Макс потихоньку вошел в «Ананас», надеясь, что никто не успел заметить его лица. Он вдоль стенки пробрался к столику в темном углу и долго ждал официантки, выкуривая уже 4-ю сигарету и водя пальцем по лакированной крышке стола. Наконец, ему принесли заказанный коньяк, нарезанный золотыми кружочками лимон и плитку горького шоколада. Макс ждал.
Сегодня он был настроен на блондинок. В прошлый раз была брюнетка – слишком наглая – блондинки поспокойнее, им от тебя ничего не надо. Ну, или почти ничего. Закинув ногу на ногу и потягивая коньяк, молодой человек в сотый раз обежал взглядом зал: ничего подходящего. Впрочем, еще слишком рано. Часы в дымной глубине зала горели зелеными цифрами: 23.57.
Словно в трансе на танцполе изгибались блестящие от пота женские тела, мерцая в ультрафиолете. Взгляд Макса скользил по этим сумасшедшим метающимся призракам, а нога под столом сама собой выбивала такт. Молодой человек облизнул пересохшие губы и обернулся в поисках официантки. Вдруг он заметил возле барной стойки худенькую девушку, которая ссутулившись сидела на краешке высокого стула и курила. Непонятно почему, Макс долго и внимательно смотрел на нее, пока перед его глазами не замелькала чья-то рука.
- Эй, красавчик, ты ваще живой, а? – перед Максом стояла миловидная девица с кроваво накрашенными губами. Критически оглядев девушку с ног до головы, он как-то неопределенно махнул рукой, про себя отметив, что ее волосы темнее коньяка в его бокале. Макс еще раз кинул взгляд на одинокую фигуру возле барной стойки и уныло вздохнул:
- Пиво будешь?
- А? Ну… - девица пива не хотела, да от халявы такие не отказываются. Она игриво пожала плечиками, как бы ломаясь, но, испугавшись, что пиво уплывет, быстренько уселась на противоположный стул и откинулась на спинку. Она изображала скромницу. В этом проявлялся ее интеллект. Макс не без отвращения подумал, что мало удовольствия трахать умную и снова задумался, о преимуществе светлого цвета волос. Девица, тем временем, изображала интеллектуальную беседу:
- А тебя как зовут? Ты знаешь, я здесь впервые… Все некогда – учеба-работа-учеба. А ты… А я… А меня друзья Лиана зовут, хи-хи. Я, вот… Мда…
Макс мысленно взмолился, чтобы пиво принесли как можно скорее. Он рассеянно улыбался, иногда кивая. Он сомневался, хватит ли одной кружки или придется догоняться по дороге.
Но уже через полчаса они пробивались сквозь мокрый ноябрьский снег по улице без фонарей. Они шли короткой дорогой, хотя до рассвета было еще долго, и никто не спешил. «Зачем она такая? - думал Макс, - Кто она? Я могу сказать про нее все. А может, нет… наверняка, она мечтает о принце. Ну да, они все мечтают о большой любви. Разве что, представляют ее по-разному. Если ей старшая сестра рассказывала о лошадях и дворцах, то ее мечта – проста, как сладкий чай, который она заварит мне завтра утром. А если, она насмотрелась американских молодежных комедий, то даже чая мне не видать. Тогда ее принц – крутой перец, который приползает в стельку пьян, когда его не ждут, и тешит ее феминистическую свободу личности тем, что не берет у нее номер телефона».
Они подошли к его подъезду. На лавочке, несмотря на промозглый ветер, кто-то сидел, поплотнее закутавшись в шарф. Макс бросил на фигуру удивленный взгляд и пропустил Лиану в дверь. Девица запнулась, и Макс спас ее фарфоровый лобик от кровавого шрама на всю жизнь. Фигура на лавочке даже не пошелохнулась. Дверь медленно закрылась, отрезав мерзкие снежинки от теплой темноты, в которой тотчас утонули руки и глаза вошедших. Максу захотелось романтики: он осторожно прижал Лиану к грязной стене и нашарил молнию на ее куртке. Девица, естественно, и не думала сопротивляться. Только ослабшие от нахлынувших чувств ноги ее не удержали, и она села на батарею. Она обхватила ладонями небритые щеки Макса, чтобы не промахнуться в темноте, и прижала к нему свои губы. Электрическая фуга Иоганна-Себастьяна Баха загремела как гром: Макс всегда симпатизировал классической музыке, поэтому у него был такой красивый звонок на мобильном.
Звонил папа. Макс его любил, но не сейчас. «Да… Ага… Конечно… Да что ты? Папа, я… Пока» Девица покорно продолжала пылать страстью. Макс застегнул ширинку и молча проплыл в пещерной темноте подъезда к двери. Когда на мгновение Лиана увидела прямоугольник желтого фонарного света и вздрогнула от подувшего ветра, Макс вынырнул в холодную ночь. Домофон замолчал, щелчок – и дверь захлопнулась, отрезав Лиану от ее принца.
Макс брел по переулкам города. Он пока не знал, куда. Он вообще смутно понял, что он сделал. Потом он поднял голову – горело только одно окно, на втором этаже. Занавесок не было, и Макс завороженно смотрел, как девушка, почти подросток, стягивала с себя свитер. Он был готов смотреть на это вечность, но вечности не бывает. Окно погасло, как и остальные.
***
Солнце вставало с каждым днем все позже, уже давно его никто не встречал так сладостно, обнимая подругу и прижимаясь губами к ее восторженному лицу. И не разливалось больше вино рассвета по светлеющей скатерти небес – солнце нехотя проявлялось, незаметно сменяя бледнеющий диск луны. Одна за другой звезды, как снежинки, таяли, таяли и стекали капельками в рукава.
Утра, как такового, не было – какие-то туманные, завывающие поземкой сумерки, какие-то быстрые иномарки, зарывающиеся в горизонт, какие-то призраки редких прохожих. Фонари все еще мигали, ничего не освещая, никому, по сути, уже ненужные. На часах, где-то высоко-высоко, пробило 9 раз. Макс чуть отодвинул перчатку, обнажив свой циферблат, и убедился, что он тоже часть большой системы, с единым временем и единым пространством. К слову, о пространстве… Оглянувшись, он, не без некоторых, усилий начал узнавать лавочки, подземный переход, круглые стеклянные планеты неработающих фонтанов. Невыносимо хотелось спать. Но, взглянув еще раз на едва освещенные утренним солнцем крупы четырех неподвижных коней – кони, бывало, так весело изрыгали потоки воды – Макс заторопился к метро. По пути, он обнаружил, что и в такой ранний морозный час улицы города полны своей жизни: во-первых, ему предложили котят, жмущихся друг к другу, а во-вторых, его сердце наполнилось умилением при виде патриотизма, с которым какой-то спящий алкаш прижимался щекой к мерзлой Земле Русской.
Макс не любил метро. Стоя на ступеньках эскалатора и погружаясь в недра, он испытывал подсознательный страх оказаться живым в гробу. Поэтому в его кармане всегда шелестела сотня на такси. Остановившись перед кинотеатром, Макс потоптался немного в нерешительности, извлек мятую бумажку и обменял ее на розу, белую, как снег в его мечтах. С цветком он гордо прошествовал под землю. Но никогда бы он не стал покупать себе никчемное растение, которое ни съесть, ни выпить, да и ни выкурить. Людей вокруг почти не было: добросовестные и заслужившие, они еще нежились в своих постелях, с тоской думая о понедельнике. Правда, менее добросовестные нежились в чужих.
Впрыгнув в закрывающуюся автоматическую дверь, Макс перевел дух. Экстрим. Оглянувшись, он насчитал взглядом не более десяти пар глаз, и только одна из них была открыта. Несмотря на то, что в вагоне было полно свободных мест, прислонившись к двери с надписью «Не …слоняться», стояла студентка гуманитарного факультета. Макс подумал, что у нее, как на рекламе «Алкоголь вредит вашему здоровью», по всему телу, очень ненавязчиво написано «Я студентка гуманитарного факультета» - и в глазах, и в дыхании. У нее были рыжие короткие волосы и шарф почти до земли. «Я подошел к ней, - подумал Макс, - и говорю: «А ты с журфака?», - а она так удивилась, что, типа, я угадал это. Наверное, подумала, что я тайный поклонник ее тайного творчества».
Макс подошел к ней и протянул розу. А она так удивилась и подумала: «Ну, я всегда знала, что такое когда-нибудь случится». Он тогда уже вышел.
Макс выскочил на «Кольце» и поспешил к переходу: очень ему понадобился переход. Далеко, а может, и высоко-высоко, флейта просила денег – это было так трогательно, что Макс тотчас пожалел о сотне, превратившейся в цветок. Он отдал бы этой флейте все деньги, только бы она запела ласково и привольно. Пошарив рукой в кармане, Макс вытащил только клочок бумаги: «876 04 85 Магия». Флейта вдруг всхлипнула и замолчала. Завернув за угол, Макс чуть не споткнулся о девушку, сидящую на каменной приступке и утирающую горькие слезы, ее флейта лежала рядом. Он поспешил пройти мимо: девичьи слезы – зрелище не для слабонервных.
Конечно, сделав не более семи шагов, он вернулся и сел рядом. Девушка, вроде как вообще подросток, не поднимала головы, а ее маленькие плечи дрожали под толстым слоем свитеров. В кепке сиротливо блестел железный рубль, и то, видно, кинутый ею для затравки. Есть такое поверие, примета что ли – в пустую суму и деньга нейдет…
Мимо проходили. Пусто по выходным в метро, даже в центре. Да и не люди – какие-то серые тени проплывали, спешили по своим призрачным делам, в призрачные дома, к призрачному мерцанию экранов. Макс зевнул. На приступке холодно было сидеть и тоскливо, и даже как-то мокро от всхлипов маленькой попрошайки, но та не унималась.
Один человек громко говорил по телефону: отчетливо, почти с выражением он кого-то распекал. Он говорил так:
- Сереженька, ну вы придумайте что-нибудь! Вы же это затеяли, а сроки жмут. Жмут, знаете ли. Народ, как там говорили? Просит еды и зрелищ, так, кажется… Еду нам «Аркада»… Да… Ну… Я, конечно… Но и вы войдите в мое положение! В конце…
И когда человек ушел за поворот, стены прошептали: «В конце… в конце… в кон…» Еще стены любили передразнивать цокот каблуков и детский смех. И подвывать тоскливой флейте. Когда пионерские отряды помахивали красными галстучками в такт шагам, когда футбольные фанаты неслись с визгом и лязгом, когда иностранные туристы лопотали что-то тихо и громко – стены вжимались в…
Девушка уже минуту назад подняла на него свои мокрые, талые глаза – он только заметил. Недолго они вглядывались друг в друга: Макс встал, легко, как котенка, поднял ее за плечи, и прижал к себе, все пытаясь понять, есть ли в этих свитерах хоть какое-то тельце.
***
Она рассказала вот какую историю.
В школе от нее хотят только одного: убить ее. И все, в общем-то, им ничего и не надо: ни знаний ее, ни познаний, ни признаний. Она догадалась, что это не школа, а бройлерная фабрика. Они придумали так: черные юбки, кислые лица, сладкие голоса, мальчики дружат с девочками и ходят на секцию по футболу. Девочки, конечно, по вязанию. Это очень престижная школа, и директор не берет взяток телевизорами «Рубин». Только иностранных фирм.
Мать. Ей хочется писать жизнь набело. Но как она не поймет, что все, что увязло в прошлом, не всплывет в другой канализации! Она хорошо устроилась: жить одновременно двумя жизнями, но мне-то что делать? Не могу же я ей подарить свою шкурку и позволить пару раз в день влезать в нее. Мне-то куда прикажете?
И отец…
Ей казалось, что это справедливо: получать деньги за то, что умеешь. Но никто, никто не хочет кинуть и монетки! Они… им кажется, это я от хорошей жизни? Ты… ты… тоже так думаешь, да? Если бы только мимо прошли мама с отцом под ручку, вот увидишь, они не кинут мне даже пяти рублей. Они даже не посмотрят на меня. Будут говорить о консервированной кукурузе и о…
Макс не мог понять, почему она так быстро сбежала от него. И куда?
***
Вот уже и темнеет. Рано теперь темнеет, так рано, что не поймешь, когда небо перестает светлеть. Еще час – и вспыхнет город неоновым пламенем. Но пока все погружается в серый кисель сумрака. Старушки на углах продают шерстяные носки.
Завтра понедельник – значит, все сначала, ничего не изменилось. Под ногами всхлипывает тающий снег и противно затекает в ботинки. А ведь люди, толкнув кого-то плечом, никогда не задумаются о чужом пути.
Дома лучше раньше двенадцати не появляться: мамино снотворное еще не успеет подействовать. Может, свернуть в «не туда»? Может, там правильный поворот? Вот тот переулок кажется наиболее неподходящим… Темно. Ни одного фонаря. Вернее, фонари стоят, но ни капли света – только впереди маячит красный огонек чьей-то догорающей сигареты, но ничего, он все ближе. Машины, их шум и блеск ночного центра внезапно проглотила наступившая ночь этого переулка. Снежинки, не успевая коснуться ресниц, тают прямо в воздухе. А по обе стороны – глухие стены, поблескивающие и мокрые от снежных капель. И только шлепанье мокрых ботинок, четырех мокрых ботинок, и красный тлеющий огонек все ближе. Глаза пытаются нашарить во мраке зубы, сжимающие сигарету. Тщетно. Огонек стремительно проносится мимо, унося за собой чавканье чужих мокрых ботинок. Конец переулку. Не тот это был поворот.
В подъезде хоть глаз выколи. Она сжимает в кулаке ключ – им она выколет глаз любому прыткому маньяку. Пусто: на лестнице, на лестничной клетке, возле мусоропровода. Никого нет. Все спят. Она медленно поднимается на шестой этаж. Ну и что, что лифт вчера починили. Я не люблю их – лифты эти. Говорят, одна девочка вызвала лифт, он открылся, девочка – в лифт. Он закрылся, я девочка камнем полетела вниз. Лифт не приехал. Понимаете? Двери открылись, а лифт так и не приехал. Ну и что, что уже четвертый этаж. Вызвала лифт и шагнула внутрь, зажмурив глаза.
Как всегда, кабина лифта была исписана обрывками Текста. Она точно знала, что надписи всех лифтов составляют единое целое – зашифрованное послание, но… понять его можно, прочитав лишь надписи во всех лифтах. Хоть в этом ее не разубеждайте.
Если бы ее мама встретила свою девочку, держась ладонью за левую грудь, ей бы несказанно полегчало. Если бы ее встретил мент в серой шкурке, она прослезилась бы от умиления. В коридоре под ногами хлюпала темнота. Прямо в ботинках она шумно прошла на кухню (в дымном тумане горел зеленый циферблат – 23.58 ночи), высунулась по пояс в веющее тяжким холодом окно и повисла так, желая вдохнуть все ночи на Земле.
Потом она села прямо посреди ковра, чуть левее темного пятна размером с апельсин. Довольно весело было подглядывать сквозь пьяный туман, как Анатоль мокрой тряпкой растирал по всему полу дорогущее французское вино. Ему дали парочку весьма полезных в такой ситуации советов и, если бы не мама, которая никак не захотела оценить на следующее утро дороговизну французских напитков, вечер можно было бы считать удавшимся. Если на дешевый серый ковер пролить стакан красного, неужели это не придаст комнате неповторимый шик? Оригинальный дизайнерский ход. Почему дешевые стены украшают пятнами картин без зазрения совести?
Она подвинулась поближе к украшению ее ковра.
Из распахнутого окна в комнату на свет летели мерцающие снежинки и сразу же погибали, сожженные огнем ее сердца. Когда завтра понедельник, всегда чуточку тоскливо. Она легла на спину, подставив правый свой бок ледяному потоку ночного ветра, и раскинула в стороны руки, а взгляд надежно уставила в низкий потолок. Стены потихоньку крошатся, потолок потихоньку опускается, но делает это скромно и ненавязчиво. Ей внезапно стало страшно. Она вскочила, побыстрее побежала и прильнула к единственному другу. Друг потянулся, ободряюще подмигнул единственным глазом и лениво сказал: «Поздравляю, вы в сети Интернет!»
Fighter: кисенок, не плакай!!!!!!!!!!!!!
Uma_palata: to Зайка, будь на связи, я тебе сообщу номер и мы вместе сходим туда
Зайка: оки %))
Fighter: он тебя не любит
ОНА: с чего это ты взял???
Fighter: с того и взял, что так не поступают…
RyGyJ: нашла кого слушать, он девствинник
ОНА: to RyGyJ, писать научись… Тебя что ль слушать?
Зайка: прикинь, шеф хочет банкет в Аркаде заказать! А вдруг… Ну, ты поняла
Fighter: я его знаю, он каждый день новую девочку приводит
Uma_palata: и не надейся, я, милочка, с судьбой давно не играю. Она все время выигрывает ((
Fighter: to RyGyJ, ты урод недолюбленный, свечку держал? #$&*%$!!!!
К нам присоединяется Liana
Liana: я теперь одна из вас…
RyGyJ: нет, ты другая
Liana: нет, такая же!
RyGyJ: пока еще нет, ты еще ничего не можешь понять, хоть и копаешь там, где есть вода
ОНА: какая же это вода?! не пудри девочке мозги, водокоп хренов!
RyGyJ: это ВОДА. Снег, между прочим, тоже вода. И ночь – вода. И слезы, и фонтан, и потеки звезд на светлеющем понедельничьем небе, и ты, и она…
Liana: а я?
RyGyJ: а ты – нет, тот, кто ищет воду, не может быть ею. Ну, ты понятливая…
Fighter: to RyGyJ, харе гнать
Uma_palata: пойдем-ка в аську, Зайка моя… что-то здесь душновато и апельсинами воняет… Я, вот, только что надыбала рецепты с вареной кукурузой… Пааайдем в аську, покажу :-)
Uma_palata: заичка моя ласковая, ты ваще живая?
Зайка: Ты че? Давно уже умерла…
RyGyJ: а здесь живых нет
Liana: а я?
***
Вообще-то спать на клавиатуре ужас как неудобно: то подбородком в пробел въедешь, то ухом – в enter. Я поэтому предпочитаю подушку. Тем более что от экрана, говорят, исходят вредные вражеские лучи, которые беспощадно разрушают наше сознание. А оно мне еще дорого. Мое большое, бескрайнее как океан, сознание. В него может поместиться все. Даже ты, солнце, ты вовсе не такая толстая, как думаешь. Даже соседи и их ненормальный, лающий что есть силы, пес. Даже немного математических формул и философских понятий, а сверху – километры воспоминаний о лете, когда ты замирала от муравьиной щекотки, и в твоих глазах плыли облака.
Рыжий подошел к зеркалу и внимательно пересчитал свои выпирающие ребра, так, на всякий случай… Потом подтянул полосатые семейники, оглянулся, и принял позу бодибилдера. Что-то хорошо знакомое глядело на него из зеркала. Наморщив лоб, Рыжий с трудом вернулся во вчерашний день и увидел, как его синеватое отражение плещется в курином бульоне. Воспоминания снова вихрем налетели на него – он даже пригнуться не успел – и закружили в своих сладких бурных потоках. Ноги подкосились, и Рыжий снова упал на вечно мятую простыню. Закутавшись потеплее в большое доброе одеяло, он только на мгновение осознал всю неизбежность понедельника и заснул.
Ему приснился он. Ему во сне было совсем не так сладко, как наяву (может, стоило таки проснуться?), он брел по пустынному метро. Не было никого. Разве это не прекрасно? Нет, это не было прекрасно, это было просто отвратительно. Он снова и снова сверялся с картой метрополитена, но не находил ни одного знакомого названия. Откуда-то возник страх опоздать. Как он ни морщил лоб, вспомнить, куда, он не мог. Он ускорил шаг, а потом побежал – длинный переход не думал заканчиваться, а все время ответвлялся, бугрился ступенями или топорщился турникетами. Он бежал, пока прокуренные легкие не показали фигу. Тогда он прислонился к какой-то колонне и машинально глянул на часы. Какой-то тонкий протяжный звук эхом бился о каменные стены и высокий потолок. Его болотные глаза отказались верить в полдень. Ведь если полдень, то значит, он опоздал. А что дальше? Ноющий звук комариным укусом свербил в мозгах, скуля бездомным щенком и царапаясь в двери сознания. Он встряхнул кудрями, с трудом отлепился от колонны и закрыл на минутку глаза. Когда он их открыл, огромный слепящий стремительный поезд несся прямо на него…
Это солнце достигло окна его комнаты.
Он опоздал. Нечего спать так долго. И, между прочим, не надо сидеть в Интернете до пяти утра.
Она тряслась в замороженном вагоне сутки, а он взял и опоздал. Она с трудом вытащила на обледеневший перрон клетчатый чемодан на колесиках и стояла, ежась от порывов, в осеннем приталенном пальто. Вокруг сновали люди: целовались и обнимались, смеялись и терли заспанные глаза, старались рассказать все, путались друг в друге и хватали чужие сумки, а она – стояла. Стояла молча. Только нервно дергала левый рукав своего пальто, под которым безжалостно тикали часы.
А потом вдруг куда-то все делись. И она осталась стоять одна. В ее облачных глазах таяли снежинки, стекая тонкой струйкой по холодным щекам и замерзая на подбородке. Рука в черной замшевой перчатке робко гладила тяжелую ручку чемодана. Она присела – вся ее спина уже была белой, поднялась настоящая метель – и обняла его. Чемодан взаимностью не отвечал.
Рыжий высунул голую пятку и тотчас засунул ее обратно. Потом подумал немного, потянулся, его взгляд скользнул по столу, заваленному всяким творческим мусором вроде окурков и исписанных листиков, и случайно замер на зеленых цифрах. Рыжий с удивлением понял, что цифры зеленые и злые, как его собственные глаза. «Однако, мне казалось, уже полдень», - удивленно пробормотал Рыжий, увидев на циферблате 11:59, и упал на кровать лицом в потолок. Рыжий лежал и думал о том, как здорово было бы пробить большую дыру и глядеть на нее сквозь небо. Еще он подумал, что если бы у него жил в комнате настоящий маленький ягненок, на худой конец овца, он мог бы вставать гораздо раньше и пасти его перед подъездом, а по вечерам читать ему сказки и ставить бигуди. Потом Рыжий моргнул и подумал, что сейчас, в этот славный утренний момент все-таки чего-то не хватает, и нашарил под кроватью пачку.
Закурив, я поняла, что это конец.
Рыжий прошлепал по скрипучему паркету на кухню к большому доброму холодильнику. Открыв его, он постоял секунд пять в позе греческого мыслителя, хотя – че тут думать, над пустым-то холодильником? «Не такой уж он и добрый», – пропела крамольная мысль. В дверь позвонили. Рыжий критически посмотрел вниз, на пальцы своих голых ног, и медленно пошел на поиски джинсов. В дверь позвонили.
Я хотела бы, чтобы меня замело вместе с чемоданом. Потом, когда меня откопают, через много-много лет, может, даже лет через двадцать, когда они найдут мое замерзшее, хрупкое как стекло, тело, они, конечно, позовут и его тоже. Мои глаза будут закрыты, а окоченевшие ладони не дадут ему так просто открыть чемодан. Но он не будет церемониться. Он, возможно, воспользуется молотком или чем-нибудь пострашнее. Он будет очень рад, когда все-таки вскроет его. Он легко откинет в сторону мои чулки и белье, и ветер поможет ему. А под ворохом не нужных уже никому вещей с какой же радостью он найдет то, что я выбирала так долго в привокзальном ларьке. Он будет смеяться, как дитя – а ведь он и есть дитя. Он поднимется – вскочит быстро, случайно наступив на мои рассыпавшиеся по перрону кудри – и, прижимая к груди мой подарок, будет бежать, такой счастливый и беззаботный, что мне хочется плакать.
«Боже! Как же он хреново выглядит…» – Рыжий замер перед открытой дверью, ничего не понимая. С лестничной площадки несло могильным хладом, и ледяной сквозняк надул вдруг шторы, как парус. Пол пошатнулся, словно он и был палубой, и оглушительно нечеловечески закричали чайки. Белые, как лицо его друга.
Он стоял молча, только покачивался в такт волнам. В его глазах, как в аквариуме, плескались большие скользкие рыбины, они бились в стекло его глаз. Они пробили стекло. Хлынула соленая морская вода, заливая его лицо и одежду. Рыжий испуганно кинулся к другу и прижал к его глазам свои ладони. Рыжий не хотел тонуть. Он ведь мечтал о кудрявом маленьком барашке, помнишь? Качаться на песчаном дне среди огромных рыб – кому это понравится…
Я ведь знаю, что делать в таких вот ситуациях. Ты сейчас вообще лучше молчи, потому что говорить буду я. Я поговорю немножко – а ты послушай, но молча. Зачем тебе говорить? Я ведь итак все знаю (да, черт возьми, не знаю я ничего!), а, главное – создать иллюзию. Я в этом деле мастер, такая иллюзия – закачаешься! Я втолкну тебя в свою комнату, здесь мое царство, видишь этот замусоренный пол и разбросанные одеяла? Здесь все светится зеленым и злым, потому что это мой взгляд. Я буду ползать по-пластунски (если думаешь, что это весело, можешь упасть рядом) и искать то, что я уже давно приготовил для тебя, мой друг. И для себя, конечно. Пыль и паутина чертовски невкусно лезет в рот, а я все еще ничего не нашел… Ну да ничего, подожди-ка, а что это там блеснуло? Наши надежды, вот что. Вот она – наша последняя надежда на иллюзорность бытия! Да ты слушаешь меня? Почему твои глаза такие пустые? Она умерла, да?
Пить водку – это уж слишком прозаично. А кого это волнует? Умирать в ночь на понедельник – это тоже не верх оригинальности.
- Красавица, ты живая вообще?
- Только что скончалась…
- А ну-ка, давай, вставай и топай! Ты, че не местная, что ль? – у мужчины в синей форме усы были поистине тараканскими: их жеваные кончики леденели на ветру.
Она внимательно вгляделась в его выстиранные глаза. А потом встала и, пошатнувшись на ветру, побрела, оставляя на только что выпавшем белом-белом снегу цепочку маленьких следов. Чтобы знать, куда вернуться. Ведь она и вправду была не местная… И когда кто-то начал тормошить ее и чьи-то звуки зашумели со всех сторон, она даже не сразу открыла глаза. Губы сами прошептали: «А ты все-таки пришел… Я всегда знала, что это когда-нибудь случится».
…Она прижалась носом и щекой к запотевшему стеклу: там, в параллельном мире, мимо пролетали вывески и фонари, незнакомые люди и незнакомые машины, тусклые лучи солнца и хлопья снега. Ей очень хотелось прижать коленки к груди: во-первых, так было просто удобнее, а во-вторых, большие пальцы кусочками льда плескались на дне туфелек. Но она боялась, что водитель, все время поглядывающий на нее, неодобрительно закачает головой. Еще она боялась, что в один прекрасный момент, водитель все-таки спросит точный адрес. Она вообще боялась водителя. Ей сейчас почему-то показалось, что этот все время молчащий сумрачный тип может вполне оказаться маньяком-убийцей. Поэтому она просто пыталась пошевелить пальцами, чтобы убедиться, что они все еще с ней заодно. «Ну вот, - подумала она, - он опять на меня поглядел». Она решила не отрывать взгляда от мчащихся мимо сумасшедших иномарок, машинально загадывая желание, увидев на каком-нибудь номере три семерки подряд. Семерок, почему-то было очень много. А вот желание одно.
- Ты просто глупый болван! – Макс злился. Оно и понятно. Даже пить не хотел. А вот это не до конца ясно.
- Почему это я болван? Еще не известно, что лучше… Вот сейчас ты мог бы и поблагодарить меня, хоть немножко благодарности, а? Если я болван – то ты пришел не по адресу, мой дорогой друг! – Рыжий сидел к Максу спиной, вперившись взглядом в кружащийся вихрь снега. Он не хотел поворачиваться, зная, что так проще не расплескать злобу. К тому же снег гипнотизировал.
- Ты все испортил, ты еще не понял? – голос Макса звучал как-то незнакомо, так что Рыжего начало разбирать любопытство, с кем это он на самом деле сейчас беседует? Но, не позволив себе оторваться от созерцания, Рыжий начал ощупывать подоконник. Под руку лезло что-то мохнатое и курчавое, теплое и пушистое – в общем, совсем не то, что он искал. Вдруг кто-то (а это, возможно, все-таки был Макс) плюхнулся рядом, на сломанный подлокотник. «Сейчас окажется на полу», - не без радости подумал Рыжий. Подлокотник стойко держался. Краем уха Рыжий ощутил, как два полных стаканчика весело плещутся совсем рядом. Он резко развернулся, наткнувшись взглядом на друга. Он помнил его вовсе не таким. Какая разница, однако.
- Как ни крути, она все-таки умерла, и с этим ты не поспоришь, поэтому давай, наконец, пить, - подвел итог Рыжий.
И как тут не потерять себя? Вокруг огромные дома с пустыми глазами. Люди, как серые мыши, появляются только для того, чтобы сразу же юркнуть в какую-нибудь дыру. Следы сразу же тонут в грязной кашице снега, который еще мгновение назад был белым. Как тут отыскать кого-нибудь? Смотри на прохожих, почему их лица тебе так знакомы? Может быть, они просто не меняются, ведь достаточно и сотни статистов. Но тогда почему среди них нет его лица?
- И все-таки ты дуралей, - может, Макс думал, что это слово более ласковое? – Ну и замечательно, ведь, был бы ты умницей, я бы удушил сейчас тебя вот этим… - Макс огляделся в поисках орудия воображаемого убийства. В конце концов, он решил остановиться на наушниках. – А потом, знаешь, что бы я с тобой сделал? – Рыжий, казалось, его не слышал, - Я бы тебя расчленил и распихал по сумкам, отнес бы на свалку, а себе на память оставил бы ухо…
- Ни фига у тебя не выйдет…
- Это еще почему?
- А у меня еще пять жизней и один бонус…
- А ну и хрен с ним, пойдем лучше попьем чая, а?
***
Понедельник не хотя превращался во вторник. Не надолго, дней на шесть, он угасал. Потом опять придет, не волнуйся. Знаешь, что у нее было в чемодане? Я скажу, все равно не отгадаешь. Барашек. Игрушечный такой, весь кудрявый.
Сегодня такой странный день. Макс решил, что самое время наведаться в «Ананас», ведь когда тебя бросает девушка, просто необходимо общество какой-нибудь тупой блондинки. Да, сегодня он был настроен на блондинку. Брюнетки тоже тупые, но хотелось бы не разрушать хотя бы стереотипы, когда все остальное разрушено. Макс тяжело переводил дыхание, пуская в морозную ночь облачки пара, белые и пушистые. Даже то, что лучший друг оказался подлецом и его пришлось расчленить. Пусть мысленно. Макса не очень беспокоило. В этот странный день, вместо того, чтобы пойти с ним и утонуть в дымном зале «Ананаса», Рыжий остался дома. И сейчас, прильнув, к голубому монитору, он осознает, что опоздал. Поздно спохватился, дружочек. Опоздал. Она вышла в чат в полдень и, тоскливо оглянувшись, завела новый электронный роман. Ей, по сути, было наплевать с высокой колокольни, каким именем сегодня называть свой компьютер, с которым она спала каждый день. Ее не обвинить в измене. Иногда она тоже ходила в «Ананас».
Потягивая коньяк, Макс наслаждался шумом, постепенно заглушавшим идиотский техно-транс. Проскользнув в полутьму запахов и звуков, она машинально глянула на свои часы. Их стрелки снова сошлись, как сегодня утром, когда он не пришел. Двенадцать часов ровно.
Макс машинально разглядывал потные женские тела, проступающие сквозь пелену сознания. Вдруг он встретился взглядом с худенькой девушкой, ссутулившейся у барной стойки. Что-то знакомое он уловил в ее чертах, в том, как она сжимала в тонких пальцах сигаретку, в том, как она нервно дергала рукав своего пальто, которое почему-то не сняла. Они смотрели друг на друга и не могли наглядеться.
- Эй, красавчик, ты ваще живой? – перед его глазами замельтешила чья-то рука…