В темноватой, выморочной какой-то квартирке жили пятеро. Хотя были эти жильцы так мутны и невнятны, что точно определить их число не представлялось возможным. Иногда соседям казалось, что их шестеро, а иногда – лишь трое. Мы поступим проще и перечислим лишь самых ярких персонажей.
Во-первых - Мария Зинаидовна, женщина неразговорчивая, но страстная. Она не любила ничего, кроме солёного масла, коричневого пятна на обоях и своей нерождённой дочери Леночки. Всего остального она не просто не любила, а прямо-таки ненавидела. Так и жила на продавленном диване, источая запахи ненависти и страсти. Когда эмоции достигали пика, Мария Зинаидовна запевала весёлую песнь:
"…Вот как мы помрём, да ляжем вО гробы-ы-ы,
Будет нам тяпло и сладко та-а-ама…"
Нередко в мистическом угаре обматывала она свой крупный живот кухонным полотенцем и баюкала его, как ребёнка.
Выходки Марии Зинаидовны не беспокоили никого, кроме Дедушкиколи, второго обитателя квартиры. Дедушкаколя был маленьким, диким от бороды и мыслей старичком. Когда-то он считался чьим-то дальним родственником, но со временем всякие связи затерялись. Он следил за водопроводными кранами, ходил в магазин за маслом и солью. А всё свободное время Дедушкаколя посвящал Делу. Великое Дело заключалось в том, что старичок рыл в полу квартиры нору. Занимался он этим уже несколько лет и, надо признать, нора получалась на славу. Узкая и почти вертикальная, она пронзала несколько археологических слоёв и имела высший смысл.
"Хе-хе-хе! Хе! Норка моя, норочка! – смердел себе под нос Дедушкаколя, ложась спать после своих работ. – "Расти, углубляйся, норушка! Вот пробьёмся мы с тобой сквозь камень, воду, песок и косточки – и заглянем… Хе-хе! Хе! Мы-то уже знаем, что там будет. Там, на глубине… Знаем, а потому и продолжаем рыть!"
Когда Дедушкаколя хехекал особенно громко, Мария Зинаидовна оставляла в покое свой живот и затягивала песнь, а Сигизмунд – третий жилец – начинал стучать вилкой по водочной склянице.
Сигизмунд, по большому счёту, жильцом квартиры не являлся. Долгое время он обитал по соседству; пил, а потом плясал с детьми в общем коридоре. Дети знали его страсть к пьяным хороводам и пытались скрыться от Сигизмунда. Не тут-то было! Длинноногий, он настигал их, хватал за руки, блекоча что-то танцевальное. Пресытившись дикими ужимками и прыжками, Сигизмунд падал на пол и хохотал страшно и бессмысленно. Старушка Юрьевна из семьдесят девятой квартиры, заслышав его смех, всякий раз крестилась и приговаривала: "О смерти смеётся соколик, не о жизни! Тьфу-тьфу-тьфу!"
Однажды Сигизмунд, отхохотав, обратил внимание на дверь квартиры № 66 (о которой, собственно и идёт речь). В крупной замочной скважине, обычно тёмной и безнадёжной, на этот раз что-то белело. Было это нечто светлым, тёплым и, даже на пьяненький взгляд Сигизмунда, удивительно мягким. Он припал глазом в отверстию и узрел чудо – голый живот Марии Зинаидовны. Она как раз подошла к двери и забыла, что собиралась делать дальше. Когда же вспомнила и ушла, а тьма снова заполнила скважину, Сигизмунд отправился за водкой. Задумчиво и как-то даже торжественно выпил он четвертинку и лёг спать. Всю ночь живот соседки истязал его, ввергая в пучины сладкой боли и судорожного томления. В снах Сигизмунда живот был ещё более крупным и белым; он волновался и подрагивал, опускался и вздымался вновь, пускал лёгкую рябь по всей поверхности и источал внутренний, сокровенный жар. Живот был необъятен и смеялся этой своей необъятности, блаженно жмуря пупок. Он медленно вращался, как планета; и был он близок и родственен Сигизмунду весь – от верха, чуть примятого тяжёлыми грудями, до сумрачной лобковой впадины.
Проснувшись, Сигизмунд долго лежал с открытыми глазами, перебирая в памяти обрывки ночных видений. Потом встал, оделся, решительно сунул в петлицу бумажный гробовой розанчик, в карман – бутылку водки и пошёл в гости. В квартире № 66 к нему не то, чтобы отнеслись плохо, а попросту – не заметили. И он никого не замечал, даже Марию Зинаидовну, поскольку воспринимал её живот как некую отчуждённую, самостоятельную сущность, а лучше – существо.
Выпив водку, Сигизмунд вернулся домой – просветлённый и почти счастливый. Он приходил и на следующий день, и после – просиживал часы, наблюдая живот и прихлёбывая из бутылки. Наконец, решил не уходить вовсе и остался в квартире № 66. В глубине души Сигизмунд верил, что когда-нибудь живот заговорит с ним.
Так что тишину нарушали вечерами только звуки копаемой земли, бульканье и, изредка, пение. Остальные обитатели квартиры вели себя тихо. Большая, в человеческий рост, моль годами поедала старую шапку. Её жевание было абсолютно беззвучным; можно было подумать, что она спит, если бы не подмигивающий фасеточный глаз. В шкафу жило Существо № 11. Оно молчало и смотрело выразительно, давая понять, что многое знает о норах, животах, коричневых пятнах и даже нерождённых Леночках. Знает, но никому не расскажет.
Впрочем, как уже говорилось, временами моль и Существо № 11 как бы отсутствовали. Зато в другие дни появлялись новые постояльцы; в и без того тесном помещении происходила форменная давка. Эту ненормальную активность замечали соседи, но вызывать милицию или слесарей не решались –очень уж уважали они шестьдесят шестую квартиру.
Неизвестно, сколько времени так бы ещё продолжалось: торопиться нашим героям было некуда, а в болезни и смерть они не верили вовсе. Бывало, правда, Дедушкаколя нет-нет, да и скажет: "И-эх, грехи мои тяжкие! Чегой-то смертушка нейдёт!" Да и скажет-то так просто, чтобы Марию Зинадовну позлить.
Но только в один прекрасный день всё изменилось. День, сами понимаете, прекрасным не был – это просто фигура речи такая.
Так вот, в этот самый день кто-то постучал в дверь – весомо и страшно. Мария Зинаидовна открыла и обмерла – настолько жутким показался ей гость. Даже живот её булькнул, порозовел и как-то ожесточился. Заметив перемену в обожаемом предмете, Сигизмунд взглянул на посетителя – и тоже сомлел. Моль выронила изо рта шапку, а Существо № 11 издало хриплый каркающий звук. Один лишь Дедушкаколя, кажется, что-то понял и быстро накинул на нору рваную телогрейку.
А инфернальный гость тем временем прошагал в комнату. Да! Был он страшен. Дело даже не в дремучести его бровей, не в руках, свисающих ниже колен. Даже лиловый шрам, вьющийся от лба до подбородка, не слишком портил незнакомца. Главная его жуть таилась во взгляде: казалось, что смотрит он не из глаз, а откуда-то из-под пятки, а то и вовсе – из тайного ДРУГОГО места.
В полной тишине незнакомец прорычал:
-Ну что, ребяты?.. Будем ответ держать?!
-Какой же такой ответ?.. – прохехекал Дедушкаколя, корчась, как седенькая, обмочившаяся от страха жаба.
-Как "какой ответ"? Самый главный. Аль не слыхали? Указ вышел: теперь у каждого жителя что-то Главное должно быть. Такое, чтобы – ух!.. Чтоб сразу видно было – не зря человек небо коптит, есть у него за душой что-то Главное, важное. С кого начнём?..
В этот момент все услышали детское пение. Оно звучало издалека, чуть ли не из глаз гостя, слов разобрать было невозможно. Маленькая девочка пела и пела; Сигизмунд подумал о мёртвых птичках, Дедушкаколя – неизвестно о чём, а Мария Зинаидовна о своей Леночке. Гость тем временем нахмурился. Моль заплакала, косясь то на шапку, то на него. Тот досадливо поморщился:
-Ты-то даже и не лезь. И так видно, что святого в тебе ни на грош. Вот ТЫ что скажешь? – и палец упёрся в Сигизмунда.
-Я?!. У меня – вот! – Сигизмунд трепетно указал на пухлый живот Марии Зинаидовны. Потом, боясь, что гость не так его поймёт, сделал то, на что не отваживался раньше. То есть, хлопнул по животу ладошкой. От толчка разошлись дивные волнистые круги. На незнакомца, однако, живот не произвёл никакого впечатления.
-Глупости это. А Главного, настоящего не было у тебя и нет. Дрянь ты пьяная!..
Детский голосок стал громче. Человечище повернулся к Существу № 11.
-Ты?..
Существо № 11 приосанилось и пошевелило ушами. Потом надуло щёки и притопнуло ногой. Развело руками и высунуло язык.
Незнакомец покачал головой и отвернулся. Стало ясно – не одобрил.
Дедушкаколя решил не дожидаться вызова и стянул телогрейку с норы.
-Вот! Вот главное-наглавное моё дело. Нора!
Страшный человек ухмыльнулся и плюнул вглубь.
-По-твоему, это – нора? А по-моему – дерьмо!
Дедушкаколя съёжился и заскулил.
-Ну а ты что? Что есть у тебя, дура?
Мария Зинаидовна всколыхнулась и забормотала:
-У меня это… Солёное масло… И дочка Леночка, но её никогда не было… Есть ещё коричневое пятно на обоях и песня. Хотите, спою?..
Человек застонал, словно от зубной боли:
-Дрянь, дрянь, всё – дрянь! Какие-то дочки, масло, песни. Пятна!.. Хотя, пятно, пожалуй, ещё ничего. Сойдёт. Пятно я возьму себе.
И он забрал коричневое пятно. Потом оглядел всех ещё раз и прорычал:
-А с вами теперь будет другой разговор!..
Вот так. Больше никого из обитателей квартиры № 66 никто не видел. Никто из этого мира, по крайней мере. Потому что с последним словом незнакомца все пятеро оказались совсем в другом месте. И разговоры там были совсем другие.