла ему дверь. Он вошел.
— Зачем она приходила?.. - спросила Мария, окинув Романа быстрым, пытливым взглядом и пересиливая невольную дрожь.
— О чем ты?.. - Роман сбросил плащ. Пакет упал на пол. - Ах, это... она еще совсем ребенок и сама не понимает, что просит... я не бог... а как там наш маленький гений?..
— Спит...
— Устал ужасно... - пробормотал Роман наполовину во сне.
— Ты даже не поцеловал меня...
— Да?.. - Он смутно улыбнулся уже из сна и лег на свою половину кровати. Он лежал, прикрытый лоскутным одеялом, лицо бледное, вытянутое, небритое, под глазами желтоватые тени, губы синие, точно у трупа, а Мария беззвучно плакала над ним и начинала ненавидеть картину, которую он писал уже не один год, пытаясь вместить в нее все, что отыскивал в своих воспоминаниях, как в чужих снах.
В окно сочился слабый свет утра, а Мария все еще плакала, и взывала к Богу. В ответ она слышала лишь глухие утешения.
Шел дождь...

* * *

Прошло семь лет.
Все то же тусклое, серое небо висело над городом, и уже неделю Роман пропадал в мастерской. Мария накинула на голые плечи плед на манер античной тоги и, послонявшись по комнате, включила радио. Минуту или две она слушала последние известия, потом убавила громкость и заглянула в комнату сына. Аркадий спал и что-то вышептывал во сне. Мария подоткнула одеяло, легко, не без ласки, коснулась рукой его лба и вышла.
По радио все еще передавали последние известия. Кутаясь в плед, Мария прилегла на свою половину кровати. В полночь, под звуки гимна она заснула. Иногда она вздрагивала во сне и как будто скулила или задыхалась. В темноте сна она искала и не находила Бога, пока не вспыхнул свет. Она близоруко сощурилась. Роман сидел на своей половине кровати в носках и в рубашке, хмуро уставясь на нее.
"Просто копия дяди Августа..." - подумала Мария.
Как-то Мария проснулась среди ночи с ощущением, что на нее кто-то смотрит. В окно заглядывала луна и все преображала. Вещи имели какой-то необычный вид, даже цветы. Они как будто шевелились и вздыхали. Ей стало страшно. Она откинула одеяло и выбежала в коридор. Дверь в комнату дяди была приоткрыта, и оттуда доносились странные звуки: вздохи, стоны. Комната была залита неверным уличным светом. Дядя был не один. Он на миг оторвался от незнакомки и с изумлением глянул на Марию. Она была похожа на маленького ангела в белой ночной рубашке с крылышками рукавов. Ей было 13 лет. Крылышки затрепетали. Закрыв лицо руками, Мария отступила. После смерти жены, дядя Август утешался уличной любовью и пил, пытаясь найти в этом какое-нибудь спасение. Иногда он возвращался заполночь, и разума у него было не больше, чем у иных младенцев или стариков, которые слишком много мнят о себе. Проводив незнакомку, дядя заглянул к Марии. Выглядел он ужасно и вел себя так, как будто Мария ангел, посланный ему небом, чтобы избавить от мучений этой жизни, полной обмана и предательства. Кусая губы и тяжко вздыхая, он поведал Марии о том, что его мучило и искушало. Он рассказал ей всю свою жизнь, как если бы она уже закончилась. Он наговорил много лишнего, о чем лучше было бы умолчать...
В окно уже заглядывало утро. Дядя Август задремал, а Мария, послонявшись без дела, стала штопать его носки. Она штопала носки и думала о дяде Августе, о родителях, потом о себе.
— От твоих родителей пришло письмо... - сказал вдруг дядя Август каким-то не своим голосом.
— Ты это серьезно?..
— Вполне...
С некоторых пор у дяди открылся дар - он предвидел и подозревал нечто вскоре случающееся. В ночных видениях перед ним как будто раскрывалась книга, и он читал, не переворачивая страниц и не своим голосом. Но не все он мог прочесть. Некоторые страницы в книге были вырваны. Так он говорил.
Мария спустилась вниз и нашла в почтовом ящике письмо от родителей, которых сослали в Сибирь по доносу. Вся в слезах, она читала и перечитывала письмо. Ей казалось, что она слышит голос матери, ее наставления, а дядя Август молчал. Он не сказал Марии о том, что пока шло письмо, ее родители успели умереть. Они погибли в одну ночь. Смерть погубила в ту ночь и начальство, и прочих заключенных. Уцелели лишь собаки, которые стали волками, а птицы заранее перелетели на другое место. Птицы, как и крысы, чувствуют будущее.
— Пойду-ка я посижу на террасе, что-то мне по себе... - дядя Август поцеловал Марию в лоб и ушел. Ушел и не вернулся. Мария нашла его на могиле тети уже окоченевшего. Он умер во сне, когда человек наиболее уязвим. В рубашке и заштопанных носках он сидел, привалившись спиной к ржавой оградке. Кто-то уже успел снять с него брюки и сапоги. Точно таким Мария и увидела Романа. С трудом сдерживая слезы, она вышла в коридор. В ванной комнате она проглотила несколько таблеток одну за другой, потом тупо глянула в зеркало, как будто это была дверь. На миг она заглянула за эту дверь, и ее вырвало.
"Боже мой, какая же я идиотка..." - подумала она, когда вернулась туда, откуда вышла и где не хотела больше жить. Мысли ее смешались и застыли на одном месте. Какое-то время она была просто несчастной женщиной. Из окна доносились завывания ветра, лай собак. Немного успокоившись, она заглянула в комнату Аркадия. Он спал, переносясь по воздуху из одного сна в другой, как доктор Фауст и другие, менее известные люди, и даже не подозревал, какой Мария избежала опасности...

* * *

До причала Аркадий проделал путь пешком. У причала его ждала Ада, ангел с голубыми глазами, золотистыми локонами и голосом сирены. Аркадий помог ей забраться в лодку, и они поплыли, миновали мост, развилку, песчаную отмель. Лодка закачалась на открытой воде. Внезапно с безумным ревом на лодку обрушился шквал. Резкий удар подбросил лодку. Оглохший от шума в ушах, в каком-то оцепенении, будто все это происходило с кем-то другим, Аркадий увидел испуганное личико Ады, ее взметнувшиеся руки и погрузился в темноту, в которой постепенно прояснилась песчаная отмель и тело Ады. Она была похожа на куклу, но грязь на платье и на теле, была настоящая, и песчаная отмель и пена. Аркадий потряс Аду за плечи. Она не дышала. От отчаяния и страха он разрыдался и очнулся. Увидев оборванную портьеру, разбросанные игрушки на полу, знакомые тени деревьев на стене, он улыбнулся сквозь слезы, потом вытер нос и утешился, но заснуть не смог. Он лежал и смотрел на луну, подвешенную к потолку неба вроде лампады. На стене шевелились тени, иногда трогая портрет деда Августа. Глаза его поблескивали, как живые. Казалось, он следил за Аркадием из другого мира, а Аркадий следил за ним, потом перевел взгляд на муху, попавшую в картину. Взгляд его скользнул дальше по стене и застыл. Он услышал за стеной плачущий голос матери. Откинув одеяло, он встал и, шлепая босыми ногами, вышел в коридор. Дверь в комнату матери была приоткрыта. Он приник к щели. Лица Марии он не видел, лишь нечто взволнованное, говорящее, и с быстрыми жестами. Косноязычный, как Моисей, Роман отмалчивался, чтобы не пришлось сожалеть о сказанном. Он сидел, сгорбившись, как если бы хотел спрятаться в самом себе. Лицо его было пустым, точно у манекена, и все доводы Марии тонули в этой пустоте.
— Да, ты гений, а я дура, потеряла столько лет жизни...
— Давай обсудим все это завтра... в том числе и твои ревнивые фантазии... - Роман пробормотал еще несколько невнятных слов наполовину во сне и улыбнулся уже из сна.
— И не улыбайся так, меня бесит, когда ты так улыбаешься... - воскликнула Мария.
Аркадий присел на корточки у окна, ожидая, чем все это кончится.
Снова начался дождь. Склонив голову вниз и набок, Аркадий рассеянно следил за сползающими по запотевшему стеклу каплями. Он постепенно погружался в свои грезы, которые имели странную власть над ним...
Стук захлопнувшейся двери заставил Аркадия вздрогнуть. Все, что грезилось ему, отступило и исчезло: и полоса низкого морского берега, меняющегося на глазах, и шум моря, напоминающий гул встревоженных голосов, в котором улавливались только отдельные фразы, пронзительно отчетливые, как крики чаек.
Сонно моргая, Аркадий заглянул в комнату матери. Отца в комнате уже не было. Он ушел. Мать сидела на кушетке, зажав руки между колен, и плакала.
"Почему она плачет?.." - подумал Аркадий, изо всех сил сдерживая слезы. И все же он расплакался и забился в свое убежище под лестницей с картой, подзорной трубой и другими мелочами, нужными путешественнику. Отсюда он отправлялся в крестовые походы на Иерусалим по суше или по воде, освобождать от арабов Гроб Господень. Час или два он лежал на продавленной кушетке наполовину во сне и бормотал какие-то отрывочные фразы, среди которых можно было различить слово Ада.
В первый раз Аркадий увидел Аду на детском утреннике. Он дернул ее за косу, а она ущипнула его, и показала язык. Так они познакомились. Потом они загорали на пляже среди пальм и каких-то экзотических растений, купались и играли с дельфинами, а ночью он все это записал в тетрадь, каждый ее вздох, как стихи, правда, иногда ему не хватало слов. Слова увиливали, ускользали и в записях оставались лакуны, которые он заполнял многоточиями...
Аркадий полистал свои записи, потом шумно вздохнул, глянул в окно, напоминающее иллюминатор и очутился совсем в другом месте. Перед ним, на сколько хватало глаз, тянулась пустыня вод. Волны, перемешанные с ночью, сонно плескались у его ног, оставляя пену меж камней. Воды постепенно светлели. Стали различимыми мелкие водоросли, рыбы, среди которых он увидел Аду. Не веря своим глазам, он спустился к ней по обрывистому берегу, судорожно хватаясь за ветки олеандров и миртов с красными, розовыми и белыми цветами. Камни с шумом осыпались в воду, испугав Аду. Она быстро глянула на него и побежала по воде, оставляя за собой зыбкий, высыхающий след ряби...
Аркадий еще раз шумно вздохнул уже наяву, где он был ребенком, ощупью бредущим по коридору, потом по лестнице черного хода. У него были рыжие волосы, как у отца и он был в заштопанных носках и в рубашке. Начинало смеркаться. На улице не было ни души. Он перебежал улицу и пошел по шаткому дощатому настилу к пристани. Миновав полузатопленную лодку, прикованную к свае ржавой цепью, он приостановился, помедлил, потом разделся и бросился в воду. Он плыл и боялся, что не доплывет до острова. Наконец сквозь сквозистую поросль он увидел одиноко стоящий дом, в котором жила Ада. Дом казался необитаемым. Это его несколько удивило. Оступаясь на острых и скользких камнях, он вышел на берег, поднялся на террасу и, опасливо, не без гнетущих предчувствий, заглянул в окно. В складках темноты обрисовалась фигура отца Ады. Он как-то странно раскачивался и поворачивался. Дверь была не заперта, и Аркадий вошел в дом, слепо ощупывая темноту, повернул налево, потом направо и отступил, наткнувшись на висящего в петле отца Ады. Плискин пытался что-то сказать, но лишь ловил ртом воздух. Аркадий почувствовал озноб, а потом жар, как будто его затопила ледяная вода. В каком-то оцепенении он тупо глядел на самоубийцу. Неожиданно веревка оборвалась, и Плискин встал на ноги. Какое-то время он стоял, весь, дрожа и шатаясь, потом со стоном шагнул к Аркадию, в последних судорогах обнимая и увлекая его за собой в темноту. В ужасе Аркадий закричал. Он не помнил, как очутился дома. Очнулся он в своей кровати. Было уже утро другого дня. Все еще шел дождь. Аркадий попытался снова заснуть, но не смог. С неожиданной внезапностью перед глазами всплыл отец Ады с затянутой на горле петлей. Аркадий зажмурился и позвал мать. Путаясь в словах, он рассказал ей о том, что увидел на острове. Мария не придала значения его рассказу. Она торопилась на работу. Уже в трамвае она прочитала некролог в утренней газете. Плискин, известный историк, покончил с собой. Сердце сжалось. Она уронила газету. На фотографии в газете Плискин был не такой, как на самом деле: невзрачный, неуклюжий, чем-то похожий на Дон Кихота. Плискин не вынес ареста и допросов. Под следствием он оказался в связи с комментарием к истории библейского героя Давида, который, усмирив всех войной, имел самое процветающее царство в мире, однако, охваченный искушением, исчислил свой народ, чтобы оценить силы царства больше по многочисленности народа, чем по милости Божьей, и когда это случилось, ему был послан ангел сказать о трех карах за это деяние и предложил выбрать одну из них: трехлетний голод, трехмесячное скитание в качестве беглеца и трехдневный мор. Давид избрал трехдневный мор, и умерло 70 тысяч человек.
Вот этот комментарий:
"Для истории мы только жертвы, которых она исчисляет количеством и помнит лишь имена убийц и тиранов..."

* * *

Время шло. Иногда оно останавливалось, как стенные часы, что висели в гостиной, и  как будто осматривалось, замечая перемены. После развода Мария убрала все вещи Романа, под лестницу и накрыла их простыней, как саваном, чтобы они не подглядывали за ней, но от мыслей о Романе она не могла спрятаться. Ночью, когда она спала на его половине кровати, он обнимал ее, и говорил о том, что осталось невысказанным, иногда довольно грубо. Она видела Романа таким, каким его сохранил пожелтевший от времени снимок. Он только что вернулся из песков Средней Азии и местный фотограф снял их у портика входа в городской парк на фоне толпы, разогнанной ураганным ветром и ливнем. Они промокли до нитки и укрылись в дупле раскидистого вяза между двумя наростами, как в склепе, где провели ночь и зачали свое единственное дитя...
Ночь растеряла свои звезды и Мария проснулась с мыслью, что во сне она плакала и думала не о Романе, а о Воронове. Она знала Воронова с детства, одно время даже была влюблена в него, но он исчез куда-то, а потом появился Роман. Послонявшись по коридору, в чем была, Мария заглянула в комнату Аркадия. Он спал и улыбался во сне. Она осторожно прикрыла дверь.
Весь день Мария провела в библиотеке среди книг. Было уже около девяти часов. Уронив очки, она глянула в окно. Сквозь сумеречную полутьму еще просвечивал закат, рассыпая над городом фиолетовые и бледно-красные цветы.
Прежде чем уйти, Мария еще раз перечитала комментарий Плискина к истории Давида с добавлениями Воронова, читала и чего-то боялась, колебалась и разубеждала себя. В добавлениях к комментарию как будто затаился тихий смех Воронова, и этот смех говорил о чем-то большем. Ее уже всю трясло, в ушах стоял звон, стучало в висках. Одно время по городу ходили слухи, что Воронов был безнадежно влюблен в жену Плискина и в приступе депрессии и истерии написал на него донос, после чего скрылся.
— Все это слухи, слухи и ничего больше... - прошептала Мария, заслоняясь от видения. Жена Плискина вдруг предстала перед ней. Она была почти на 30 лет моложе Плискина. Смуглая, стройная, лицо бледное, вытянутое, волосы цвета соломы. Она травила волосы перекисью. Мария провела рукой по глазам. Вспомнилось, как она столкнулась с Вороновым на лестнице, когда в подъезде внезапно погас свет. В кромешной тьме она медленно спускалась по ступенькам лестницы, держась за перила, и вдруг кто-то обнял ее. Она вскрикнула. В ту же минуту вспыхнул свет, и она увидела перед собой Романа. Лишь когда он заговорил, она поняла, что обозналась. Это был Воронов...
На улице уже царили сумерки, когда Мария вышла из библиотеки. Какое-то время она шла, даже не зная, куда идет, потом опомнилась и повернула назад, свернула в переулок, миновала аптеку, пивную, где у дяди Августа был свой столик и куда иногда заглядывал Роман, вскользь глянула на грязные окна, на облупившуюся вывеску, и пошла дальше. По узкому мостику она перешла на другую сторону болотистой низины. У пруда ее ждала Регина, соседка. Она жила этажом ниже. Это была довольно привлекательная женщина неопределенного возраста с чувственным лицом и крашенными хной волосами.
— Роман приходил... - заговорила Регина. - И он был не один, с какой-то девочкой...
— Вот как?.. - Мария приостановилась и принужденно улыбнулась. В сквозистой поросли она увидела Воронова. В ту же минуту он исчез. Он появился уже в подъезде. Пока Мария путалась в ключах, он поцеловал ее в шею.
— Ты не пригласишь меня к себе?.. - спросил он шепотом.
— Нет, не могу, сын дома... - Мария закрыла дверь и, не раздеваясь, прошла в свою комнату. Какое-то время она рассматривала семейный портрет. На фотографии она была в облегающем платье, зауженном книзу и в ботиках на меху, такая счастливая. Комок подступил к горлу. Захотелось вернуться в прошлое. Чувствуя, как ее охватывает и душит безысходное отчаяние, точно слепая, она стала раздеваться. Расстегнув блузку, она обернулась. Показалось, что кто-то смотрит на нее из темноты. Аркадий сидел на кровати, привалившись к стене.
"Просто копия Романа... и нос его, точно такой же, с небольшой горбинкой, и губы... пожалуй, нет, губы мои и подбородок... а глаза его, такие же сумасшедшие..." - подумала Мария и спросила:
— Ты что здесь делаешь в темноте?..
— Ничего... - пробормотал Аркадий, как-то нелепо улыбаясь. Мария села рядом с ним. Когда она попыталась его поцеловать, он отстранился, и убежал.
Мария подошла к подслеповатому зеркалу. Минуту или две она разглядывала себя, потом слегка приподняла грудь, тронула живот, провела руками по бедрам, тщетно пытаясь осознать себя такой, какой видел ее Роман в той давней жизни, от которой осталось лишь несколько писем и пожелтевших снимков.
Мария заглянула в комнату сына. Кровать была смята, но Аркадия не было в комнате. Она накинула на плечи плед на манер тоги и вышла на террасу. На город уже опускались сумерки. Зажглись уличные фонари. Они напоминали изогнутые стебли лилий с желтыми венчиками. Послышался чуть внятный шепот. Чьи-то тени, смеясь, скользнули в сквозистой поросли, играя с птицами и ангелами. Мария смахнула со стула ворох мертвых листьев и села. Именно там, куда она тупо, сквозь слезы вглядывалась, вдруг увиделось лицо незнакомца. Она испуганно замерла и в ту же минуту улыбнулась, узнав Воронова. Он попытался обнять ее. Она отстранилась. Воронову не удалось преодолеть ее отчужденность, которой она окуталась, и он надолго умолк. Когда молчание стало тягостным, Воронов сделал ей предложение. Мария промолчала, лишь улыбнулась уголками рта и как-то странно огляделась, словно все вокруг было одним лишь воображением.
— Что ты молчишь?.. - Воронов заглянул ей в лицо.
"И что таково он нашел во мне?.." - думала Мария. Щеки ее пылали. Она все еще не решалась взглянуть на Воронова. Он поцеловал ее руки. Ладони у нее были мягкие и влажные, пальцы едва заметно подрагивали...

* * *

Было уже заполночь. Мария разделась и легла в постель на половину Романа и затаилась в своих мыслях, как улитка в раковине.
"Нет, ничего у меня не получится с ним... и что я скажу Аркадию?.." - На черной лестнице послышался шум. Она встала, накинула на голые плечи плед. Открыв дверь, она увидела перед собой Воронова.
— Ты что здесь делаешь?.. уходи... - Стыдясь своей наготы, она прикрыла грудь руками. - Нет, останься... - У нее вырвался короткий смешок. Она провела Воронова в свою комнату и закрыла дверь на задвижку...
Воронов ушел. Мария перебралась на свою половину кровати и заснула с улыбкой. Проснулась она вся в холодном поту, когда откуда-то из темноты вдруг появился Роман, худой, бледный и какой-то потусторонний. Посмотрев на нее с упреком и с жалостью, он исчез. В окно уже заглядывало утро, а Мария все еще лежала и плакала. Услышав шаги Аркадия в коридоре, она утерла слезы, и позвала его.
— Мне нужно с тобой поговорить... только не пугайся, ради Бога... садись... - Мария указала Аркадию место на постели на половине Романа. Аркадий сел и смущенно потупился.
— Ты, не против, если я... как бы это сказать... - Мария поправила бретельку ночной рубашки, изо всех сил стараясь скрыть свои чувства. - Разумеется, если ты против...
— Нет, я не против... - Аркадий встал.
— Боже мой, я чувствую себя, чуть ли не преступницей... - Мария провела ладонью по лицу и глянула в окно, на излучину реки, на остров. - Между прочим, он из вполне приличной семьи, очень приятный и воспитанный человек... и далеко не урод... ну, что ты молчишь?.. - Мария обернулась. Аркадия в комнате не было...

* * *

Над городом висело серое, безрадостное небо. Час или два Аркадий провел в полузатонувшей лодке, прикованной ржавой цепью к причалу. Он сидел, свесив босые ноги в воду. Лодка едва заметно покачивалась, точно какое-то морское чудовище с чешуйчатыми боками. Аркадий любил мать. Эта любовь последнее время вызывала странную неловкость в их отношениях и какие-то путанные и дурные мысли, от которых ему становилось не по себе. Он качнул лодку, потом разделся, соскользнул в воду и поплыл. Ветер был попутный. Он плыл к острову, где жила Ада. Оступаясь на острых и скользких камнях, он вышел на берег. Дом казался нежилым, двор весь зарос травой, окна заколочены. Аркадий обошел дом, заглядывая в окна. Никого. Недоумевая, он заглянул под крыльцо, где обычно спала собака. Собаки не было.
"Странно, такое впечатление, что все уехали... или умерли?.." - подумал он и услышал шум за спиной. Он пугливо обернулся. У сарая стоял высокий и худой старик в кителе полковника, с лопатой в руках. Старик был героем войны. На улице на него указывали пальцем, это, мол, тот самый, и шептали, что он до сих пор хоронит своих мертвецов.
От старика Аркадий узнал, что Ада уехала в город к тетке, оперной диве, а часть дома снял под мастерскую художник. Пятясь, Аркадий отступил к воде. Спустя полчаса, он уже шел по бульвару, забредая в лужи, а душа его блуждала сама по себе. Иногда она возвращалась и наполняла его смятением и беспокойством. У длинного дома с башенками по углам Аркадий в нерешительности приостановился. В подвальном этаже этого дома у отца была мастерская. Несколько оступистых ступенек вниз и Аркадий наткнулся на стену темноты, в которой постепенно проросла дверь, обитая ржавым железом. Он перевел дыхание и постучал, потом еще и еще. Дверь приоткрылась с истерическим взвизгом. На пороге обрисовалась тонкая и гибкая фигура девочки. На вид ей было 13 лет, не больше.
— Ага, кто к нам пришел... - долетел из темноты голос отца. Пляшущей рукой Роман снял очки от близорукости и в замешательстве улыбнулся. - Да тебя просто не узнать, так вырос...
Повисла пауза. От неясных предчувствий и безотчетного страха перед какими-то переменами у Романа сдавило сердце.
— Ну, входи, чего ты ждешь, конца света... - сказала девочка и потянула Аркадия в темноту. Аркадий вошел, оглядываясь. Почти 7 лет он не был у отца. Комната, куда он вошел, была длинная и узкая, с убогой, неприглядной мебелью. Взгляд его скользнул вдоль голой стены в подтеках, сумеречная затемненность придавала им очертания, напоминающие фигуры кающихся грешников в ризах, чуть задержался на черном диске радио выпуска 1953 года, потом на картине, стоящей лицом к стене, заглянул в подслеповатое зеркало, миновал диван, столик с остатками ужина, тронул герани в странноватой вазе с узким горлом, уже ослепшие, огрызок яблока и остановился, наткнувшись на гамак, покрытый лоскутным одеялом, над которым трепыхались приколотые булавками листки, точно бабочки.
Пока Аркадий осматривал комнату, Роман думал:
"Просто так он бы не пришел... может быть, что-то случилось с Марией?.. он стал так похож на нее... только глаза мои... то же, наверное, считает меня неудачником... так оно и есть, увы..." - Заметив, что Аркадий с недоумением разглядывает гамак, Роман пояснил:
— В гамаке мы от муравьев спасаемся... да, познакомься, это Юлия... - Роман обернулся к девочке, которая сидела у зеркала и расчесывала волосы. - Она полька, но родилась в Литве... между прочим, она тоже пишет стихи, правда, немного путанные, как и вся наша жизнь... ну, что молчишь?..
— А что говорить?.. - Аркадий смущенно глянул на Юлию.
— Надо тебя с Маратом познакомить... - заговорил Роман после довольно продолжительного молчания. - Иногда он бывает на Волхонке... там, в подвальном этаже есть небольшой зальчик, где он читает свои стихи...
Марат был другом юности Романа. Они мечтали завоевать этот город. Оба были молоды, в расцвете лет, по внешности Донжуаны, но женщинами они не интересовались. Это факт. Они не позволяли себе отвлекаться. Целиком и полностью они отдавались вкрадчивой и сладостной игре слов, звуков, видений, иногда даже сливались с видениями, а видения сливались с реальностью. Судьба то возносила их, то сбрасывала в пропасть. В конце концов, Роман заклеил себе уши воском, чтобы гомеровские сирены незаметно не овладели им окончательно, и сжег все свои творения в тазике, в котором дед мыл голову, когда красил волосы. Он внял настойчивым просьбам деда и поступил на исторический факультет университета. Учился он не долго. И здесь его постигло разочарование. Надежды улетучились, как дым. Он возомнил себя Цезарем и осмелился в присутствии декана заявить, что историю делают обыкновенные люди, а не тираны. Декан вызвал Романа к себе. Роман пришел бритый, как каторжник. Декан напомнил наглецу, кто его дед и чем Роман ему обязан, но он настаивал на своей идее, приводил факты. Декан выслушал его и выставил за дверь, а дед вкатил ему несколько пощечин. Роман медленно отступил, повернулся и выбежал из комнаты. Уже на улице он заплакал. Он был поражен и обескуражен. Он даже не мог представить себе, что дед позволит себе ударить его. Поведение деда всегда определяла логика, и наказание было соразмерно поступку, но в данном случае дед отдался порыву. Роман глубоко вздохнул и попытался успокоиться. Слезы душили его. Он был так унижен. У него было такое ощущение, что все его предали. Ощутив слабость и привкус крови во рту, он опустился в траву. Это был безумный день. Утром он проснулся вместе с птицами. С тех пор кем он только не был, был даже паромщиком, перевозил людей и скот с одного берега на другой. Когда паром унесло наводнением, он стал просто бродягой, отрастил себе волосы и бороду, питался травой, чуть не умер от истощения. Все это сделало его человеком, наделенным привычками. И зачем было так мучить себя?
— Думаю, он все еще там, если гомеровские сирены не свели его с ума... - Роман глянул на Аркадия. Его вид внушал опасения. - Какие-то неприятности?..
— Да нет, все хорошо... - Аркадий покраснел и отвел глаза.
— И кто он?.. - спросил Роман. Он уже догадался, что привело Аркадия к нему. Мария выходит замуж. В этом все дело.
— Воронов... - Аркадий шумно вздохнул, словно избавляясь от некой опасности. Ему было тяжело и неприятно говорить на эту тему.
Повисла пауза.
"Похоже, что он любит мать... и не просто любит... надо найти какую-то ложь, чтобы помочь ему выбраться из этой преисподней... мальчик тонкий, чувствительный, будет биться головой об стену и рвать на себе волосы, но вряд ли это поможет... однако, вид у него убийцы..." - размышлял Роман. Он испытывал чувство вины и терзался сомнениями.
— Что ты на меня так смотришь?.. я не Бог... когда-нибудь это должно было случиться... - Роман принужденно улыбнулся. Что ему оставалось? Улыбаться и делать хорошую мину при плохой игре. - А ты что там затаилась, иди к нам... - обратился Роман к Юлии. Она подошла, теряя шпильки и поправляя на ходу сползающие чулки. - Между прочим, Юлия племянница Воронова и мое сокровище... - Роман обнял Юлию. Она смущенно отстранилась и спросила Аркадия:
— Ты ужинать будешь?..
Аркадий молча покачал головой.
— Может быть, сходим в кино, тут рядом... - предложил Роман.
— Сегодня же четверг... - напомнила ему Юлия. - По четвергам у киномеханика выходной...
— Какая жалость, ну тогда будем спать... раздевайся и забирайся в гамак... - Роман помолчал, потом спросил: - Мать знает, что ты здесь?..
— Нет... - Аркадий разделся и неловко, с неуклюжей медлительностью заполз в гамак. Юлия зажгла ночник. Босая, в соблазнительной ночной сорочке, она то терялась среди теней, то снова с неуловимой внезапностью ангелов обретала свои очертания. Гамак закачался. Юлия легла рядом. Почувствовав ее дыхание, легкое, немного затхловатое, Аркадий затих в каком-то пагубном ожидании. Он боялся даже взглянуть на Юлию, лежал, позабыв сон. Руки его как будто были связаны и ноги стянуты путами. До сих пор его половое влечение оставалось неудовлетворенным и затемненным. Неумелые, ощупью деланные опыты волновали его, но ответы матери на вопросы, касающиеся этой извечной темы, были слишком неопределенными, как будто речь шла о защите от какого-то врага, несущего гибель. Мария приводила в пользу своего взгляда доводы и свидетельства, которые на самом деле ничего не доказывали или доказывали ровно обратное. Вокруг этих вещей всегда масса притворства и лицемерия. Собственного же умозрения Аркадию хватило лишь на вымыслы дионисийской природы.
По всей видимости, Аркадий заснул, придавленный усталостью, и когда холодная рука Юлии заползла ему под рубашку с какой-то извращенной изворотливостью, точно змея, он невольно вздрогнул и очнулся. В окно уже заглядывало бледное утро. Юлия спала, уютно устроившись в продолговатом гнезде гамака. Ее ночная рубашка скрутилась и задралась, открывая нежно-упругие бедра, живот. Аркадий стыдливо отвел глаза. Он испытывал и страх, и нежность к ней, как к матери. Когда Мария спала, он иногда, тайком, подглядывал за ней.
— Уже проснулся?.. - спросил Роман каким-то придушенным шепотом, заметив, что Аркадий лежит с открытыми глазами. Он бродил по комнате. Иногда он забредал в лужи. С потолка сочилась вода.
— Да... мне нужно идти... - Аркадий осторожно спустился на пол и торопливо, с неловкой поспешностью оделся.
— Только матери не говори, что ты был у меня... - Роман тронул лицо Аркадия вялой и влажной рукой. Пятясь, Аркадий толкнул дверь и вышел наружу. Дверь захлопнулась за его спиной с истерическим взвизгом.
Над городом висело все тоже серое, безрадостное небо. Шел дождь. Какое-то время Аркадий стоял под навесом, прислонившись спиной к стене, слепой от слез и такой несчастный...

* * *

Осенью Аркадия обрил голову и записался в солдаты. Правда, испытание службой длилось не долго, всего несколько месяцев.
На исходе третьего месяца Аркадия вызвал капитан.
— Так, так... - Капитан полистал досье, в котором была записана вся жизнь Аркадия, все, что он делал и чего еще не делал. - Садись, речь идет о довольно деликатном деле... да не стой ты столбом, садись... - Скосив глаза, капитан глянул на погоны и достал сигареты. Ему недавно присвоили звание капитана, и он еще не привык к новым звездочкам. - Будешь курить?..
Аркадий покачал головой.
— Ты и не пьешь?..
— Нет...
— Не пьешь, не куришь и на девочек не заглядываешься... или заглядываешься?..
Аркадий покраснел.
— Ну, вот, еще и краснеешь... - Капитан закрыл досье. - Служишь ты неплохо, лишь несколько мелких нарушений... вот потому на тебя и пал выбор... будешь заведовать фермой... должность сержантская... надеюсь, ты оправдаешь наше доверие...
Аркадий опустил глаза.
— Кажется, тебе не по душе это назначение?..
— Я просто не представляю, как я... но я, разумеется... - Аркадий сглотнул слюну.
— В таком случае, будем считать, что с этим покончено, а то мы тут ломали головы... ну, желаю успеха... - Капитан похлопал Аркадия по спине.
Ферма представляла собой длинный деревянный сарай с каменной пристройкой и загаженным двором, который окружала изгородь с двумя выходами. Пристройка использовалась как помещение для обслуживающего персонала. До Аркадия в пристройке жил некий Самуил, скотский акушер, которого изгнали в принудительном порядке. Он пил и по ночам устраивал оргии. На стенах остались следы его пребывания в виде непристойных рисунков и надписей. Это был сущий ад, если судить по внешнему виду и запаху, и в этом аду Аркадию предстояло жить три года. В первый день Аркадий вымыл полы, побелил стены, повесил занавески на окна, которые создавали полусвет или полутьму и прикрывали вид на загаженный двор, потом вбил гвозди для одежды, после чего занялся кроватью. Устроив себе ложе, он сжег весь мусор, оставшийся от акушера и начал войну с крысами. Их было здесь тьма-тьмущая. Они бегали, натыкаясь на его ноги. Война длилась до вечера с переменным успехом. Вечером прибыла повозка с баландой для свиней и скромным ужином для Аркадия. Повозкой управлял Цыбин, бывший писарь, которого сослали на эту работу за несдержанность в сердечных делах.
— О, какой ангелочек... явился к нам прямо с неба... так и есть, что-то мне подсказывает... а этого психа, значит, выкинули, повесили на него всех собак и выкинули... говорят, он был немного тронутый, самок подпаивал и ублажал... а ты, говорят, стихи пишешь... и похоже, что это правда... худ и бледен, как все поэты... какая же это справедливость, посылать в такое развратное место людей, которыми мы, возможно, будем гордиться... ну и гарем у тебя... сколько их здесь?.. и, наверное, есть еще совсем невинные...
— Замолчи...
— Но я еще не все тебе сказал... да, чуть не забыл, тебе письмо от матери... ну все, я поехал, а ты привыкай... с ними можно иметь дело... акушер говорил, что это - одно удовольствие... - Цыбин со смехом отцепил бочку с баландой и уехал.
Аркадий накормил свиней, потом подвел итог первого дня в общих чертах, погасил свет и попытался заснуть, но не смог. Мысленно он перечитал письмо матери, в котором она сообщала, что рассталась с Вороновым. Аркадий поглядел в окно, потом зажег свет и стал писать очередное письмо Юлии.
Наутро другого дня Аркадий заглянул в сарай. Его появление вызвало у свиней нервное возбуждение. Он пересчитал стадо. Всего было 120 голов, среди них половина детей и около десятка самок с крутыми бедрами и вызывающей походкой. Весь день Аркадий был занят стадом, устал ужасно и заснул, как только его голова коснулась подушки.
Среди ночи он очнулся. Было ветрено. Гремело железо на крыше. Минуту или две он лежал и рассматривал рыжие пятна на стене. Стена постепенно отодвинулась, открывая каменистый берег моря, заросший кустами олеандров и миртов с красными, розовыми и белыми цветами. Юлия выскользнула из-за камней и побежала вдоль берега, оставляя лунки следов в песке, которые тут же наполнялись водой. Он привстал и позвал ее. Она неуверенно обернулась, потом медленно-медленно приблизилась. Он увидел ее глаза, меркло мерцающие в темноте и все ее гибкое, голое тело. Она тихо рассмеялась и обвилась вокруг него, как змея, потянула в свой сон. Он попытался вырваться, но не смог. Все вышло как бы само собой, без его участия. Он просто утонул в ней всем своим существом, как в топи, и остался бы там, если бы не пробуждение. Сон отлетел. Он очнулся уже в другом сне, все еще переживая несомненность прикосновения ее губ, даже ощущая вкус слюны. Помедлив, он встал и пошел по скудно освещенному коридору, как-то нелепо озираясь и являя все признаки безумия, пока перед ним не открылась дверь. Уже переступив границу кошмара, он приостановился. За спиной светилось здание фермы, а впереди лежало темное бесформенное пространство, которое предстояло преодолеть, причем наугад. Хоть какие-либо зацепки, ориентиры. Ничего...
У ворот воинской части Аркадий появился спустя несколько дней, обутый на одну ногу, голодный и чуть живой. Его допросили и заперли в комнате дежурного офицера, снабдив бумагой и письменными принадлежностями. Он писал до темноты. Вдохновение то возвращалось, то покидало его. Он с трудом вытягивал из себя подробности. В ту ветреную ночь он пережил целую одиссею...

Устав идти, Аркадий заполз в дупло вяза между двумя наростами, как в стоячий гроб, и заснул. Под утро начался дождь. Вода вышла из берегов и унесла его Бог знает куда. Каким-то чудом он оказался в Мертвом море, возможно из-за любви к южным странам (подлинный факт), а сам гроб вырос до размеров шхуны с обвисшими парусами. Аркадий попал в полосу штиля. Было так тихо. Палуба тускло поблескивала, освещаемая луной, которая висела над мачтой, как лампада. В море играли дельфины. Легко, изящно они кружили вокруг шхуны, словно в вальсе. Представление неожиданно прервалось. Дельфины исчезли. В ту же минуту перед судном встала огромная волна, точно стена. Подобное Аркадий уже видел в одном из своих снов. Страшное зрелище. Волна опрокинула и судно, и само небо. Так ему показалось. Увидев мутное, вихрящееся свечение над собой, он вынырнул на поверхность. Еще какое-то время его бросало с одной волны на другую, точно бревно. Постепенно море успокоилось. Вдалеке смутно обрисовался низкий песчаный берег. Еще около часа Аркадий плыл, пересиливая усталость. Силы оставили его, когда он выполз на каменистый берег, заросший олеандрами и миртами. Очнулся он под утро, весь покрытый мурашками, как чешуей. Море вздыхало. Волны накатывались на него одна за другой. Он чуть приподнялся, услышав подавленный вздох и едва слышный невнятный шепот. Его пробрала дрожь непонятного волнения, когда в переливах и отблесках света мелькнуло нечто не менее легкое, чем тень, и растворилось в опаловом перламутре неба, уже теряющем свои звезды, снова обозначилось среди кустов олеандров и миртов. Он плеснул в лицо воды. Видение исчезло и появилось спустя какое-то время, но уже в ином облике.
Остров, куда море выбросило Аркадия, точно бревно, был обитаем. Это было идеальное место для любви, с дивными уголками и лужайками, заросшими травой, словно из эмали, и цветами, точно из китайского фарфора. Днем мужчины на острове пасли свиней и коз, а женщины состязалась с самой Минервой, пряли и пели. Голоса у них были, как у сирен. Вечером они пили мальвазию, а не шведский напиток, от которого на лице корчи, и ложились спать, чтобы ночью видеть одни и те же сны. Так они жили, устранившись от всего света, печалились о немногом и принимали все с легким сердцем, пока не появился Аркадий. Он мог бы быть кем угодно, и Аполлоном, и Дионисом, но его приняли за Пана, хотя ни свирели, ни рогов у него не было, и ноги у него были не как у козла, с раздвоенными копытами. Одна из жительниц острова предложила ему приют и кров. Она вела жизнь старой девы, но Аркадий изменил ее планы. Он ей понравился. Понравился он и ее племяннице, которая усмотрела в притязаниях своей тетушки несправедливость и обратилась с жалобой в суд. Письмо попало к Авгию, известному на острове человеку. Старый холостяк, по виду похожий на сатира с острыми ушами, тоже лысый, он был просто копией дяди Августа, портрет которого висел над комодом в комнате матери Аркадия. Глаза у него были, как живые, и иногда Аркадию казалось, что он следит за ним. Потом портрет куда-то исчез.
Тетушка нанесла визит Авгию. Она знала его много лет. Когда-то он посылал ей цветы. Однако Авгий не смог ее принять, сославшись на занятость. Прочитав письмо, он вызвал секретаря и узнал от него, что на острове появился Пан, и женщины ни о чем ином не говорят, впадая то в ярость, то в отчаяние. Все это могло привести к непредсказуемым последствиям, и Авгий назначил рассмотрение дела в суде на понедельник.
Выходные дни Авгия были заняты. Он отмечал свой юбилей. Ему исполнилось 50 лет. На юбилей пришли все, кому еще позволял возраст, и кто был включен в списки. Авгий сам встречал гостей и сопровождал их до дверей залы, где полнились столы. Известные лица занимали первые места в зале, остальные сидели на открытой террасе. С террасы открывался вид на залив и сад, в котором вперемешку с другими деревьями росли кипарисы и платаны. В ожидании начала праздника гости ходили и разглядывали статуи из алебастра, одни спереди, другие со спины. Статуи стояли обнаженные. Их тела не облекали никакие одежды, лишь фиговые листья прикрывали потаенные места.
Среди гостей была одна угрюмая и тщедушная дева в грубом платье. Авгий обратил на нее внимание, как только вошел в зал. Она сидела за столом, опустив голову, как будто пришла на похороны.
"Не понимаю, зачем она пришла?.. и ведь заняла первое место... уселась, уж лучше бы она стояла..." - подумал Авгий и подал знак, чтобы все замолчали.
— Мы теряем время... не шумите и садитесь... - Авгий замолчал. Гости ожидали услышать от него какую-нибудь историю, объясняющую поведение незнакомки. Некоторые из нетерпеливых гостей уже громко кричали со своих мест и размахивали руками, но Авгий медлил. Он был в затруднительном положении. Он даже вспотел. Он много бы отдал, чтобы узнать, как эта столь небрежно одетая особа попала в списки и ради чего она пришла.
"В списках ее точно не было... пришла она по своей воле и, по всей видимости, я сам виноват в ее дерзости... - Авгий оглядел зал. - Зря я все это затеял... слишком много пьющих и требующих первых мест... и все же, мне кажется, я ее знаю... Боже мой, это же Аврора... если только глаза меня не обманывают... но что означает ее похоронный вид и этот странный наряд?.. по всей видимости, дела ее идут не так успешно, как ей хотелось бы... однако подойду к ней поближе..."
— Не ожидал тебя здесь встретить... что нового?..
— Ничего нового... я опять несчастна... да, мой друг, я несчастна в любви... - воскликнула старая дева рыдающим голосом, пожалуй, слишком театрально, и излила Авгию душу.
— Так она женщина?.. - Авгий изобразил подобие улыбки.
— Ты ничего не понял, она моя племянница...
— Ну и...
— И она написала жалобу... требует судебного разбирательства...
— Ага, вот в чем дело... она твоя соперница...
— Да... и я пришла к тебе за помощью... нужно чтобы ты решил это дело в мою пользу... я даже не подозревала, что у тебя гости... некоторых я узнаю, хотя они и отворачиваются от меня... впрочем, не важно... что касается дела... - Старая дева побледнела, как-то странно всхлипнула и потеряла сознание.
— Эй, кто-нибудь, помогите ей... - Авгий обернулся, пытаясь понять, что так потрясло Аврору, и увидел девочку 13 лет, не больше, этакое небесное создание, вскормленное росой и лепестками роз. Луч заходящего солнца упал на нее и сделал ее еще прекраснее. Она как будто купалась в золоте, такая нежная, обольстительная. Когда старую деву перенесли в комнату для гостей и привели в чувство, он подошел к девочке. С лаской в голосе он предложил ей место за столом рядом с собой. Праздник удался на славу. Никогда Авгий не был так счастлив. Побывав на седьмом небе, он уснул. Девочка тоже уснула, но спала она беспокойно, ворочалась, толкала Авгия и что-то говорила ему сквозь сон.
Утром Авгий проснулся вместе с солнцем. Девочка еще спала. Он накинул на плечи плед на манер тоги и вышел в коридор, где наткнулся на старую деву.
— Я знаю, с кем ты провел ночь и мне остается только покончить с собой... - воскликнула старая дева.
— Самоубийство - это преступление и карается тюрьмой... - сказал Авгий, не скрывая раздражение, и ушел. Накинув на плечи мантию, он направился в суд. Он был угрюм и бледен. Он размышлял, как решить спор между старой девой и ее племянницей и какое мучение назначить Аркадию. В зале суда было шумно. Он сел на свое место и, насупив брови, глянул на скамью подсудимых.
"Боже мой, он же совсем мальчик?.. и все же придется решить дело в пользу Авроры... а девочку я оставлю у себя..." - Взгляд Авгия сделался томным от нахлынувшего желания. Его ждало блаженство на небесах, и он уже не думал о том, что осталось внизу. Он вовсе не стыдился того, что делал мысленно, и того, что позволял делать с собой. После недолгого разбирательства Авгий вынес приговор. Аркадия заперли в комнате без окон с подгнившими полами и охапкой соломы в углу. Он прилег на солому. Среди ночи он проснулся. В темноте что-то происходило.  Он чиркнул спичкой, еще и еще раз. Его окружали крысы, целая армия. Он вскочил на ноги. Неожиданно настил под ним рухнул, и он полетел вниз. Он мог бы переломать ноги и свернуть себе шею, но нет, он повис, цепляясь за ветки и корни, как репей. Нащупав дно, он встал на ноги. Подземный ход вывел его к ручью. Оглядываясь, он пошел вдоль ручья. Ему казалось, что кто-то преследует его. Уже под утро он наткнулся на одиноко стоящий сарай с каменной пристройкой и загаженным двором. Он забрался в сарай и зарылся в кучу соломы. Аркадий лежал на соломе, а ему чудилось, что он, как Улисс, лежит на бархате среди своих спутников, и Юлия ласкает его. Приоткрыв веки, он увидел свиней, в которых Цирцея превратила его спутников, и лохматую козу. Все свинья лежали на свой лад, а коза лизала ему ноги. Он рассмеялся. Он смеялся до слез. Успокоившись, он решил осмотреться и пошел по петляющему коридору, слепо ощупывая темноту. Кто-то окликнул его по имени. Он нерешительно обернулся. Дверь сарая приоткрылась. В полосе света он увидел особу неопределенного возраста, довольно приятную на вид. Так Аркадий стал пленником старой девы. Душа его приросла к ней. Дева была намного старше Аркадия и весьма искусна в любви. Когда-то любовь была ее профессией. Аркадий же был невинен и о делах плоти знал не более того, что ему довелось услышать или прочитать, но в уме он имел тысячи различных воображений на этот счет. По всей видимости, приступ, случившийся на юбилее Авгия, не остался без последствий. Однажды старая дева заснула и не проснулась. Аркадий принял ее смерть как еще один удар судьбы. Он похоронил деву, и какое-то время сидел у ее могилы, потом разгреб землю. Ночь он провел с девой в гробу и был счастлив. Совсем лишился рассудка. Утром начался дождь. Вода стала заливать могилу. Когда гроб закачался и поплыл, он очнулся. Спустя несколько дней течение прибило гроб к берегу...

Вся одиссея Аркадия уместилась на нескольких страницах. Пропуская абзацы, а порой и целые страницы, дежурный офицер прочитал повествование, потом внимательно посмотрел на автора. Последовала довольно долгая пауза.
— Это все... - спросил дежурный офицер и провел рукой по глазам. Глаза пощипывало.
— Да... - отозвался Аркадий. Взгляд его блуждал по глади вод, или пескам, или чему-то еще. Он жил как бы вне времени. Чувства и разум его повредились. На миг, очнувшись, он огляделся с изумлением и даже со страхом. Остров был уже не островом, а небольшой площадью, лиловой в сумерках и окруженной не Мертвым морем, а приземистыми зданиями казарм. С неким остекленело помешанным выражением на лице, он пошел вслед за дежурным офицером, как-то странно пошатываясь, точно шел не по земле, а по корабельной палубе. Неожиданно он свернул в сторону и застрял в кустах шиповника, как овен, которого Авраам заколол и принес в жертву вместо Исаака...
Несколько месяцев Аркадий скитался по коридорам больницы для душевнобольных со своими воспоминаниями, желаниями и навязчивыми бредами, которые страница за страницей втискивались в историю его личной жизни. То он воображал себя Паном, подвывал волкам и орудовал навозными вилами, или шел по коридору, то и дело, делая стойку, точно пес, учуявший сучку и повсюду напускал лужи, так что и ступить было некуда. Иногда он впадал в задумчивость, сидел неподвижно у стены или смотрел в потолок, и что-то вышептывал на незнакомом языке. Так он дожил до весны. Врачи гадали, кому он достанется - Богу или Дьяволу. Они не смогли отнять у него его мечтаний и добились лишь того, что он перестал мочиться в постель. В начале лета его комиссовали по болезни, о причинах которой он не осмелился признаться матери. У всех есть своя тайная жизнь, но рано или поздно она оказывается разоблаченной, чаще всего поздно, уже перед плохо узнаваемыми стариками. Увы...


* * *

Тянулось лето, холодное и унылое. Сначала каждый день, затем раз в неделю Аркадий стучался в обитую ржавым железом дверь мастерской отца и проводил у него час или два. Роман заводил патефон и весь уходил в работу над картиной, а Аркадий со страхом и обожанием следил за Юлией, которая, как сомнамбула, бродила по комнате, рассыпая шпильки, и поправляя все время сползающие чулки.
День угасал. Луч закатного солнца упал на стену. Она как будто заросла кустами олеандров и миртов с красными, розовыми и белыми цветками. Юлия приостановилась, посмотрела на стену, потом на Аркадия. Взгляды их встретились. Почувствовав, как кровь прихлынула и заполыхала на щеках, Аркадий опустил голову. Юлия склонилась, торопливо, едва скользнув губами, поцеловала его, и шепнула изменившимся, странно охрипшим голосом:
— Ты так похож на Романа...
Аркадий весь затрепетал. Он все еще переживал обжигающее прикосновение ее губ и чего-то ждал, но напрасно. Юлия  уже ушла. Он был один в этом царстве запахов сырости, увядающих цветов и красок.
Юлия никогда не воспринимала его всерьез, хотя догадывалась, что он любит ее. Как-то они сидели за столом и их колени соприкоснулись. Юлия почувствовала, как он вздрогнул, даже чай расплескал. А однажды он принес кружевную накидку с бахромой по краям, нечто вроде мантильи, модной тогда. Она поцеловала его. Она была так рада подарку. Пальцы их переплелись. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза. Он был явно потрясен.
"Он действительно любит меня... и это уже не игра..." - подумала Юлия.
— Может быть нам куда-нибудь пойти... - предложила она. - Завтра или на следующей неделе... в кино, например... втроем... а?.. что скажешь?..
Аркадий пролепетал что-то о своей любви. Голос его дрожал. Он сам не понимал, что говорит.
— Ради Бога, успокойся... и не будь таким наивным... ты зря теряешь время...
Аркадий умолк. Как будто ушат холодной воды вылили на него.
— Я вижу, что нравлюсь тебе... и ты мне нравишься... вот и все... об остальном забудь... или напиши об этом... - Аркадий покраснел. - А вот и вещественные доказательства... - Юлия рассмеялась.
Аркадий отошел к окну. За окном шел дождь. Он стоял, как в воду опущенный, и писал имя Юлии на запотевшем стекле. Он царапал ее имя и на стенах. Он преследовал ее, подглядывал за ней. Все это могло плохо кончиться. Чтобы избавиться от этой изнуряющей и опасно-зыбкой привязанности, Аркадий решил уехать...

* * *

Поезд задерживался с отправлением. Аркадий и Мария стояли у ржавой ограды, за которой теснились иссохшие акации с листвой, задушенной густой, вязкой пылью и копотью. Бледный, какой-то утомленный свет заливал перрон.
Звякнул колокол. Надо было прощаться. Мария потерла покрасневшие от бессонницы глаза и, слепая от слез, обняла Аркадия. Он с неловкой поспешностью поцеловал ее в губы и скрылся в тамбуре плацкартного вагона. Поезд с лязгом стронулся и пополз. Сквозь слезы и тусклые с желтизной стекла Мария в последний раз увидела своего мальчика.
Поезд растворился в пыльных сумерках, перрон опустел, а Мария все еще стояла у ограды. Ей все еще виделись красные сигнальные огни поезда.
В глазах зарябило. Как-то судорожно всхлипнув, она что-то прошептала и пошла к остановке трамвая. Заснула она в пустом, словно вымершем доме, ощущая на себе тяжесть этой пустоты и, чувствуя, как в ней что-то стягивается все туже и туже.
Ночью Марию мучили кошмары. Она бежала за поездом, и луна бежала за ней, пока Мария не наткнулась на пугало от птиц и сглаза, в арестантской робе, с лицом Аркадия. Вся в слезах Мария опустилась на пол и словно окаменела. Ночь убывала, и пол постепенно зарастал травой. Она лежала и слушала, как растет трава, вдруг прошептала: "Плохой сон..." - Час или два она писала письмо Аркадию. Она жила в этом письме, где-то между строчек.
Потерев глаза, последнее время у нее постоянно рябило в глазах, она перечитала письмо, потом сделала приписку:
"Сынок, в твоем возрасте уже ожидают какого-либо галантного и нежного приключения, будь осторожен..." - Она смущенно и неуверенно улыбнулась и уронила очки на стол.
Мария тоже ждала нежного приключения и чего-то еще, что уже давно с ней не случалось, и что она вдруг представила себе в каком-то искаженном, развратном увеличении, и со всеми подробностями Фантазия удивила и испугала ее, даже мурашки побежали по коже. Передернув плечами, она смяла письмо, словно оно было замарано чем-то беспутным, и глянула в зеркало.
Марии было за сорок, но выглядела она моложе. Тонкая, смуглая, глаза с прозеленью, губы слегка припухшие. Не один мужчина засматривался на нее и испытывал к ней симпатию, но после развода она жила только сыном, восхищалась им, оправдывала все его выходки, прощала капризы. В сыне она видела и возлюбленного, и мужа.
Роману она была обязана жизнью. Ей было 17 лет, когда она провалилась под лед и потом долго болела, лежала словно мертвая. Над ней уже витали ангелы, когда появился Роман, подтянул гири у стенных часов и сел на край кровати. Она затихла. Она привыкала к ласкам Романа. Он ласкал ее и шептал что-то, но так тихо, что едва можно было разобрать лишь некоторые слова, грубые и бесстыдные.
— Еще... еще... - пролепетала она смущенно,  и очнулась.
"Вот срам-то... даже уши горят... - Она прислушалась. За окном кто-то пиликал на скрипке, тянул однообразную заунывную мелодию. - Не Воронов ли?.. и что такого он нашел во мне, что с ума сходит?.." - подумала она.
Звякнул звонок. Мария помедлила и подошла к двери. Она удивилась, увидев перед собой худенькую девочку с влажными волосами и с извиняющейся улыбкой. Это была Юлию. Передав Марии записку, Юлия с видимым облегчением убежала.
"Мария, я жду тебя внизу, на террасе..." - прочитала Мария, пытаясь унять невольную дрожь. Прошлый раз Воронов наговорил ей много такого, что ее испугало. Она даже закрыла ему рот ладонью.
Еще раз, перечитав записку, Мария выглянула в окно. Воронов сидел на террасе, кутаясь в плащ, и рассматривал цветы. Иногда он ощупывал их, будто лепил. Он любил цветы, особенно черные, бархатистые. Они доставляли ему удовольствие. На какое-то время взгляд Марии заблудился в облаках. В них открывались мимолетные, ускользающие образы, точно сновидения. Иногда она безрассудно сливалась с ними, что приводило к печальным последствиям. В 13 лет она чуть не утонула. Она вошла в воду и пошла, прислушиваясь к негромкому, приглушенному лепету волн. Она шла и шла в неком опьянении, ощущая легкое прикосновение волн. Уже трудно было определить, где кончается вода и начинается небо. Небо как будто вобрало в себя воду. Ей показалось, что она плывет по небу в лодке. Увиделись, и так ясно, волнующиеся в воде водоросли, смутные, блеклые, как далекие тени, пятнистые камешки, раковины, рыбы, птицы. Она наклонилась через борт и тронула рукой пролетавшую мимо птицу. По воде пошли круги, ломая отражения, все дальше и дальше. Волны и медлили и ласкали ее, вдруг приникали к ней своими текучими и нежно-прохладными телами и снова растворялись в своей стихии, словно сон во сне. Она очнулась, когда стала захлебываться и с трудом выбралась на берег. Час или два она лежала на берегу. Солнце закатилось. Воцарилась ночь. Иногда она озарялась немыми вспышками зарниц, и прояснялось дно неба, фигуры и лица его обитателей, живущих в нем подобно рыбам...

Мария спустилась на террасу, когда Воронов ушел, и села на его место. Крайне удручающее зрелище открылось ей. Эти стены, еще и эта ржавая бочка с водой для тушения пожара. Вода в ней давно не менялась и издавала запах гнили. Взгляд Марии упал на пустой стул в пятнах краски, ножки которого утопали в ворохе мертвых листьев. На нем обычно сидел старик из угловой комнаты, герой войны, поверженный одиночеством. Он и шагу не мог ступить, не пуская ветры, еще он заикался и говорил  в нос, со слезами, которые лились сами по себе. Каждый раз он рассказывал ей одну и ту же довольно темную и путаную историю, обрастающую подробностями. Эта история касалась его жены. Рассказ старика сопровождался нелепыми всхлипами и гримасами, которые помогали ему преодолеть заикание. Создавалось впечатление, будто у него не одно лицо, а сто лиц, не меньше. Мария испытывала бессознательное омерзение от его откровений, и все же слушала его. Он смутно напоминал ей отца, хотя это сходство ни на чем не основывалось...
Отец Марии большую часть жизни провел среди книг. В детстве он представлялся ей, как на некое божество. Она старалась не приближаться к нему и лишь изредка, украдкой и боязливо, пугаясь каждого шороха, подглядывала за ним через щель между створками неплотно закрытой двери, в любой момент готовая улизнуть в какое-нибудь укрытие. Отец жадно перебирал страницы пальцами и иногда чесал у себя в паху, что-то там перекладывал, не подозревая, что за ним наблюдают. Это нечто иногда медленно-медленно вырастало из складок халата и поднималось...
— Прошлый раз я кое-что упустил... - заговорил старик. Мария не заметила, как он появился. Покашливая, старик насыпал крупно нарезанный табак в обрывок газеты, свернул папиросу и раскурил ее торопливыми затяжками. Он был в тапочках. Из штанин выглядывали, извиваясь, грязноватые тесемки кальсон, а их тени на полу напоминали червей...
Внезапно все поплыло перед глазами. Пережидая головокружение, Мария прижалась спиной к стене.
— Что с тобой?.. - спросил старик. Он выжидательно и недоверчиво следил за ней. - Замуж тебе надо, пока не поздно, вот что я тебе скажу...
Мария исподлобья, вскользь глянула на старика. Мелькнуло подозрение, что он смеется над ней...

* * *

Город встретил Аркадия хмурым, серым небом и дождем. Он представлял себе его совсем иным. Созданный образ был так далек от реальности. Перепрыгнув лужу, разлившуюся у винного погреба, Аркадий направился к остановке трамвая...
Почти две недели он жил у знакомых отца, пока не провалился на экзаменах в литературный институт. Увидев перед собой профессора, чем-то похожего на Воронова, он вдруг забыл все, что знал, и стал косноязычным, как Моисей. Он не мог вспомнить об этом без чувства унижения. Провал на экзамене настолько его расстроил, что он решил вернуться домой, но потом передумал. Он снял угол у вдовы в небольшом доме, запутавшемся в паутине кривых и смрадных переулков, и занялся самообразованием. Жизнь его не радовала, но он умел чем-нибудь утешиться. Днем он постигал различные науки и художества, и все то, что от лукавого, а ночью неверными шагами мерил пустоту комнаты или сидел у окна с вытянутым и невыразимо печальным лицом цвета глины, однообразно покачиваясь из стороны в сторону и что-то вышептывал. Иногда он улыбался беспричинно и странно. Улыбка гасла, но губы его еще долго кривились, подрагивали. Он вживался в роль поэта...

Всю ночь выл ветер. Тени метались по комнате. Сквозь сон доносились смутные, глухие звуки, то ли вопли, то ли скрежет, шаги на лестнице, голоса...
Аркадий проснулся чуть свет с необъяснимым ощущением: что-то должно случиться.
Ветер утих. За окном оживал сумрачный, серый день. Тяжелые тучи висели совсем низко, почти задевали крыши. Пересилив себя, Аркадий встал, оделся и вышел на улицу. Весь день он провел в сквере у Зеленого театра, превращая в странную поэзию вздохи города, погруженного в меланхолию и кутающегося в серую пелену  мороси, как в саван. Аркадию он виделся иным. В небе вспыхивали фейерверки, словно расцветали цветы и падали вниз, освещая лица женщин, изысканных и желанных. Женщины все еще были для Аркадия тайной, а их власть случайна...
Он не заметил, как заснул. Во сне ему показалось, что кто-то смотрит на него. Он приоткрыл веки и, вытянув шею, ощупал рукой пустоту, у которой просвечивало илистое, вязкое дно. Жаба скакнула из травы и плюнула ему в глаза слизью. Он окончательно очнулся с ощущением, что в его глазах растут бородавки. Весь в клочьях паутины и листьях, он встал, обморочно-мутным взглядом озирая окрестности. Постепенно лучи угасающего солнца позволили разглядеть в темноте проход, узкий, как кишка, и зловонный, точно отхожее место. Он встряхнулся, как пес и пошел. Проход вывел его на небольшую площадь с унылым портиком и фонтаном. На какое-то время он застрял среди лилий и полувидных видений, порождаемых сумерками.
Снова поднялся ветер. Ветер раскачивал деревья, которые, словно певчие в церковном хоре, распевали псалмы...
Близоруко щурясь, Аркадий миновал фонтан и вошел в портик. Еще один шаг и кто-то прильнул к нему с чуть внятным шепотом. Аркадий невольно отстранился и как-то нелепо взмахнул руками, точно крыльями, еще и еще раз. Крылья обвисли. На мгновение он забыл, кто он и где он...
Туман, ползущий от реки по склону Лысой горы, постепенно стирал город, рисуя что-то свое. В волнах тумана зыбились уже только шпили и купола, но и они теряли очертания и пропадали. И вот все исчезло, а Аркадий все еще стоял и видел перед собой лицо незнакомки, едва задетое уличным светом, и ее глаза, как зеркало с неясной глубиной. Взволнованный, потрясенный, он даже не заметил, что плачет. Придя в себя, он растерянно оглянулся. Фигура незнакомки мелькнула за решеткой ограды. Помедлив, он пошел за ней, кутаясь в темноту и волнуемый страстью и страхом, как ее покорная тень...

* * *

Незнакомку звали Кларисс. До 13 лет она жила у дяди в небольшом провинциальном городке. Родители ее были осуждены по доносу и отправлены в ссылку, где благополучно скончались. Благодаря дяде, Кларисс получила тонкое воспитание, знание приличий и хороших манер и очень рано проявила удивительный талант к пению. Впервые она раскланялась со сцены, когда ей минуло нежных 13 лет. В 19 лет она вышла замуж. Ее муж, Глеб, пользовался влиянием и известностью в театральных кругах, и вскоре она стала оперной дивой. Глеб писал для нее тексты арий и не он один. Она была одной из наиболее желанных женщин в Городе. Одних мужчин она пленяла, других презирала и приводила в отчаяние своими безжалостными насмешками.
Аркадий не пропускал ни одной оперы с участием Кларисс. Каждый раз, решая кого посетить и куда отважиться показаться, он надеялся на встречу с ней. Вскоре ему представился случай ближе познакомиться с Кларисс. Отчасти он сам создал его. Он написал Кларисс письмо, выдав себя за ее родственника, и получил приглашение...
Весь день он не находил себе места и к дому на набережной, где жила Кларисс, подошел, чувствуя, что силы покидают его. Дрожащими пальцами он нащупал кнопку звонка. Дверь в ту же минуту открылась. Его ждали. Худенькая, улыбчивая девочка с фиалковыми глазами, племянница Кларисс, провела его по длинному, петляющему коридору в залу. Изысканно расставленные вещи, изящные вазы с рисунками, нечто вроде мифологических аллюзий греческой античности. Это был мир Кларисс.
Кларисс стояла у зеркала в белых полотняных брюках, в рубашке без воротника и в сандалиях на босую ногу, которые сообщали ее облику легкую будничность, и в чем-то убеждала мужа. Он слушал ее, склонив голову, как бы посмеиваясь и скучая.
— Нет, Глеб, нет... это нисколько меня не задевает, но я не хочу быть жертвой...
— Успокойся, это всего лишь игра...
— А в заключительной сцене я выгляжу старой, жалкой и смешной...
— Напротив, ты возвышаешься до его трагизма...
Повисла пауза.
Кларисс обернулась и посмотрела на Аркадия.
"А он мил... - подумала она. - И так юн, но одет совершенно невозможно... и, наверное, скучен... пожалуй, я слишком пристально его разглядываю..." - Она отвела взгляд, чтобы Аркадий не прочел в ее глазах лишнего, и подошла к двери, которая выходила на маленький балкончик, заставленный геранями в горшках.
— Как душно... кстати, Глеб, познакомься... - обратилась она к мужу. - Это Аркадий, мой кузен... - Чуть приоткрыв дверь, она глянула в отражение стекол и поправила волосы. Врожденная утонченность и некая томная надменность сквозили в каждом ее жесте.
Глеб склонил голову, что-то пробормотал по-французски и ушел.
— Глеб немного не в себе... у нас проблемы с премьерой... надеюсь, ты его извинишь... так ты на самом деле мой кузен?.. - Кларисс с улыбкой глянула на Аркадия.
— Разве вы не получали письмо от дяди?.. - Аркадий смешался.
— Да, да... это письмо, где же оно?.. - Кларисс порылась в бумагах на столе.
Аркадий чуть сдвинул гардины. В окне он увидел Глеба, который спускался по лестнице к набережной. Внизу он приостановился и обернулся. Лицо у него было пустое, как у манекена.
— Не могу найти это письмо... а ты просто копия дяди ... вот что, приходи в четверг... кто-то должен тебя вести и направлять, вдруг ты случайно, по рассеянности, повернешь не туда... - Кларисс улыбнулась. - По четвергам я собираю у себя друзей, нечто вроде светского салона, это доставляет мне удовольствие... правда, здесь отчаянно тесно, но уютно... ага, вот и Ада, сейчас она засыплет тебя вопросами... ребенок есть ребенок...
— Я уже не ребенок... - немного поколебавшись, неуверенно сказала Ада и надула губы.
— Она сирота... ее мать арестовали по доносу, в пересыльной тюрьме надзиратели избили ее до полусмерти, а потом изнасиловали… она умерла от родов в тюремной больнице… дала себе слово не говорить о подобных вещах, но всякий раз прорывает... я ведь тоже сирота, мои родители умерли в ссылке... и на меня чуть было не надели тюремную робу... меня дядя спас, которого я толком даже и не знала... я ему была вместо дочери... где я только с ним не была, и в Италии, и в Америке, а потом... как бы это тебе объяснить?.. я испугалась, что он влюблен в меня... Господи, какая же я была идиотка... - Кларисс глянула на Аркадия. - К сожалению, мне нужно бежать на репетицию... Ада, оставляю гостя тебе... Ада, ты меня слышишь?..
— Да, слышу... - Ада не сводила глаз с Аркадия. Она узнала в нем того рыжего мальчика, который одно время, как тень, ходил за ней.
— Только не устраивай сцен... и перестань шпионить за мной... - Кларисс улыбнулась...

* * *

В четверг Аркадий пришел чуть раньше назначенного срока, но в прихожей было уже много гостей. Кларисс мелькнула в облаках муара и кружев во всем утонченном блеске своего присутствия и потерялась. Какое-то время Аркадий был в замешательстве. Он даже не представлял себе, как подойти к Кларисс, и в каких словах выразить все то, что его переполняло.
"Хуже всего начало... - думал он. - Допустим, я заговорю с ней, о чем только?.. нет, лучше не начинать, если не знаешь, чем кончить... может быть, мне просто поцеловать ее..."
— Ага, а вот и мой кузен... прошу любить и жаловать... - Взяв Аркадия под руку, Кларисс провела его в залу. В очаровательном вечернем платье сумеречно-серых тонов с широким поясом и тремя рядами оборок более темного оттенка, она являла собой верх изящества. Фигура тоненькая, пожалуй, даже хрупкая.
Удар гонга возвестил о начале представления.
— Мне пора на сцену, я тебя найду, позже... - сказала Кларисс хрипловатым шепотом. Аркадий как-то нелепо склонился и попытался поцеловать ей руку. - Перестань, что ты делаешь...
С пылающим лицом Аркадий отошел к столику у окна. На столике было все нужное для полночного ужина: портвейн, херес, паштеты.
— Боже мой, вот так встреча, а я думал, что уже не увижу тебя... - заговорил подозрительного вида субъект с бледным лицом и привстал. - Присаживайся... - Незнакомец придвинул стул.
Аркадий сел, вскользь глянув на незнакомца.
"Такое впечатление, что он знает меня... или делает вид?.." - подумал он и прикрыл пылающее лицо рукой.
— Тебе налить?.. - снова заговорил незнакомец. - Отменный портвейн... - Аркадий подчинился. - Ну, рассказывай, как тебе удалось выпутаться из этой жуткой истории...
— Вы меня с кем-то путаете... - Аркадий принужденно улыбнулся.
— Так ты не... Боже мой, вы так похожи, просто чертовски похожи... и брови, и мефистофелевская бородка... вот ведь как бывает... я Марат, может быть, слышали о таком?.. нет?.. Кларисс попросила меня читать отрывки из пьесы Глеба, сам он не может, у него опять приступ астмы... на мой взгляд, пьеса довольно скандальная, даже рискованная, я бы отнес ее к подпольной литературе... одни кошмары и ужасы... мне кажется, Глеб немного свихнулся, как это обычно бывает с поэтами... а вот и Кларисс... бесподобная женщина... я просто без ума от нее... и от ее голоса... голос у нее божественный... послушаем...
Замерли последние звуки аккордов. Кларисс сошла со сцены и подошла к столику, за которым сидел Аркадий.
— Это было великолепно... - поспешно заговорил Марат. - В жизни не слышал, чтобы брали такие ноты, и так чувствительно...
Губы Кларисс изогнулись в улыбке.
— Ваш выход... - произнесла она, обмахиваясь веером.
— Как, уже?.. - помедлив, Марат направился к сцене, а Кларисс увлекла Аркадия за собой, через решетчатую галерею во флигель...

* * *

Несколько лет Аркадий выдавал себя за кузена Кларисс. Кларисс поддерживала эту ложь и смеялась над всеми опасностями. Аркадий был так провинциален и так юн. Он крайне нуждался в ее любви и защите. Их отношения, повинуясь обычному ходу событий, стали интимными. Странная это была связь. Кларисс годилась ему в матери, однако он, не задумываясь, отдавал ей свою любовь, и жизнь бы отдал ради нее. В такую пору женщины еще соблазнительнее и он поклонялся ей как божеству, совершенно буквально. В это трудно поверить. У женщин такое тоже бывает. Тут нет никаких сомнений. И сколько угодно известных случаев, когда женщины за сорок переносили свои чувства на мужчин помоложе...
С помощью Кларисс Аркадий приобщился к литературе и начал постигать область чувственных заблуждений, постепенно обретая веру в свою исключительность. Он родился в провинции, а в провинции люди так простодушны и непосредственны.
Все рухнуло в один день. Это случилось в субботу. Кларисс постиг удар, событие, которое Аркадий не мог предвидеть...

* * *

Глеб зло, чуть ли не силой выставил Аркадия на улицу, размокшего от слез. Было уже за полночь. Аркадий порылся в карманах, но не нашел там даже мелочи на трамвай и побрел по трамвайным путям, мимо еврейского кладбища, зловещее место, особенно ночью, которая дает совсем иную окраску происходящему и обыденному, потом вдоль длинного серого забора, огораживающего воинские казармы. Обогнув здание морга, он свернул под мост окружной железной дороги. В тишине к его заплетающимся шагам прибавились еще чьи-то шаги. Или это эхо? Он прижался к парапету и пугливо оглянулся. В сумраке различилась смутная фигура Денева. Иногда он приходил к Кларисс и играл на скрипке свои пьесы. Вид у него был скверный, возможно и намерения, но все обошлось. Денев приостановился, что-то пробормотал хриплым, лающим голосом, и пошел прочь, пошатываясь. Он был пьян и так всякий субботний день, и на то он имел свои причины, довольно деликатные. Проводив Денева взглядом, Аркадий глянул вниз, на поблескивающую, темную воду, в которой тонули звезды, эти цветы сумрака, отраженные и умноженные рябью. Представилось тело утопленника, которое поднырнуло под мост. Течение повернуло его и прибило к берегу. Он лежал наполовину в воде. Кто-то из случайных прохожих, гнушаясь и брезгливо морщась, склонился над ним, чтобы укрыть его плащом...
"Нет, только не это..." - Аркадий невольно отступил от парапета и глянул по сторонам. Фигура Денева мелькнула и скрылась в тени землечерпалки, стоявшей на приколе у набережной. Молва утверждала, хотя и без доказательств, что он был в свое время известным скрипачом, ездил по всему свету с оркестром, пока не сошелся с одной юной особой (ей было 13 лет, не больше), которая родила ему ребенка и оставила, искать несчастий. Правда, спустя какое-то время поползли слухи, что она похоронила себя в желтом доме и не без причины, будто бы Денев не нашел иного способа овладеть ею, кроме как запугать до безумия. Возможно, это были лишь слухи, распускаемые теми, кто считает ложь своей привилегией. Вскоре дочка Денева умерла от дизентерии. Он бросил оркестр и устроился смотрителем на кладбище, чтобы быть рядом с дочкой. Вот такая история...
Мгла постепенно рассеивалась. Светало. Прихрамывая, еле живой от усталости, Аркадий поднялся в мансарду и, не раздеваясь, лег на узкую оттоманку. Он лежал и не мог заснуть.
"Еще не все потеряно, надо только набраться сил... или покончить со всем этим..." - Привстав, он порылся в ящике комода, что-то разыскивая, не нашел и сник.
Неожиданно створка окна отпахнулась. Донеслись звуки скрипки, и он увидел Кларисс. На темном фоне окна рисовался узкий очерк ее фигуры, профиль, как на греческих камеях. Поразило неясное и надменное выражение ее лица, когда она обернулась. Он отметил это, уже проваливаясь в рыхлые глубины сна...
За стеклами цвела ночь с моросящим дождем. Аркадий спал в кольце рук Кларисс, округлых, нежных. Из сна его вытащили звоны трамвая. Осторожно, чтобы ничего не расплескать в себе, он освободился от объятий Кларисс, потер глаза рукой. Мутный, серый день заглядывал в окно, открывая ему весь ужас переменившихся обстоятельств. Остаток дня Аркадий провел на оттоманке, томимый бессвязными, теснящими друг друга и повторяющимися картинами и сценами из прошлой жизни.
"Мне все это приснилось..." - Он ущипнул себя и не почувствовал боли...

Прошло несколько месяцев.
Как-то Аркадий стоял в очереди у кассы Зеленого театра, по привычке что-то вышептывая. Город тонул в тумане. Люди двигались в тумане точно рыбы в мутной воде аквариума. Стекла искажали сероватые и призрачные силуэты домов с темными окнами, которые теснились вдоль улицы, наползая друг на друга.
Вдруг кто-то тронул Аркадия за рукав. Он испуганно обернулся и увидел Глеба. По его лицу наискось тянулось багрово-красная полоса, как при рожистом воспалении, точно повязка. Испытывая брезгливость и жалость, Аркадий пожал его руку.
— Что, выгляжу как-то не так?.. - Глеб криво улыбнулся, остро ощущая свое уродство. - Что поделаешь, меня перестали узнавать, так что можно не опасаться быть узнанным... увы, я потерял все, работу, семью... без женщины какая это семья... - Он провел рукой по лицу, как бы отгоняя призраков.
Глебу на самом деле являлись призраки, причем, просто так, вдруг, и при самых неожиданных обстоятельствах, в облике какого-нибудь родственника, давно умершего и забытого. Появлялись они внезапно и бесшумно и имели довольно будничный и скучный вид. Возникало ощущение, что жизнь там схожа, никакой разницы. Как-то ему явился дед. Он вел себя как вполне обычный гражданин из обычной жизни. Лицо серое, непроницаемое, в очках с круглыми стеклами. Глаз за стеклами не было видно, а стекла были с каким-то желтым оттенком. Дед даже не улыбнулся, только сказал хрипловатым голосом, покашливая и кутаясь в хламиду мышиного цвета, довольно поношенную и измятую, что рад видеть его. Они поговорил всего несколько минут. Дед сказал, что у него программа на этот вечер и пошел через площадь, мертвую в этот час, исполнять свой долг. Следом за дедом потянулись родственники Глеба, один за другим, этакий парад родни, все его тетушки. Они были поклонницами его таланта. Их просто распирало от гордости, когда они читали о Глебе в газете. Он имел такой успех! Тетушки говорили, что все это вполне естественно, и они заранее знали, что так именно и будет, когда он в 7 лет писал сентиментальную чепуху. Дед был против его увлечения, а от тетушек у него обострялась астма, и он кашлял до посинения. Дед любил одиночество. Всю свою жизнь он лепил горшки и не умел ни читать, ни писать. Он был человек с опытом. У него был дар постигать происходящее силой воображения. Умер он во сне от разрыва сердца, можно сказать, в расцвете сил. Ему едва исполнилось 70 лет.
— Надо сказать, - заговорил Глеб, - что твой роман с Кларисс был несколько необычен и даже неприличен при такой разнице лет в возрасте и родственных связях...
— У нас не было никаких родственных связей...
— Да, кстати, Кларисс ждет ребенка...
— Как ждет ребенка?.. она же... - Аркадий прижался спиной к решетке ограды, пережидая головокружение. Вспомнилось, как он наткнулся на Кларисс в сумерках коридора. Она лежала на полу. Он так ясно увидел ее неподвижное тело, бледное с желтизной лицо, бигуди, запутавшиеся в волосах. Когда он, весь в слезах, дрожащими пальцами снимал бигуди, ему вдруг показалось, что Кларисс улыбнулась. Он перенес ее на диван, сопровождаемый мяукающими кошками, их было около дюжины, и невнятными вздохами и всхлипами ветра. На улице было ветрено и холодно...

Проводив взглядом унылую фигуру Глеба, Аркадий вернулся в мансарду. Он лежал на оттоманке, кутаясь в плед, и отравлял себя воспоминаниями, постепенно соскальзывая в бред, который соединял его с Кларисс и ребенком. Крохотный, очаровательный, он блуждал в расписанных сыростью потолках, срывая фиги и персики. Росписи напоминали итальянские фрески райского сада.
Едва дождавшись вечера, Аркадий поспешил с визитом к Кларисс. Все еще во власти заблуждений, от которых не мог, или не хотел избавиться, он придавил кнопку звонка. Дверь ему открыла Ада. Увидев Аркадия, она вся расцвела и залепетала что-то, путаясь и запинаясь от желания высказать как можно больше и описать что-то совершенно невозможное.
— А где Кларисс?.. - спросил Аркадий, оглядываясь и замечая перемены, произошедшие в комнате.
— Так ты пришел к ней?.. - как-то странно, как будто даже с обидой в голосе спросила Ада.
— Глеб мне сказал, что Кларисс... - На какое-то время Аркадий потерял дар речи.
— Кларисс здесь больше не живет... - быстрым и злым шепотам произнесла Ада.
Аркадий уже спускался вниз по лестнице, когда услышал голос Кларисс. Она напевала что-то трогательное. Дверь захлопнулась...
Домой Аркадий вернулся уже за полночь. Он был пьян. Включив свет, он как-то странно огляделся, потом, не раздеваясь, какое-то время листал рукопись поэмы и вдруг опрокинулся навзничь. Едва ли сознавая себя, он катался по полу и пытался порвать рукопись. Она не поддавалась. Он пошарил в тумбочке, нашел бритву отца. Подумать страшно, чем все это могло кончиться, если бы не детский плач за окном.
Аркадий выронил бритву, пригладил рукой волосы и попытался улыбнуться своему отражению в зеркале, но не смог. Получилась лишь вымученная гримаса. Руки его бессильно обвисли. Он угрюмо и молча смотрел на изуродованную рукопись, не смея выговорить вслух свои злые мысли и мимолетные, надуманные желания.
А малыш за окном все плакал и плакал.
Аркадий закрыл окно. В комнате воцарилась тишина. Иногда доносились всхлипы ветра, похожие на стоны удавленного в петле. Он стоял и смотрел в темноту. В доме напротив вдруг уныло завыла собака, наводя тоску.
"Похоже, что грек, наконец, умер... или покончил с собой..." - подумал он. Грек был одним из тех одиноких людей, с которыми Аркадий иногда играл в шахматы. Грек любил сидеть на террасе. Жил он с собакой какой-то странной породы. Он был так похож на отца. Представилась худая, унылая фигура отца, его лицо, исписанное морщинами, словно клинописью, с развивающимися на ветру седыми волосами. Отец прошел через комнату и исчез, среди олеандров и миртов, на которых раскрылись венчики цветов и завязи. Такое случалось и прежде. Иногда Аркадий слышал и голос отца, и нередко обнаруживал следы его пребывания в комнате. Он что-то правил в его рукописи...

Несколько дней Аркадий провел в помрачении. Им овладело странное безразличие ко всему. Даже когда он вернулся домой после бесцельного блуждания по городу и обнаружил, что его комната наполнена людьми, производящими обыск, он выглядел все таким же отчужденным. Люди ушли не раньше, чем перевернули все вверх дном в поисках вещественных доказательств его неблагонадежности. Кто-то написал на него донос. Следствие тянулось почти месяц. Аркадий похудел и побледнел какой-то нездешней бледностью. Глаза его как будто выцвели, в них надоедливо мелькали одни и те же неприятные лица, называющие ничего не говорящие ему имена. Они покачивались перед ним, как таблички с названием улиц, порой вовсе неразборчивые и почти всегда двусмысленные. Иногда в мглистом свете возникала худая и скорбная фигура отца.
— Всё это не случайно, всё это нужно вытерпеть и не дать себя сломать... - убеждал его отец. Аркадий вытерпел, но дела его окончательно запутались и расстроились. Он попал в черный список и лишился всех средств к существованию.
После долгих и тщетных поисков, он нашел себе место в доме престарелых литературных дев с подкрашенными лицами, терзаемых воспоминаниями и нуждающихся в сочувствии. За гроши он помогал им приобрести интерес к жизни. В облике аскетичного Аполлона с лавровым венком или босоногого Диониса он стелил им постели и разносил успокоительные таблетки, считающиеся запретными, которые отправляли их в бытие ночного беспамятства...

* * *

В субботу по случаю праздника Победы девы пригласили к себе ветеранов войны, которые на службе отечеству лишились конечностей и доживали остаток дней в нищенском приюте, расположенном чуть ниже, в лощине. Коридоры пансионата наполнились звяканьем медалей, грохотом костылей и запахами, иногда просто невыносимыми. Ветераны прошествовали в актовый зал, где были накрыты столы. Вначале был дивертисмент. На небольшом пространстве девы разыграли драматически окрашенную романтическую историю, вовлекая в игру и ветеранов.
Представление закончилось, и ветераны разбрелись, кто куда. Одни уснули на террасе, другие в холле с навощенными полами и с пальмами, некоторые в кельях. Разумеется, возникали и неловкости, и довольно деликатные ситуации. Аркадий закрывал на все глаза. В полутьме коридора незнакомка в черном неожиданно остановила его и прильнула к нему всем телом. Он с трудом оторвал ее от себя.
— Придите в себя... - пробормотал он заперся в своей келье на задвижку. Час или два он писал, одолевая усталость, почти против воли и как бы засыпая. Уронив очки на стол, он глянул на часы. Стрелки замерли на половине пятого. Он потер красные от бессонницы глаза и спустился в сад. Ночью сад окутывался странным выражением отрешенности и просто кишел призраками. Аркадий был одним из них.
Прихрамывая, Аркадий обогнул фонтан с ржавой фигурой писающего божка и неожиданно наткнулся на уже знакомую ему деву в черном, с бледным и скорбно вытянутым лицом. Она выступила из темноты, и что-то сказала ему невнятным шепотом. Он окинул взглядом незнакомку, она была явно не в себе, и отвернулся.
"Лицо, как у монашки... и голос, как пила, наверное, уже не одного мужа перепилила... надо же, какое несчастье, вышла поискать счастья и наткнулась на меня... а, может быть, она просто вышла подышать воздухом... почему бы и нет, это как молитва перед сном... со мной такое тоже бывает, может быть, луна действует, какие-нибудь волны в воздухе, что-нибудь этакое..." - Аркадий повел плечами, не решаясь обернуться. Не более чем призрак, незнакомка все еще стояла или чудилась стоящей за его спиной. Ее обесцвеченные волосы коснулись щеки Аркадия. Легкое и недолгое прикосновение вызвало невольную дрожь. Он отвел голову. В полутьме различились меркло мерцающие глаза Юлии, совершенно безумные...
Глаза Юлии все еще преследовали Аркадия, когда он брел по коридору, сопровождаемый отчаянным скрипом половиц. В нишах белели гипсовые статуи и бюсты, на стенах тоскливо и тускловато поблескивали картины с пейзажами, населенными козлоногими сатирами и пастушками, которые подозрительно таращились на него с того света, чтобы увидеть, кого он ведет к себе в этот раз, но он был один, безмолвный, и притихший.
Закрыв дверь на задвижку, Аркадий устало опустился на оттоманку. Он сидел и не знал, что и подумать.
"Может быть, мне приснилось все это?.. руку поцеловала, наверняка перепутала с кем-то в темноте... а если это на самом деле Юлия, то, что она здесь делает?.. каким ветром ее занесло сюда?.. и все же это она, глаза ее, такие голубовато-белесые, еще и меняются от освещения... - На миг представилась мастерская отца, гамак. Он невольно вздохнул. - Да, все возвращается на круги своя... бежишь, бежишь по кругу и натыкаешься на самого себя..." - Взгляд Аркадия уперся в снимок отца. Он висел, приколотый булавкой к стене и глядел в сторону окна, из которого тянуло запахом гнили. Вода в пруду зацвела и лишь в купальне была черная, как зеркало, готовое отразить все, что угодно...

* * *

Тянулось лето. Аркадий исполнял свои обязанности в доме престарелых и утешал себя надеждой на то, что в один миг все изменится. Он верил в свою исключительность. Верил он все же недостаточно и иногда, весь в слезах, запирался в своей мансарде и предавался отчаянию. Он не мог освободиться от ощущения пустоты, как будто из его души что-то вырвали, и в памяти остались лишь одни страдания.
Осенью, уже не способный сопротивляться искушению, Аркадий купил трогательный букетик гортензий и направился к дому на набережной, где жила Кларисс, чтобы что-то спасти в себе.
Дверь ему открыла Ада. На ней был потертый атласный халат с кистями, в волосах бигуди. Она как будто не сразу узнала его, или сделала вид.
— Ах, Боже ты мой, это ты... - Она обвила его шею руками и прижалась к нему всем своим горячим, полным телом, обдав запахом дешевой косметики, которую он не выносил. Он невольно отстранился. Ада стала вспоминать детство, остров. Он принужденно улыбнулся. Он не нашел в ней даже тени той девочки с фиалковыми глазами и косичками, которые, точно золотые змейки, свивались вокруг ее головы.
— Раздевайся... - Ада сняла с него шляпу. Он отступил к двери, оставив на полу лужу. Вода стекала с него ручьем. Он был застигнут дождем, и успел изрядно намокнуть. - Ну, что же ты... не будь таким робким... - прошептала она.
Впечатление от встречи было окончательно испорчено. Осторожно, как будто опасаясь, что-то разрушить или запачкаться, он высвободился из ее объятий. Она тщетно пыталась его остановить.
— Кларисс умерла, понимаешь, умерла от родов... - выкрикнула она с какой-то неожиданной враждебностью, когда он уже спускался по лестнице...

"Может быть, я еще не все испытал?.. за что мне все это?.. - думал Аркадий, уже лежа на жесткой оттоманке в своей мансарде. По ту сторону темноты всплыло лицо Юлии и заслонилось лицом Ады. - Нет, я не могу любить их всех, я не Бог... и я не могу воскресить Кларисс..." - Он всхлипнул от собственного бессилия...
Всю ночь он писал и лишь под утро вышел из мансарды по какой-то нужде. Свернув за угол, он столкнулся с Глебом. Выглядел он несколько лучше. От Глеба Аркадий узнал, что Ада солгала. Кларисс не умерла от родов, правда, одной ногой она стояла в могиле и ребенка не удалось спасти. Такой вот поворот событий. Он шел по Ильинке и думал об этом. В толпе он ничем не выделялся. Трудно было даже представить, что под серым потрепанным плащом и мятой шляпой с нелепыми цветочками на узких полях скрывается известный поэт, можно даже сказать, гений.
На углу Ильинки и Ветошного переулка к Аркадию подошел незнакомец с невыразительным лицом.
— Вы Гостев?.. спросил незнакомец.
— Да... - Аркадий переменил позу и посмотрел на незнакомца. Глаза туманные, влажные. Он что-то воображал и долго не мог понять, что нужно незнакомцу, который уже тянул его к черному лимузину с помятыми крыльями. Пустив струю жуткой вони, лимузин стронулся и вскоре исчез в легкой пелене опускающихся на город сумерек, унося Аркадия к новому испытанию...

Аркадия арестовали. Юлия покончила с собой и в посмертной записке обвинила его в том, что он подтолкнул ее к самоубийству.
В полупустой зал суда Аркадий вошел с опухшими глазами. С содроганием и тревогой он следил за тем, какой оборот вот-вот должны были принять события. Представлялись разные картины, которые ни судья, увядающая дева в мантиях, чем-то похожая на монахиню, ни ее помощники не видели.
После непродолжительного и мрачного молчания судья попросила Аркадия встать.
— Вы признаете себя виновным?.. - спросила она.
— Видит Бог, я не делал этого... - сказал Аркадий высохшими губами, ощущая в груди пустоту. Голос у него пресекся. Перед глазами все поплыло. Преувеличенные фигуры судьи и ее помощников чернели на фоне стены, как на помпейской терракоте.
"Что же она медлит... если это затянется, я умру раньше, чем она меня приговорит..."
Судья пребывала в нерешительности. Ей известно было о связи подсудимого с Кларисс, к которой она питала глубокое уважение. Правда, в последнее время Кларисс вела замкнутый образ жизни, принимала немногих. Порывшись в бумагах, судья нашла несколько анонимных писем. Они приходили во время затянувшегося следствия, одно за другим.
"Уступить настойчивым просьбам этого анонимного автора или с ним, в данном случае, можно не считаться?.. и как воспримет все это Кларисс?.. говорят, она больна... - Судья вскользь глянула на Аркадия. - И он выглядит неважно... может быть он и хороший человек, но, в сущности, дурак, если связался с сумасшедшей... - Опустив глаза, судья посмотрела на часы. Какое-то время она перебирала варианты возможных ограничений и принуждений, которые каждому судье как бы предлагает или навязывает закон. - Да уж, слишком запутанное дело и такое впечатление, что все как бы намеренно запутано... можно только строить догадки, зачем она это сделала... и все же, мне почти не на что опереться, чтобы оправдать его..."
Постепенно погружаясь в привычное состояние безразличия ко всему, Аркадий выслушал приговор. Он уже привыкал к роли арестанта...

* * *

Лагерь, где Аркадий отбывал срок, представлял собой горсту покосившихся бараков, рассыпанных вдоль ручья и опутанных колючей проволокой. Он располагался в долине, замкнутой цепью гор, обычно угрюмых и молчаливых. Лишь весной горы оживали. Доносились странные звуки, похожие на пение эоловой арфы - это пели ручьи, бегущие меж камней по склонам в озеро. И снова горы погружались в свое угрюмое молчание.
Днем Аркадий был обычным арестантом. Он вставал чуть свет, переходил вброд ручей, пока вода не становилась землей, и вслед за солнцем сонно взбирался по каменистому склону сопки в каменоломни. Он подчинялся правилам игры и ничем не выделялся, был тих и задумчив. Он думал о том, о чем думали и другие арестанты, сами того не замечая. По ночам Аркадий писал письма Кларисс. Может быть, поэтому за 5 лет с ним не случается ничего дурного. Ночью он населял барак видениями, которые навязывали ему свою игру. Кларисс была одним из этих видений.
За несколько месяцев до освобождения Аркадий получил письмо от Кларисс:
"Глеб мне все рассказал. Вообще говоря, я весьма снисходительно относилась к твоим увлечениям, но есть вещи, которые я не прощаю. Увы, я не ангел. Как ты мог? Она же была безумна и твоя связь с ней вдвойне преступна..."
Аркадий уронил письмо и провел по лицу, словно отгоняя что-то или слепо ощупывая. На какое-то время он забылся, уносясь мыслями Бог весть куда. На фоне черных драпировок он увидел вальсирующие пары в облаках муара и кружев, и в масках, среди которых мелькали будничные тени охранников. Приглушенный смех, улыбки полураскрытых губ, блеск расширенных зрачков. Донесся бой часов, что висели в гостиной. Видения замерли на миг, и он очнулся в той же позе, в какой его застал сон. Странный шум привлек его внимание. Он поднял голову. Его охватила какая-то непонятная тревога. Сердце сжалось, когда он увидел Кларисс. Ее лицо едва угадывалось в смутной и глубокой тени фона. Блуждая в полумраке, она прошла мимо, тонкая, элегантная. Она была в том же сумеречно-сером платье с широким поясом, что было на ней, когда он в первый раз увидел ее.
— Кларисс, прости меня... я ни в чем не виноват... - Аркадий закопошился на нарах, ощупью пытаясь одеться и встать. Он был смущен и изумлен. Все это казалось порождением какого-то безумного горячечного бреда.
— Я знаю... ты оказался в обстоятельствах столь плачевных не по своей вине... это ее вина...
— Кого ты имеешь в виду?.. - спросил Аркадий, но Кларисс как будто не слышала его.
— Глеб мне все рассказал, ведь она соблазнила и его, чтобы его руками делать подлость... Боже мой, как мне досадно и скучно было слушать его лепет... и, в конце концов, дошло до крайности... она сказала, что у нее будет ребенок от тебя... все это было слишком чудовищно... и со мной случился удар... вот так, я пригрела на своей груди змею, но воздержусь от лишних слов...
— Успокойся... - Аркадий обнял Кларисс.
— Полно, полно меня утешать... - Кларисс отстранилась. В ту же минуту порыв ветра захлопнул дверь и Аркадий очнулся на нарах. Руки его обнимали призрак, пустоту, сотканную из пыли и мрака...

* * *

Было уже за полночь. Охранника насторожил шум в библиотеке и отрывистые и хриплые крики. Когда дверь в библиотеку взломали, там никого не было. Тишина стояла мертвая. Ни стона, ни малейшего шороха. По следу беглеца пустили собаку, которая нашла Аркадия в каморке библиотекаря под кроватью. Он был завален соломой и слипшимися от плесени одеялами. За ноги его выволокли на свет. Лицо его было все исцарапано, на шее темнели сине-багровые пятна. Он едва дышал. Его путанные и бессвязные показания ничего не объясняли, а лишь еще больше все запутывали. Аркадий рассказал, что в ту ночь он находился в библиотеке один, писал письмо. В читальном зале было слишком шумно и душно, и он забрался в каморку библиотекаря. Делал он это довольно часто и Герман не возражал против его вторжений. Уже в сумерках он услышал крик. Он выбежал в зал. В зале стояла кромешная тьма, было темно, как в могиле. Он достал спички. Спички вспыхивали и гасли. Показалось, что в зале он не один. Он окликнул незнакомца и в ту же минуту кто-то ударил его. От удара он потерял сознание и не помнил, что было дальше. Он очнулся уже в лодке, которая была довольно далеко от берега. Поднялся ветер. Волны захлестывали лодку, и он промок до нитки, но вскоре ветер утих, и тьма постепенно рассеялась. Он увидел низкие облака, волны, украшенные пеной, и птиц, которые плавали среди волн, как рыбы, сплетая следы. Вместе с птицами и рыбами он плыл по воле волн и против их воли, или качался размеренно влево и вправо, и осматривал небеса.  За ночь он осмотрел все семь небес до дна. Под утро опять поднялся ветер. Волны разбили его лодку о камни и в лагерь он вернулся пешком.
Следователь был несколько озадачен его рассказом. Ночью он обычно спал и среди ночи вставал только по нужде. Испытывая смешанное чувство, нечто среднее между жалостью и презрением, он посмотрел на Аркадия, который покачивался, как будто все еще плыл и не замечал следователя, хотя тот стоял рядом. Взгляд его был обращен куда-то в пространство. Сделав над собой усилие, следователь попросил Аркадия сосредоточиться на главном. Аркадий помолчал и начал рассказывать все ту же историю и все тем же монотонным голосом без интонаций.
— Хватит, достаточно... - воскликнул следователь. Аркадий покорно кивнул головой и замолчал.
"Или он и актер, и режиссер в одном лице, или он бредит..."
Следователь закончил допрос. Невозможно было добиться от Аркадия других показаний.
"Все как-то невпопад... ничего не понимаю... в висках стучит от этого бреда... - Воображение нарисовало следователю не один способ совершения побега, но как Аркадий смог попасть среди ночи в библиотеку? Разумеется, в чудеса следователь не верил. - Кто же в таком случае способствовал побегу?.. не духи же ему помогали... и кто его остановил?.."
Проблуждав в домыслах, из которых нельзя было взять что-нибудь конкретное, следователь обратился к фактам. Фактов набралось уже достаточно, и вся история стала превращаться в нечто серьезное, когда на противоположном берегу озера, в которое впадал ручей, нашли полузатопленную лодку.
"Если все было так, как он рассказывает, тогда зачем он вернулся?.." - ломал себе голову следователь. Чтобы освободиться от сомнений, он решил еще раз осмотреть место преступления. Он с трудом протиснулся в крохотную коморку с низким потолком, слишком тесную даже для одного человека. Узкая железная кровать, тканый коврик над кроватью, стул, этажерка. На этажерке часы и чашка с каким-то отваром. Вот, пожалуй, и все. Постель была не разобрана. Следователь обратил внимание на вырезки из журналов с морскими пейзажами. Какое-то время он их разглядывал, потом склонился и поднял смятое письмо. Это было письмо от Кларисс. Следователь знал Кларисс и ее отца. Он его допрашивал. Прочитав письмо, следователь огляделся. По всей видимости, в этой коморке Аркадий писал, когда у него просыпалось вдохновение, и уничтожал написанное. Поэты хорошо себя чувствуют где угодно, даже в такой тесноте.
После осмотра места преступления следователь допросил библиотекаря. В лагере говорили, что у Германа с Аркадией нечто, похожее на роман. Типичные лагерные сплетни. Старик сидел за убийство жены из ревности. Она изменила ему, и он ее убил, а тело сжег, оставив себе лишь горсть пепла в тесной урне. С урной он спал, как с женой, сначала как с мертвой, а потом как с живой, пока его не арестовали. Любовь всех возвращает к жизни. И это вовсе не чудо. Он любил жену больше жизни. Почти 20 лет Герман выдавал арестантам книги. Смуглый, невысокий, лицо все в морщинах, взгляд помешанного или блаженного. Арестанты его уважали и опасались, говорили, что у старика дурной глаз. На самом деле один глаз у него был с бельмом. Даже собаки его боялись, не лаяли на него.
Допрос библиотекаря ничего не дал. Старик лишь подтвердил некоторые обстоятельства побега. Вел себя старик смирно, дотошно читал протокол допроса. Очки на его носу подрагивали. Прочитав протокол до последней буквы, он отказался его подписывать. Согласился он лишь с той частью, которая касалась его лично. Следователь попытался убедить старика, чтобы он одумался и подписал протокол, иначе он лишит его должности библиотекаря. Старик разволновался. Со слезами на глазах он признался, что согрешил, допустил Аркадия в свою коморку.
— Сжальтесь, помогите ему... - старик неловко склонился и попытался поцеловать руку следователю. Следователь выпроводил его. Моргая и униженно кланяясь, старик попятился к двери. Даже следователь, человек, много повидавший на своем веку, был потрясен этой сценой. Он думал об этом, когда возвращался домой, в свою комнатку в офицерской гостинице. Еще никто не пытался поцеловать ему руку...

* * *
 
Чтобы избежать осложнений, дело с побегом замяли, и уже осенью Аркадий вернулся в город. Он снял комнату в мансарде с выходом на крышу и стал жить как все поэты, в скромном благополучии, граничащем с нищетой. Комнатка была довольно узкая и тесная, с низким, провисшим потолком и скрипящими полами. Над лампой, укрытой бумажным абажуром, витала пыль, и порхали стайки моли. Из окна открывался вид города. За 5 лет город мало изменился, но все равно захватывало дух. Сумерки придавали городу некую поэтическую удаленность, и знакомые петлистые улицы и дома выглядели не такими убогими и унылыми, какими были всегда.
Постояв у окна, Аркадий оделся и вышел на улицу. Внешне он почти не изменился, на нем был все тот же серый, потрепанный плащ, полы которого хлопали за спиной, как крылья нетопыря, и довольно мятая шляпа с нелепыми цветочками на узких полях. Лишь морщин на его лице прибавилось, и походка стала другой. Он брел по бульвару, как за собственным гробом, рассеянно поглядывая по сторонам и забредая в лужи.
По узкой и крутой лестнице он спустился к набережной. Он надеялся украдкой увидеть Кларисс, хотя бы издалека, пусть мельком. Он провел почти час у дома Кларисс, испытывая смешанные и противоречивые чувства.
Было тихо. Тишину лишь иногда нарушал грохот трамвая.
Зашуршала листва, словно кто-то прокладывал себе путь сквозь заросли, но Аркадий никого не увидел. Все стихло. Снова что-то прошелестело в темноте. Шум напоминал шелест складок платья. Послышались осторожные шаги. Под окнами мелькнула фигура незнакомца и исчезла.
"Похоже, не я один хотел бы встретиться с Кларисс..." - подумал Аркадий и закутался поплотнее в плащ, чтобы остаться не узнанным. Он отверг ревнивые фантазии, что, возможно, это его соперник и, может быть, более удачливый. Ему рисовались беды, подстерегающие Кларисс, не искушенную в таких делах, следователи, охранники, словом, все та же драма, которую он пережил, только с другими исполнителями.
Оглядываясь, он подошел к двери черного хода. Она почему-то была не заперта. Минуту или две он колебался между желанием воспользоваться представившейся ему возможностью увидеть Кларисс после стольких лет, и боязнью оскорбить ее непрошеным вторжением. Высмеяв себя за колебания и страхи, он уступил соблазну, и, осторожно протиснувшись в щель двери, проник во внутренний дворик. Дом тонул в темноте. Светились только окна во флигеле. Он поднялся на террасу, заросшую бегониями, и остановился, чтобы перевести дух, потом сделал несколько шагов и наткнулся на пустой стул. На спинке стула висел плед, который указывал на недавнее присутствие Кларисс. Ступая легко, на цыпочках он прошел через решетчатую галерею во флигель и заглянул в окно. В щель между гардинами различилась фигура в сером плаще. Незнакомец обернулся. Он заметно нервничал. Узнав Глеба, Аркадий отступил и снова, пригнувшись и петляя, подкрался ближе к окну.
— Мне кажется, там кто-то бродит?.. - услышал Аркадий голос Ады.
— Может быть, твой студент?.. - отозвался Глеб.
— Он обещал больше не шпионить за мной... ну так что?..
— Я передумал... все это может плохо кончиться...
— Ты боишься...
— Нет, я не могу, это же будет ее последний спектакль...
— Вот именно последний спектакль...
— Кроме того, я получил письмо...
— Опять письмо... и, как полагается, от неизвестного доброжелателя...
— Да, довольно неприятное письмо...
— Тебе пытаются открыть глаза на то, какую роль я играю в этой истории...
— Да...
— Письмо с тобой?..
Глеб не без колебаний передал Аде письмо. Его одолевали подозрения, впрочем, ни на чем не основанные.
— Тебя ввели в обман... - сказала Ада и хмуро с неудовольствием глянула на Глеба, однако тут же постаралась скрыть за улыбкой невольное проявление неприязни. - Теперь ты будешь упорствовать, пытаться ее выгородить, найти оправдание ее безрассудству...
Глеб промолчал, что было вполне извинительно и понятно.
— Конечно, это твое дело... мне остается только сокрушаться, пока с твоих глаз не спадет пелена... - Ада смяла письмо, воздержавшись от дальнейших расспросов и изъявлений неудовольствия. Она понимала, что упреки будут не только бесполезны, но и унизительны.
Аркадий увидел ее бледное, лицо, скрывающее за напускной кротостью и показным чистосердечием, ожесточенную гордость, отступил от окна и пошел прочь, размышляя о том, какие опасности могут угрожать Кларисс, и как получилось, что Глеб впал в столь жалкую зависимость от Ады...

Длилась ночь, а Аркадий все еще не мог заснуть, ворочался на жутко скрипящей и узкой оттоманке. Мешали какие-то лишние мысли и воспоминания.
"Лампа коптит... лавочник, наверняка, мошенник... а этот тип напротив опять подглядывает в бинокль, глазеет, вынюхивает, с кем я тут... надо бы погасить лампу... а вот и кошка пришла, трется об меня, у нее тоже свои удовольствия... интересно, блохи у нее есть?.. все, хватит валяться, как бревно, надо работать..."
И все-таки он остался лежать, уставившись на снимок отца, залоснившийся и слегка помятый, и постепенно погружаясь в сон, куда тянулись все его желания...
Сердце сжалось, бусинки пота выступили на его лбу и над верхней губой, когда он вдруг услышал легкие, осторожные шаги. Померещилось, будто кто-то прошел мимо. Он испуганно привстал. Видение было столь мимолетным, что он не успел разглядеть даже лица Кларисс, но не мог забыть нежности ее губ, вкуса слюны...
— Я тебя не вижу, где ты?.. - спросил он дрожащим голосом, ощупью пытаясь найти очки. Он все еще не видел ее, лишь слышал шелест страниц и слов, как будто говорил сам воздух.
— Так это будет поэма?.. - спросила Кларисс.
— Еще не знаю, да это и не важно... просто мне надо было как-то покончить со всем этим... столько всего накопилось за эти 5 лет... - Аркадий потер глаза.
— Странная поэма... а это что за письмо?.. - Листая рукопись, Кларисс уронила на пол конверт. - Узнаю подчерк...
— Это письмо от матери... - пробормотал он в каком-то смутном отчаянии, украдкой наблюдая за ней.
— Тебе нужно к ней поехать и все объяснить... - прошептала Кларисс. На миг Аркадий увидел ее лицо. - Молчи, молчи... - Она коснулась прохладной рукой его губ и исчезла, остались только мокрые следы на полу. Возможно, это были и не следы. Крыша протекала и кое-где с потолка сочилась вода. Зарывшись лицом в ладони, Аркадий разрыдался, не вполне понятно почему. Такие припадки с ним случались. Постепенно он успокоился и перенесся в другой сон. Час или два он бродил по какому-то дому с загаженными коридорами и лестницами. Неожиданно в одном из коридоров он наткнулся на Глеба с запаршивевшей и охрипшей кошкой на руках. Горло его было обмотано не совсем свежим полотенцем.
— Ага, наконец-то я тебя нашел... там тебя какая-то женщина спрашивает... - сказал он не своим голосом.
Аркадий обернулся и в проеме двери увидел навязчиво-зыбкую фигуру незнакомки. Она как будто уже не принадлежала жизни, но и не совсем умерла, находилась в какой-то странной, промежуточной зоне. Лицо серое, уже тронутое тлением, глаза илистые. Узнав мать, Аркадий закричал от ужаса и очнулся, весь в поту.
В комнате царила тишина. Доносились лишь приглушенные уличные звуки, как всхлипывания умирающего, и иногда на фоне стены рисовались очертания каких-то странных фигур или вдруг вспыхивали чьи-то глаза, длинные и узкие. Они меркло мерцали в темноте.
— Кто здесь?.. - спросил он хрипло, не узнавая свой голос. В комнате никого не было. Он потер лоб, глаза и уже не во сне, а наяву, еще раз оглядел комнату. Все как всегда. На подоконнике цвели герани в горшках. С потолка сочилась вода. Погладив кошку, он невольно улыбнулся. Он к ней привязался. Она разделяла его одиночество. Он встал и, прихрамывая и улыбаясь, прошелся по комнате. Вдруг он вспомнил сон и ощупью поискал среди бумаг письмо от матери. Какое-то время он читал письмо, испытывая муки совести. За пять лет он не написал матери ни строчки.
Странное это было письмо. Мать как будто прощалась с ним. От предчувствия беды сжалось сердце...

* * *

С поездкой к матери все складывалось неудачно. Сначала поезд застрял на два часа между станциями, потом из-за сильного дождя пришлось долго дожидаться автобуса.
В шуме дождя ему почудился хор голосов и в этом хоре так явственно он услышал вдруг голос Кларисс. Не решаясь перевести дыхание, он глянул по сторонам и сквозь пелену дождя увидел ее лицо. Она произнесла его имя и с такой нежностью и болью. Ее взгляд сказал ему, что сердце ее не переменилось, и все тяготы заточения и несчастья забылись в эту минуту.
Он встал и пошел за ней, как сомнамбула, среди зыбких подобий реальности. Вскоре он вышел к реке, которая пробиралась в узкой теснине и падала со скал на темные камни, пенясь, разбиваясь на брызги и пыль, и поднимая радугу. Река успокаивалась до следующего обрыва. По шаткому мостику, который казалось, висел в пустоте над изломами и уступами скал, он перешел на другой берег, полого спускающийся к равнине, которая замыкалась вдалеке бесчисленными пиками и хребтами. Он шел и шел через множество проходов и переходов, пока в нависших облаках не разлился пурпур. Он едва ли сознавал, где находится, преувеличивая одно и домысливая другое.
Свисток маневрового паровоза вернул ему реальность.
Автобуса он так и не дождался и, когда дождь чуть утих, пошел пешком...

Дом, в котором прошло его детство, поразил его своей убогостью и тишиной, как будто в нем уже никто не жил. По крутой и жутко скрипящей лестнице Аркадий поднялся на второй этаж и позвонил. Дверь приоткрылась. Аркадий удивился, когда увидел в проеме двери заспанное лицо Регины. Она жила этажом ниже. Почувствовав мокрое прикосновение ее губ, он отстранился, уже догадываясь, что произошло что-то ужасное.
— Мария пыталась покончить с собой и теперь никого не узнает... - сказала Регина, всхлипывая. - Лучше ее не беспокоить, чтобы не встревожить и не напугать...
Как-то нелепо улыбаясь, Аркадий вошел в комнату матери.
Мария лежала на кровати и подрагивающими пальцами ощупывала растрепанный край одеяла. Лицо совершенно отсутствующее, словно она была уже вне тела, как бы уже и не человеком, а ангелом, и видела перед собой неоглядную даль.
В ее слегка выпученных и поблекших глазах, на миг что-то всколыхнулось, какое-то чувство, когда Аркадий, пряча плохо выбритое, хмурое и смущенное лицо, неловко погладил ее руку. Несчастная женщина. Слишком упорно и слишком долго она мучила себя, отказывала себе во всем. Все свои дни она проводила в тоске, обливаясь слезами. Она изнывала одна, словно чужая здесь, в этой жизни. Она не выходила из дома, лишь иногда, убого одетая, уныло брела в лавку, чтобы купить необходимое и снова запиралась и видела, как Аркадий сидит, наряженный, словно кукла, в одежды Кларисс, как он с нею разделяет ложе. Нет. Какая наглость. Она заслонялась руками, как бы прячась и защищаясь от видения, и шептала лающим шепотом, вся в слезах: "Все погибло... она, она, эта змея, виновата во всем, она его похитила у меня, из-за нее я живу постылой жизнью... конечно, будь он здесь, все было бы иначе, но его здесь нет... несчастный, едва избавился от безумия и снова погрузился в эту бездну... весь в отца... по городу пройти нельзя, все пальцем тычут, оскорбляют, преследуют взглядами... срам так жить..." - Она задохнулась от слез.
Длилась ночь. За ночь она несколько раз и падала, и возносилась, когда ей чудилось, что Аркадий рядом с ней. Очнувшись, она слепо ощупывала пустую постель и пыталась забыть этот зловещий полуночный сон. Неспроста он был послан ей. До сих пор она не верила слухам, что ее сын живет с Кларисс, старела и надеялась, что он вернется когда-нибудь, и с надеждой глядела в окно, в котором как в зеркале отражалась и гибла год за годом вся ее постылая, пустая жизнь.
Когда рука Аркадия коснулась ее щеки, она пугливо, как птица, вся встрепенулась, но, увы, желание, наполнив трепетом ее сердце, исчезло так же быстро, как и явилось. Все тщетно. Она лишь тихо застонала. Слезы заструились из ее глаз...
Регина дала ей какую-то одурманивающую таблетку, чтобы она могла успокоиться и забыться.
Аркадий ничем не мог помочь матери. Он ушел, унося несколько старых снимков, которые подобрал с пола, слезы и тоскливые, нездоровые сожаления и воспоминания, бесполезные останки той поры, когда он еще учился ходить, одной рукой держась за руку Господа, а другой, цепляясь за палец матери, и в упоении бормотал слова на одному ему понятном языке...

На мастерской отца висел ржавый замок. Аркадий пошарил под ковриком. Ключа не было. Он качнул замок и глянул по сторонам. Среди сучковатых яблонь мелькнула худая и скорбная фигура отца.
Как сомнамбула, Роман бродил по саду, кутаясь в плед, и не ждал встречи.
— Ну, и как у тебя дела... - Роман оглядел его. - Впрочем, можешь ничего не говорить, и так все видно... беден и бледен, как все поэты... и оделся, точно похоронный агент...
Аркадий промолчал, прикрылся отсутствующей улыбкой и скрыл от отца, где он пропадал столько времени.
— Слава - это мираж... а все книги надо бы закопать или сжечь, обратить в копоть... - Роман обвел взглядом сад, небо. - Вот она где слава...
Облака висели над садом низко, как мосты. Солнце заливало их последним светом и казалось, что по ним спускаются ангелы, чтобы напомнить нам о небесном Суде, но это были лишь вечерние тени.
— Как я понимаю, ты был у матери?.. - спросил Роман.
— Да... - Аркадий отвел глаза. Оба пришли в минутное смущение, сквозь которое просвечивали какие-то трогательные воспоминания, у каждого свои. Роман увидел Марию на сквозистой терраске. Вся в белом, освещенная закатным солнцем, она развешивала белье на террасе. Ей было 13 лет, не больше. Он подсматривал за ней из-за кустов жимолости. Черты ее лица были смазаны, как на блеклой фотографии, которая чудом сбереглась в вещах, оставшихся от прошлой жизни. На снимке красота Марии вся выцвела, но сохранилось все то, что он так любил. Именно такой она часто являлась ему в сумерках сна. Аркадию представилась иная картина. Он лежал на коленях матери и, пуская пузыри, теребил пуговицу на ее кофте.
— Как умна и, в сущности, справедлива жизнь... - заговорил Роман. - Порой она разыгрывает просто невероятные сценарии... жалко, что ничего уже не вернешь, а как хотелось бы, увы... годы ушли, как вода в песок... я ведь все еще люблю твою мать... - Роман смахнул невольные слезы...

В город Аркадий вернулся вечерней кукушкой вместе с дурной погодой и с чувством гнетущей пустоты и подавленности. Не раздеваясь, он час или два писал письмо Кларисс.
"Нет, лучше оставить свои несчастья при себе, весь этот сор и срам..." - Он смял письмо и, повернувшись к зеркалу, откинулся на спинку стула. Взгляд его упал на снимки, которые он привез от матери. На одном из снимков он увидел себя и Кларисс. Недоумевая, он перевернул его и на обороте прочитал:
"На долгую и незабвенную память моему мальчику. Кларисс..."
"Странно, как этот снимок попал к матери... и подчерк как будто знакомый... - Порывшись в ящике стола, Аркадий нашел потертый конверт. Это было письмо от Кларисс, которое он получил в лагере. - Так вот в чем дело... - Догадка просто ошеломила его. - Ада все это подстроила, все, и мой арест, и... нет, не может быть, чтобы в ней таилось такое хитрое и порочное создание... фотографию матери она переслала от имени Кларисс, значит, Кларисс стала первой жертвой ее коварства и жестокости... и Глеб... какой-то ужас, откуда все это в ней?.. и что она теперь замышляет?.. нет, я растрою ее планы... я остановлю ее..."
Около часа Аркадий сидел у окна, обняв голову руками...

Весь следующий день Аркадий пропадал где-то. Пока воздержимся от объяснений, где он пропадала и чем был занят. Ближе к вечеру его можно было увидеть на набережной, у дома Кларисс. Он хмуро вглядывался в смутную, затягивающую перспективу улицы. Порой она освещалась внезапными короткими вспышками, после чего все снова погружалось в  болотисто-вязкий мрак.
Стайка детей промелькнула перед его глазами. Собака обнюхала его и исчезла.
Странность его поведения не могла ускользнуть от внимания редких прохожих. Они отметили бы и его взволнованное, нервное состояние. Он ждал, таясь во тьме, выслеживал Аду. Несколько раз за это время сменился ветер. Когда она появилась, он пошел за ней, как по тонкому льду, выстрелил и промахнулся. Ада закричала в темноте. Он выстрелил еще раз. Крик оборвался...
Через полчаса Аркадий уже был дома. Не раздеваясь, он подошел к зеркалу. Вел он себя в высшей степени странно и подозрительно. Он расстегнул рубашку, погладил шею и просунул голову в заранее приготовленную петлю. Уже взобравшись на стул, он неожиданно впал в оцепенение, потом как-то странно протянул руки, точно руками видел и пытался кого-то обнять или остановить что-то неумолимо надвигающееся на него из глубины темноты, потом, стиснув зубы, быстрым жестом поправил петлю и со смелостью отчаяния, уже не задумываясь о том, что делает, шагнул вперед, словно там была дверь...
Когда он уже висел в петле, веревка неожиданно оборвалась...

Участковый, прибывший на место происшествия, был удивлен тем, что труп самоубийцы нисколько не поддался тление и, как ему показалось, был еще теплый, хотя должен был давно остыть. Он пригласил соседей Аркадия, как свидетелей, чтобы провести опознание трупа и составить протокол. Не решаясь войти в комнату, соседи стояли у двери. Оба скуластые, немолодые, невысокого роста. Сосед относился к происходящему довольно равнодушно, а его жена была просто потрясена случившимся. Она была в халате, накинутом на голые плечи, голова вся в бигуди. Губы ее подрагивали. Она боялась смотреть на Аркадия. Он лежал на полу, но в приливах слез, она видела его висящим в петле.
Составив протокол, участковый покопался в бумагах, лежащих на столе, полистал рукопись, в которой, вполне возможно, скрывались причины столь неприятного и печального происшествия на его участке, улыбнулся чему-то. Что-то его рассмешило. Смех и слезы в этой жизни порой так перемешаны. Все еще улыбаясь, он окинул взглядом комнату, заглянул в шкаф, в нем кроме одежды и книг ничего не было, потом поднялся по лестнице, которая вела на крышу, подергал запертую изнутри на задвижку дверь, с сомнением ощупал узкие стекла. Едва ли в такую щель мог протиснуться злоумышленник. Соседи с тревогой ожидали, чем все это кончится.
Звякнул звонок. Пришли служащие похоронного ведомства и унесли Аркадия в куске брезента. Участковый прошелся по комнате, рассеянно поглядывая на пятно на полу, очертаниями напоминающее труп и ушел. Уже стоя на ступеньках последнего пролета лестницы, он глянул вверх. Его не покидало странное чувство, что при осмотре он упустил что-то существенное...

* * *

Как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Аркадий провел в гробу три дня и три ночи. Ближе к вечеру он очнулся. Был ли он в своем теле или нет, этого он еще не знал. Он попытался встать, но у него ничего не вышло.
"Где я, уж не в гробу ли?.. - Он по привычке глянул на часы со светящимся циферблатом. Часов не было, и шея болела ужасно. - Что же произошло?..” - думал он, беспокойно ощупывая руками стенки гроба и, вглядываясь во тьму перед глазами, за которой таилось нечто, какой-то образ или подобие. Он не мог разглядеть это нечто и не мог сосредоточиться. Мысли путались. Перевернувшись на бок, гроб был слишком широк для него одного, он с вызывающей тревогу решительностью попытался сдвинуть крышку, чтобы выбраться из этой давящей тесноты и тьмы. Крышка чуть подалась...
Шум привлек внимание Денева, единственного живого человека на кладбище в этот час. Несмотря на плохую погоду, шел дождь, он обходил кладбище. За ним, как привязанная, брела одноглазая сука. Денев приостановился, и сука наткнулась на него. Он рассеянно глянул на нее, потом по сторонам. Довольно мрачная картина открылась его глазам. На первый взгляд в ней не было ничего устрашающего: череда ржавых оградок и безликих могил, брошенных на волю судьбы. Денев зажал нос. Как будто рябь пробежала по его лицу. С севера подступала вода, которая превратила часть кладбища в тошнотворное болото. В ржавой воде и тине плавали полусгнившие, разваливающиеся гробы, обрывки одежды, иногда всплывали и трупы. Ко всему этому Денев уже привык, но не мог привыкнуть к запаху.
Снова послышался шум. Мурашки побежали по спине. Он пугливо глянул по сторонам. Никого. Шум становился все сильнее по мере того, как Денев приближался к развилке и вдруг прекратился. Денев постоял, сгорбившись и пугливо прислушиваясь, не отваживаясь даже шевельнуться, потом тяжко вздохнул о чем-то своем, наболевшем...
Накануне Денев встретился с племянницей, и после этой встречи на душе у него было как-то неспокойно. Племяннице исполнилось 18 лет, и она прислала открытку, в которой назначила ему встречу в сквере у оперного театра. Они так долго не виделись, что он не сразу узнал ее. Девочка выглядела такой испуганной и одинокой. Она сидела на скамейке в каком-то нелепом платье с крылышками рукавов и в парусиновых туфлях. В руках она судорожно сжимала томик Шекспира, меж страниц которого лежал слегка смятый и пожухлый по краям семейный снимок. На этом снимке Деневу было 17 лет. Он только что окончил музыкальную школу, еще не носил очков, и не хромал. Узнав дядю, она нерешительно улыбнулась и потянулась к нему, смущенная, нежная. Он неловко обнял ее. Вспоминая, как помогал ей появиться на этот свет, он не смог скрыть слез и умильных ноток в голосе. Он говорил с ней взволнованно и путано. Он был весь в прошлом, даже помолодел. Внезапно он умолк. Он лишь моргал водянистыми глазами, меняясь на глазах. Вновь он стал усталым и конченным человеком.
Начался дождь, и племянница пригласила Денева к себе.
Денев сморгнул невольные слезы. Так зримо представился этот унылый, серый и довольно громоздкий дом на углу Пятницкой улицы, эта узкая и жутко скрипящая лестница без света и этот петляющий коридор с множеством дверей, которые никуда не открывались.
Чуть пригнувшись, Денев вошел в комнату, пропахшую пылью и страхами ее прежних жильцов, одолеваемый чувством вины и изо всех сил  пытаясь не потерять сознание от жалости к девочке. В комнате не было ничего, кроме продавленной кушетки, тумбочки и расшатанного венского стула. Мутный свет проникал сквозь единственное окно и падал на голые стены, оклеенные желтыми обоями в пятнах сырости по углам. Племянница попросила его сыграть что-либо. Денев достал из футляра скрипку и исподлобья посмотрел на девочку. Она не была красива, но в ней было некое очарование невинности и доступности...
Странный шум возобновился и тут же стих. Как будто кто-то рыл себе могилу.
Денев поднял голову, глянул на небо, сплошь затянутое облаками. Он словно искал там совета и поддержки. Он ничем не мог помочь бедной девочке.
"Может быть, мне померещилось, но она так смотрела на меня, как будто я Бог... но я не Бог... да, уж... утешение малодушное и сомнительное..." – Денев еще раз вздохнул и побрел дальше, и сука за ним, как тень тени...

Какое-то время Аркадий настороженно прислушивался, но ничего не услышал, кроме шума дождя и шороха шагов, неторопливо, медленно удаляющихся. Он чиркнул спичкой. Спичка догорела и погасла. Воцарилась темнота. Стало холодно и жутко. Он слегка скосил глаза. Ему почудилось, что за ним кто-то наблюдает. Он попытался зажечь еще одну спичку, потом еще и еще. Руки у него заметно дрожали и спички или ломались, или, вспыхнув, тут же и гасли. Истратив все спички, он затих в каком-то безнадежном и боязливом ожидании. Он не мог избавиться от ощущения, что кто-то подглядывает за ним из темноты. Почувствовав головокружение, он закрыл глаза.
"Ничего… как-нибудь... выберусь... - сглотнув комок в горле, Аркадий неуверенно улыбнулся. - А, может быть, мне остаться здесь?.. почему бы и нет... здесь не так уж плохо, я бы даже сказал, хорошо... и ни о чем не надо заботиться... все под рукой... стоп, а рукопись?.. надо было бы ее сжечь, могут подумать, что Кларисс как-то замешана в этом деле... - Он потер лоб. Его охватило раскаяние, запоздалое и бесполезное. - Нет, это несправедливо, даже подло, я должен отсюда выбраться..." - Он чуть сдвинул крышку и просунул руку в щель. Он вел себя осторожно. Любое неверное движение  могло все испортить. К счастью, все обошлось и получилось так, как надо. Аркадий выполз из могилы и какое-то время сидел, привалившись спиной к пикам оградки. На кладбище стояла кромешная тьма, однако, она его не пугала, а даже радовала. Ощупью он нашел проход в зарослях ржавых, полусгнивших оградок и пошел к выходу, оставив зрелище разрытой могилы и пустой гроб, как вещественные улики и доказательства своего воскресения...
Вскоре Аркадий увидел свет и домик смотрителя, похожий на собачью конуру. На занавесках в окне маячила сутулая тень Денева. Сука что-то почуяла, хрипло залаяла и тень замерла. Аркадий поспешно отошел от окна.
Почти час Аркадий брел по кривым и узким улочкам старого города, стиснутым обмокшими стенами и по ложбине спускающимися к его дому. Обогнув илистый пруд, затянутый ряской, он поднял голову и по привычке посмотрел на окно под крышей. Свет горел в окнах соседей. Это его удивило. Обычно они рано ложились спать. Скрипнула дверь и из подъезда вышел незнакомец в плаще до пят, с патефоном.
“Боже мой, как он похож на отца... и одеждой, и ростом, и походкой... просто вылитый отец... но что он здесь делает?.." - Аркадий потер лоб, что-то, отыскивая в своих воспоминаниях, что-то такое, на что можно было бы опереться.
Незнакомец приостановился у входа в сквер и посмотрел на часы. Очевидно, он кого-то поджидал. Не прошло и минуты, как к нему присоединилась женщина, одетая довольно безвкусно. Лицо она скрывала под вуалью, однако, Аркадий узнал ее. Это была Ада.
Пропустив грузовой трамвай, напоминающий катафалк, Аркадий перебежал улицу. Незнакомец и Ада уже растворились в узком и крутом лестничном провале, ступени которого вели куда-то во мрак и кончались неизвестно где. Аркадий в нерешительности приостановился.
"Выходит, я промахнулся, если только все это мне не мерещится..." - подумал он. Голова закружилась, и он прижался спиной к стене. Нахлынуло все то ненавистное и неотвязное, от которого он не мог нигде избавиться, даже в гробу. Странные и пагубные видения обступили его, вкрадчиво и тихо нашептывая, что он преступник, а не жертва. Его терзало раскаяние...

Лишь убедившись, что соседи спят и не помешают ему осуществить задуманное, Аркадий сорвал печать и вошел в свою комнату. Первым делом он сжег рукопись в тазике, в котором стирал рубашки, потом письма матери, полные обычных нежностей, терзаний и намеков. Если бы он мог видеть себя со стороны, то заметил бы, что по мере того, как, коробясь, чернела рукопись, он постепенно преображался. Он как будто освобождался от самого себя и переодевался почти против воли. Изменился даже цвет волос и глаз, и вкус во рту...
В доме напротив неожиданно открылась створка окна. Аркадий отступил в глубь комнаты. Донеслись звуки тихой и нежной музыки. Кто-то играл на скрипке. Минуту или две мелодия лилась, словно дождь, и так же неожиданно прервалась. Прозвучали сигналы точного времени и по радио начали передавать последние новости.
"Жизнь продолжается..." - подумал Аркадий и направился к столу, намереваясь оставить записку. По пути он наткнулся на опрокинутый стул. Взгляд его упал на аквариум, в котором плавали мертвые рыбки: голубые, серебристые, красные. Озноб пробежал по спине, когда он увидел на полу труп с петлей на шее. Нога самоубийцы была неестественно вывернута, как у куклы, у рта стыла лужица слюны, глаза стеклянные и выпученные, точно какая-то сила выдавила их из орбит, и они слегка косили. Создавалось впечатление, что самоубийца все еще пытается дочитать одним глазом то, что он читал. Аркадий встряхнулся, будто сбрасывая с себя что-то липкое и неприятное, и поискал очки. Они лежали на столике у зеркала, придавленные книгой. Там же стоял недопитый стакан чая с коричневой каймой. Еще раз, глянув на пол и ничего не увидев, кроме бурого, облепленного тополиным пухом пятна, от которого несло смрадом. Он зажег лампу и, близоруко щурясь, что-то написал.
Кто-то постучал в дверь. Аркадий пошатнулся и замер. На лбу выступили капельки пота, и на верхней губе.
Лампа замигала и погасла. Послышались удаляющиеся шаги и долгий, глуховатый кашель. Хлопнула дверь.
Облегченно вздохнув, Аркадий нетвердой походкой подошел вплотную к зеркалу, в котором отразилась узкая и длинная, пожалуй, даже излишне длинная комната, скудно обставленная, без истории, как гостиничный номер, в котором он одно время ютился после освобождения из тюрьмы. Он как-то беспомощно оглянулся. Он не узнал комнату. Как будто кто-то стер следы его пребывания здесь, или здесь жил кто-то другой. Странная улыбка искривила его губы...

Спустя полчаса Аркадий уже брел по улице, опустив голову, все с той же странноватой улыбкой в уголках рта. Было тихо в этот час. Близился рассвет. Тишину нарушали лишь шаги редких прохожих, которых он сторонился.
Ноги сами привели его к кладбищу. У настежь распахнутых ворот кладбища на него налетела девочка с маленьким, острым лицом. Вид у нее был совершенно потерянный.
— Что-то случилось?.. - спросил Аркадий.
— Ага... - пролепетала она и помчалась дальше, поправляя на бегу сползающие ремешки сандалий. Волосы ее были растрепаны, глаза горели.
Подойдя к своей могиле, Аркадий увидел, что она окружена глухо шумящей толпой. Он приостановился, как-то нерешительно осматриваясь, еще не зная, где находится и где окажется через минуту.
Из туч выплыла мутно-желтая луна. Ее неяркий, призрачный свет проникал сквозь паутину веток и листву, выхватывая из темноты пики оградок, воздетые руки, отдельные лица, странно, порой просто уродливо искажая их. Они теснились, толкались у могилы, втаптывая в грязь еще не увядшие орхидеи.
"Наверное, они думают, что меня похитили... - Аркадий усмехнулся. Среди толпы мелькнуло лицо отца. - Нет, я, наверное, сплю..." - Аркадий ущипнул себя, еще и еще раз в каком-то исступлении, но не почувствовал боли. Он поднял глаза к небу. Минуту или две его мысли направлялись какими-то впечатлениями и узрениями. Кто-то толкнул его. Он пошатнулся и обвис, зацепившись капюшоном за острые пики оградки.
— Кто-нибудь, помогите мне... - прошептал Аркадий придушенным шепотом, пытаясь обратить на себя внимание и освободиться. Плащ душил его.
За оградой что-то зашуршало, зашевелилось. Откуда-то из темноты донеслись звуки музыки. Кто-то завел патефон.
"Может быть, отец?.." - подумал Аркадий и скосил глаза. Луна давала неверный свет, и он видел лишь тени, как на заднике в театре. Хотелось заглянуть за задник, посмотреть, что там, по ту сторону. Глаза заслезились. Некоторое время он вообще ничего не видел. Неожиданно для себя он рассмеялся. Он смеялся до слез, дергаясь и извиваясь. Плащ затрещал, и он упал ничком в траву.
Все еще играл патефон, повторяя одну и ту же музыкальную фразу, снова и снова.
"Надо встать и уйти, не лежать же здесь до второго пришествия..." - Аркадий попытался привстать и не смог. Навалилась странная тяжесть.
Луна постепенно бледнела. Она как будто разъедалась по краям и все видимое и воображаемое, и с такой ясностью, стало проваливаться и пропадать в темноте. Наконец все исчезло, и Аркадий заснул. Он спал и видел сон. Проснулся он чуть свет с ощущением, что вся его жизнь ничего не стоила в сравнении с этим сном...
3/23/01