До сих пор кажется, что он оставил какую-то записку, сообщение - нам. Где-нибудь под партой или за доской или меж двух окон. Может, оставил надпись, на парте, на стене, в подъезде. Где-то там, где мы были вместе.
Входим в аудиторию на третьем этаже в углу – всё о нём. Та самая. Здесь он посвящал нас в тайны жизни, рассказывал, насколько она проста и незамысловата. Кто её усложняет? Мы. Чтобы не скучно было. Придумываем мании: преследования, величия; комплексы: неполноценности, собственной глупости или маленького роста; фобии: клаусто-, вормо-… Он объяснил, что мы – не как другие, особенные. И быть другим не страшно, а полезно. Познаёшь жизнь с другой стороны, не просто изнутри, а ещё глубже: изнутри, а потом снова снаружи, только с точки зрения изнанки.
Вот – трибуна, с которой он вещал. Она не изменилась: по-прежнему в мелу, высокая, устрашающая, ненужная. Стоит у окна в попытке воссоздать былой официальный стиль аудитории. Вот – доска, на которой он писал незнакомые нам слова: эпатаж, бурлеск, верлибр. Маленьким мелом-точкой царапал он под нервное освещение университетской лампы:
Я – ненавижу – свет
Одно-образных – звёзд.
Здравствуй, – мой – давний – бред
Башни – стрельчатой – рост.
Помню, как он подписывал свои сборники стихов, вот здесь, напротив нас. Дипломат на столе, пиджак на стуле, ручка наготове. И улыбка.
Почему я вспоминаю? Почему задним числом?
Помните, я принесла однажды весной крохотные подснежники. А сегодня я несу вам розы. И почему-то их четыре…
4 декабря 2003г.