Бесцветная и почти бестелесная Галка полностью сливалась со скучным фабричным интерьером. Я проходила мимо нее, иногда не заметив, а иной раз принимала либо за механизм, неразрывно относящийся к станку, либо за облачко хлопковой пыли с неясными очертаниями. Однако, наступил день, а точнее ночь, когда она заставила взглянуть на себя с изумлением.
Однажды на ночной смене Галке стало плохо. Она присела возле лязгающего станка, бледная, с капельками пота на лбу. Пожаловалась, что сильно болит живот, это месячные у нее такие болезненные. Сменный мастер посочувствовала, так как страдала тем же, дала Галке анальгину и напомнила про выполнение нормы. Через полчаса Галке стало еще хуже: болел уже и живот, и спина. Галку увезла скорая.
Утром мы узнали, что у Галки родился темнокожий мальчик. Вот те раз! А ведь из общежития только на работу и обратно, и никаких нарушений, и никаких мужчин… Даже в парткоме и в профкоме смутились. Потом посовещались и решили выделить Галке комнату в коммунальной квартире на улице Халтурина. Все-таки двенадцать лет на фабрике, в следующем году бедняге тридцать исполнится, никто тут не живет так долго.
Бригада, оправившись от потрясения, скинулась по трояку, чтоб поздравить Галку с неожиданным везением, в смысле с комнатой, а заодно и отметить событие. К тому моменту Галка уже выписалась из роддома прямиком на новую жилплощадь. Купили чайный сервиз с кобальтовой сеткой и делегировали меня, Фаинку и Андрюху к Галке в гости. И пошли мы втроем, с чайным сервизом на шесть персон у Андрюхи подмышкой, плутать по подворотням в двух шагах от императорского дворца.
Не так-то просто найти нужную квартиру в этих лабиринтах. Идешь-идешь, но все равно несколько раз натыкаешься на одну и ту же дверь или подворотню. Заколдованное место. Наверное, здешним жильцам вместе с заветным ордером на жилплощадь выдают еще и волшебный клубочек, чтобы попадать к себе домой.
Кто-то цок-цок каблучками двумя этажами выше. Мелькнули сиреневые шелка, кружева, лицо скрыто вуалью. Скрипнула дверь «Ах, сударыня!» и снова тихо.
Навстречу бородатый мужик в холщовом фартуке и с топором на плече.
- Эй, мужик, брось топор. Зачем тебе топор?
- Да как же? – изумился мужик. – Дровишек наколоть.
- Мужик, а зачем тебе дровишки?
- Да как же? Матрена пирогов напечет!
По двору прошагали два господина в треуголках и длинных сюртуках На обоих белые завитые парики, шпаги на боках. Сами непонятно откуда, а на нас косятся, как на диковинных. Андрюха говорит, они из распределительной коробки. Мы прошли мимо коробки трижды, и каждый раз из нее сыпались искры и внутри шипело. И впрямь, на дверце черным фломастером, нетвердой рукой, написано «Машина Времени». Неужели, правда? Надо будет, подумала я, прийти сюда в другой раз и попробовать поменять телефонные пары местами. Интересно, что получится?
Впрочем, рядом с коробкой написано «Аквариум», по-видимому, безо всякого смысла. И еще прямо на стене, той же нетвердой рукой: «Лица стерты, краски тусклы. То ли люди,...». О ком это? Надпись внезапно оборвалась: то ли фломастер закончился, то ли в этот момент из коробки снова выбросило кого-нибудь необыкновенного, отчего автора надписи мгновенно парализовало. Тонкой души был человек – писал фломастером, а не царапал по ветхой штукатурке гвоздиком, как другие.
Мы остановились перед пыльным окном на площадке между пятым и шестым этажами. Прямо перед нами несла свинцовые воды Нева, а по ней мчался трехмачтовый парусник. Противоположного берега почти не видно из-за тумана. Там, за рекой, наверное, Аргентина.
Хорошо, что купили сервиз, а не кроватку, а то б таскались по этажам с дурацкой кроваткой. И без того после работы едва на ногах держишься. Мы присели на ступеньки отдохнуть.
Дверь одной из квартир, с латунной табличкой «какой-то там профессор», отворилась и показался мужчина в махровом халате с пакетом мусора в руках. Бородка клинышком, хитрый прищур. Кого-то он мне напомнил? «Простите бога ради, господа», - протиснулся профессор мимо нас. Ишь ты как! Профессор спустился на пол-этажа ниже и сунул мусор в темный уголок. Такие, которые из уютных квартир с люстрами и в махровых халатах, на фабриках не работают. Да таких в восемнадцатом к стенке ставили!
Мы втроем сидели на ступеньке, одетые в кожанки с красными бантами. Где-то на улице мерцал фарами наш воронок. Андрюха, словно прочитав мои мысли, потянулся в карман за маузером. Но было поздно, профессор уже скрылся за дверью с латунной табличкой. Только крыса захрустела картофельными очистками.
Андрюха вместо маузера достал из кармана маленькую. Мы отхлебывали по очереди прямо из горлышка. Фаинке Андрюха оставил больше, чем мне. Не знаю, почему я злюсь, что Андрюха неравнодушен к Фаинке. Подумаешь, косы да ресницы! Да и не Фаинка она, а Патимат. Не удрала б в Питер, закатал бы ее в ковер какой-нибудь бритоголовый абрек и умчал бы на коне в чужой аул замуж. Дурак Андрюха. Мне он совсем не нравится. Я даже поругалась с ним, когда он собрался пописать в углу. Судя по запаху, угол для этого и был предназначен, но Андрюха, огрызнувшись, передумал.
Водку закусили дезодорантом с цитрусовым запахом. Не люблю дезодоранты со съедобными запахами, апельсинов там или ванили. А апельсины очень люблю. Давным-давно, лет семь назад, мой старший брат-студент привез из Москвы целый чемоданчик апельсинов. В нашем северном городке мало кто видел такое чудо. Меня буквально за уши оттаскивали от стола, над которым переливалось оранжевое зарево. Мама вставала ночью, чтоб на него полюбоваться, и плакала.
В том поселке, откуда мама приехала в наш городок, никаких фруктов, кроме морошки и клюквы, вообще не водилось. Мама уехала оттуда еще девочкой. Однажды ночью она проснулась и обнаружила, что родителей нет дома. Юная мама выбежала на крыльцо барака, а там только сугробы и во все небо пылает северное сияние. Больше бабушку Эльзу и дедушку Отто никто не видел. В том поселке и другие родители имели обыкновение уходить по ночам навсегда. С тех пор мама ездила по комсомольским стройкам, а ее младших братьев и сестру устроили в хорошие детские дома в разных концах страны.
Из квартиры четырнадцать на последнем этаже одной из парадных, где мы разыскивали Галкину квартиру, выбежал мальчик, что-то насвистывая и крутя на пальце большую гайку, привязанную за бинтик. Вот оно что! Он будет бросать гайку с бинтиком впереди себя и не заблудится. От кого-то я слышала про такой способ находить свою тропу, когда время и пространство внезапно искривились. Все просто и никаких волшебных клубочков.
Живительная влага придала нам сил и распутала лабиринт. Галкина квартира была этажом выше. Конечно, мы ее уже проходили, но не узнали из-за отсутствия номерной таблички. В какую ж трезвую голову придет, что напротив квартиры четырнадцать может быть квартира тридцать пять!
Вот и пришли. Прямо за дверью оказалась коммунальная кухня. Жизнь кипела и булькала сразу в нескольких посудинах на единственной газовой плите, и еще пара-тройка чайников дожидались своей очереди. Сколько тут столов и столиков! И каждый - личность. Один – бедный пенсионер, другой – пьяница, еще студент – с забытыми тетрадками, а к тому приходили гости пить чай из стаканов с подстаканниками, еще у одного, кажется, был праздник и подарки – на нем яркая коробка, перевязанная голубой ленточкой. Здорово! Будь у меня своя комната, я бы завела беленький столик и блестящий никелированный чайник.
У Галки пока нет ни столика в кухне, ни чайника. Она пошла ставить воду для чая в кастрюле. Чашек у нее нет, сервиз оказался кстати. И мебели у Галки пока тоже почти нет, только койка и тумбочка из общежития. На полу лежит открытый футляр от виолончели, а в нем спит крошечный галкин сыночек.
Пока грелась вода, Галка рассказала, как ей здесь уже несколько дней живется и про своих необыкновенных соседей. Есть тут одна пенсионерка по имени Лампадина. Неизвестно, это такая большая лампада или просто ее фамилия. Лампадина в своей комнате дает кров сразу нескольким котам и собакам. Когда Лампадина уходит трудиться билетершей в театр музкомедии, коты и собаки дико орут и завывают. Лампадина верит, что от тоски по ней. Старый пират, тот самый в тельняшке, что открыл нам дверь, грозил прибить любого из лампадиных питомцев, который посмеет покинуть пределы ее комнаты. Разглядела я этого пирата, такой точно не пощадит.
Накануне один из котов, самый отъявленный нахал в полосатом трико на манер дореволюционного цирка, выскочил в коридор и промчался до самой кухни, выделывая замысловатые курбеля и фляки. В кота полетели пустые бутылки, и осталось бы от него мокрое место, не будь этот акробат так ловок. Он посшибал лыжи из углов, со стен - алюминевые тазики, разметал по коридору тапки и ботинки, удирая от погони.
С перепугу акробат ворвался в открытую пиратскую дверь, вихрем пронесся по столу, вышиб разгоряченной башкой стекло и оказался на широком скате крыши сразу за окном. Пират любил там сидеть звездными ночами с подзорной трубой, вспоминая былые жаркие сражения и утраченные сокровища. Он метнул в кота последнюю бутылку. Акробат сорвался вниз в бетонный двор-колодец.
Беднягу легче было закрасить, но Лампадина отскоблила любимца и положила в коробку от иностранной куклы. Там, на кухонном столе, в яркой коробке с лентами, лежал не подарок к празднику. Это был кот-акробат, приготовленный к торжественному погребению.
Лампадина пекла поминальные пирожки и громко бормотала, когда кто-то выходил в кухню: «Не люди все! Звери, звери…».
- Зачем ей вся эта живность? Она что, много грешила и теперь грехи отрабатывает? – спросила Фаинка. Всегда удивляюсь фаинкиной проницательности, мне б в голову не пришло, что Лампадина не просто ненормальная старуха, - в ней кроются какие-то тайны. И точно. Галка даже знает одну из них.
Много лет назад жила в этой коммуналке школьная учительница математики с маленьким сыном Костиком. Целый день Костик сидел в комнате один. После своих уроков учительница водила Костика в музыкальную школу на соседней улице. Чтобы Костик не опаздывал на музыку, учительница попросила молодую тогда еще Лампадину одевать Костика заранее и отправлять на Дворцовую площадь. Лампадина была хитрая и коварная. Как только рано утром мама Костика уходила, Лампадина будила мальчика, одевала и немедленно выставляла на улицу.
Так и стоял Костик у монферанова столба зимой и летом с самого утра и до окончания уроков в маминой школе.
Идут пионеры:
- Что стоишь, мальчик?
- Маму жду.
Идут милиционеры:
- Опять стоишь, мальчик?
- Я маму жду!
Идут пенсионеры:
- Вот хороший мальчик – маму ждет.
Учительница так и не узнала ничего. Костик не рассказал, потому что не знал тогда, что взрослая тетя не должна была так поступать с маленьким мальчиком. А потом забыл, потому что вырос и стал сам ездить в музыкальную школу при консерватории.
Костик стал дирижером. Мама его уже умерла, а Костик по-прежнему жил в той же комнате в этой квартире. Это он подарил Галке футляр от виолончели, чтобы ее сыночку было где спать.
Глядя на этот футляр, я с грустью вспомнила Мишеньку, он ведь тоже музыкант. Прошло уже два месяца, как мы расстались, а мое сердечко по-прежнему сжималось, когда я думала о нем.
Мы познакомились на каком-то дне рождения, куда затащила меня все та же Фаинка. Как обычно, молодые люди смотрели только на Фаинку. Темные очи и улыбка восточной принцессы околдовали всех сразу. Один Мишенька смотрел на меня.
Я впервые влюбилась не в киноактера. Мы бродили по ночному городу, по паркам и мостикам, мимо дворцов и фонтанов. Мишенька приносил мне книги по искусству, а потом спрашивал о впечатлениях. Он водил меня в Кировский театр и в филармонию. Мишенька лепил из меня личность.
Однажды Мишенька познакомил меня со своими родителями. Его мама показалась мне королевой, такая у нее была осанка и манеры. Она улыбнулась приветливо: «Вы похожи на Мирей Матье. Вы не из театрального института?». Шампанское уже ударило в мою бедную голову. Я не знала, как ведут себя на королевских приемах. «Нет, я на ткацкой фабрике работаю.». Улыбка на лице королевы не растаяла, но глаза стали холодны. Больше я не ходила к ним в гости. А потом и Мишенька перестал ко мне приходить.
Золушка была талантливей меня. Она научилась петь и танцевать на закопченной кухне, среди горшков и сковородок, да так здорово, что потрясла королевский двор в самое первое свое появление. Я росла слишком медленно. Мишенька оставил своего недолепленного Пигмалиона. Вот дурочка, надо было родить от него ребеночка. Может, и мне дали бы комнату.
Галка принесла кастрюлю с горячей водой, пора чаю выпить. Вслед за Галкой в комнату вошли Старый Пират и Костик. Они тоже хотели чаю, но еще не дождались своей очереди на газовую плиту.
- Девчонки, - сказал Пират, обращаясь к одной Фаинке, - а пойдем на крышу смотреть на звезды. Весь город у наших ног и небо в алмазах.
К окошку в пиратской комнате я подошла последней. Все уже выбрались на скат крыши, и где-то выше, за трубой, слышался звонкий Фаинкин смех. Я замешкалась. Вспомнила вдруг кота-акробата, сорвавшегося отсюда накануне. Меня сковал страх.
Вот так всегда: весь город к ногам и небо в алмазах – это для бесстрашной Фаинки. С нее все, как с гуся вода. Меня чуть не исключили из комсомола, когда нас с ней забрали в милицейский пикет в гостинице «Астория», а ей хоть бы что. Мы захотели посмотреть, как живут иностранные богачи. В лучших своих нарядах, джинсах и клетчатых рубашках, мы бродили по гостинице, садились на кресла в холлах, заглядывали в бар. Но недолго. Комсомольское собрание цеха было для меня Голгофой, а Фаинка находила все новые и новые приключения.
Пришлось мне вернуться в комнату. Галка уже помыла чашки и ушла стирать, пока свободна ванная, а я стала наводить порядок. Когда смутно на душе, я всегда навожу порядок. Поправила на койке покрывало, красиво расставила на подоконнике сервиз, разложила стопочками вещи малыша на откинутой крышке футляра виолончели. Теперь гораздо лучше, и руки перестали дрожать. Вряд ли я дождусь своих друзей.
На улице стояла теплая, как южное море, ночь. Воздушные струи обволакивали меня словно водоросли. Моя мама всегда думала, что этот чудесный город дворцов и фонтанов только раз в сто лет поднимается со дна моря. Кажется, мы снова погрузились к кораллам и затонувшим кораблям с сокровищами. О нас наверняка еще услышат, но только лет через сто.