Она жила на окраине огромного столичного города на Севере. Каждый день она просыпалась в одно и то же время, вставала, умывалась и причесывалась. Она ела и пила кофе. Она смотрела в окно. Одевалась по погоде, и выходила на улицу. Выходила она только затем, чтобы купить сигареты.
Десять минут в день она бывала среди людей. Каждый, кто видел ее впервые, испытывал невыразимое смятение. Такого человека охватывал ужас, и сердце его на миг переставало биться. Мышцы всего тела напрягались так, будто в этот момент необходимо было прыгнуть выше собственной головы. И всем своим существом человек желал только одного – отвернуться, не смотреть на нее. Но не мог. И только когда она проходила мимо, исчезала в толпе, человек приходил в себя, к нему возвращался разум, и он понимал, кто она, вернее – что с ней.
Жители округи постепенно привыкли к ней. Она никого не отягощала своими кратковременными визитами в магазин. Никому не причиняла вреда. Лишь маленькие дети всякий раз начинали голосить, если чувствовали, что она где-то рядом. Месяц назад я появился в тех местах. Мне поручили доставить партию молока в магазин, который она посещала. Как раз, когда я разгружал машину, и тащил в молочный отдел огромный тяжелый ящик, пришла она. Мой напарник давно имел дела с этим магазином, он знал и о ней, но почему-то не предупредил меня. Сильнее потрясения я не испытывал никогда. И целый час после этой первой встречи меня тошнило.
На следующий день я не вышел на работу. Врач, вызванный мною на дом, констатировал нервный срыв, выписав кучу никчемных лекарств. Вместо предписанного лечения, я пил водку. Через неделю я нашел в себе силы снова отправиться в те края, где она обитала. Битый час прошатался по огромному ангару, занимаемому бесчисленными торговыми отделами, прежде чем она явилась. Столкнувшись с ней у прилавка с сигаретами, я завязал разговор. Она оказалась интересным собеседником, остроумным. Вскоре мы вышли вместе на улицу, и я проводил ее до дома. Стоя на крыльце и не пуская ее в дом, я напрашивался в гости. Она долго не соглашалась. Но, в конце концов, устав, наверное, пререкаться, повела меня длинным коридором в свою квартиру.
Мы долго общались, много курили и пили кофе. Смех ее был демоническим. Он завораживал, выбивал из реальности. Ее же, как я понял, гипнотизировал мой интерес. Как стало ясно, более десяти лет с ней никто по-человечески не общался, никто не знакомился, не приходил в ее дом. Она не работала, жила на деньги, оставленные в наследство дядюшкой. О семье ничего не желала рассказывать, как-то сразу закрыла эту тему. Когда опустились сумерки, она предложила остаться спать у нее. Я согласился, это входило в мои планы. Той ночью мне приснилось, будто я сижу на ветке огромного дерева. Под моими ногами могильная плита, на которой написано ее имя. В трех метрах от камня стоит она. Стоит и смеется, а в руках у нее была веточка папоротника.
Утром за завтраком я посадил ее к себе на колени. А она разрыдалась. Вот уж чего не ожидал, она могла плакать. Потом, успокоившись и пересев на стул, она тихо, почти шепотом, робко и стеснительно сказала, что влюбилась в меня. Мы прожили под одной крышей пятнадцать дней. Неделю назад я пошел вместе с ней за сигаретами. Люди, жившие с ней рядом и встречавшие ее каждый день, подчинялись все как один неписаному и никем вслух не произнесенному закону. Они знали правду, которой не ведала она сама, но никто и намекнуть не решался. Мне надоело это безмолвие. Мне трудно объяснить, но, узнав ее ближе, я понял, что не могу врать и молчать, как все остальные. Мне было нестерпимо жаль ее. И, выбрав момент, когда в магазине бывало больше всего народу, - когда все возвращались с работы, - я вывел ее на площадку, где обычно стояла охрана, и, что было сил, закричал, привлекая внимание людей. Я крикнул во всеуслышание о том, что она мертва!
Люди в страхе и отупении пятились к выходу, пораженные моей смелостью, и будто ожидали грома с неба, или что разверзнется земля под ногами, и все они провалятся в тартарары. Но с ними ничего не случилось. А она, услышав правду, вскрикнула, схватилась за сердце и упала на пол. И не успел я подбежать, как тело ее исчезло, а на полу осталась лежать скомканная одежда.
Минуло семь дней, как ее нет. Со мной никто не общается. То и дело я вижу страх в глазах прохожих, если появляюсь на улице. Какой-то странный недуг поразил меня, - мне хочется говорить правду, но каждое слово, произнесенное мной, становится ложью, едва срывается с губ. И еще мне нельзя ничего касаться, - как только я притрагиваюсь к какому-либо предмету, он воспламеняется и быстро обращается в прах. А вещи, которые по определению не могут гореть, исчезают.