Они всем нравились – он маленький, коренастый, скульптурная оперная голова, а голос – ах, молчите все, а она -.высокая, чуть нескладная, дерзкая. Они приходи и будоражили всех. Как начнут друг на друга пародии читать экпромтом, все умирают. Им так легко давалась драма, им так легко давался смех. Вот и тогда разошлись - вздыбим это болото, где нас никто не признает. Пушкинский вечер городские власти обставили с помпой, телевидением, приглашали только проверенных, в чинах, с бородами. Как туда попали несоюзные орды, непонятно. Но они туда попали и видели, что их на сцену вовсе не зовут. Ведущий, тоже поэт, львиная грива, бас поверх микрофона – у нас есть не только всероссийские таланты, но и поросль молодая…
Поросль тут и вышла расхлябанно, в сапогах на шпильках да с шарфом на плечах. И столько было в ней небрежной легкости, дваже рассеянности, чтоб все так и подумали – случайная. А читать стала вовсе не про Пушкина, а какое-то невообразимо свое, что-то про негров, которые трахнут, тогда посмотрим какая ты поэтесса… В зале гул пошел, подземный гул, бороды ощетинились, знаменитые лица побагровели, а одногодки в копытцами забили от восторга. Ведущий стал заикаться и она сошла со сцены улыбаясь. О, как она сходила. Многие поэты в тот вечер не осмелились на сцену выйти, а она пожалуйста.
И он тогда не вышел. Зато пошел к чиновникам двери расшибать, это было лишнее, лишнее. Но хотя он и был артистом, все-таки это не был номер на публику. Ночь потому что.
И все видели, что их стихи нечаянные богатые, как звезды сыпались с губ, ну просто душа стонала, когда приходили, бросали новые строчки. Но их трудно было поймать, ворованные алмазы.
Да. Их никто не печатал, их отовсюду гоняли как лиц прокаженных.
И вот очень сильно отчаялась поросль. Собрали толпу у того же КЦ, объявили, что вместе зароют таланты в знак их протеста и перейдут постепенно на глиняные таблички. Маршировали по сцене, курили аж в камеру, таскали огнетушители против горячей любви публики. И смотрели своими глупыми, прозрачными, как дождь глазами. И дождь, когда пошли закапывать таланты, тоже был прозрачный, тонкий, дерзкий, как они.
Худенький тополь парил на весу. Сыпались в яму листы да блокноты, дискеты. Самые дерзкие двое ту яму зарыли с смехом. Только нечаянный страх всех душил. Кто на мат перешел. Кто шептал, мол спаси, сохрани.
Это не нами придумано, это мистический шаг, посягнули на небо…
Только с тех пор этот оперный бас и не пишет. Деньги у шел зарабатывать. Это солидно. Дерзкая тоже надолго теперь замолчала. Кажется ей, что волшебное горло забито. Ватой слова намотались на голос. Толпы поклонников снова пошли восторгаться джазбандой. Тихо, неслышно лишь тополь растет - на талантах.