Путь с остановки через грязный двор необычайно долог из-за поганого ветра, бьющего прямо в лицо заиндевелым кулаком. Как только кончается терпеж, поворачиваешься к ветру спиной и шагаешь наугад, но пятка влетает в ямку, заполненную до краев липкой снежной жижей – и коричневая бура пополам с песком принимает тебя в объятия раскатанной дорожной колеи. Черт. Поднимаешься, упираясь локтями в поверхность земли – вынуть руки из карманов не заставит тебя сейчас даже ствол пистолета, упертый в лоб. Еще двести метров навстречу норд-весту, железная дверь, код забыла, пальцы стынут моментально, отказываясь почувствовать нужные кнопки и открыть недосягаемое тепло. Спустя двадцать минут мрачный подросток проскальзывает мимо тебя в подъезд – и ты успеваешь притормозить тяжелое движение двери, пожертвовав начищенностью правого ботинка. На ее этаже выбито стекло, подоконник завален снегом, в него заборчиком понатыканы бычки в желтых никотиновых оплавинах. Вспоминаешь о сигаретах, допускаешь дым в легкие, пряча пальцы в рукаве, опять мать орать будет, что от тебя, как от табачной фабрики. Перед глазами растекается мерцающий полукруг, предвещая появление в скором бешеной головной боли. И, как следствие всего, вызывает легкую тошноту мысль о прощении, просить которого ты приперлась сюда через полгорода и пятнадцать рублей на молоко и хлеб. Опускаешь руку, занесенную на звонок, плюешь сквозь зубы в стену и уходишь, затолкав руки почти по локоть в бесполезные карманы. Ветер теперь в спину.
Все же холодно, черт.