Бежать. Бежать, бежать, бежать, бежать. Бежать отсюда. Неважно куда, лишь бы отсюда. Ну не виноваты мы, что родились в этой стране. Не в Монголии или Буркина-Фасо, а именно в этой самой. В нашей родной… черт бы ее побрал со всеми ее потрохами. Ведь каждый второй тут только и мечтает о том, как вспороть живот соседу, и ведь верит гад что прав. Тысячелетиями только этим и занимаемся, а ведь никакого проку, рожаем еще и заново. Даже скучно. Не люди, - свора дворовых псов. Убогие с рваными ушами, а все еще огрызаются. Бежать… Нет тут ничего, и не было никогда. Поле боя Куликово… Все. Бежать…
Мокрый снег заметал окна, поднимаясь тяжелыми липкими разводами все выше и выше по стеклу. Как держался, непонятно, но ведь держался же. Под ногами хлюпала грязная жижа, в воздухе стояла водяная мошка, ледяная и всепроникающая. И туман, смог или туман уже не поймешь. Кто скажет, что это вообще за место такое? Как тут жить человеку?
Сунув руки глубоко в карманы, Герман устало брел вдоль шоссе. Мир казался отвратительным, жизнь в нем еще более отвратительной. И главное выхода даже и не предвиделось. Впереди только темнота. Наверно тоже ощущение было сто лет назад в начале того века, перед волнами крови двадцатых, страхе тридцатых и бойне проигранной войны. Какая это была к черту победа? Лучше уж проигрыш. И там концлагеря и тут концлагеря. Какая разница? Гордость? У трупов нет гордости. Почему это вдруг вспомнилось? Намек подсознания? А к черту все…
Мимо пронеслась машина и, разметав ошметки жидкого снега, обдала обочину фейерверком из грязной жижи. Герман еле успел отскочить. Изумленно провожая удаляющуюся пару красных фар. «Какого хера я вообще здесь делаю?» - «Живу?» - «И мне это надо?» - Оказывается, он сказал это вслух. И какой-то прохожий оглянулся, механически бросил взгляд в его сторону и прошел дальше, и неясно было, толи взгляд у того всегда пустой и безразличный толи обернулся он просто на голос как подсказал тому врожденный инстинкт поведения, – показать мол, что слышал. Боже мой, тут даже на такую мелочь искренней реакции не дождешься.
Герман резко развернулся и быстрым шагом пошел в противоположном направлении. На сей раз ледяная пыль била прямо в лицо, но теперь это ему почему-то нравилось. И так мокро и так, зато теперь нет никакого желания отворачиваться, получая в морду ледяными иголками. Надо было что-то сделать, хоть что-то, лишь бы не ощущать себя болтающимся в окружающей пустоте куском…
Желание деятельности странным образом не воплотилось в какое-то конкретное дело, он просто свернул к ларьку и, купив две бутылки водки, теперь стоял на пороге и решал куда идти. Напротив был банк с яркой переливающейся рекламой. Справа платная стоянка машин, занесенная по самую крышу теперь подтаявшим снегом, слева большая дорога куда-то высоко и дальше опять налево. Герман сардонически улыбнулся и сказал вслух: «Пойдем налево».
Это только потом оказалось, что пошел он к Паше, но тогда мозги работали по другому и гнали его просто по приборам, а в голове весело играли огоньками рекламы и фары машин, и больше не было ничего. Он был на удивление трезв, но водка в карманах уже включила запрятанный в глубинах русской души скремблер, и мир перевернувшись разом весь, отказав Герману в адекватности реакции на себя.
Так на автопилоте он оказался на знакомом пороге подъезда с разбитым в дребезги кодом, вывороченной и свернутой в немыслимую для куска металла восьмерку стальной дверью и обвалившимися ступенями… в общем дошел. Уткнулся в дверной звонок лбом и стал ждать, постепенно вспоминая чего ему собственно надо от Паши. Руки самопроизвольно полезли в карман и нащупали холодное стекло привычной формы. Логика? Кто тут живет логикой?
Дверь открылась и, не говоря не слова, Герман вошел в темный провал, и только потом обернулся.
- Паша!
- Ну, - раздалось откуда-то издалека. Герман обернулся. Дверь оказывается, открыла некая особа в тоненьком шелковом халатике. В полумраке он ее даже не разглядел толком. Только поднял брови, проявив, таким образом, положенное удивление, хотя никакого удивления не испытывал. В воздухе стоял запах каких-то сладковатых восточных благовоний, а под потолком вился тонкий сизый дымок.
- Паша! Хреново мне.
- Водки нет. – Донеслось оттуда же.
- Да не в том дело, водка есть. Но не в том дело. Деньги нужны. – Совершенно не отдавая отчета в том, что спрашивал, - все еще решая все на автопилоте, двигаясь и даже говоря.
- Много?
- А есть? – Стянув куртку, и ботинки Герман пошел на голос держа обе бутылки за горлышки перед собой.
- А сколько надо? – Паша сидел в позе лотоса посреди комнаты и держал в оскаленных зубах кальян как держат обычно папиросу, загнутую в козью ногу. Единственным источником света был монитор компьютера стоявший тут же на полу.
- Много надо, Паша, много. Все сколько можешь, и еще столько же.
- Зачем скажешь?
- Сначала скажи - дашь или не дашь?
- Водка? – Паша заметил два пузыря и приняв их, с величайшей осторожностью поставил по обе стороны от монитора. – Эх, водка. Эликсир жизни целого народа. А как без него? Почему-то не получается. Любой другой сдох бы десять раз окажись он на нашем месте. – Философски заметил Паша. Теперь Герману стало ясно, что денег Паша ему все же даст.
Утро было мерзкое и больное, казалось выпито было гораздо больше, из чего Герман заключил, что водка была паленая, однако привыкший к суррогатам организм честно обработал эликсир жизни так как положено. Только вот жить после него не хотелось.
Кухня была пустой, Паши в квартире не было, как и той вчерашней в халате. На столе лежала записка: «Уезжай, тебе действительно тут не место, урод.» - Записка была прижата двумя пачками банкнот, перетянутыми банковскими лентами. – «Урод» - согласился Герман. О чем они вчера говорили, он не помнил, что тоже подтверждало, что водка была паленая. Что он хотел сделать и куда уехать, тоже оставалось загадкой.
Походив по квартире и прекрасно понимая, что никто в здравом рассудке и твердой памяти с утра пораньше не пойдет выкидывать пустую тару, Герман нашел две своих бутылки, пять бутылок пива Будвайзер, две бутылки коньяка Наполеон, и бутылку ликера, - названия он не сумел прочитать, потому что ему стало сильно нехорошо, а так же понятно, что водка была все же не паленая, просто верить Паше на слово что «водки нет» стоило только исключительно применимо конкретно к водке. Он всегда отличался точностью формулировок.
Подобные умозаключения почему-то навели его на мысль, что сегодняшнее похмелье есть признак решения какого-то очень важного в его жизни вопроса, что подтверждали деньги и точное определение его местоположения в этой жизни в записке – «Урод. Который должен был куда-то ехать.» - Наверное, это на дорогу, подумал Герман и, забрав с собой и записку и деньги, пошел домой.
Утро было мерзкое, из низкого неба сыпался ледяная мошка, оседая на окнах тонкой пленкой, и все поднималась и поднималась выше и выше по стеклам, и как это она держалась, но ведь держалась же…