Еврейский понедельник

Воскресенье началось с головной боли. Глеб вылез из постели и побрёл искать таблетку. На кухне холостяцкой квартиры царило разорение.
- День, который начинается с «акамоля»… обещает много радости! – едко пошутил он сам с собой. Все таблетки привычно попрятались. От него вообще часто прятались вещи.
- А кстати – что у нас сегодня?.. Ах да! Еврейский понедельник*!  - бормотал он, блуждая между нечистых тарелок и чёрствых корок. - Понедельник – день тяжёлый… А еврейский – особенно…
«Акамоль» обнаружился (этот хитрец пытался отлёживаться на замусоренном дне кухонного ящика) и был немедленно проглочен. Заваривая себе крепчайший чай (кофе он не признавал), Глеб чувствовал, как мысли становятся контрастнее. Намеченные на день дела обретали зримый вид; поодиночке показывались ему (мол: вот я, тут, смотри не забудь меня!) и даже подмигивали: кто – дружески, кто – печально, а кто - и издевательски. Наконец он вскочил.

- А чего я сижу?! Ведь ни черта не успею… А ну-ка... встать – бегом марш!
               
* * *

Припарковаться возле налогового управления не удалось. Поэтому от стоянки Глеб почти бежал. Боль в голове прошла, но осталась тупая тяжесть и каждый шаг отдавал куда-то в основание черепа.
Очереди не было – повезло - и скоро он уже сидел напротив тощего пегого субъекта в очочках, с прилизанной лысиной и отметинами оспинок на лице («Типичный сборщик податей!»), который минут пятнадцать кряду доказывал, что человеку благополучному жадность - просто не к лицу. Надо щедрее делиться с государством!

От мытаря он вышел, борясь с подступающей тошнотой.
- Теперь ростовщики. Только не расслабляться!

* * *
В банке его встретила полная вежливая Шарон.
- Ситуация неважнецкая… Разрешённый минус у Вас, - она пошелестела  кнопками компьютера, - пятнадцать тысяч. А на счету – минус двадцать семь тысяч пятьсот шестьдесят восемь шекелей и девять агорот.
Сумма была такова, что плакать уже просто глупо. Поэтому Глеб засмеялся. Больше всего развеселили почему-то эти девять агорот. Но он взял себя в руки. А Шарон продолжила:
- Мы не можем больше тянуть! Я должна закрыть Вам кредитную карточку и арестовать счёт.
В голове стрельнул электрический разряд.
- Уф-ф... Послушайте… Вы ведь меня знаете не первый год… И я Вас никогда ещё не подводил. Потерпите пару денёчков, - он добавил в голос немного слезы, - обещали на неделе перевести гонорар. Так что деньги будут, аж целых тридцать тыщ…
Шарон задумалась. Стрелка больших кварцевых часов у неё за спиной тяжко отщёлкивала секунды.
«Сижу тут… блин… с интонацией мольбы. Перед этой толстой коровой…» - вдруг обозлился проситель.

- Даю Вам неделю. Потом – всё!!
- Я Вас обожаю, - крикнул Глеб, уносясь.

* * *

- Следующим номером нашей программы... Чёрт, я опаздываю!

К воротам кладбища Глеб подлетел, визжа покрышками, когда процессия уже удалилась. Не заперев машину и купив на ходу жухловатых цветов по невероятной цене – а торговаться было некогда – примчался к могиле, у которой раввин произносил свой последний «амен»... и не испытал привычного, ожидаемого благоговения. Всякий раз при распевных звуках молитвы – протяжной и печальной, как Иудейская пустыня на закате солнца – далёкий от религии Глеб испытывал странное волнение. Он объяснял, что это «голос предков».

Сегодня сорвалось: он опоздал.
Церемония закончилась и вокруг вдовы образовался скорбный водоворот. Подошёл и Глеб. Покойный был его старшим товарищем; сердце, похоронили месяц назад, а сегодня – традиционные тридцать дней, открытие памятника. Глеб скосил глаза на камень и споткнулся о надпись: "близкие не умЕрают"... Кисло вздохнув, отвёл взгляд.

Через минуту он уже быстро шёл обратно к машине.


* * *

- К родителям. Потом в Иерусалим. Потом... – Он быстро посмотрел на часы.
В столице была назначена встреча с телевизионной девушкой Мариной – с недавно открывшегося русского канала.
А вечером ему предстояло свидание… можно сказать, с возлюбленной! Он вспомнил об этом, повеселел и трусливые остатки утренней мигрени исчезли без следа.

…Пробка началась неожиданно. Как  любая неприятность. Зато всерьёз.

- Я в цейтноте, я в цейтноте, - он барабанил пальцами по рулю, ощущая себя загнанным сусликом.
Скользнул глазом по приборной доске… что-то неприятно резануло. Чёрт! Температура!
- Только не это! Нет! Пожалуйста! Всё, что угодно!
Он выключил кондиционер, но стрелка продолжала своё подленькое движение наверх. Стало душно.
За миллиметр до красной отметки Глеб заглушил двигатель. Машина встала посреди улицы, внеся в пробку ещё большую сумятицу. Сзади послышались гудки и проклятья.

Он зачем-то снова посмотрел на часы.
Рядом с ним возник смуглый парень, похожий на слугу-индийца из фильмов на колониальную тему.
- Помочь?
«А вот люди у нас отзывчивые. Это факт!»
- Спасибо, друг! Выручил! Просто спас!
- Ерунда!..
Вдвоём они затолкали перегревшуюся машину на пустырь, где Глеб принялся звонить в дорожную службу.
- В течение полутора часов, - меланхолически обещала трубка.
- Милая! Прекрасная! Золотая! Постарайтесь побыстрее, а? А я Вас за это буду любить всю жизнь!
- Ну, я попробую минут через тридцать, - было слышно, что девушка улыбнулась.
- Спасибо! Вы – прелесть!

* * *

«Так… Нужно что-то исключить из распорядка дня. Иначе – хана.»

Принялся звонить родителям.
«Почему страдают всегда именно родители? Может оттого, что с ними легче договориться, чем с Национальным Банком?»
В железном ящике становилось всё жарче. Во рту пересохло, воды не было.
Затренькал мобильный телефон.

- Привет, Глеб, это я.
- Да, я тебя узнал, привет.
- Ты не хочешь - случайно - позаниматься немного ребёнком?
- Всегда с удовольствием, ты же знаешь.
- Ну да… Короче, сегодня у Иры собрание в школе, в девять вечера. – Звонившая говорила почти ласково.
- Нет, Наташа, ты извини, но вечером я не могу…
- Ясно! – перебила невидимая Наташа и голос её стал вдруг очень жёстким. – Всё нормально, всё как всегда!
- Ну почему ты так реагируешь, ведь ты прекрасно знаешь, что у меня…
- Хватит!! – раздражённо прикрикнула она. – Тебя интересует только твоя дурацкая работа. На ребёнка тебе глубоко…
- Послушай, ты не права…
- В этом весь ты!
- Да! Такова была моя участь с самого детства. Все искали на моём лице признаки дурных свойств, которых не было. Но их предполагали – и они родились!
- Прекрати! Вечные цитаты, вечная фальшь… Ты даже не представляешь, что можно иногда…
- Какого чёрта ты опять принялась меня воспитывать? Мы с тобой расстались полтора года назад…
- Слышь, любезный, а может ты бабу завёл? У тебя, понимаешь, рандеву, а я тут со своими глупостями…
- А вот это тебя совершенно не касается…
- Не касается?! Зато другое меня касается…

Глеб пожалел, что когда-то бросил курить. Бывшая жена продолжала ожесточённо говорить и, чтобы не слышать её, он принялся рисовать в воображении предстоящее вечернее свидание… Её запах – особый, неповторимый…
Представлял, как она раскроет перед ним волнующие бархатные глубины, примет его в свои чарующие объятия… И он отправится в шальной и свободный полёт – безумный, как тот экстаз, который нахлынет в конце. Ни одну женщину на свете не любил Глеб так, как её...

* * *

Тягач пришёл через сорок минут. Нашкодивший автомобиль отвезли в мастерскую.
- Смотри-и, стари-ик, - тянул лунообразный Саша-механик, - тут тебе термоста-ат надо менять… У меня такого нет – значит, пока зака-ажу-у, да пока приве-езу-ут… коро-оче часа три …
«Ах ты же ж…»
- А ещё лучше – брось ты её здесь до завтра.

Остаться без колёс – ничего хуже этого не придумать! Это как без ног и без рук!
Глеб вспомнил городской транспорт –  эти бешеные ревущие чудища – затравленно вздрогнул, пошевелил рукой в кармане и выдавил:

- Ладно. Закажи мне такси.

* * *

Вскоре он уютно полулежал в междугороднем автобусе Тель-Авив – Иерусалим. Попытался закрыть глаза, но только лишь сон начал обволакивать его - позвонил приятель: рассказать о ссоре с женой. Любуясь пейзажами Иерусалимских гор, Глеб втолковывал своему другу, что не даёт советов в области семейной жизни: неприлично потерпевшему кораблекрушение учить других судоходству.

Марина с телевидения – оазис покоя посреди безумного дня. Деловая, уверенная, весёлая. Хорошенькая, между прочим! Встретила его на автовокзале, посадила в машину, повезла обедать. Сидя в маленьком укромном ресторанчике, они обсудили проект передачи – его будущей передачи.
Глеб расслабился. Вот и обратный автобус. Неплохо бы слегка подремать! «Хм, чёрт подери…» - успел ещё подумать он, уже уходя сознанием в туман, - «Наташка, конечно - стерва, но в одном она права!»
Да, верно! Он не мог обойтись без своей профессии, без своей каторжной, сумасшедшей работы, и никогда ещё – ни истекая потом, ни промёрзнув до костного мозга; ни изнемогая от физических перегрузок, ни находясь на грани нервного срыва; ни в хмелю победы, ни в никотиновом смраде поражения – он ни на один миг не пожалел о сделанном когда-то выборе …
Через минуту Глеб крепко спал.

* * *

А спустя час такси подвезло его в Тель-Авиве к большому красивому зданию. Упругая дверь впустила гостя и тихо хрюкнула за его спиной.
Глеб почувствовал, как внизу живота разливается невидимый нарзан.
«Удивительно… Пятнадцать лет… Всякий раз волнуюсь, как девственник! Забавно. Впрочем, наверное, это здорово!»
Он сделал несколько звонких шагов по пустому дому. Он знал, что она – рядом и ждёт его. Ещё один поворот, ещё одна дверь… И вот – наконец! Она! Лежит перед ним, в темноте. Его подруга, его любовница, жена, мучение и счастье, восторг и проклятье, погибель и бессмертие. Любовь всей его жизни.

Сцена.

Глеб любил приходить в театр раньше всех. Его восхищало это величие замёрзшей реки: дневная репетиция закончилась, все ушли и помощник погасил огни. Мрак. Тайна. Тишина. Никого…

…Уже через час вспыхнет свет, закипит жизнь; засуетятся реквизиторы с графинами и канделябрами, монтировщики со стенами и каминами, радисты с микрофонами, электрики спустят с неба железную раму и примутся регулировать свои фонари…

…Он подошёл к авансцене и посмотрел в чернеющий зал на ряды пустых кресел – их бордовый цвет был неразличим в темноте. Прошёл в оркестр, подсел к роялю. Часами мог он сидеть здесь, вот так, во тьме, на пустой сцене и мечтать, задумчиво перебирая терпкие септаккорды. Настоящий актёр должен уметь всё: играть на рояле и на гавайской гитаре, петь и фехтовать, бить чечётку и ходить по канату.
А Глеб был настоящим.

Потомственный лицедей, он с малолетства не представлял для себя другой доли. Уехал, едва закончив ГИТИС, в Израиле сразу попал в лучший театр – и, скоро стал ведущим артистом. Опорой репертуара. Роли-роли-роли… Фигаро. Тригорин. Алексей Турбин. Сирано. Ланцелот. Тартюф. Ему тридцать пять. Ещё не сыгран Гамлет. Хлестаков. Да мало ли ещё несыгранного!

Увидел себя со стороны: покой, оцепенение, мудрая ночь – и одинокая фигура в тихом тумане си-минора…
В половине девятого часа вечно-нервный, вечно-простуженный помреж бесцветным голосом скажет в трансляцию: «Господа артисты, оркестр – прошу всех на сцену, начинаем!»
С шёлковым шелестом раскроется занавес. Глеб выйдет вперёд и увидит перед собой две тысячи глаз.
В этот миг вся мутная накипь – мигрени, банки, бывшие жёны, мытари, термостаты – исчезнет, растворится в другом измерении. Возникнет ненормальный, сумасшедший, пьянящий подъём, волшебство, спиритический транс,  и начнётся ежевечерний праздник. Стоит терпеть эту раздражающую чепуху - ради гнусавого «Прошу на сцену!» - и чтоб каждый вечер одно и то же: открывался бы занавес и начиналось… начиналось…
Жаркий луч осветит его, оркестр начнёт медленное вступление и с первым тягучим звуком он улыбнётся в зал и скажет от лица главного героя:

- Да! Такова была моя участь с самого детства!……

                ----------------
*)Рабочая неделя в Израиле начинается с воскресенья