Бабочка

- Куки, расскажи мне что-нибудь.
- Что тебе рассказать, Бон-Бон?
- Не знаю. Что-нибудь из своего детства. Расскажи мне про какое-нибудь свое яркое детское воспоминание. В детстве всегда все ярко.
- Я ничего не помню.
- Ну пожа-aлуйста. Ты постарайся.
- Бон-Бон, скажи, ты когда-нибудь писала стихи?
- Нет. Может быть, когда мне было лет двенадцать. Да, было, по-моему, один раз. Я болела и лежала в постели с высокой температурой. И никого не было рядом. Я лежала и думала, что если сейчас никто не придет, то тогда я умру. Была зима. За окном шел снег, лежали сугробы, и сквозь стекло были видны голые ветви деревьев. Потом наступил вечер. Света никто не зажигал – ведь никого, кроме меня, в комнате не было. И за стеклом все стало медленно чернеть, как на непроявленной фотографии, когда ее кладут на свет. И тогда я услышала стихи. Они сложились сами собой. Как-будто кто-то мне шептал их на ухо, а я их просто записывала. Хотя ни бумаги, ни карандаша у меня в руках не было.
- Ты их помнишь?
- Нет. Какое-то время я их помнила, а потом постаралась забыть.
- Почему?
- Что почему? Почему запомнила или почему забыла?
- Ты сказала, что постаралась их забыть. Почему?
- Не знаю. Наверное, потому что потом они мне показались детскими и глупыми. И поэтому я постаралась их забыть. А ты когда-нибудь писал стихи?
- Нет. Кажется, не писал.
- Что значит «кажется»? Ты что, не уверен?
- Я много раз пытался их писать. Но у меня ничего не выходило. Может быть, получались какие-то обрывки.
- Ты что-нибудь из этого помнишь?
- Нет.
- Почему?
- Не знаю. Наверное тоже постарался их забыть.
- Так жалко. Я уверена, что ты смог бы написать очень хорошие стихи. Ты правда ничего не помнишь?
- Ничего. Иногда наступали такие моменты, когда я их слышал. Так же, наверное, как и ты тогда, во время болезни. Они как-будто рождались сами, текли и перешептывались у меня внутри, но не находили никакого воплощения. Понимаешь?
- Понимаю.
- И мне казалось, что как только я смогу их поймать и вложить в слова, то это будет нечто такое, чего никто и никогда не написал и не напишет. Что это только мое.
- Стихи это всегда только твое.
- Не знаю. Я, наверное, не смогу тебе этого объяснить.
- Но ты сказал, что у тебя получались «обрывки».
- Да, получалась какая-то мелодия из отдельных слов, с кучей пропусков. Иногда выходило даже несколько целых строк.
- Прочти их мне.
- Я же говорю, я не помню.
- Неправда. Ты помнишь. Просто ты не хочешь мне рассказать. Ты стесняешься?
- Нет.
- Я не буду на тебя смотреть. Я закрою глаза, а ты их мне прочтешь. Ну, несколько строчек. Ну пожалуйста.
- Я же говорю, что ничего не помню.
- Врун.
- Понимаешь, на следующий день мне все это казалось ужасным. Как-будто за ночь кто-то вытащил оттуда самое главное.
- Хм.
- Как-будто я уже не чувствую того, что чувствовал раньше, когда их писал. Остались просто слова. Вялые, пресные и безвкусные. Как-будто это написано не мной.
- Ты правда не хочешь их мне прочесть?
- Я же говорю - я все забыл. Зачем мне помнить то, что не имеет для меня никакой ценности?
- Тогда расскажи мне что-нибудь. Что-нибудь из своего детства.
- Из раннего детства?
- Все равно. Можешь из раннего. Что-нибудь такое, особенное. То, что сильно запомнилось.
- Хорошо... Мне было года три... Почему ты смеешься?
- Нет, я просто так. Попыталась представить тебя в три года. Ты не обращай на меня внимания. Рассказывай дальше.
- В общем, не знаю, когда это точно было. Думаю, что мне было тогда года три. От силы четыре. Бон-Бон, если ты будешь все время смеяться, то я не буду тебе ничего рассказывать.
- Извини, пожалуйста. Я больше не буду. Продолжай.
- Думаю, что это было в начале лета. Мы жили на даче. Собственно, почему на даче? Мы тогда жили там постоянно. В общем, я гулял во дворе. Светило яркое солнце. И вокруг меня была высокая-высокая трава.
- Тогда это не могло быть началом лета.
- Почему?
- В начале лета не бывает высокой травы.
- Хм. Не знаю. Странно, но почему-то мне кажется, что это все-таки было в начале лета.
- Это важно?
- Наверное, нет. Это была очень странная трава. Ее специально посеяла моя бабушка, чтобы она росла вместо крапивы. Потому что весь участок зарос крапивой, а у бабушки не было сил с ней бороться. Потом бабушка умерла. А трава разрослась еще пуще крапивы. Так что с этой травой стало тоже невозможно бороться. Иногда ее косили косой. Но она очень быстро вырастала вновь, и становилась еще гуще и выше. Она была похожа на осоку или какую-то другую разновидность трав, растущих возле водоемов. У нее были длинные широкие листья. И у листьев были острые края. Такие острые, что о них можно было порезать палец.
- Как страшно.
- Что страшно?
- Я подумала о твоей покойной бабушке и представила себе эту траву. Как она разрастается по всему участку, заползает на подоконники, забирается в дом...
- Нет, это была самая обыкновенная зеленая трава. Но мне кажется, что она всегда была высокой. Независимо от времени года. А в то время она была, наверное, выше, чем я сам.
- И ты не боялся гулять в этих зарослях?
- Нет, наоборот, я очень любил там гулять. Трава шелестела. Она была наполнена массой всевозможных звуков – все вокруг жужжало, шуршало, шевелилось. Наверное, в то время для меня там был целый мир. Я каждый день открывал в нем что-то новое. Новое насекомое – жука, осу, муравья...
- Сороконожку...Червяка...
- Или какой-нибудь новый звук. И вот, однажды я поймал там бабочку.
- Бабочку?
- Да, бабочку.
- Я тоже в детстве любила ловить бабочек. На даче у меня был сачок. У меня даже был альбом с колекцией всевозможных разноцветных бабочек с пестрыми крыльями.
- Нет, я никогда не ловил бабочек. Ни до этого, ни после. И сачка у меня не было.
- Тогда как же ты ее поймал?!
- Сам не знаю. Просто подкрался и поймал ее руками.
- Ффф. Просто!
- Это была самая обыкновенная маленькая бабочка с желтовато-белыми крыльями. Понятно, какой она вызвала восторг у ребенка. Ведь ты сама говоришь, бабочку совершенно невозможно поймать голыми руками. Я хотел показать ее всем. Всему свету. Я шел и гордо нес бабочку перед собой, зажав ее между пальцами.
- И никто не обращал никакого внимания на тебя вместе с твоей бабочкой, и тебе стало ужасно обидно, и поэтому ты запомнил эту историю на всю жизнь, и больше ты никогда в жизни не ловишь бабочек. Правильно?
- Нет. Слушай. Сначала я встретил своего дядю. Он сидел на деревянной лавочке на участке и читал газету. У него на носу были очки в толстой черной оправе, отливающей пластмассовой желтизной. Увидев меня, он оторвался от чтения и воскликнул что-то вроде «Ух-ты! Какая бабочка!» Потом он погладил меня мягкой ладонью по голове и снова уткнулся в газету. А я пошел дальше.
- Странно, что ты так хорошо это запомнил.
- Действительно странно, но этот эпизод запал мне в память... И я двинулся дальше. Кого еще я встретил, я уже не помню. Но, наверное, все были заняты чем-то важным. И все на секунду отрывались от своих дел, чтобы изобразить мне свое восхищение.
- Интересно, что маленькие дети всегда чувствуют эту наигранность.
- Да. Я помню, что все фальшивили, и поэтому подлинного удовлетворения я не испытывал.
- Ну и что же было дальше?
- Пока наконец я не вошел в кухню, где мать варила обед. Кухня была огромная и полутемная. В особенности такой она казалась, когда входишь в нее после яркого солнечного света. Мать стояла у плиты в старом переднике и варила борщ. Запах борща был таким сильным...
- Терпеть не могла в детстве борщ! Я знаю, как он пахнет. Вареной капустой и луком и всякими разными овощами...
- Нет. Это был совершенно особенный запах, который я не встречал больше нигде. Наверное, так пахнет только борщ, сваренный в деревянном доме. Его запах потом въедается в сухие бревенчатые стены и остается в них еще очень долго.
- Как поэтично. Ну и что? Что же сказала твоя мама?
- Да, чуть не забыл, что мы говорили о бабочке. Ну вот. Я с гордостью показал ей бабочку, вытянув перед собой руку. Мать спокойно сказала мне «молодец» и продолжала готовить обед, не поворачивая головы.
- И тебе стало обидно.
- Нет. Я стоял и топтался на месте, ожидая услышать от нее чего-то еще. После некоторой паузы она спросила: «А тебе ее не жалко?» Я смотрел на бабочку и пытался понять жалко мне ее или нет. «Собственно, почему мне должно быть ее жалко?» - думал я,- «Такая красивая бабочка. Так ловко порхает с цветка на цветок, что ее почти невозможно поймать. А теперь она будет моей». «Она ведь больше не будет летать»,- сказала мать. Тогда я уже серьезно задумался. «Бабочка, которая не умеет летать...» - подумал я,- «Что это такое? Разве это возможно? Нет. Это уже не бабочка. Ведь бабочка это только то, что летает». Я смотрел на полупрозрачные крылья, крепко зажатые в детских непослушных пальцах, измазанных желтоватой пыльцой. «Зачем нужно то, что не умеет летать? Даже если раньше оно называлось бабочкой»,- думал я.
- И ты выбросил ее.
- Нет. Я вернулся во двор и попытался научить ее летать.
- Но бабочка умерла. И никогда больше она уже не смогла летать. Как патетично! Это конец твоей истории?
- Да.
- Хм...Почему ты мне ее рассказал?
- ...Не знаю.



       Декабрь 2003