«Они не прославятся и не накажутся
праведным Судиёй… ибо не всякий
недостойный наказания, достоин
уже и чести, равно как и всякий,
недостойный чести, достоин уже и
наказания».
Свт. Григорий Богослов.
Ласковый ветерок нежно теребил пряди длинных светлых волос молодой девушки. На вид ей было лет двадцать, и она была хороша собой: стройная спортивная фигурка, симпатичное лицо, на котором выделялись большие серые глаза, глядевшие на мир с лёгким вызовом и насмешкой. Девушку звали Елена, а близкие и друзья – Лена, Леночка.
Леночка сидела в летнем кафе за столиком, на котором стояла лишь бутылочка минералки, которую она время от времени пила маленькими глотками. Кафе было небольшое, но уютное, в тенистом и зелёном уголке. Леночка часто бывала здесь с друзьями, но сейчас она была одна. Она ждала прихода Сергея, своего парня, который что-то запаздывал. Леночка познакомилась с ним на дне рождения одной из своих сокурсниц. Он её как-то сразу понравился: симпатичный, высокий, стильно одетый, разговорчивый и раскованный, но не переходящий границ приличия. Леночке никогда не нравились парни, похабно разговаривающие и норовившие облапать. Сергей тоже сразу приметил Леночку, и они очень быстро сошлись с ним во всём или почти во всём. Они стали встречаться, и встречи скоро перешли в близость. Сергей не раз говорил Леночке, что когда она закончит учиться, то он не против был бы создать с ней семью. Леночка отшучивалась и смеялась, ей не хотелось об этом пока и думать, хотелось пожить свободно, всласть, для себя. Сергей не казался ей не подходящим мужем, но иногда она задумывалась о том, чем же он зарабатывает себе на жизнь. У него всегда водились деньги, жил он отдельно от родителей, но, видимо, нигде не учился и непонятно где работал. Он говорил ей как-то раз, когда она уж очень пристала к нему с расспросами, что да, он учился, но решил прервать учёбу, чтобы отдохнуть от неё и подзаработать денег. Леночка не знала почти никого из его друзей, не знала, где и как он проводит время – он не любил ей рассказывать об этом. И сегодня ей пришла в голову мысль, что, в общем-то, она почти и не знает Сергея.
Леночка сидела в кафе уже минут пятнадцать. Сергей что-то запаздывал, и это не улучшало и без того подавленного настроения. День сегодня выдался не из приятных. Началось с того, что она проспала и опоздала на приём к врачу, где её отчитали. К тому же и худшие её опасения подтвердились – да, она беременна. Леночка, не задумываясь ни на минуту, выписала направление на аборт. Можно было пойти туда хоть завтра. «Как это неприятно и унизительно и, наверное, больно, – думала она, – но что делать: сама виновата, надо терпеть». После больницы она поехала к Наташе «в жилетку поплакаться», но из-за какого-то пустяка она вдруг сильно повздорила со своей лучшей подругой, и они, взаимно обиженные, расстались. Словом, денёк выдался ещё тот. «Всё свалилось на меня одной кучей, – с досадой думала Леночка, – вот и Серёга запаздывает». Досада стала переходить в раздражение, и Леночка уже привстала со стула, намереваясь уйти. Но у неё в уме вдруг блеснула какая-то неожиданная мысль, и Леночка, мстительно улыбнувшись, вновь опустилась на стул.
– Привет, – услышала она знакомый голос. Сергей широко и приветливо улыбался.
– Извини, опоздал немного. О чём мечтаешь?
– Да вот мечтаю… о нас с тобой и ещё кое о ком.
– Это ещё о ком же, кроме меня?
Сергей скорчил шутливо-грозную гримасу.
– Сядь. Послушай меня. Я тебе кое-что хочу сообщить. Важное и для тебя и для меня.
Сергей сел.
– Ну?
– Помнишь, я тебе говорила, что у меня задержка? Но ещё точно ничего не знала? Так вот я была сегодня в больнице – беременность шесть недель…
Она дотронулась до руки Сергея.
– Зачем? – обалдело спросил Сергей.
– Ну, как ты не понимаешь? Я беременна. Скоро у нас с тобой будет ребёнок.
Леночке было смешно, она с трудом сохраняла серьёзность, глядя на Сергея – на его ошарашенное лицо, на котором было выражение замешательства и непонимания.
– У нас будет ребёнок, – повторила Леночка.
Она улыбалась и ждала, что же Сергей ей ответит. Она ждала всего, но то, что она услышала, было так неожиданно.
– Какой ещё наш ребёнок?!
Лицо Сергея разом сделалось злым, неприятным, губы скривились.
– Ты меня не впутывай в эти дела! И не думай даже.
Он поднялся со стула.
– Ты что, совсем дура? Рожать собралась? Нашла время! Сходи в больницу и реши эту проблему, – он сделал жест – пинок кому-то невидимому. И этот жест так оскорбил Лену, что краска мгновенно бросилась ей в лицо, и слёзы брызнули из глаз.
– Ты! Ты свинья, подонок! Не впутывать тебя? Да пошёл ты…
Лена уже кричала. Она тоже вскочила со стула и, схватив сумку, хотела бежать, но Сергей поймал её за руку и остановил.
– Да не ори ты, подожди! Я же не отказываюсь помочь: деньги там, лекарства, или ещё что… Но в Загс идти, заводить ребёнка я не готов – я ещё пожить хочу. И тебе рано, ты подумай. А вообще-то дело твоё – решай, как хочешь, своё мнение я высказал. Ну, ладно, пока, я пошёл, дела у меня. Звони, если что.
Лена стояла и потрясённо смотрела ему вслед. «И это всё? Всё, что он мог сказать? Какой дрянью оказался. Вот и проверила. Оказывается, я вовсе не знала его. Не знала…»
Лена бесцельно брела по вечерней улице. Она бродила уже давно. Не хотелось идти домой, не хотелось ни с кем разговаривать, ни кого видеть. Она поплакала несколько раз от обиды и ещё от испытанного унижения, оскорбления за себя и за что-то ещё. Она силилась понять, за что, но ответ как-то ускользал от неё. «И что я так расстроилась-то? – корила она и успокаивала себя, в который раз уже вновь и вновь вспоминая происшедшее. – Плевать на него, на кой он мне? Слизняк, трус и тряпка. И трепло, и враль, и вовсе не герой. И что я в нём нашла? Ну, что в нём хорошего? И положиться на него, как оказалось, нельзя – продаст за три копейки. Скотина. И я тоже хороша – нашла себе принца». Чего только ещё не говорила мысленно Лена, то ругая себя, то Сергея, каких только гадких слов не наговорила, но, наконец, устав от всего этого, она перестала думать о Сергее, о себе, мысли её заскользили по поверхности случившихся событий, эмоции улеглись, она успокоилась и просто гуляла, не замечая куда и по каким улицам идёт.
Вдруг, как бы очнувшись, Лена увидела, что зашла в тот район города, где редко бывала. Она поняла, что стоит перед храмом. Однажды она уже была здесь, заходила как-то мимоходом, то ли в Пасху, то ли в Рождество. Кажется, всё-таки в Рождество, потому что одета была в шубу. Заходили они компанией человек шесть, протолкнулись через плотную толпу людей к подсвечникам и, поставив по свечке, быстро ушли, не зная, что ещё делать. Кажется, служба шла, Лена ничего в ней не понимала, и, вообще, было как-то неловко, и она с огорчением вышла тогда из храма. И вот почему-то ноги сегодня её сами привели к этому храму. Постояв немного, Лена решилась войти. Перед самыми дверями она вдруг вспомнила, что в храме нужно быть с покрытой головой. К счастью оказалось, что на ней был маленький шейный платочек.
Робко Лена вошла в храм, совсем не так, как в прошлый раз. В храме, видимо, недавно закончилось вечернее богослужение, народ расходился. Справа от алтаря, возле большого распятия, шла исповедь, несколько человек дожидались своей очереди. Исповедь принимал немолодой священник, седой, с длинной густой бородой. Лицо у него было внимательное и спокойное, чувствовалось, что он устал, но терпеливо слушал слова исповедовавшегося молодого мужчины, который торопливо и сбивчиво что-то говорил. Лена представила себя на месте этого молодого человека. Что бы она стала рассказывать? О каких своих грехах? О себе и Сергее? Ей стало как-то неуютно от этого, даже неприятно.
Она подошла к церковному киоску и купила свечу. «Поставлю свечку, чтобы завтра, в больнице, всё у меня прошло хорошо». Робко посмотрела по сторонам. В глаза бросилась икона Богородицы, большая, в массивном киоте, слева от алтаря. Подсвечник находился рядом. Лена подошла, скользнула по иконе взглядом, зажгла свечку, поставила на подсвечник. Свеча тотчас упала. Тогда она опалила хорошенько низ свечи, и снова укрепила её. Постояв секунду, свеча опять упала. Да не просто упала, а вылетела из подсвечника. Лена подняла её, оглядела удивлённо, пожала плечами, и в третий раз, ещё более тщательно укрепила на подсвечнике. Свеча мгновенно вылетела и на сей раз откатилась довольно далеко. Девушка испугалась, ей стало не по себе. «Что это такое? – пронеслось в голове. – И свечу мою не надо?» С обидой подняла Лена глаза, и встретилась со взглядом Богородицы, гневным, как показалось, взглядом. Лицо младенца на руках у Божьей Матери выражало жалость. «Не хотят они моей свечки». Лена бросила свечу в ведёрко и быстро вышла из храма.
Пробыла Лена в храме всего несколько минут, а как успело в природе всё измениться: небо затянули мрачные тучи, резко потемнело, поднялся ветер, зашумели деревья. По лицу хлестнули первые капли дождя. «Пора домой», – решила она, и зашагала к трамвайной остановке.
Вечер прошёл кое-как. Лена сказалась больной, не стала ужинать, выпила чашку чаю, чмокнула в щёку мать, сказала деду «спокойной ночи», и ушла к себе. Не включая свет, разделась и легла в постель. На душе лежала страшная тяжесть. И зачем только я забрела в эту церковь? Лена считала себя неверующей, хотя и была крещена в детстве бабушкой, которой теперь нет в живых. Вот бабушка, та была верующей, часто, по рассказам матери, ходила в Божий храм, за что её нередко поругивал дед. Не запрещал ходить, а только опасался, как бы об этом не узнал кто – такое было в те годы небезопасно. Можно было поплатиться карьерой, а дед был хоть и небольшим, а начальником. А мать её и вовсе не веровала, религию считала не более чем красивой сказкой. Дочку она разрешила окрестить, с условием не забивать ребёнку голову «пережитками». Да бабушка и не успела – вскоре умерла. Лена помнила её очень смутно. А отца, того и вовсе не помнила, он ушёл от них ещё раньше, и пропал навсегда.
И вот теперь лёжа в темноте без сна, Лена опять вспоминала и перебирала в памяти сегодняшний ужасный день. Устремив глаза в потолок, слушала она тихий шелест дождя. Он убаюкивал, успокаивал нервы. Лицо её разглаживалось, с него стиралось выражение обиды и горя. Иногда она тихо шептала: «Всё будет хорошо. Как говорила бабушка: нет худа без добра. Зато я поняла кто он, это – урок мне на всю жизнь. Никогда он меня не любил. А я? Я-то любила его? Нет. Обидно не то, что я его потеряла. Обидно, что он мог так со мной, со мной поступить. Врал, всё врал. Ну и зачем он мне в таком случае? Что, собственно, произошло? Не стану же я, в самом деле, назло ему рожать? Вот ещё. Пойду и сделаю аборт, как решила».
Но в её ум внезапно вкралась какая-то мысль, как бы посторонняя, не её: «Жалко, жалко. Больно, больно», Лена прислушалась к себе, но всё затихло. Она положила руку на живот – где-то там зародилась жизнь, никому не нужная жизнь. Ей показалось, что ладонь ощутила едва уловимое, идущее из глубины её тела, тепло ласки, нежности, и лёгкие-лёгкие толчки. Она убрала руку, и ощущение пропало. «Глупости какие! – упрекнула она себя. – Расчувствовалась». Лена устало закрыла глаза. Перед ней проплывали картины минувшего дня, но уже не волновали её, а как-то смягчались, расплывались. Она начала засыпать: потолок превратился в туманное облако, которое укутывало, убаюкивало. За окном по-прежнему тихо шёл дождик. Лена неслышно и ровно дышала. Она спала.
И снилось ей, что блуждает она по каким-то серым, осенним полям, унылым, однообразным, и в этом однообразии всё наводит на сердце тоску и тягость. Кругом клубится вязкий, густой туман, и за этим туманом что-то скрыто. Её холодно, тревожно, и, кажется, будто ищет она кого-то в этих унылых полях. Она всё брела и брела, и не было конца этому пути: всё тот же туман и поля, скошенные, мёртвые. О, как она устала, как истомилась, а отдыха всё нет. И нет конца её пути.
От бессилия и тоски Елена заплакала и стала умолять кого-то помочь ей, она не сознавала, Кого она просит, но понимала – Он в силах ей помочь и вывести из этого тумана. И вскоре это случилось. Елена увидела впереди себя, совсем близко, в двух шагах, сероватую и шершавую стену, а в ней маленькую калитку. Не раздумывая, Елена толкнула её, и та легко отворилась.
Здесь, за стеной был совсем другой мир. Вместо прежнего уныния открывшаяся картина наводила печаль и грусть. Зелень деревьев, лугов, небольшое спокойное озеро вдалеке. Всё радует глаз, но что-то во всём этом не то, чего-то не хватает. «Света, вот чего здесь мало, будто в сумерки, – подумала она. – И очень уж тихо – ни пения птиц, ни журчания воды, ни всех иных звуков природы». Даже цветов было немного, да и те каких-то приглушённых, блеклых тонов.
Елена шла по тенистому саду, оглядываясь и стараясь увидеть кого-нибудь, кто помог бы ей, объяснил, куда она попала и как ей найти дорогу домой. Деревья расступились, и перед ней открылся вид на какое-то селение. Там и сям разбросанные домишки поменьше и побольше, невысокие, сложенные из серовато-белого камня, такие же безликие, как и всё в этом краю. Но вот Елена увидела, как из всех домиков стали выходить люди. Все одеты были в белые, свободно ниспадавшие одежды. Некоторые выходили поодиночке, большинство же маленькими группами, но были группы и довольно большие, в одной можно было насчитать человек около сорока. Елена догадалась, что группы – это семьи, так похожи были друг на друга эти дети и молодые люди. «Как братья и сёстры, – подумалось ей, – но где же взрослые, их родители? И стариков тоже что-то не видно?
Подойдя ближе, Елена заметила, что все вышедшие из домов, избегают смотреть на неё, отводят глаза, отворачиваются, а дети, те и вовсе убегают испуганно и прячутся в домах. Как только Елена подходила к кому-нибудь, чтобы задать вопрос, тот отступал от неё и поворачивался спиной. Ей стало как-то не по себе.
– Послушайте, мне нужно помочь, – с мольбой повторяла она, – я не знаю, куда попала и как вернуться домой. Почему никто не хочет мне ответить? Что происходит?
Один из юношей, как бы нехотя, не поднимая на неё глаз, указал ей рукой куда-то в сторону. Там, вдалеке от остального посёлка, стоял лёгкий шатёр. На общем фоне он выделялся более яркой, живой расцветкой. Елена пошла туда. Но, чем ближе она подходила к шатру, тем тревожней становилось на душе, сердце начинало биться учащённо, а во рту пересохло от волнения. «Вот сейчас увижу, увижу…» Что? Она не знала.
Елена остановилась в двух шагах от полога шатра, прикрывающего вход, и уже протянула руку, чтобы откинуть его, как полог откинулся сам, и из шатра вышел юноша. Весь облик его был прекрасен и чем-то знаком ей. Как прекрасны его серые внимательные глаза, гибкий стан, светлые волосы до плеч… Сердце её упало, она потрясённо глядела на юношу и удивлялась, что испытывает к нему очень сильное чувство привязанности, нежности и, да, да, любви. И любит она его как-то совсем по-особому, как никогда никого не любила.
– Скажи мне, кто ты? – тихо произнесла она. – Мне кажется, что я давно тебя знаю, да не могу только вспомнить.
– Да, правда, ты меня знаешь. Потому что я – сын твой, мама.
– Но у меня нет никакого сына. Да и как мог бы мой сын быть со мной одного возраста? Это не может быть правдой.
– Но это правда, мама. Я твой не рождённый сын. Ты не захотела родить меня, ты пошла и убила меня в больнице. Но душа не может быть убитой. Ангел отнёс меня сюда, в эту обитель Отца нашего небесного. Это – Обитель Нерождённых и убиенных во чреве своими матерями. Здесь мы обитаем и ждём Страшного Суда, где и встретимся со своими матерями-убийцами. Здесь у нас нет радости и нет света. Мы вдали от Господа. Но нет и мук. А наши матери-убийцы, те, кто так и умер, не раскаявшись, обитают в месте терзаний и мучений. И тебе предстоит это место увидеть. Я провожу тебя до перехода, это не так далеко. Идём.
Елена не могла поверить, не хотела верить в то, что ей сказал юноша. Её сын? «Нет, нет!» – старалась она убедить себя. Но какой-то внутренний голос возражал твёрдо и сурово: «Нет, может. Это всё правда, и ты это знаешь». Это был голос совести.
Юноша показал рукою в направлении невысоких каменистых холмов – «Нам туда», и пошёл, не оглядываясь. Елена поспешила следом, и, поравнявшись, робко спросила:
– Скажи, а имя у тебя есть?
– Да, есть, но не настоящее. Ведь настоящее даётся при крещении, а я не крещён. Если бы я родился, а это случилось бы 30 марта, мне дали бы имя Алексей, в честь Алексея, человека Божия. Теперь же имя моё не настоящее, а условное.
«Алексей» – мысленно повторила Елена, – Алёша. Какое чудесное имя».
– Алёша, – снова обратилась она к юноше, – мне можно так тебя называть?
– Да, конечно. Ведь я тоже зову тебя мамой – условно. Ведь ты не родила меня.
«А убила» – мысленно закончила фразу Елена. Алёша тут же взглянул на неё. В его глазах стоял всё тот же печальный укор.
– Скажи мне, Алёша, – спросила она, – все здешние обитатели, которых я видела, это братья и сёстры? Те, что живут как бы семьями?
– Да, у них одна мать, хотя отцы могут быть разные.
– Но я видела там одну такую семью, человек около сорока. Неужели?..
– Да, это так, представь себе – их мать не какая-то беспутная женщина, у неё есть муж и двое живых детей. Ей уже за шестьдесят, она скоро умрёт. Рак у неё, о котором она пока ещё не знает. Жить ей осталось полгода. Господь по милосердию посылает ей эту болезнь перед смертью, чтобы дать время раскаяться и не погубить своей души.
– А как же все эти дети? С ними-то что будет?
– Бог ведает. Но по молитве возможно всё.
Елена шла рядом с Алексеем, постепенно приближаясь к каменистым холмам. Вот они уже рядом. Серые валуны, чахлая травка, колючий песок.
– Дальше я идти не могу, – произнёс Алексей, – А тебе туда. Иди, ты должна увидеть это.
Впереди среди нагромождения камней зиял чёрный провал. На Елену напал необъяснимый трепет, беспокойство, страх. Как не хотелось ей опускаться в этот провал. Пришлось пересилить себя, чтобы сделать первый шаг. «Он сказал, что я обязана это увидеть». И Елена почти провалилась в глубину провала. Она увидела извилистый, узкий, наклонный коридор. В ней всё сопротивлялось каждому её шагу. Откуда-то пробивался красноватый свет, еле освещавший её путь.
Через некоторое время Елена ощутила отвратительный, неописуемый смрад, и даже зажала нос ладонью. Смрад от этого лишь усилился. «Да чем же здесь так воняет?» – подумала она. «Это смрад греха», – пояснил кто-то. А вскоре стали доноситься и звуки – какие-то тоскливые, мучительные, на одной ноте. «Кто это? Кто так кричит?»
Ещё поворот, и Елена резко остановилась. Она стояла на краю площадки, кончавшейся обрывом. Внизу, очень глубоко внизу видно было множество женских тел, ужасающе обезображенных. У многих были выдраны их чрева, груди, глаза. Кровь и гной без конца текли из этих ужасных ран, женщины плавали в этом кровавом море, что-то искали там, захлёбывались, и от боли, ужаса корчились и испускали вопли, от каких кровь стынет в жилах. Достигая своего предела, муки заканчивались тем, что у некоторых начинались какие-то подобия родов, и рождали они не детей, а огромные камни. Всё это длилось, длилось… И ещё Елена увидела каких-то ужасных, омерзительных существ, которые прыгали по головам женщин, выныривающих из кровавого озера. Они передразнивали крики женщин, злобно хохотали и приплясывали на их головах. Вдруг один поднял своё лохматое рыло, и его взгляд встретился со взглядом Елены. Ей показалось, что мозг её раскололся от удара – такой ненавистью пахнуло на неё. «А-а, попалась! – завизжал бес, – А ну-ка прыгай сюда!»
Елена оцепенела от ужаса. Ей казалось, что бездна уже разверзается, и она скользит, не в силах задержать своего падения. Крик ужаса и тоски вырвался из её гортани, но тут в её сознании молнией сверкнула спасительная мысль, и она взмолилась Тому, Кто однажды уже помог ей. И тотчас же что-то оттолкнуло её от обрыва.
Не помня себя, бежала она по узкому коридору, падая и карабкаясь вверх, к выходу, к свету, а вслед нёсся адский хохот и вопли страдалиц. Казалось ей никогда уже не выбраться отсюда. И тогда она снова взмолилась, уже ясно сознавая, Кого молит о спасении: «Боже, Боже, помоги мне, молю Тебя, спаси меня, смилуйся!» И почувствовала, что уже не карабкается, а словно бы летит вверх, к выходу.
Алёша, её сын, стоял неподалёку в ожидании. Всё это время он горячо молился за неё.
– Ты знал, что там? – едва слышно произнесла она.
– Да, знал. Это страшно. Но ты должна была это увидеть.
Глаза его были полны слёз.
– Там все наши матери. И нет им прощения, и нет им спасения, и муки их бесконечны.
Безутешно рыдая, опустился он на землю у ног матери.
– А нам вечно оставаться без радости, без любви, без света Господа нашего.
Елена задохнулась от слёз, от чувства безысходной тоски. Но вот какая-то мысль, какой-то вопрос шевельнулся в её мозгу:
– Алёша, – спросила она, – ведь если ты здесь, то я должна быть там. Почему же я с тобой? Не понимаю. И почему ты живёшь отдельно от других, почему не в доме, а в шатре?
Алексей молча всхлипывал. Наконец, собрался с силами и молвил:
– Мама, ты ещё не убила меня совсем, нет. Ты сделала это только в мыслях. Наполовину я уже здесь, а завтра… Завтра быть мне вечным обитателем Обители Нерождённых. И тогда закровоточат все мои раны.
Он распахнул одежду, и она увидела эти раны, пока ещё покрытые тонкими плёночками.
– Мама, ты ведь завтра пойдёшь и убьёшь меня, да? Завтра?
Он опять упал на землю рыдая. Она бросилась на колени, припала к ногам сына.
– Прости, прости, что заставила так страдать тебя. Я ни за что не убью тебя! Ни за что, слышишь!
И она сама забилась в мучительных рыданиях:
– Нет, нет! Никогда, никогда!
Тут она проснулась и почувствовала, что, вся мокрая от слёз, вцепившись в одеяло, кричит: «Нет! Нет! Нет!»
В дверь комнаты стучали: «Лена, Леночка, что с тобой?!»
– Всё нормально. Совсем нормально, – облегчённо ответила она.
Дождик кончился. Занимался рассвет. Елена посмотрела на себя в зеркало. Оттуда глянула на неё красивая, серьёзная, взрослая женщина. Она погладила свой живот, улыбнулась легко и счастливо. «Нет, сынок мой, я не убью тебя, я дам тебе жизнь». Она открыла сумочку, достала бумажку-направление, взглянула на неё и порвала на мелкие кусочки. Затем Лена подошла к окну и швырнула их вниз. Обрывки медленно опускались на мокрый асфальт, их подхватывала текущая после дождя вода, уносила сквозь решётку люка вниз, в бездну, в небытие…
Послесловие
Весеннее солнышко переливается в высоком голубом небе. В городе ещё не совсем сошёл снег, повсюду большие лужи мутной воды. Закончилась зима, такая долгая и холодная, и от этого на сердце радость. И ещё оттого, что кончается Великий Пост, близится Светлый Праздник.
По улице идёт молодая женщина с мальчиком – сыном. Они идут в храм. Для них сегодня особый день – сын впервые будет исповедоваться, потому, что ему исполнилось уже семь лет. Сын держится за руку матери и торопит её: «Мама, мы же опаздываем, пойдём быстрее». Они ускоряют шаг.
В храме мать покупает свечку и отдаёт её сыну. Они подходят к иконе в большом киоте слева от алтаря. Сын зажигает свечку и умело укрепляет её на подсвечнике. А мать, утирая одинокую слезинку, нежно смотрит на сына, на лик Богородицы и тихо молится: «Пресвятая Богородица, благодарю Тебя за то, что ты сохранила моего сына и спасла души наши от гибели вечной». Они идут занимать очередь на исповедь.
Исповедует пожилой священник, седой, с длинной густой бородой. Это отец Александр. Народу к нему много, батюшка очень устал, у него болят ноги, и ломит спину, но он терпеливо и внимательно слушает человека, стоящего перед аналоем. Но вот, он увидел мать и сына, стоящих в хвосте очереди, и поманил: «Елена, веди-ка сюда сына». Очередь охотно расступается, Елена подводит сына, а сама отступает назад. Мальчик безбоязненно и открыто рассказывает отцу Александру о своих детских грехах – он серьёзен и сосредоточен, немного волнуется. Но вот отец Александр накидывает ему на голову епитрахиль и читает молитву: «… прости чаду твоему Алексею…» Алексеем нарекли сына Елены, потому, что родился он тридцатого марта, в день памяти Алексея, человека Божия. Хмурым мартовским утром шёл тогда мокрый снег, но вот раздался крик только что родившегося в мир человека, и, изменилось утро: очистилось небо, засияло солнце и осветило мир.
Ольга Петрова