Эммануил Сидоров был одиноким человеком. Внутри него имелась какая-то чрезмерная страсть к личной свободе, в результате чего Эммануил семьи не завел, и успешно противостоял попыткам полюбленных им женщин сделать это за него.
Кроме женщин, Сидоров любил и умел две вещи: готовить и мечтать. И как-то так выходило, что Новый год он встречал в одиночестве за прекрасно сервированным столом в откровенных романтических грезах.
Коллеги Эммануила все были женаты. Давно и добротно. Почему-то они догадывались, что он свободное время должен проводить весьма разнообразно, и хотели знать подробности эммануилова разнообразия.
- Как провел праздники, Эммануил? – Подступались к нашему герою наперебой пахнущие новыми лосьонами сослуживцы.
- А, как всегда провел. – Отвечал им Сидоров, в подробностях раскладывая бумагу и ручку на свободной от сомнений поверхности стола. И добавлял масла в лампадки в глазах коллег простым разъяснением.
- Заслушал праздничную речь Президента, поглядел Голубой Огонек и последующие бальные танцы.
После этого оказывалось, что спрашивать Сидорова больше не о чем, и его оставляли победителем в словесной схватке за лучшую жизнь. Так Сидоров неизменно становился неформальным лидером коллектива в вопросах труда, отдыха и последних женских мод.
Вот и это Новогодье Сидоров собирался провести как подобает, чтобы потом пожинать психологические лавры.
Но случилось так, что сестра Эммануила купила домик в деревне. Видно, много пила этого молока последнее время. Купила - и купила, Сидоров-то причем? А при том, что в домике имелся газовый котел, за которым пригляд нужен. А у сестры Сидорова, точнее, у ее мужа, что-то приключилось с аварийностью внутренних органов. Так что вызвонила она Мануила, как запросто звала его, и умелыми причитаниями сломила в нем всякую мужскую агрессию к сопротивлению и получила его согласие удалиться на зимние каникулы «в деревню, в глушь».
Эммануил прибыл на место ссылки благополучно. Открыл домик, осмотрелся – понравилось ему все. Вспомнились ему даже детские и юношеские годы, в которые он бывал в деревне. Да не просто бывал, но бывал подолгу. Даже какое-то чувство к запорошенной снегом земле шевельнулось в сути Эммануила.
А 31 декабря в чистое утро под низким солнцем случилось у Сидорова великое несчастье. В удобствах на дворе утонула записная книжка с телефонами дам его сердца. За дырками в карманах не уследил. От беды такой помутился Эммануил на все свое сознание и надрался вусмерть.
Проснулся он, когда удивительно многочисленные звезды перемигивались на праздничном, совершенной черноты небе. Вело Сидорова винтом, и сильно захотелось ему поплакать или повыть на месяц. Но, как был он мужчина, а мужчины не плачут, и, как воют на Луну, но отнюдь не на месяц, пришлось Эммануилу смирить гордыню и не делать ни того, ни другого. А что ж, в таком разе, делать? Придумал Сидоров Новый год в лесу встречать.
- Как там, в фильме-то? «Каждый год, 31 декабря, мы с друзьями ходим в баню». Бани со мной нет, друзей нет, - пойду в лес. – Такова оказалась спираль его мысли.
С трудом преодолел он неровное, посеченное полосами снегозадержания поле, и оказался среди ночных дерев. Глядит, полянка для празднования подходящая, вокруг молодые елочки. Скинул он рюкзак, изготовился к празднованию.
Первая и вторая не повлияли на Эммануила. А, выпив третью, он заорал песни. Сначала, конечно, «Ой мороз», а потом пошла солдатская тематика: «Не плачь, девченка», «Три танкиста», «Варяг».
- Служивый, огоньком не угостишь? – тяжелая лапа легла на плечо сержанта в запасе. Между словами урчали басы.
Сидоров покачнулся, но другая лапа поддержала его под локоть. Обернулся он, и увидел Мишу. Из приоткрытого клыкастого рта зверя шел парок, глаза смотрели по-милицейски доброжелательно.
- … Дык, …я …это, - Слова подбирались с трудом, - А я не курю! – Последнее было заявлено уже истерически твердо.
- …Дык, и я …это, - дружески подхватил Мишка, - Я другого огня прошу. Нутряного! – Медведь подмигнул.
Сидоров тоже мигнул, и трясущиеся руки кинулись выполнять деликатную просьбу. Мишка принял стакан осторожно. Даже подсел немного, чтобы не расплескать. Выпил, крякнул, утер морду о мохнатое плечо, прикрыл пасть лапой, и протянул Сидорову кусочек кальки от выкройки, на котором было имя и телефонные цифры его последней пассии.
Эммануил бы ахнул, бросился бы на грудь Медведю и душил бы того в объятиях, если бы счастье не сдавило его так мучительно. С минуту они стояли молча. Мишка следил за слезой, медленно сползавшей из сидоровского глаза. Потом вернул стакан, и вломился в елочки, отороченные голубым инеем.
Сидоров смотрел, как уходит одаривший его косолапый, и тут на него зачем-то посыпался снег, а через секунду ему на плечо шмякнулась изрядная птица. Эммануил скосил глаз и встретился взглядом с белою точкой в черной жизни вороньего зрачка.
- Кар. – Буднично сказала Ворона, и на ладонь Сидорова упал обрывок пачки сигарет Друг. Он поднес бумажку к глазам и прочел телефон своей первой девушки. Попытка поцеловать ворону в клюв оказалась неудачной, ведь реакция у трезвой птицы гораздо лучше, чем у пьяного Сидорова.
- Карррррр! – Благодарно закричал Эммануил вослед улетевшей Вороне. Он вложил драгоценные бумажки в шапку и насадил ее поплотнее на голову.
Вдруг на снежном холмике перед ним обозначились длинные уши. Сидоров потряс головой, но Заяц не растаял. Он встал на свои длинные задние лапы и протянул Сидорову желтый квадратик прилипчивой канцелярской бумажки.
- От Кати с электрозавода. – Глаза Зайца косили так же нежно, как ласковые глаза Катерины.
Эммануил с тихой радостью забрал бумажку, спрятал ее в шапку и плеснул Зайке шампанского.
- Премного благодарен! – старорежимно отчеканил Заяц, пригладил лапой усы, и по-гренадерски запрокинул бокал с пеной.
- Пч-хи! – Эммануил обернулся. Лиса прикрывала рот белым кончиком хвоста и отворачивала кокетливую длинную морду. В ее лапе был кремовый листок почтовой бумаги с замысловатым вензелем в углу. Сидоров сразу догадался, чье имя там написано, хотя бумажка игриво писала в воздухе неторопливые пассы.
- Лизавета! За этот вензелек пожалуйте наливочки, - Сидоров прямо измаслился нетвердым голосом.
- Да уж, стоит того! - Пропела лисица и меленькими глотками приняла внутрь сидоровскую благодарность.
На полное счастье Сидорову пришлось благодарить еще Сову, Кабана и Ежика. Он улыбался во весь рот и пытался кому-нибудь налить еще по рюмашке. Но звери второй не замечали, оставляли телефоны милых сидоровскому сердцу созданий и самочинно отваливали в лес.
Как Сидоров вернулся в деревню, он не помнил. Ясно, что дошел сам, иначе – как же? Днем 1 января Эммануил с трудом сел на полу, обхватил жутко революционную голову и некоторое время не мог найти ответа на чисто натуралистический вопрос.
- Чего это Мишка не в берлоге и Ежику не спится?
И тут ощущение обмана и издевательства над ним взорвалось в горячем желудке. Вспомнилось, что и где он утопил вчера.
- Приснилось? Неужели, пригрезились мне подарки? – Жестокая мысль сдавила Сидорова нелегкой когтистой лапой. Он стащил с головы шапку и, не смея заглянуть в нее, держал в руках на коленях. Он был в полном смятении. Но, все-таки, он был мужчиной, наш Сидоров. А потому, сломав себя, заглянул в шапку.
Не умею объяснить, почему, а только бумажки, полученные Эммануилом в Новогоднюю ночь, спокойно лежали в треухе. Не сразу он поверил в это. Перебирал лесные подарки, рассматривал. Потом стал пробовать на вкус. И каждая проба создавала вокруг Сидорова особый, тонко понимаемый им, женский аромат. Только с ароматами вернулась в Эммануила светлая вера в Завтра.
После каникул жизнь встала в старых стременах.
- Как провел праздники, Эммануил? – услышал Сидоров набившее оскомину приветствие.
- Изрядно, - отвечал он, и хотел продолжить, - Встречал Новый год в лесу, в окружении добрых сказочных друзей! - Да вовремя остановился.
И только после значительной паузы сказал:
- Прослушал речь Президента.
Мы вправе ожидать буйного румянца на честных щеках Эммануила. Но его не было. Более того, на этот раз Сидоров не стал пояснять свои слова, и от того выглядел в глазах сослуживцев особенно солидно.
И правильно, потому что в словах этих никакого вранья-то и нет. Эммануил действительно прослушал речь Президента - не слышал ни единого слова.