Если бы на дороге не было километровых столбиков, то, как бы я узнала, что продвинулась хоть чуть-чуть? А если бы на всех моих дорогах были километровые столбики, то, как бы я смогла понять однажды, что не продвинулась ни на дюйм?
Мне не хочется жить. Не хочется, потому что, то, что я вижу впереди – это не то, что я хочу видеть. И не в том дело, что я не хочу видеть то, что я вижу впереди, просто в том, что я вижу нет ничего, что можно было бы увидеть.
То, что я вижу, кажется мне ужасным. Ужасным по своей порочности и безвыходности. Да, может, я сама придумала себе это понятие «порок», и его на самом деле не существует, ну а что тогда вообще существует? Где та граница, разделяющая реальность и выдумку? Я не вижу ее.
В моей реальности я – олицетворение самого низкого падения человека. Наркоманка. Пока еще нет, конечно, но это единственное, что мне светит.
Можно, разумеется, сказать, что это я, мол, себе льщу, и для того, чтобы стать наркоманкой, нужно хотя бы иметь при себе наркотики. (Но сколько бы я отдала, чтобы их иметь!). Я – наркоманка без наркотиков.
Боже, как хочется курить!
Да, я придумала себе этот порок, чтобы как-то оправдаться, почему мне хреново. Чтобы не признаться себе в том, что мне хреново из-за того, что у меня нет марихуаны! Нет марихуаны. И поэтому мне так хреново. Конечно, легче думать о том, что мне плохо потому, что я чувствую, что я глубоко порочна, нежели признаться себе, что вот он – порок, в моем собственном состоянии, сейчас, а не в туманной перспективе через десять лет, когда я стану наркоманкой. Признаться сейчас. Но ведь порок-то придуманный?
Поет Дженис Джоплин! Сколько кайфа в ее пении. Ее голос дышит кайфом, ее музыка пропитана кумаром кайфа.
А я кто? Я – приторчиха без травки. Сижу здесь, и чувствую, как в висках стучит, как за ушами давится, как в голове… Как время перестает существовать и суживается, и не движется совсем. А задние стенки рта растягиваются, растягиваются, и уже не спасешь их сигаретами. Во рту противный вкус от всего, что там сегодня побывало. И этот трепет в нижней губе! Невыносимо!
Уже два часа ночи, а я все жду, что вот-вот постучат в дверь, и принесут в таком маленьком белом бумажном квадратике… И я возьму пластиковую бутылку и сожму ее, сверну, превращу в нечто непонятное непосвященному, достану фольгу из сигаретной пачки, проткну булавочкой несколько ровненьких маленьких дырочек – остреньких таких и узеньких вначале – потом черных и припорошенных в конце, уже через десять минут.
А потом я лягу на кровать, и снова буду слушать Дженис Джоплин. Так зачем это все было нужно? Этот весь трепет, это ожидание? Чтобы снова делать то, что я спокойно делаю и без этого? Просто под моим окном все время одна и та же луна. Но зацветут сливы, и луна уже другая! Китайский философ, написавший это, знал, о чем говорил. Он тоже курил.
Я просто хочу, чтобы луна была другая…
Я олицетворяю то, что другие презирают, говоря: «Она такая слабая, что пытается сбежать». Так вот, я вам говорю, что это вы слабые. Я кричу вам, пытаюсь докричаться и не могу: вы настолько слабые, что живете в своем комфортабельном пластмассовом мирке, где есть ваши эти средства от морщин, мягкие диваны и драповые пальто, которые вы так любите. В мирке, где зима такая предсказуемая – не успеет рассвести 1 декабря, а уже глядь – иней на пожухшей траве. А утром, когда впервые выпадает снег, и лежит, прикрывая своей пеленой серость пейзажа за окном (впрочем, не очень успешно), обязательно, по законам природы, около дома напротив, или в конце соседней улицы ставят ярко-желтый автобус с новогодней рекламой на нем, чтобы родилась у вас автоматическая мысль: «О, уже скоро Новый год!». А потом вы идете в ванну, и вода в кране заканчивается именно тогда, когда вы только намылили лицо. И вот, вы уже плюетесь по этому поводу, переживаете. А ведь воду отключают только для того, чтобы занять ваши мозги таким вот говном, и чтобы вы не на минуту не задумались – почему именно сегодня этот автобус? Почему с рекламой того, что вы уже давно собираетесь купить? А тут еще и со скидкой! И вы спешите, спешите вложить свою лепту в эту искусственную предновогоднюю суету. И все работает, все крутится, жизнь кипит.
А почему бы вам не попробовать прийти туда, где живу я? Туда, где время уже не движется в такт с секундной стрелкой, а то разгоняется, как бешеное и летит, летит, закручивая и выворачивая наизнанку, а то остановится где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого, и стоит, стоит, и фиг ты его сдвинешь. Пожалуйте к моему столу! В мой бальный зал, в котором нет пола, поэтому приходится плясать, опираясь на воздух. А потом как в мультиках – только замечаешь, что под тобой нет пола, и летишь, летишь, и об асфальт, об асфальт.
Слабая? Что же, может быть. Просто мир подменили. Словно, минуту назад я еще верила, что мир был настоящим, а потом уже нет. А вера – дело если не фатальное, то, уж во всяком случае, необратимое. Однажды поверив в нереальность мира нельзя уже до конца вернуться и поверить что все здесь просто и понятно. Если и вернешься, то сомнения все равно будут мучить. Вот он, настоящий порок, не выдуманный. Ни разврат, ни пьянки, ни наркотики сами по себе – я перепробовала всё – ни одно из считающихся грехом поступков не может сравниться по порочности с одной единственной мыслью о нереальности всего вокруг. И наркотики, по сути – это только способ сойти с привычной колеи и почувствовать что-то, что может привести к подобной мысли. Не все чувствуют. Наркотики – не порочны. Порок всегда только внутри того, кто их принимает, или нет его, порока. Мысль о том, что что-то не так с миром не сравнима по своей греховности и по своему эгоизму ни с чем другим. Потому что когда ты уходишь в запой или трахаешься со всеми подряд, то все равно в глубине души подтачивает тебя мысль, о том, что ты делаешь что-то не так, а значит и с тобой самим что-то не так, и ты уже почти праведник, ха! Когда ты начинаешь думать о мире, что он нереален, никогда не возникает подозрения, что что-то не так не с миром, а с тобой. Потому что с миром действительно что-то не так.
Так вот, Дженис Джоплин… Бедная девочка – неблагополучная семья, плохая компания, наркотики, и, наконец, смерть от передоза. Публика дружно достает беленькие платочки и протирает свои прекрасно выдутые из богемского стекла слезы. Чистые, вкусно пахнущие бюргеры прикрывают лица накрахмаленным батистом, лица на которых отчетливо царит выражение, так противоречащее их прозрачным как свежевымытые майские окна слезам. Дура – скатилась по скользкой дорожке – туда ей и чава-какава! Да может, скажу я вам, она прожила те годы в своих скитаниях в сто раз лучше, чем вы в пластмассовых пробирках, которые называете «свой уютный уголок»?
Прожила, годы, лучше… Фраза, конечно, тоже пластмассовая. Достойная такой молодой активистки-неформалки, забравшейся по шаткой стремянке наверх, высунувшей голову из пробирки, и кричащей что-то очень революционное тем, кто внизу рассматривает ее трусики! Гм! Нет там ничего хорошего на границе сознания и неизведанного. Нет. Просто нельзя уже иначе. Просто, луна, блин, да-да как раз как этот блин, висит посередине закрашенной черной гуашью картонке неба, и напоминает: «А я-то могу быть другой!»
У меня нет своего уютного уголка, нет будущего. Все что я вижу в будущем – это мгновенно сфотографированный мой портрет – я сижу, наклонив голову так, что волосы сальными прядями спадают на лицо, а в руке дымится. Другие могут видеть себя гораздо обширнее: вот он с портфельчиком, идет на работу по весенним улицам, вот возвращается из супермаркета с огромными пакетами, на которых написано «Сельпо», вот он же, уже чуть старше, окруженный кучей ребятишек. И все время, все время на лице эта дурацкая улыбка. Улыбка плохого актера, который зато искренне радуется за свой персонаж. У меня же есть только этот портрет, где я сижу с волосами на лице, но он не в будущем – я прекрасно осознаю, что это, так сказать, ментальный образ меня настоящей. Всего-навсего.
У меня есть только это мгновение, которое сейчас… А я трачу его на самобичевание – ах, кто я в глазах общества?! А завтра за мной придут. Постучит в дверь чем-то подозрительно железным, а я почему-то тут же пойму, что это коса. Но я открою – вдруг, это те, с квадратиком из бумаги? Или с розовенькой такой таблеточкой, которую не ты ешь, а она есть тебя. А вдруг?..
Открою, потому что забуду на секунду, что ко мне уже вечность как никто не ходит. И не звонит. На телефоне характерный слой пыли. Стены нависают еще хуже, чем нависает потолок, а главное… луна все такая же. Такая же, как и была с тех пор, как я в первый раз попробовала свернуть горло пластиковой бутылке. За исключением тех нередких моментов, когда … но как там тот сумасшедший у Гоголя говорил: ничего, ничего, молчание.
Чу – кто-то в дверь стучит. Та-ак притаимся здесь тихонечко. А, нет, не могу, любопытство мучает, кто в такой час… Мы вот на цыпочках, медленно, беззвучненько и в глазок. Черт, ничего не видно… придется открыть.
Аааааа! Блин, ну зачем же косой так больно! Ууууу! Ну ладно, ладно! Знаю, знаю, что существуешь ты, гадина! Пришла напомнить о себе? Или уже за мной окончательно? Понятно. Заждались уж вас, матушка! Может, перекурим, на дорожку? Или как там в грузинской песенке:
Погоди, кацо, немного, на-ни-на-ни-на,
Давай выпьем на дорогу, на-ни-на-ни-на!
Cмерть пьянеет, еле дышит…
И к утру, страдая тяжко,
Уползла в кусты, бедняжка.
Не хочешь в кусты, а? Понимаю, что не придется. Я сама с тобой пойду, не трогай меня, не прикасайся. Уже иду. Может… Слушай, у тебя нигде пяточки не завалялось? Сейчас бы пыхнуть! Я бы тогда тебя в споре о смысле жизни победила, классно придумано, да? Как красиво было бы, просто эстетически красиво, поспорить с тобой о смысле жизни! Понимаю, что ты не будешь спорить на такие темы. Ладно, уже иду. В нирвану, так с песней. Запевай!