В деревеньке одной, от других поселений далёкой, жил Мастер. Славный мастер, до того умелый, что сельчане диву давались. Что хочешь тебе сделает. Дом ли срубить, колодец отрыть с водицею чистою; ежели самовар прохудился – изволь, коня подковать – так и это не в тягость. До того ладно и скоро работал Мастер, что равных ему не сыскать было. Словно танец его движения были, как песня работа его была.
Был же у Мастера изъян один. Калекой он был, на руке правой аккурат двух пальцев не хватало, мизинца и что подле него. Как потерял он их, никто припомнить не мог, да и не замечали того вовсе. Да и ему уродство не мешало. Любили мастера люди, да и как же не любить, приветлив и добр он был. Слова бранного не услышишь, крика резкого. Отказа от него не знали, на просьбу любую отзовётся, в беде первый помощник. Дома на деревне не было, где б его руки золотые следа доброго не оставили. Да и сам Мастер пригож был, высокий, статный. Дом у него ладный, хозяйство богатое, скотина в хлеву, птица во дворе гомонит. Да так и текла бы его жизнь красиво и ровно, кабы не случай один.
Случилось раз такое. Появился у околицы мужичок один, помятый весь, смурной. Кобылку худую вёл он, в телегу запряжённую. Лошадёнка едва ноги волочила, а уж телега срам смотреть, так разбита была, аж слов нет.
Постучался он в первую избу, поклонился хозяину и беду ему поведал свою. Мол, ехал на ярмарку, да в лесу его ночью лихие люди потрепали. Окружили телегу его с добром, что торговать вёз, да грабить пустились. Мужичонку же убить грозились. Пока сгружали мешки, зазевались, а мужик – не будь дураком – стеганул лошадёнку, да дал дёру. Насилу ноги унёс. А уж ноченька темна была, по лесу мчался, дороги не ведая, да вот и разбил телегу то. Смилуйся, добрый человек, помоги в горе. Мне бы слегка телегу подправить, да на дорогу знакомую выйти.
- Ну, от чего ж не помочь, - ему хозяин ответил, - земля наша добрым сердцем славиться. Да ты в дом проходи, отдохни с пути тяжёлого, отведай хлеба, соли, после сведу тебя к мастеру, он тебе телегу справит, враз как новая будет.
На том и порешили они. И как мужичок пришлый пришёл в себя опосля волнений, отведал угощения хозяйские, отправились они ко двору Мастера нашего. А в дороге хозяин то да и будь нахваливать его, то так, то эдак слово про него лестное скажет, аж до самых ворот без умолку.
Отворил ворота на стук мастер, широким жестом во двор гостей приглашает:
- Входите, коль с добром да по делу.
Увидел тут мужичок заезжий уродство мастера, да в крик. Посыпал упрёки на хозяина:
- Ты что ж это, мил человек, над горем чужим посмеяться решил?! Я с бедой к тебе, с кручиной, а ты вон к калеке свёл меня! Отказал бы уж вовсе, если в тягость тебе. Такой грех на душу взял.
Да так завёлся, успокоили едва. Наотрез отказался мужичок помощь мастера принять, мол, не доверю калеке телегу свою. На шум, как водиться, люд собрался, пробовали было вступиться за мастера, да какое там. Так и поворотили со двора.
Мужичку то помогли, конечно. Телегу подправили, еды в дорогу дали, да на путь знакомый вывели. По добру – по совести разошлись.
А у Мастера жизнюшка то и не заладилась с тех пор. Клином ему вдруг уродство встало. Люди от чего-то сторониться стали. Дотоле издали привечали, ныне ж, как и не приметили вовсе. Ребятня вот только следом бежит, галдя: «Калека-мастер пошёл! Калека-мастер!».
Хозяйство в запустение пошло, в кручине забыл про него Мастер. Горькая на столе появилась, двор полынью порос, скотина орёт с голоду.
Исчез после Мастер, а куда не ведомо. Вроде справляются без него люди, и вроде не худо выходит…