Глава 4
Кончилась зима, незаметно пролетела и весна. Большая общая тетрадь в 96 листов, в которую Толстый переписывал учебник, тоже заканчивалась. Подходил к концу и двенадцатый по ходу переписывания урок. И подумалось как-то Толстому: «Чего-то мало толку. Сижу, переписываю. И чего? Не, недостаточная это мера вот так впустую переписывать. Пожалуй где-нибудь в сентябре на курсы какие-нибудь надо податься. Вот там толк будет». Таким образом, процесс самообуча был приостановлен. Где-то в июне месяце нашёл он такие курсы недалеко от Ляльки, около Курского вокзала, куда за сорок рублей и записался. А первого сентября состоялось первое занятие. Ну а начали они, естественно, с того самого материала, который он сам прошёл и были у него поначалу одни отличные оценки. Но продолжалось так всего месяца полтора. Когда в программе курса начал появляться новый материал, он стал сильно отставать и оценки становились всё хуже и хуже. А ещё через месяц бросил курсы. Да, трудным делом наряду с немецким, оказалось и изучение английского языка. После этого Толстый, разочаровавшись, совсем, было, забросил все учебники и вообще английский, но всё же иногда, от случая к случаю, он брал учебник в руки, пытаясь разобраться хотя бы в том, что он не мог понять, занимаясь на курсах. И вот через некоторое время, а точнее в начале января следующего года, он наконец понял непонятное ранее.
А друг Палочкин тем временем служил уже в советской армии. Да ему ещё повезло, попал за границу, в ГДР. Вот там ему наверное хорошо было. В прошлом апреле, перед тем как призваться в армию, он как и полагается проводы себе устроил. Друзей всяких пригласил и Толстого с Мельником не забыл. Тоже друзья всё-таки. Водки везде много было и вина тоже. Серёга позаботился о своих друзьях. Ну а Мельник-то и рад был стараться, напился в доску и спать на кровать завалился. А Толстый, который обычно вообще не пил спиртное всякое, даже пиво, в этот раз чего-то расхрабрился и, глядя на остальных Серёгиных друзей, примерно полторы бутылки водки и охолостил. И что тут началось?! Правда сам он забыл, не помнил спьяну, только Серёга с дружками на следующий день ему рассказали. Дескать, и унитаз он пугал; и ведро помойное обнимал, и своей женой его называл, а потом ему плохо совсем стало и он рыбкой на ту же кровать прям через Мельника нырнул и тут же отрубился, заснул то есть, крепким молодецким сном.
А на следующее утро проводили Серёгу в военкомат и бывал он таков. После этого случая Толстый о водке и слышать не мог, тем более когда его ею угощали. И работать на ЧПУ ему теперь одному приходилось. Это не считая Мельника, конечно. На исходе лета прислали к ним пэтэушника нового. Такой шкет низкорослый и белобрысый. Но работал будь здоров, его ж специально в ПТУ обучали. И Толстый работал, уже и освоился давно с этим новым делом, и с английским всё больше и больше разбирался.
В конце января на выставочном комплексе на Красной Пресне проходила какая-то международная выставка, а Толстый вообще-то любил на такие выставки ходить, на их буржуйскую житуху поглядеть. Вот и в этот раз он её посетить собирался. Уже и оделся, и сумку на плечо повесил, и как раз в этот момент телефон затренькал. Рыжий звонил, как всегда на утюжку звал. А Толстый ему альтернативу предложил - на выставку вместе сходить. Вот они и пошли. Походили туда-сюда, посмотрели на иностранцев, досталось им по пакетику фирменному (а давка за ними была!). А когда они с выставки этой возвращались, решили на любимой станции «Маяковская», кстати, самой красивой во всей Москве, остановочку сделать. Ну и в данном случае, как говорится, цель оправдывала затраченные средства. Встретили они там группу американской молодёжи. Толстый ещё даже не умел с ними никак объясняться. Когда они залезли с американцами в вагон, Рыжий на своём немецком с ними беседу завёл. Но вдруг оказалось, что американцы эти с гидпереводчицей. И вот она, кстати девка-то молодая, обращается к Рыжему с претензией.
- Вы почему, молодой человек, к моим туристам пристаёте?
На что Рыжий глаза закатил, пальцы на руках растопырил и принял выражение полной невозмутимости.
- Ну что ты на самом деле? Дай с людьми поговорить. Что я, деньги что ль меняю? Просто поговорю щас с людьми и усё.
Гидовка больше ничего не сказала, а Рыжий спокойно с ними договорил, то есть договорился. На их языке значит «стрелку» забил. Так как это происходило где-то часов в 12 дня и была это суббота, то встретиться они договорились в 7 часов вечера того же дня. Нужно было с собой принести всего несколько солдатских шапок, которые продавались в военторге. Толстому дело это - покупка солдатских шапок - было впервой. Он даже не знал какие они из себя шапки эти, но Рыжему он доверял. Когда они туда приехали, то оказалось, что шапка эта стоит всего одиннадцать рублей и у Толстого как раз на одну хватило. А Рыжий купил себе четыре. Потом они поехали домой, где их ждал Толя. Ну а вечером к семи часам они вместе с Толей поехали на стрелку, местом которой была скамейка посередине станции метро «Новокузнецкая», так как американцам, гостиница которых находилась на конечной станции этой ветки метро, вполне удобно было сюда приехать. Не успели они занять все вакантные на этой скамейке места, как тут же подвалил и «стэйц». Их тоже было трое. И вот наша великолепная шестёрка поднялась по эскалатору и вышла на улицу. Уже стемнело, январь месяц всё-таки на дворе. И такой там был небольшой лесок около метро. Деревьев много. Встали они между этих деревьев и начали торговаться. Оба брата-то шпарят по-немецки с ними, в общем договариваются и всё у них тип-топ, так сказать. А что может Толстый? Вот он молча свою одну единственную шапку одному стэйцу суёт, а тот ему балахон в обмен, американский наверное. На нём ещё написано было «Notre Dame». Ну и делать ему больше нечего. Стал он по сторонам смотреть. И вдруг, смотрит, подошёл такой мужик в очках, так на них посмотрел внимательно, даже, наверное, послушал, потому что у них в этот момент как раз самая оживлённая торговля была, и ушёл. А Толстый на всякий случай своим дружкам говорит:
- Слышь, Лёш, стукач пошёл. Слышь, нет?
Но Лёша не слышал, равно как и Толя он был занят важным делом. Тогда Толстый успокоился. А зря, потому что минут через пять бойкой торговли вокруг наших молодцов послышались, вернее начали раздаваться довольно неприятные голоса: «Эй, Вась, заходи справа, а ты Вань, заходи слева, брать будем». И не успели торговцы опешить, как эти Вани и Васи оказались рядом с ними и попросили предъявить документы, так как были они в милицейской форме. Но Рыжий, видимо, не растерялся, он знал как себя вести в таких случаях: «Извините - со всей невозмутимостью сказал он по-немецки - я не понимаю». Толя подтвердил его слова на том же языке, а вот четверо других - американцы с Толстым - с перепугу молчали. И даже когда их вели в отделение милиции, Толстый не проронил ни слова. Перед самыми дверями Рыжий разбушевался и тоже всё по-немецки: «Я, да я, да немецкий подданый, да вы не имеете права, да я вас в тюрьме сгною». И в этом роде. Но Вася с Ваней оказались необразованными в области иностранных языков людьми, поэтому Рыжему вместе с остальными пришлось таки переступить порог этого неказистого дома. Там им предложили присесть, но, так как единственная скамейка была рассчитана на трёх человек, места хватило не всем, а только Рыжему и двум американцам. Следующим Ваниным, ну или там Васиным вопросом был всё тот же пресловутый: «Так, ваши документы!». Первое мгновение все молчали, только американцы, ровным счётом ничего не понимающие, выражали на лицах полное недоумение. Тогда Ваня, ну или там Вася, всё ещё считающий, что его жестоко обманывают, подошёл к одному из сидящих на скамейке американцев и, вылупив широко раскрытые глаза и махая перед лицом совсем уже обалдевшего американца своими плохо обструганными пальцами, произнёс: «Ну что ты рожи строишь? Документики давай!». - При этом он нараспев протянул букву -е- в слове «документики». На что американец, перепугавшись ещё больше, ответил на своём языке: «Извините, я не понимаю. Что вы хотите?».
- А-а-а, - ехидно протянул Вася или Ваня - вот ведь как под иностранца закосил! Думает дураков нашёл! Что мы не видим что ль? На рожах ведь написано, что из деревни приехали. Ну, кто ещё тут иностранец? - обратился он к остальным задержанным. А этот американец, уже спросивший у своих соотечественников о чём говорит и что от него хочет этот непонятный и страшный русский полицейский, на что, естественно, они не смогли ничего ответить, спросил то же самое у своего «немецкого» друга. И когда Лёха объяснил что к чему, он воскликнул: «О, докъюментс! Окей, окей». И все трое американских подданых, достали свои документы и показали их блюстителям этого беспорядка. Слегка опешившие Вася и Ваня, наконец поняв, что глубоко ошибались, вдруг переместили всё своё внимание к молчаливо стоящему Толе: «Так, а у вас что?» - спросил один из них резко переменившимся в сторону милости тоном. Но у Толи непонятно откуда оказалась гостевая карточка той самой гостиницы «Севастополь», в которой гости столицы из Америки временно проживали. Вспомнив известные ему три английских слова и показав эту карточку, он произнёс: «Я из Англия». Тут Вася с Ваней уже совсем растерялись, ничего ровным счётом не понимая. В это время в отделении находились несколько дружинников, этаких дюжих мужиков с красными повязками на руках, среди которых Толстый давно уже разглядел того самого очкастого стукача, который и навёл на них ментов. И вот этот самый стукач, внимательно выслушав обе стороны, ко всеобщему удивлению всех троих русских «арестантов», сделал неожиданное заключение: «Так, - сказал он, выходя вперёд - всё ясно. Здесь двое американцев, - он указал на двоих из них, - два англичанина, - ими оказались Толя и третий американец, - а вот эти двое - он ткнул пальцем сначала в Толстого, затем в Рыжего - русские». После этого четверых «иностранных подданых» быстро отпустили, а Толстому и Рыжему пришлось занять места на только что опустевшей скамейке.
За стеклянным окошком сидел дежурный в звании капитана, на вид лет 40-45. Выдержав довольно продолжительную паузу, как бы оправляясь от только что пережитого конфуза, он заговорил: «Так, голубчики, а теперь займёмся вашими личностями. Ну-ка, вот ты, - он указал на Толстого - иди-ка сюда». Толстый подошёл к окошку. «Так, давай запишем твои данные. Фамилия...». И вдруг он резко переменился в лице, его глаза широко раскрылись, что сначала очень удивило Толстого. Однако взгляд его был устремлён в какую-то точку за спиной Толстого, а не на него самого. «Ой, чегой-то с ним?» - тревожно спросил как бы самого себя он. Толстый повернулся и тоже оторопел: Рыжий с побледневшим лицом, с растопыренными пальцами трясся всем телом, начиная от кончиков ногтей и заканчивая волосистым покровом головы. Быстро сообразив в чём дело, Толстый подошёл к Рыжему и схватил его за руку: «Лёх, ты чего, Лёх?». Тут же подбежал и сам капитан. - Чего й то у него, а? - не на шутку разнервничался он.
- Да, такое с ним бывает - с сожалением в голосе сказал Толстый.
- Ты, это, голову, голову ему держи. Ну, чего вы стоите - обрушился он на Васю с Ваней. - Воды, воды несите. - Через минуту вода была доставлена и её попытались влить в рот Рыжему. - «Скорую, скорую давай» - на этот раз капитан обратился к стукачу. Через полчаса карета скорой помощи заехала во двор отделения милиции. Всё это время Рыжий не прекращал трястись.
- Так, где больной? - сказал первая из двух входящих врачих. Их проводили к Рыжему.
- О, да, надо давление измерить - сказала вторая, увидев белогорячившегося человека. Она достала прибор и, засучив Рыжему рукав, произвела процедуру. - Да, с ним такое может быть - нежданно-негаданно подтвердила она слова Толстого. - Так, надо укол. - Вторая врачиха достала из чемодана огромный шприц с невообразимой иглой, заправила его какой-то жидкостью из ампулы и подошла в Рыжему. Рыжий же, увидев то, что ему собираются вколоть, затрясся ещё больше и даже завопил: «Нет, нет. Не надо! Не буду! Не-ет!». На что, конечно, нашлось общественное мнение: «Да, что ты, понимаешь - нет, нет? Давай, снимай штаны и всё». Рыжий повторил свой протест: «Нет! Нет!». «А, да ты что, стесняешься что ли?» - догадался капитан. - «Ну, давай его, вон, в отдельный кабинет отведём» - предложил он и при помощи Васи или Вани они подняли Рыжего со скамейки и отвели в комнату напротив, где и была произведена экзекуция, во время которой он жалобно завизжал. После этого он самостоятельно подошёл к прежнему месту дислокации и сел на скамейку. Из-за пазухи своей толстой китайской куртки, он вытащил невесть откуда взявшиеся наушники, принадлежащие какому-то плееру, одел на голову и, весь как-то сжавшись в комок, включил музыкальное сопровождение. Вновь пришедшие с улицы милиционеры, стоявшие в это время поодаль, около входа, решили навести с их точки зрения порядок: «Ну чего ты тута дискотеку устроил! Сымай давай плеер свой!». Но врачихи, пришедшие к выводу, что А. Горохов нуждается в больничном лечении, уже уводили его в свою карету, ожидавшую их около входа.
Таким образом Толстый остался один. Перед тем, как вызвать его на повторный допрос, капитан злобно отругал дружинников: «Кого вы приводите!? Охренели что ль совсем?». На что очкарик ответил за себя что-то типа: «Откуда я знал. У него ж на лбу не написано было». И вся группа дружинников в количестве трёх человек покинула отделение.
Капитан подозвал Толстого снова, записал его координаты, проверил по картотеке и, убедившись в невиновности, отпустил его на одну из всех четырёх сторон. В полном смятении Толстый приплёлся домой и, осознавая свою ответственность перед Рыжим, которого прямо у него на глазах забрали в больницу, хотя тот был полностью здоров, он счёл необходимым нанести визит его матери и обо всём рассказать, в смысле больницы. Он вышел на лестницу и, захлопнув дверь, спустился вниз. А здесь до квартиры Рыжего было рукой подать - всего-то зайти в другой подъезд и подняться на четвёртый этаж. Он нажал кнопку звонка. Дверь открыла Лариса Петровна.
- Здрасте - он зашёл в квартиру.
- А где Лёша? - спросила она, так и не закрыв дверь.
- Да вот, Лариса Петровна, понимаете, тут так получилось....
- Что опять случилось? - закрыла она дверь и прошла на кухню, увлекая за собой Толстого. Она уже привыкла, что Алексей постоянно влипает в какие-нибудь истории, связанные с попаданием в милицию, поэтому поначалу не очень расстроилась. Однако, в больницу её сын ещё ни разу не попадал.
- Да, понимаете, он в больницу попал.
- Ах! - Лариса Петровна схватилась за обе щеки. К такому повороту Лёшиной судьбы она была явно не готова. - Как в больницу? В какую больницу? Что с ним случилось? - запаниковала женщина.
- Да вот, понимаете, шли мы шли с ним по дороге, вдруг он чего-то задёргался и упал. Ну, потом «скорая помощь» приехала и его забрали. Вот и всё. Ну, это, что б вы знали, я пришёл сказать вам. Ну, тогда уж извините, ну так получилось - закончил своё объяснение Толстый и вышел из квартиры, оставив Ларису Петровну застывшей в состоянии глубокого переживания за своего сына. Придя домой, он рухнул на диван и погрузился в раздумья, за которыми даже не заметил, как пролетели минут двадцать, а то и тридцать, когда затрезвонил колокол дверного звонка. Приподнявшись с дивана, он пошёл открывать. И каково было его удивление, когда он увидел тех, кто стоял на пороге его квартиры! Это были братья Гороховы. От этого самого удивления, Толстый открыл рот, вероятно пытаясь выразить его словами, но попытка оказалась тщетной. А заговорил первым Рыжий:
- Ну, что? Не ждал? Думал, что меня в больницу забрали, и так я там и остался? - ухмылялся, оскаливая ровные зубы, Рыжий.
- Ага, а как это Лёх? Тебя ж забрали! Тебя ж забрали, увезли на машине. А как ты оттуда свалил-то? - лицо Толстого выражало крайнее удивление.
- Ну, как, как? Привезли меня в 23-ю больницу. А я там работал и у меня там знакомые все. Ну, в общем, не согласился я ложиться туда и усё.
- Да, ну ты даёшь, ё-моё. - Толстый наконец впустил Гороховых в квартиру.
- А, это, Толь, ну чего, проводил стэйцов-то? - спросил Толстый после того, как захлопнул входную дверь.
- Ну ясное дело проводил - ответил тот.
Тут в разговор вмешался Рыжий.
- Толя их проводил и стрелку с ними забил. Так что завтра опять с ними встретимся.
- Да??! - в изумлении воскликнул Толстый. - Ну ни фига себе! Толь, молодец. А что они по этому поводу говорили, ну, про ментов-то?
- Ну ясное дело обалдели. Такой гиморой. Не, ну помнишь, говорят: чего рожи строишь, документики давай. Я им потом перевёл это всё. Они оборжались.
- Да, это ваще, позор такой, ё-моё. А где на завтра договорились?
- Да есть маза прям сюда на «Ляльку» приведём.
- А во сколько?
- Ну как сегодня, часов в семь.
- Ну, ладно. О кей. Не, Толь, ну ты даёшь. Я думал ты от испуга послал их подальше и всё.
- Да ты чо, Санёк? Такую мазу упускать?
Эти слова убедили Толстого, он согласился. Потом братья ушли. Потом Толстый посмотрел телевизор - как раз программа «Время» началась. Потом был ужин на кухне в кругу семьи, во время которого мама спросила:
- Чего они приходили-то?
- Да ну просто так заходили. Чего, нельзя что ль просто так зайти? - ответил Толстый, жуя большой кусок мяса, отчего его и без того невнятная речь, была ещё более неразборчивой.
- Нет, ну они же просто так не заходят. Небось опять на какое-нибудь дело звали? - на этот раз высказался отец. На что Толстый, наконец разделавшийся с изрядно наскучившим ему куском, уже более разборчиво произнёс:
- Не, ну чего вы пристали? Сказал же просто так заходили.
На том весь разговор был закончен. В большой комнате подавал голос кем-то невыключенный телевизор. На кухне методично разговаривало радио. На газу стоял чайник и уже начинал сипеть. За окном огромные хлопья снега метались из стороны в сторону гонимые ветром и нередко им же безжалостно впечатывались в ещё не совсем замёрзшее стекло.
Закончив ужин, вся семья уселась перед телевизором и просидела там до 11 часов, после чего все легли спать, ведь Шуре, как частенько называли его родители, на следующее утро в 6 часов вставать, чтобы не опоздать на свой строгорежимный завод.