Снег…
Смотрите, снег!..
Он голубого цвета…
Небеса обетованные
Грамотность есть зло. Так утверждает моя мама. И она права!
Я – грамотный. Поэтому я прочитал в газете… Кстати, газеты – тоже зло. Но это – в скобках.
Однажды я прочитал в газете статью. Называлась она - не то «Искусство обольщения», не то «Приёмы совращения»… Что-то в этом духе. Говорилось там примерно следущее:
Женщину не интересует игра вашего ума. Ей не нужно ваше обаяние, ваше воспитание, образование. Ваша влюблённость. Всё, что её интересует – это конкретность ваших намерений. Женщине важно видеть, что вы её хотите.
Попробуйте проделать опыт. Выберите подходящий, симпатичный вам – это важно – объект. И пустите в ход так называемый «раздевающий» взгляд. Откровенный. (Не умеете?Порепетируйте перед зеркалом!) Начинайте с лица модели. Потом грудь, «обнажите» её взглядом, полюбуйтесь ею. Потом аккуратно опускайтесь ниже. И вот вы у цели! Не прекращайте гипноз, «ласкайте» её глазами. Постарайтесь продержаться как можно дольше. Можете не говорить ни одного слова. Вы увидите – эта девушка будет ваша!
К сожалению, я не только грамотен, но ещё и глуп. Точнее – подвержен вспышкам безумия.
И вот - Иерусалим, утро, солнечный ноябрьский день. (Как оказалось позднее – последний солнечный день в ту зиму.) Улица Яффо, остановка автобуса номер девять. Я – студент первого курса музыкальной академии. Семестр только что начался. Мне нравится этот город, но он мне ещё чужой.
На остановке стоит интересная брюнетка. Испано-цыганский тип – чёрные брови, алые губы. Кармен. Высокая грудь, тонкая талия. Под мышкой нотная тетрадка. Ага, голубушка, из наших!
Внезапно перед моими глазами возникает текст той самой статьи. И сразу же – безумный порыв: дай-ко проверю…
Я останавливаюсь напротив брюнетки, принимаю позу понахальнее и начинаю её взглядом своим бесстыжим буровить. Вожу по ней глазами вверх и вниз и от собственной наглости цепенею. Но продолжаю гипнотизировать. И жду: когда же наконец она мне отдаваться будет? Что-то не клеится…
«Обману-ули!» - успеваю подумать.
Но тут подходит «девятка» и отвлекает меня от эксперимента. Через минуту я уже напрочь забываю об этих глупостях.
* * *
Вечер того же дня; прихожу на лекцию по истории музыки. Пожилая профессорша по кличке «Ворона» - запаздывает. Сидим, отдыхаем…
Тут – как в кино – раскрывается дверь и входит она. Непокорённая. Машинально обвожу взглядом аудиторию… а единственное свободное место-то рядом со мной, хе-хе! Случайность? Безусловно! Но интересно, интересно…
И вот она проходит, садится… Явно узнаёт меня…
Уже много позже я узнал от неё, что мой злополучный эксперимент всё-таки имел определённый успех. Правда, своеобразный.
«Ты так меня заинтриговал тогда. Боже, думаю! Что же это за мерзкий, бессовестный, отвратительный тип? Кто он, этот беззастенчивый хам, этот беспардонный наглец? Прочь, прочь, мерзавец!!»
Мы познакомились, стали общаться. К моему удивлению, она оказалась москвичкой. (Её восточная внешность претендовала на что-то более экзотическое.) Более того, москвичкой-патриоткой. Всё, что за пределами Кольцевой Дороги – несерьёзно. Разговаривала она авторитетно, с придыханием, заметно утрируя эмоции. Чуть свысока и слегка трагично. В общем, Амнерис. Кармен. Азучена. Не нужно объяснять, что училась «Амнерис» на вокальном.
Её экзальтация меня забавляла. А ещё больше веселила игра «Барышня и Хулиган». То есть, в данном случае «Эрудитка из столицы и Чурбан из-за Урала».
Как-то раз в разговоре коснулись живописи. Барышня «просвещала» меня рассказом об авангардистах двадцатых годов. Я – наслаждался. Тут она говорит:
- Ну ты, наверное, не знаешь такого художника N…
И я не выдержал. Сломался. От восторга у меня поледенело в печёнках. Ведь я не заставлял её произносить именно эту фамилию! Она просто сама подарила мне эффектный ответ – ну как же тут было устоять!
- Ты не поверишь, но знаю! Чисто случайно… Дело в том, что это мой прадед по материнской линии.
* * *
Итак, мы стали дружить.
А через пару дней начались дожди. Небо исполнилось свинца, опустилось и легло на плечи грузом. Время от времени полосовали ливни, но чаще сыпала кислая петербургская морось. Иногда тучи расступались и солнце заговорщицки подмигивало из-за них.
Каждый день после академии мы отправлялись бродяжничать. Денег на ресторации у нас не было; был только проездной билет на транспорт. Город мы оба не знали - и поэтому изучали его таким образом: садились в первый подвернувшийся автобус и катили до конечной. Потом – обратно. Так – пока не «перепробовали» все маршруты.
Когда дождь переставал, шли в центр погулять, да перекусить подешевле. Много болтали, обсуждали книги, музыку. Как-то в одном болезненно-убогом кафе я рисовал ей на сомнительной чистоты салфетке устройство сонатно-симфонического цикла. Рассказывали друг другу истории – смешные и грустные.
Так прошёл ноябрь. А завершили мы его рывком в культуру. В рубрике «Премьеры года» в русском центре – кинокартина «Небеса обетованные».
Почему-то ей не понравилось. А мне – да! И даже очень. Всенародно любимый комедиограф снял сильный и трагичный фильм.
К чему прилетел наш сакраментальный паровоз… Эта наша безысходность и страх, наша ненужность. Там. И здесь – в этой загадочной, непознанной ещё стране. И, возможно, непознаваемой.
И как непохож на мягкий – из «Иронии судьбы» - добрый снег нашего детства этот холодный, инфернальный голубой снег обетованных небес!
* * *
А декабрь начался с поцелуя.
Мы ехали в «девятке» - очередным простуженным вечером. Я был в хорошем настроении и посему импровизировал нечто чайлд-гарольдовское. Ещё господин Печорин отмечал, как подвластно состраданию женское сердце… И вот, она потянулась ко мне и трогательно чмокнула в щёку.
Делать этого не следовало. Потому что сигнальные системы сработали и, не успев ещё ничего понять, я впился ей в губы весьма откровенным поцелуем. Помню только изумлённо-круглые глаза тётеньки на соседнем сиденье.
Потом мы сошли в центре, но в этот раз огням Бен-Иегуды*) ясно предпочли глухие дворы. А там…
Целоваться, кстати, она умела… И страсти ей было не занимать.
Лёд был сломан, даже взорван и началась поцелуйная полоса.
Мы занимались этим везде, где нас охватывала горячая волна. Даже посреди проезжей части – и тогда водители радостно сигналили нам. Давай-давай, мол! Живите, пока молоды!
И мы жили.
Раньше нашими были улицы, автобусы, кафе. Теперь же все парки, все скверы и бульвары, дворы и просто уединённые скамейки – всё это тоже стало нашим. Это был наш город! Мы взяли его!
Нас не смущали прохожие, нам не мешал постоянно льющий дождь, нас не пробирал знаменитый иерусалимский ветер.
И на этих укромных скамейках я стал исследователем. Мои руки обрели мягкую настойчивость и чувствительность струны. Её тело было сперва напряжённым. Потом стало податливым. А этот влажный блеск женских глаз, это учащённое дыхание!..
Что нас роднило? Может быть, одиночество, оторванность? От привычных мест, от друзей? Может, неустроенность? Или дождь?.. Наверное, нас сближал этот город – наш город!
Однажды она призналась:
- Ты так меня удивил… Понимаешь, я привыкла, что мальчики из хороших семей как только влюбятся в девушку – сразу делают ей предложение. А ты вроде и подходишь под определение «мальчик из хорошей семьи»… а предложения мне до сих пор не сделал.
Я не ответил. Разве я виноват, что привык не обманывать девушек? (Кстати, дурацкая и неудобная привычка. Но «сейчас не об этом».) А жениться я тогда не собирался.
* * *
И вот неизбежно возникла эта тема. Наверное, поднял её я… да, конечно!
Она ответила:
- Я должна тебе признаться. Я должна была раньше тебе признаться… Я виновата перед тобой. Прости, что ввела тебя в заблуждение. Ты питал какие-то надежды, я понимаю. Да, да, я знаю, это ненормально для девушки в двадцать лет, но, - последовавшие слова она проартикулировала особенно патетически, - у меня никогда не было мужчины.
- Я знаю, - молвил я с мудрой прощающей улыбкой. – Представь себе, догадался. Заблуждался только сперва.
И продолжил, что, мол… так сказать… почту за честь! Буду счастлив… Ну как-то там я это сформулировал.
Она вспыхнула:
- Это невозможно! В нашем кругу у девушек принято так: первый мужчина – синоним – муж. Взял за руку – женись…
- В каком таком кругу? – перебил я её. – Мы вообще с тобой в котором веке живём? В пятнадцатом?
Но давить я на неё не стал. Вежливое упорство лучше, чем наскоки.
Скамеечные сессии продолжались. Глаза горели всё ярче… Но тот разговор встал между нами стеной дождя – вобравшего в себя всю нашу неприкаянность, отчуждённость, тоску.
Всё это время мне не удавалось залучить её к себе в гости. Она стеснялась. А жил я очень уютно – в тишайшем Тальпиоте**) , в общежитии, где делил большую светлую комнату с меланхоличным саксофонистом.
В те редкие вечера, когда мы не бродяжничали, я сидел в тепле и неге и сосед-джазист говорил мне:
- Старик! Ты какой-то напряжённый… Расслабься. Сядь в кресло, открой баночку пивка, закури сигаретку. Получи удовольствие!
Это была его любимая присказка.
Получи удовольствие, х-ха!..
А время текло, катился семестр. Незаметно перевалило за Новый Год, перетекло с дождём вместе. Потом сделался февраль.
* * *
И был вечер, когда наконец она пришла ко мне. В гости. На чай.
В тот вечер мой саксофонист уехал к родным.
В тот вечер мы пили чай и болтали, а потом пошли гулять по Тальпиоту.
Мы гуляли и откровенничали в тот вечер. Она рассказывала мне, как её дразнил в школе мальчишка-антисемит, а я – как боялся уроков физкультуры.
В тот вечер она рассказала мне про своего жениха - там, в Москве – который теперь уже… наверное, вовсе и не жених…
А я в ответ рассказал ей про свою первую любовь.
В тот вечер опять лило (по всей земле) и мы тупо бродили под дождём и говорили, говорили…
В тот вечер я потерял свой любимый зонтик. Он был добротный, тяжёлый, с надписью «Ивано-Франковск». Им можно было убить человека.
В тот вечер она впервые осталась у меня. И вообще всё было впервые.
А наутро выпал снег.
Крупный, щедрый, он падал хлопьями и скоро накрыл Иерусалим белым одеялом.
Разыгралась стихия и в ужасе замерла жизнь. Остановился транспорт. Попрятались люди.
Мы купили в лавке дешёвого вина; мы пировали в комнате, любили, бездельничали, снова любили, гуляли, дышали морозным воздухом.
А снег всё падал и скрипел под ногами, как там, и был такой чистый, что отливал синевой. И, улучив момент, я повернулся к побледневшему городу и сказал ему не без усмешки:
- Снег…
Он голубого цвета!..
*)Пешеходная зона в центре Иерусалима
**)Спальный район города