Марк Аврелий Антонин из Рима Лукиану в Самосату
Письмо I (I)
Аврелий приветствует Лукиана!
Что происходит в республике – я уж и не знаю, как управиться с этими христианами; что же делать с этой сумасбродной сектой? Я вконец разгневан слухами о все возрастающем числе приверженцев христианского учения среди наших граждан и их, мягко говоря, незаконопослушном поведении. Они становятся более опасными для нас, нежели германцы, сарматы и даже аланы; они – враг, находящийся среди нас, уничтожающий величие нашей республики изнутри. Они глупы и беспомощны; они учиняют зверства, но делают это так наивно и в то же самое время хитро, что мы не в силах пойти на них с мечом. Пусть же сделают шаг и покажут нам свое истинное лицо, пусть дадут нам повод уничтожить их!
Не понимаю! Как могло это учение завладеть умами стольких граждан? Почему варвары не принимают христианство, неужели они умнее нас? Клянусь Юпитером, это уму непостижимо! Неужели наша республика позволит себе быть завоеванной этими бездарями, избравшими для себя настолько примитивную веру, что почитают распятие какого-то варвара-чудотворца за свой основной символ!? Или, быть может, я настолько глуп, что не понимаю сокровенный смысл их таинств? Нет, это не так, поскольку называть себя глупым – значит оскорблять достоинства Севера, Максима или Рустика.
Есть два пути – либо уничтожить христиан, то есть уничтожить причину, побуждающую граждан принимать эту веру, либо подчинить их себе; но как это сделать, вот в чем вопрос.
Лукиан, ты мудр и твой авторитет в обществе непререкаем – все в твоих руках! Осмелюсь тебя просить, чтобы ты исцелил общество от той болезни, что нахлынула на Град; я уверен, Лукиан, у тебя есть способы сделать это.
Будь здоров.
Лукиан из Самосаты Марку Аврелию Антонину в Рим
Письмо I (II)
Лукиан желает Императору благополучия!
Я не столь обеспокоен христианами, как ты, и даже уверен в том, что нет повода для волнения там, куда устремлен твой взгляд. Народ из двух зол всегда выбирает большее зло. Ты требуешь от граждан невозможного, а именно того, чтобы все они стали мудрецами! Возможно ли такое? Ты удивляешься, что они уходят в христианство, но каких же ты поступков ожидал от них? Неужто ты бы обрадовался, если весь римский народ обратится к Стое? Ха-ха-ха! А если они забудут о христианстве и начнут становиться пифагорейцами, какая будет твоя реакция?
Да, я так же, как и ты, против христианства, но меня не беспокоит, сколько приверженцев этого учения вокруг меня – главное, чтобы я сам оставался собой. Народ всегда требовал, требует и будет требовать веры – вспомни величественных греков и египтян; не знаю, по каким причинам, но народ не хочет перенимать их религию, и римляне сейчас нуждаются в чем-то новом. Да, да, даже здесь, император, народ нуждается, как это ни грубо прозвучит, в обновлении! Ха-ха-ха! Они считают греческие истории о богах не более чем сказками! Что поделаешь, греческое время ушло, и, хоть оно и останется в наших умах и сердцах навсегда, его больше нет.
Ты верно говоришь, что существует именно два таких пути, но какой из них выбрать, предстоит решать тебе – уж я здесь точно не советчик. Хотя, если избрать второй путь, то можно уничтожить и половину, а то и большую часть Рима. Но не подумай, что я склоняюсь к первому пути – хоть ты и называешь меня мудрым, я все же не способен решать столь важные государственные дела. И все же, я делаю многое из того, что в моих силах. Народ слышал мои истории, но, какими бы поучительными они ни были, он все продолжает уходить в христианство. Да, мы теряем своих сограждан, но смею тебя уверить, что они уходят не так уж и далеко, как кажется. А говорю я это вот почему: я не просто наслышан, а даже знаю, в чем состоит христианство, ведь однажды мне удалось прочитать христианское писание. Спасти их еще можно.
Будь здоров.
Марк Аврелий Антонин из Рима Лукиану в Самосату
Письмо II (III)
Аврелий приветствует Лукиана!
Я благодарен тебе за столь ценные советы, ибо сейчас понимаю, насколько глуп и непрозорлив был, когда писал тебе в предыдущий раз. Ты прав во многом, но, - позволь и мне рассудить, - и ты кое в чем неправ. Я воспринял твои последние слова как наставление и взялся читать христианское писание и, остановившись в том месте, где волхвы предаются астрологическим бредням, решил ответить тебе. Я не мог оставаться спокойным, когда в душе рождается так много противоречий; пусть эти сочинения и имеют в себе что-то ценное для людей, но с действиями посвященных в эту веру я не вижу ничего общего. Сам посуди: они, убежденные в собственной правоте, посвящают в таинства своих детей, когда те еще не способны нормально рассуждать и уж тем более не в силах отказать в чем-либо своим родителям! Но и это еще не все. Поразительно, но большинству приверженцев христианства не знакомо их основное писание, а многие даже не подозревают о его существовании! Мне хочется задать множество вопросов этим, безусловно, умным людям, поскольку мой разум требует объяснения их глубокомысленным поступкам. Лукиан, можно ли становиться, к примеру, перипатетиком, если тебе не известно, кто стоит у основ этого учения и в чем суть этого учения; или академиком, пифагорейцем, стоиком? Но, думается, если человеку надобно стать сапожником, то вряд ли он будет нуждаться в изучении какого-либо писания и уж тем более не должен знакомиться с первоучителями, поскольку таковых нет и быть не может. Так же и здесь.
В этих книгах, дорогой друг, отсутствует мудрость: христиане легки на советы о том, что и как делать, и как нужно жить, но то, почему нужно именно так, а не иначе, они не объясняют, да и не способны на это. Я хорошо помню слова наших о том, что большинство всегда ошибается, но ведь на то и надобен властитель, чтобы направить блуждающий народ на правильный путь!
Я согласен с тобой, что, прибегая к жестким мерам, мы потеряем большую часть Града, и более того, я уверен, что таким способом нашего врага не победить, ибо то, что я узнал из писания, дает мне понять основы, подпирающие христианскую веру: дави на них, и они станут еще сильнее. Об этом мне рассказала их краткая история, и потому-то я уверен, что, начиная войну против христиан, мы заведомо обречены на поражение.
Да, придется избрать другой путь.
Будь здоров.
Лукиан из Самосаты Элию Аристиду в Смирну
Письмо I (IV)
Лукиан желает Элию благоденствия!
Прости, друг мой, что я, со свойственной мне назойливостью, беспокою тебя в такие трудные минуты, но я не мог сидеть сложа руки, услышав о твоей болезни. Как всегда, ты остаешься патриотом: процветает республика – процветаешь и ты, больна республика - болеешь и ты. Не знаю, дошли ли до тебя слухи о том, что наш Император всерьез взялся бороться с причиной болезни; возможно, в вашей Смирне дела обстоят лучше, поскольку в твоих речах, Элий, я не нашел ни единого намека на ту проблему, что беспокоит Аврелия.
Когда я чувствую недомогание, телесного оно толка или душевного, я принимаю то единственное лекарство, что всегда имею при себе – зовется оно у меня "Эпикуром". Я, конечно, не Асклепий, и даже не Гиппократ, но здесь ты можешь полностью мне довериться, поскольку так уж повелось, что лекарство это помогает даже в самые трудные минуты, избавляя от душевных терзаний и смягчая телесную боль. Потому я тебе и посылаю в дар эту ценнейшую из всех книг. Откуда мне известно, что ее у тебя нет? Ответом служит то, что мне известны твои речи, - это во-первых. А во-вторых, этот муж испытывает в наши дни много трудностей, и виной тому христиане, почитающие Эпикура главнейшим своим врагом. На днях я проходил мимо площади, где бесновались эти умалишенные, танцуя вокруг костра. Я подошел к ним и узнал, что они сжигают. То, что я услышал, чуть не свело меня с ума – они бросили в огонь сочинения Эпикура! – но я не мог противостоять им в одиночку, поскольку не смог бы найти поддержку, так необходимую в тот момент.
Прав Аврелий: если не остановить христиан сегодня, то завтра они возьмутся за Пифагора, Парменида, Платона и других мудрецов, потому как каждый разумеющий человек является для них врагом.
Поэтому прими мой дар и оберегай его, благо, что оттуда ты сможешь почерпнуть немало идей для своих и без того блестящих сочинений.
Будь здоров.
Апулей из Карфагена Лукиану в Самосату
Письмо I (V)
Апулей Лукиану: радуйся!
Тот миф, о котором ты меня спрашивал, действительно бытует в некоторых кругах; говорят, его сочинил какой-то безвестный поэт, побывавший в Аиде и чудом вернувшийся к жизни; иные уверены в авторстве самого императора; некоторые даже утверждают, будто эти пророческие слова содержатся в поэмах Гесиода. Рассказал мне его местный жрец, и вот что он поведал.
Однажды Зевс решил проверить, что произойдет с миром, если он перестанет им управлять и, отпустив бразды, отправился в сени, где почивал сном некоторое время.
Поначалу дела шли так же, как ранее, но вскоре среди богов воцарились сомнительные настроения, а чуть позже вскипел бунт и разразилось восстание. Боги восприняли отсутствие Зевса как намек на его немощность и попытались перехватить верховную власть. Сначала они вели жестокую междоусобную битву за право претендовать на высшее место в иерархии, где погибли Аполлон, Арес, Афродита и многие, многие другие боги, а затем жертвой восстания пала сама Гера. Проснувшись, Зевс отомстил за гибель своей супруги и уничтожил всех своих подданных, оставив при себе лишь одного – ни в чем не виновного Эроса, который даже во время восстания не отвлекался от своих обычных дел.
Далее жрец изложил стихами, что
…Богов сумасшествие на людях тотчас же сразилось,
тиран молодой Зевесом себя возомнил…,
намекая на время происхождения божественного восстания: тогда на Элладе царили невиданные доселе беспорядки, а Александр подчинил себе весь свет.
Обративши взор на людской мир, Зевс ужаснулся и понял, что допустил ошибку, оставив его без попечения. Наказав Александра, а заодно с ним и его учителя, Зевс погрузился в раздумья.
Так теогония славная гибель свою повстречала,
Зевс Громовержец и Эрос миром правят одни.
Размышлял Зевс о том, как далее быть и решил, что миром людей управлять необходимо и надобно, а все остальное следует оставить без управления, поскольку на то ни у самого Зевса, ни у Эроса нет времени и сил. И тогда-то Громовержец осознал, что ему нужен помощник из мира людей, человек уважаемый и почитаемый, мудрый и мужественный; в общем, решил Зевс спуститься в Аид, поскольку из живущих в то время на свете людей он мало кого знал.
В Аиде он перво-наперво обратился со своей просьбой к Гомеру, на что тот отвечал:
Зевс слепотою при жизни меня одарил за благие деянья,
Нынче же просит помочь, но я стар, слеп и немощен стал.
Зевсу ничего не оставалось, как оставить Гомера в покое, и направился он к Ликургу, который тоже дал отказ:
- Тогда придется весь мир превратить в Спарту, но ни тебе, Всемогущий, ни мне это не надобно, а по-другому править я не намерен.
Тогда Громовержец обратился к Фалесу, с которым завязался разговор.
- Кто же тебе нужен, Зевс, и для какой цели?
- Мне нужен помощник.
- В каких делах?
- В правлении миром людей.
- Как же простой человек сможет тебе помочь в таком деле?
- Я передам ему часть своих умений и способностей, и тогда…
- А что же ты не создашь никого в помощники? Зачем бродишь по Аиду?
- Боги предали меня. Я больше не намерен создавать иерархию. А в Аиде я ищу помощника среди самых славных и мудрых.
- Самые славные и мудрые не нуждаются в твоей поддержке. Ты теряешь время зря, Зевс.
- Но я действительно нуждаюсь в помощнике, людям нужна вера – не более того, поэтому сам я явиться им не могу. Нужен кто-либо, представляющий меня.
- Так тебе нужен посредник? Стало быть, ищи среднего…, но здесь ты его не найдешь.
И направился Зевс к другому мудрецу, Солону, но и тот отказался:
- Я не мог управиться с одним городом, что уж тут говорить о целом мире. Предложи это какому-нибудь тирану, и тот сразу же согласится.
- Нет, тиран мне не нужен.
- Тогда поищи среди шутов.
Зевс пошел дальше. К Пифагору он так и не смог обратиться, поскольку не сумел определить, к какому именно, а мрачный вид Гераклита так испугал Громовержца, что он ринулся прямиком к Сократу, в беседе с которым провел трое суток, так и не поняв, какой был дан ответ. Демокрит долго потешался над предложением Зевса, и тоже отказал. Диоген сослался на лень, Эпикур принял его за сумасшедшего, а Хрисипп даже не заметил всемогущего посетителя, поскольку был занят написанием очередного диатриба.
Зевс обращался и к другим почитаемым людям, некогда жившим на земле, но везде был дан один ответ – отрицательный; он не мог себе представить, что в мире, им созданном, появятся люди, превосходящие его в мудрости и величии. Зевс был разгневан.
…сто лет людских проходив по Аиду в поисках света,
Зевс не нашел, что искал,
но мудрецы всемогущего советом наставили,
совет был как свет – он по сей день и сияет.
Зачем искать человека, превосходящего остальных в мудрости и разумении, ведь завистливые люди не пойдут за ним; зачем искать мужественнейшего? добрейшего? справедливейшего?
Что было дальше, Лукиан, ты и сам знаешь.
Слава Петронию!
Будь здоров.
Цельс из Рима Лукиану в Самосату
Письмо I (VI)
Цельс желает Лукиану здравствовать.
Когда говорят о простом люде, отмечают, что его тянут к Богу две вещи: страх и надежда. Действительно, находясь в некоем промежутке между прошлым и будущим, человек подвергается воздействию двух факторов, один из которых как бы подталкивает его вперед, а другой – тянет за собой. Даже при первоначальном появлении единственного из этих двух факторов другой, то есть второй, появляется сам собой. Если возникает страх, то появляется и надежда, что угроза, приведшая к страху, не осуществится; если же возникает надежда, то тут же появляется и страх, что эта надежда не будет воплощена.
Некоторые философы полагают, что простой люд, попавши в зависимость от страха и надежды, слепо следует к Богу, выбирая наиболее доступные средства и способы, кои обычно принято называть религией, но единственный ли это путь к Богу? Сами же философы не следуют подобным образом, а избирают иное направление, которое состоит в рассуждениях – именно так человек, отличный от простого люда, самостоятельно постигает Бога, не пользуясь при этом помощью жрецов ли, жертвоприношений или молитв. Но в любом случае, и простой люд, и философы следуют к Богу, хотя их пути различаются. Ясно одно – надежда и страх являются не единственными побудительными причинами к постижению Бога, поскольку разумные свойства человека также ведут его по этому пути. Восхвалим же этот истинно человеческий путь и оставим в покое остальные, что так сближают нас с варварами и киноскефалами: пусть они сами о себе заботятся.
Будь здоров.
Элий Аристид из Смирны Лукиану в Самосату
Письмо I (VII)
Элий Лукиану желает здравствовать.
Словно Пиндар-врачеватель ты излечил меня от душевной боли, за телесную же возьмется Асклепий:
Радость –
Лучший врачеватель в понесенном труде;
Песни,
Мудрые дочери Муз,
Облегчают его своим прикосновением.
Теплая вода
Не так умягчает члены,
Как добрая похвала, напутствуемая лирой.
Воистину можно только дивиться тому, как быстро просачиваются слухи по телу нашей Республики – растянувшись до никому не виданных ранее размеров, она сумела сохранить свое первоначальное свойство, свойство старого города, где жили наши предки, знавшие друг друга в лицо. Да, очень многое изменилось с тех пор, но многое осталось – зараза, подобно слухам, так же быстро пускает свои корни и, как виноградная лоза, проникает повсюду:
Быстрее, чем мухи крылатой полет,
В нашей жизни все меняется.
……………………………….
Нет такого зла,
Чтоб для смертных было нежданным:
Во мгновенье ока
Все низвергает.
Не знаю, что и делать – радоваться или горевать по тому, что стал известен всем римлянам; благой то признак или худой? Боюсь, что худой. Многих достойных мужей сгубила слава, а к достойнейшим пришла вместе в погибелью; даже славнейших учителей, чье имя означает то же, что и сама философия, сгубила слава: одному принесши цикуту, другому – огонь, третьему же – изгнание. Вот и сейчас я беспокоюсь о вреде славы более, нежели о болезни, поскольку ты и сам видишь, каких я мужей сравнил с собой, и что из этого исходит. А что болезнь? Как говорил Луций Анней, она ведет меня туда, куда я итак следую, - так к чему стенания, тяготы и страхи, что они смогут изменить? Природой дарована мне жизнь, она ее и заберет.
Будь здоров.
Аппиан из Рима Лукиану в Самосату
Письмо I (VIII)
Аппиан желает Лукиану благополучия.
Наш божественный властитель, воссев на коня, отправился доказывать миру величие Рима, осведомив перед этим меня о своих тайных делах и поручив вести переписку с тобой. Многое из того, что он поведал, я передам тебе в этом письме, Лукиан.
Когда древнейшие люди объединялись в племя, единым для них было не только общее место обитания, пища или способы экономии, но и верования. Когда наши предки создавали первые города, причиной тому были не только общие потребности (ибо они у всех одни и те же), враги ли, цели, но и общие верования. Не веруя едино, не можно жить совместно, ибо разные предположения и ожидания в народе порождают разрозненность, междоусобицы, войны и, в итоге, приводят к существованию отдельных государств. Так было, есть и будет; такова логика становления и развития народов.
Сам посуди, как по человеку определяют его принадлежность к той или иной народности? ведь не только лишь по месту проживания, поскольку, например, псы и коты, хоть и не ладят друг с другом, но часто сосуществуют вместе, не составляя, тем не менее, одну породу животных. По внешнему виду? Нет, поскольку многие варвары легко могут сойти за эллинов, если, конечно, отмыть их от грязи. По языку? Нет, поскольку варвар не станет эллином, если заговорит по-нашему. По поведению? Вот это уже ближе, потому как поведение и определяется верованиями, а также законами, моралью и нравственными устоями государства.
Таким образом, Лукиан, вопрос заключается не в том, какая вера плоха или хороша, а в том, какая из них будет единой для нашей страны, поскольку без единой веры не может существовать ни одно государство, и здесь мне непонятно пренебрежение Цезаря. Да, действительно, он – мудрый и образованный человек, прекрасно рассуждающий и разбирающийся в философии, но меня беспокоит, что он ставит последнюю много выше религии, хотя она должна находиться, по крайней мере, на одном с ней уровне. Сам посуди: изучив множество проблем бытия и познания, перипатетики, стоики, эпикурейцы и платоники ответили на множество вопросов, но ни один из философов еще не сумел ответить на главный вопрос, вопрос о том, что такое жизнь, да и никогда не сумеет ответить на него, поскольку это невозможно. Я не утверждаю, будто вера способна сделать это, но, в отличие от философии, она понимает единственное, что можно понять – невозможность понимания; именно по этой причине она сводит все к мифам; принимать их или нет – это уже компетенция отдельного человека, но разделять их – обязанность каждого.
Мне представляется, Цезарь может использовать христианство в своих целях, в целях единения государства, но для этого христианские писания придется порядочно изменить, либо, не изменяя, легитимизировать его и предоставить простому люду с тем, чтобы более действенно управлять им и заставить подчиняться власти. Не мне тебе напоминать, какова роль твердой веры в управлении государством. Что ж, все в руках Цезаря, но заметь, Лукиан, что твое мнение для него действительно очень важно, и окончательное решение Антонин не будет принимать без твоей протекции.
Я наслышан о том, что ты проводишь активную работу, разъезжая по разным уголкам нашей необъятной страны и избавляя народ от христианской болезни, но не запоздали ли твои действия? Как я уже говорил, вера – это очередной повод единения людей по интересам, и среди христиан сегодня это единение действенно, как ни у кого другого, поскольку они истинно веруют в то, что некий семит жил некоторое время назад, совершал разнообразные, в том числе добрые поступки, творил чудеса и принял смерть на распятии якобы за грехи всех людей. Антонин ищет причину такого единения, но мне она известна давно, поскольку мне довелось общаться с христианами, которые, говоря о своей вере, чаще всего ссылаются именно на чудесные поступки своего учителя. Хочешь разрушить христианство – уничтожь корни верований этих людей в разного рода чудеса, ибо они у них не от большого ума. Ибо что может быть чудеснее того мира (чудеснее не в плане его прекрасности, но воспринимаемого как чудо, с удивлением), где мы существуем; чем все, что вокруг нас; чем, наконец, мы сами? Сознание христиан с неумолимой скоростью направляется в далекие глубины абсурда, подразделяя все познаваемое по старой и глупой людской привычке на "обычное" и сверхъестественное. Но все обычное сначала ведь было удивительным, и лишь после того как стало мозолить глаза своими частыми появлениями, потеряло эту магическую способность.
С другой стороны, на поступки Христа можно взглянуть иначе. Допустим, он действительно, в отличие от других людей, которые привыкли плавать в воде, ступал по ней пешком, но стал ли он от этого величественнее, чем пловец Леонид, и стал ли он поэтому лучше любого другого человека вообще? Допустим, он действительно исцелял людей одним своим прикосновением, но стал ли он от этого более разумным и великим, чем Гиппократ или даже любой другой врачеватель, который тратит на получение медицинских знаний чуть ли не большую часть своей жизни, а затем, в оставшуюся ее часть, применяет эти знания на деле и приумножает их. Также допустим, что Христос действительно воскрешал усопших, но совершил ли он таким образом добрый поступок, если вернул в труп покинувшую его душу, заставив этих людей, которым природой была уготована иная судьба, и далее тяготиться мирским существованием. Христиане говорят, будто последнее подтверждает факт непосредственной связи их учителя с богом, ведь они уверены, что Иисус приходится ему сыном. Кем же они себя считают?
Вернусь к первому. Взгляни, что происходит сейчас: одни разделяют римскую веру, другие – греческую, третьи поклоняются числам, четвертые считают себя зороастрейцами, пятые – христианами, а иные ни во что не веруют. Живем ли мы в одной стране, Лукиан?
Будь здоров.